Текст книги "Ангел-хранитель"

Автор книги: Ирина Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Люся искренне поздравила его и уехала домой. Вечером доктор Сойкин осмотрел мать, поставил диагноз и прописал лечение. Не отказался выпить с Бородиными чаю. И рассказал, что роды у княгини Елены оказались трудными и, к сожалению, не прошли для нее даром. Она, конечно, будет здорова, но вот второго ребенка уже родить никогда не сможет. Эта девочка будет их единственным утешением.

Как и обещал, через три дня Сойкин навестил Бородиных. К этому времени все в округе уже знали о смерти новорожденной княжны Берестовой. Доктор вновь не отказался от вечернего чаепития, очень сокрушался о кончине младенца. Говорил:

– Она, конечно, родилась слабенькой, не сразу закричала, пришлось делать искусственное дыхание. Но ведь потом ничего не предвещало угрозы. Состояние матери было значительно хуже. А вот же как обернулось, и так внезапно!

А потом доктор Сойкин рассказал о том, что его поразило больше всего. Именно этот рассказ и вспомнила Людмила через семнадцать лет, сидя теплым вечером у пруда между братом и мужем.

– Представляете, он сказал, что у ребенка исчезло родимое пятно. Девочка якобы родилась с родимым пятном… не помню уже, кажется на плече. Такое было у кого-то из родителей – тоже забыла: то ли у князя, то ли у княгини. А когда она умерла и он осматривал младенца, чтобы выяснить причину смерти, с огромным удивлением не нашел на маленьком тельце этой родовой отметины.

– Как же так может быть? – не понял Викентий Павлович.

– Вот и доктор Сойкин тогда говорил, что никогда о подобном не слыхал. Но потом, правда, вспомнил: в медицинской литературе описывались случаи, причем именно с новорожденными младенцами. Только наоборот.

– Что значит «наоборот»?

– А то, что младенец рождается с чистой кожей, а через несколько дней, а то и недель проступает родимое пятно. Вот доктор тогда у нас за столом и пришел к выводу, что стал свидетелем подобного случая обратного порядка. И даже говорил, что напишет об этом научную статью в медицинский журнал.

– Да, интересная история, – проговорил задумчиво Викентий. – Ты, Вадим, как медик, можешь это объяснить?

– Я, знаешь ли, все больше привык ноги ампутировать да гнойные раны промывать, и порезы зашивать. Здесь я вам не консультант. Да и что мы все о давних делах? Если согласиться с тобой, Викентий, то мальчику – маленькому князю – грозит явная опасность. Можем мы как-то ее предотвратить? Сообщить свои подозрения властям?

– Сообщать пока никуда ничего не будем. Все, что я называл вам «фактами», для следственных органов таковыми не являются. А Коробовы люди именитые, влиятельные, постоять за себя могут… Подождем. Есть зацепки, которые могут нас привести к настоящим фактам.

Для себя он эти «зацепки» определил: летаргический сон мальчика и колодец – для чего он строился и кто о нем знал.

– Но мальчик! – повторил Вадим Илларионович. – А вдруг что-то с ним случится?

– Если я прав, то одна очевидная «случайность» сорвалась. А организовать вторую не так просто… Что-нибудь придумаем…

Людмила заглянула в лицо мужа. Он улыбнулся и подмигнул ей. «Уже придумал!» – с уверенностью подумала она. Но спрашивать не стала: раз молчит, значит, так надо. Потом все равно расскажет.

– Смотрите-ка, – воскликнула она. – Небо уже все в звездах. Боже, как красиво!

Крупные августовские звезды ярко сияли на чистом ночном небе. Вспыхнул, прочертив дугу, один падающий метеорит, и тут же, чуть в стороне, – другой.

– Время августовского звездопада, – сказал Викентий Павлович, вставая. – Засиделись мы. Давайте немного пройдем по берегу.

Они медленно пошли по протоптанной дорожке, чуть в стороне от воды, вдыхая прохладу и легкий запах водорослей. Молчали: слишком много до этого было сказано. Но вдруг от береговых кустов до них донеслись тихие голоса. Вадим Илларионович остановился, придержав спутников:

– Это наши рыбачки… Не будем им мешать, рыбу распугивать.

И точно, Викентий тоже узнал голоса Саши и Максима. Люся, что-то вспомнив, сказала брату:

– Эта девушка из Енино… Луша… Она теперь страдает. Но пройдет время, и – кто знает? – может, ее сердце повернется к Максиму. Она ведь ему нравится?

– Может, и нравится, – пожал плечами Бородин. – Но только не станет Максим ни мелкой интрижки заводить, ни семьи. Он, видите ли, однолюб.

– Я краем уха слыхала эту историю.

– А я – нет, – сказал Викентий.

– История печальная. Максим, мне кажется, все еще надеется найти свою юношескую любовь – бесследно исчезнувшую девушку Глашу. И, по всей видимости, где-то у него растет ребенок, сын или дочь. Большой уже – семнадцать лет…

12

Сестру Аглаю взволновала встреча с русоволосым сероглазым мальчиком, князем Всеволодом Берестовым. Память о давних событиях, перевернувших ее жизнь, никогда не покидала ее. А последние три года в монастыре, рядом с дорогой могилой, все происшедшее вспоминалось особенно ясно. Но уже не обостренно и отчаянно, как прежде. Со светлой печалью. Но голосок, пробудивший ее от дремы в летний полдень: «Бонжур, госпожа монахиня!» – пробудил в ней и другую память. Тревожную, с предощущением беды и болью в сердце.

В своих скитаниях по стране она никогда не слыхала о князьях Берестовых. Но Владычный монастырь был тесно с ними связан. И потому, что располагался близко от княжеского имения, и потому, что на монастырском погосте покоилась дочь князей. Монастырь постоянно получал переведенные через банк в Серпухове пожертвования от князя. Потому здесь о Берестовых говорили часто и все знали. И Аглая узнала, что у Берестовых родился сын и что они постоянно живут за границей – во Франции, Англии, Швейцарии. О страшной смерти князя и княгини здесь стало известно сразу же, по ним служили заупокойную службу, поминали в молитвах. Но что их сын, маленький сирота, живет здесь, в имении, для Аглаи оказалось полной неожиданностью. Вернувшись в день их встречи в монастырь, она решила рассказать об этом матери-игуменье.

В комнате настоятельницы монастыря было просторно и светло. Сквозь высокое окно с цветным витражом лились солнечные лучи, ложась на пол синими, зелеными, оранжевыми световыми пятнами. Рядом с матерью Евстолией за ее рабочим столом сидела сестра Феодора, бывшая при настоятельнице кем-то вроде секретаря. Аглая подождала немного, пока игуменья закончила диктовать. Она поняла, что это был список старых рукописей, которые хранились у них в монастыре и на время, для работы, передавались соседнему Высоцкому монастырю. Отпустив Феодору, мать Евстолия ласково посмотрела на Аглаю.

– Садись.

Игуменье уже минуло семьдесят лет. Но лицо ее, в мелких добрых морщинках, излучало энергию, а глаза не потеряли молодого блеска.

– Вижу я, что ты прижилась у нас, – сказала настоятельница. – И нам стала доброй сестрой и славной помощницей. Под твоим наставничеством наши швеи многому научились. Срок твоего послушания подходит к концу. Готова ли ты принять постриг?

– Да, матушка, готова, – склонила голову Аглая. Она и правда давно готова была душою и телом к труду и молитвам. Правда, она еще не могла совсем забыть своего жениха, вспоминала его, хотя и не часто. Не затем вспоминала, что хотела увидеть. Нет, но временами очень хотелось узнать – жив ли он? Что с ним сталось, если жив, обзавелся ли семьей, детьми? Помнит ли ее?.. Последнее время он ей несколько раз снился: не молодым мальчиком, каким знала его когда-то, а вроде как мужчиной средних лет. Ведь и самой-то ей уже тридцать три года… Но все это – ни к чему: ни вспоминать, ни знать о нем. Зачем! Скоро Аглая примет постриг, станет монахиней. Монастырская стена оградит ее от мирской суеты. Но почему же сквозь радость от слов игуменьи и умиления пробивается все же тревога? Сероглазый маленький мальчик, воробышек, сирота…

– Вот и хорошо. Но… Тебя что-то тревожит? – спросила мать Евстолия.

«Да», – хотела ответить Аглая, но вовремя спохватилась.

– Нет, матушка. Просто… Сегодня на погосте могилку княжны Берестовой навещали.

– Вот как? – настоятельница заинтересованно приподняла брови. – Я на днях узнала, что поместье «Замок» вновь обитаемо. А ведь господа Коробовы со своим воспитанником здесь с начала лета. Значит, наконец, навестили могилку?

– Не господа, – ответила Аглая. – Приезжал мальчик со своей гувернанткой – брат усопшей.

– Маленький князь Берестов? – воскликнула мать Евстолия. – Поразительно! Без тети и дяди? Ему же только семь лет…

– С ним была девушка, очень славная. И сам он такой милый… Так жаль его…

– Мы всегда поминаем в молитвах княжескую чету, – вздохнула игуменья. – Они были очень порядочные, благородные люди. Их родственники… я знаю их мало. Но вот срок очередного богоугодного взноса, который Берестовы не забывали переводить обители, давно миновал. Думаю, дело не только в печальных хлопотах и новых заботах господ Коробовых… Надеюсь все же, что мальчику они будут хорошими опекунами. У него других родственников нет…

Аглая шла через монастырское подворье к большому двухэтажному корпусу. Здесь располагались трапезная и разные службы. В том числе и комната для монахинь-швей. Когда-то она училась на белошвейку, это и определило ее занятие здесь. Теперь она уже стала главной мастерицей. У монастыря было довольно большое хозяйство. Скотный двор: коровы, козы и упряжные лошади. Ткацкие станки и швейная мастерская. Своя хлебопекарня. Были монахини, которые реставрировали и переплетали старые фолианты и рукописи. А еще – ходили жать на близкие покосные луга… Владычный монастырь не относился к монастырям строгой схимы. Монахини, по мере необходимости, общались с миром. Прекрасно выпеченный хлеб продавался в монастырской булочной. В городскую больницу для бедных и в детский приют монахини отдавали пошитые ими простыни, полотенца, скатерти, занавеси. Монастырские будни дышали тишиной и покоем. Время молитв и время работы чередовались так органично, что и душа, и тело пребывали в полном равновесии. А когда звонили одновременно колокола собора и двух церквей – Спасской и Святого Георгия, душа становилась невесомой, растворялась в небе…

Сестра Аглая шла от матери-настоятельницы с чувством стыда и раскаяния. Игуменья думает, что знает о ее прошлом все, что Аглая была с ней откровенна до конца. Но это не так. Три года назад, придя сюда и рассказывая о своей грешной и несчастной жизни, она все же утаила одно: сентябрьский промозглый день, карету, увозящую ее умершую дочь…. Тогда она знала только лишь эту малость, но и о ней промолчала. Немного позже, получив письмо от своего благодетеля, она наконец узнала много лет мучившую ее тайну. А по сути – преступление. Других, далеких от нее людей, но преступление. И вновь ничего никому не рассказала, сказала себе: «Пусть хранится в моем сердце». Но вот сегодня могла бы рассказать обо всем матери-настоятельнице, очень подходящий случай представился. Но вновь промолчала. Не гордыня ли это – смертный грех? Не поспособствует ли ее молчание новому преступлению? Потому что известно: человек, один раз решившийся на преступление и не раскаявшийся, пойдет и на другое – более жестокое! Не потому ли болит у нее сердце, когда она думает о маленьком сероглазом мальчике?..

Несколько дней была сестра Аглая задумчива и непривычно рассеянна. Но вот наконец сказала себе: скоро она примет постриг и в последней перед ним исповеди расскажет обо всем без утайки матери-настоятельнице… Только успела принять это решение, как, на следующий же день, сестра Ульяна из монастырской булочной принесла весть: слыхала от людей, что в поместье «Замок» погиб молодой парень – садовник. Провалился в старый, никому не известный и внезапно открывшийся колодец. И вновь тревога клещами сдавила сердце Аглаи! Опять смерть, и опять рядом с мальчиком! У нее появилось предчувствие: надо ехать в «Замок», повидать князя Всеволода. И увидеть наконец этих Коробовых. А еще, решила Аглая, – поговорить с девушкой-гувернанткой. Она понравилась послушнице сразу. Научившись в монастырской тишине понимать разговор взглядов и жестов, сестра Аглая там, на погосте, уловила особые близкие отношения между мальчиком и молоденькой воспитательницей. Дружба, нежность, забота… И у девушки, похоже, твердый характер. Пусть тоже проникнется тревогой и глаз с мальчика не спускает.

Аглая раздумывала, как бы сказать о своем решении настоятельнице. Но за вечерней трапезой мать Евстолия сама подозвала ее.

– Ты, сестра, так переживала о сироте, отроке Всеволоде, что я подумала: сходи навестить его и утешить. Детская душа еще от потери родителей не оправилась, а тут, почти у него на глазах, вновь человек погиб! Близится светлый праздник Рождества Пресвятой Богородицы, вот и принесешь князю икону с изображением лика Девы Марии. В дар от нашего монастыря – мы многим обязаны его покойным родителям. Пусть любовь Божьей Матери оберегает и благословляет его!

Сестра Аглая поняла: Господь благословил ее замысел! Ведь лучшего повода появиться в «Замке», не вызывая никаких подозрений, и не придумать!

Утром, только-только стало светлеть, она вышла из Святых ворот с котомкой за плечами. Несла подарки: краснобокие наливные яблоки и крупные медовые груши из монастырского сада, каравай и сахарные крендели из пекарни. И главный дар – икону Богоматери, – в отдельной сумочке, пристегнутой к поясу. Ей долгие переходы привычны, не в тягость. А тут и расстояния-то – верст тридцать. Неторопливым размеренным ходом к полудню как раз и доберется. И она пошла, сначала по берегу речки Нары, через сосновую рощу, и дальше – по прозрачным дубравам и зеленым полянам, по долинам маленьких речек, мимо небольших деревень. Все это были ее родные места, называемые окскими просторами. Путь сестры Аглаи лежал как раз в сторону того села, где она родилась, выросла, откуда ушла, нося под сердцем ребенка. Никогда больше она не возвращалась туда, хотя последние годы жила неподалеку. И теперь, идя в «Замок», она сделала небольшой крюк, чтобы обойти Игумново стороной.

У Троицкой церкви в селе Лужки ее подсадил на телегу крестьянин и подвез почти до Енино. Потому Аглая подошла к имению Берестовых раньше, чем думала, – солнце еще не стало прямо над головой. Старый слуга провел ее в дом и пошел доложить хозяйке о посланнице от настоятельницы Владычного монастыря. И тотчас вернувшись, провел сестру Аглаю в большую гостиную. Там ее уже поджидала Тамила Борисовна Коробова.

Нет, не просто женщину, не великосветскую даму видела перед собой сестра Аглая. Много лет, так и не понимая, что же произошло в день рождения и смерти ее дочери, женщину жег огонь этой неизвестности – воистину адское пламя. Когда же из письма своего благодетеля Аглая узнала обо всем, она обрела если не успокоение, то душевное равновесие. А ее муки обрели имя – госпожа Коробова. И вот она, перед ней, во плоти!..

Высокая дама с моложавым лицом и стройной фигурой, со смуглой холеной кожей и красивой прической, в которой не было ни одного седого волоса. Впрочем, волосы ее могли быть и крашеными.

Сестра Аглая поклонилась хозяйке дома и передала привет и поздравление со светлым праздником от настоятельницы Владычного монастыря, матери Евстолии.

– Мы все скорбим о кончине князя Романа и княгини Елены, молимся об их душах. И молимся о здоровье князя Всеволода.

Коробова улыбалась радушно, сочувственно кивала головой, но темные, пронзительные ее глаза оставались холодно-спокойными. Сказала:

– Вы, наверное, слыхали о несчастном случае в имении. Из-за этого у нас сейчас много хлопот.

– Мать-игуменья Евстолия передала праздничные дары князю Всеволоду. Я бы хотела увидеть мальчика.

Хозяйка кивнула своей горничной, скромно стоящей у входа, и та выскользнула за дверь. Коробова поняла подоплеку слов этой монашки: дары только для князя! Явный намек на обиду монастырского начальства. Вот уже настырные попрошайки! Берестовы не жалели им денег, разбаловали.

В этот миг в гостиную вбежал Всеволод.

– Госпожа монахиня! – воскликнул радостно. – Теперь вы ко мне пришли!

– Вы знакомы? – приторно-ласково удивилась Коробова. – Каким образом?

– А мы виделись на могиле моей сестрички, – ответил мальчик.

А вошедшая следом гувернантка добавила:

– Тогда, мадам, когда бедный Степан возил нас, с вашего позволения, на монастырский погост.

И девушка приветливо склонила голову, здороваясь с сестрой Аглаей. А та добавила:

– Я, по поручению сестер монастыря, ухаживаю за могилой усопшего младенца…

Пока монашка доставала свои дары, Тамила Борисовна с удивлением думала, что и вправду позабыла о могиле на монастырском кладбище. Этого нельзя делать, может возникнуть подозрение в пренебрежении, корысти. Совершенно ни к чему! Нужно восстановить добрые отношения с монастырем, сделать пожертвование… хотя бы раз. А там видно будет…

А мальчишка тем временем шумно восторгался яблоками и грушами, словно никогда не видел сластей получше! Икону, которой монашка благословила его, долго рассматривал. Сказал печально:

– Святая Дева Мария похожа на мою маму. На младенца Иисуса смотрит так ласково, как мама всегда смотрела на меня… Мы всегда ходили в православный храм, и в Париже, и в Женеве.

Коробова подошла, улыбаясь, погладила его по голове.

– Мы тоже скоро съездим в монастырь. Когда удобнее это сделать?

Сестра Аглая ответила:

– Мать-настоятельница будет рада видеть вас на праздничной литургии в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

– Мы обязательно приедем.

Она многозначительно улыбнулась. А потом сказала гувернантке:

– Мадемуазель Элен, будте добры, проводите сестру на кухню. Пусть нашу гостью хорошенько покормят. А в обратный путь мы дадим вам дрожки с кучером.

– Мы, сестры Владычного монастыря, ходоки по родной земле, – ответила с легким поклоном Аглая. – Дорога приятная и не долгая. Я, подкрепившись, с Божьей помощью пойду своим ходом…

Она, прощаясь, нагнулась и прикоснулась губами к волосам мальчика. Он умчался угощать фруктами и сладкими крендельками своего друга Сашу. А девушка повела сестру Аглаю в другое крыло дома, к кухне. Когда они проходили анфиладой пустующих комнат, женщина, одетая в черное одеяние монашки, тронула Алену за плечо.

– Не торопись, милая. Я не голодна, – сказала она. – Хочу поговорить с тобой немного. Давай присядем.

И указала на кожаный диванчик в затемненном, дальнем от окна углу комнаты.

Девушка молча прошла и села следом за ней.

«Какая молоденькая! – подумала Аглая. – И какое прекрасное лицо: строгое и нежное. Дай Бог, чтобы она поняла мою тревогу».

– Мне еще там, на кладбище, показалось, что ты не только приглядываешь за маленьким князем. Но и искренне любишь сироту. Не почудилось ли?

– Я люблю его, – просто ответила девушка.

Женщина чутко оглянулась: ей показалось, что портьера на сквозном проходе дрогнула.

– Хозяйка твоя не заглянет сюда? – спросила, еще более понижая голос.

Гувернантка легонько улыбнулась.

– Нет, это нежилая часть дома, она сюда не ходит. Не нравится ей.

– Что ж… – Сестра Аглая вздохнула, собираясь с духом. Как просто было бы сказать этой девушке: «Коробовы – враги князя. Они готовы извести его. Не спускай с мальчика глаз!» Но девушка вряд ли так сразу поверит, решит, что это оговор. Ведь не объяснишь же… Можно только намекнуть… – У вас здесь погиб человек. И я боюсь: хорошо ли за мальчиком приглядывают? Боюсь я за него. Не случалось ли уже с князем чего необычного? Плохого?

Девушка слушала, опустив густые ресницы. Но вот она вскинула взгляд – прозрачные, светлые, как горный хрусталь, глаза. Сказала спокойно:

– Сестра Аглая, вы можете говорить со мной прямо. Я знаю все, что знаете вы. Ведь я – дочь Василия Николаевича.

Аглая хотя и услышала знакомое имя, но не сразу поняла – о чем это говорит ей молоденькая гувернантка. Но вот дыхание у нее перехватило, она подалась вперед и взяла девушку за обе руки:

– Ты – дочь Василия Николаевича? Ты – Аленка? Господи спаси! Та малышка, которую я нянчила?

– Да! – засмеялась девушка, и у нее вдруг влажно заблестели глаза. – Вы учили меня первым шагам. Отец рассказывал!

– И ты все знаешь о себе?

– Да, отец рассказал мне перед смертью. И обо мне, и о вас.

Сестра Аглая перекрестилась. Она знала о смерти Лобанова и его жены. Около года назад письмо, написанное ею Василию Николаевичу, вернулось с припиской: «Адресаты умерли».

Глядя во все глаза на девушку, послушница постепенно осознавала до конца всю ситуацию. Дыхание у нее участилось, голос задрожал.

– Это невероятно! – проговорила с глубоким волнением. – Ты здесь… Как это могло так… совпасть?

Алена прищурила глаза.

– Не-ет, – протянула она. – Это не совпадение. Я сумела сделать так!

– А хозяйка?

– Ну что вы! Ей подобный поворот и в страшном сне не приснится!

– А Всеволод? – Аглая наконец улыбнулась.

Девушка тоже улыбнулась ласково:

– Для него я уже лучший друг. Знаете, он потихоньку от всех зовет меня «Аленкой».

– Значит, ты здесь, в «Замке», чтобы…

– Чтобы уберечь моего маленького брата от ловушек, подобных той, устроенной в саду! – жестко сказала Алена. – Пока я рядом – с ним ничего не случится!

– А что же потом?

Лицо девушки стало растерянным и очень юным, почти детским.

– Не знаю, – прошептала она и вдруг обхватила руками шею Аглаи, положила голову ей на грудь. И сразу стала маленькой девочкой, ищущей защиты и понимания. – Как хорошо, что вы наконец пришли ко мне…