Текст книги "Хроники семьи Волковых"

Автор книги: Ирина Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Так ты, значит, из тех, кто не в дом, а из дома…

Работа. «Туберкулёзница»

Итак, квартира, в которой теперь обитала и Аня, состояла из двух комнат. В меньшей жила Татьяна, отставная жена брата Григория. В большой – мать. Здесь же, в этой комнате, с матерью, стали ночевать и Александр с Аней, и приехавший вскоре Пётр. Конечно, логично было бы отдать молодожёнам вторую комнату, а Татьяне перейти к матери. Но не они распоряжались в этом доме.

Естественно, при подобном раскладе никакой интимной жизни у Ани с Сашей не было. Пётр, тот спал молодым крепким сном, но вот мать… Стоило лишь под молодожёнами скрипнуть кровати, как та тут же начинала ворочаться, постанывать, кхекать. Аня и Саша мгновенно замирали. Аня вообще практически столбенела – она просто боялась эту женщину. Муж сжимал её руку, чуть слышно шептал:

– Подождём, она скоро заснёт…

Но нет, мать чаще всего поднималась, садилась на своей постели… Так что, если и могли они улучить момент побыть наедине, то лишь днём, когда никого дома не бывало. А такое случалось очень редко.

Наверное, потому и не состоялась их семейная жизнь, не окрепла любовь, что не было между ними настоящей физической близости, радости обладания. А без истинной близости физической не возникла и близость духовная…

Вскоре поняла Аня, что совершила ошибку, поехав вообще с Александром в Харьков. Ведь он ещё не был демобилизован. Ему только дали двухмесячный отпуск, какой давали тогда многим офицерам вскоре после окончания войны. Лунёву необходимо было вернуться в свою часть, которая оставалась в Болгарии, в Софии. Только после этого решилось бы: служить ему дальше или демобилизовываться окончательно… Ане нужно было остаться в родном доме, ждать: или вызова в Софию, или ехать в Харьков уже вместе с мужем, которому не нужно было бы уезжать, оставлять её. Но тогда, сразу после замужества в Бутурлиновке, она об этом не думала. Она ехала в новую жизнь с любимым человеком. И не подозревала, что ждёт её в чуждой семье, в отсутствии мужа.

А у Александра окончился отпуск, и в октябре он собрался в свою часть, в столицу Болгарии Софию. Аня сказала ему:

– Я пойду работать.

– Как хочешь, – пожал он плечами. – Но это не обязательно. Я матери много денег оставил, хватит прожить до моего возвращения.

Он обнял Аню, прижал к себе, добавил смешливо:

– Хотел тебе денег дать, да подумал: что ты с ними делать будешь? Зачем тебе самой на базар ходить, по магазинам толкаться. Пусть мать ведёт хозяйство. Так что можешь и не работать.

Но Аня не представляла: как это – не работать? А что же делать ей, молодой, здоровой, имеющей образование, когда и рук рабочих не хватает, и специалистов, и голодно, и столько калек после войны!.. Нет, она нашла себе работу сразу после отъезда мужа.

Сначала, конечно, хотела учительствовать в школе. Но в районе ХТЗ школы были украинские. А она никогда не преподавала на украинском языке. В доме её родителей говорили по-украински, брат Денис даже украинцем записался в паспорте, училась Аня несколько лет в украинской школе. Но это – одно, а преподавать – совсем другое. Учила она детей только в русских школах, по-русски. Потому и сейчас искала русскую школу.

А единственная такая находилась на Западном посёлке – окраине района. Да ещё располагалась за местным, знаменитым, недоброй славы Яром. Это был длинный овраг с крутыми склонами, заросшими густым, часто непроходимым кустарником. Внизу протекал ржавый широкий ручей: он брал своё начало из-под стены тракторного завода и, по всей видимости, нёс отходы производства. Этот Яр пересекали всего лишь три или четыре протоптанные тропы, через ручей в одном месте был сооружён дощатый узкий мостик, в других – набросаны камни. Страшные истории рассказывали о судьбах тех, кто рисковал ходить через Яр поздно вечером. Впрочем, даже если это были всего лишь легенды, по темноте ходить там и вправду было страшно.

Всё-таки Аня наведалась в эту школу. Длинное, одноэтажное, барачного типа здание, плохо одетые, измождённые, перенесшие оккупацию учителя… На неё смотрели с изумлением. Она и в самом деле была молодой, нарядной: коричневая, купленная на рынке трофейная юбка в обтяжку, жёлтая блузка с чёрной отделкой под чёрный поясок, туфли на высоком каблуке… Не понравилось там Ане. А, главное, пугало то, что с работы придётся возвращаться вечерами через Яр.

Во время её хождений и поисков кто-то из работников РОНО (районный отдел народного образования) подсказал: идите работать в ФЗО. Так в просторечье называли школы фабрично-заводского обучения. Они были образованы перед самой войной и готовили рабочих массовых профессий до конца пятидесятых, потом были преобразованы в профессионально-технические училища. Конечно, в послевоенные годы был особенно большой спрос на рабочие руки – и для восстановления разрушенных предприятий, и для работы на них. Существовала такая школа и при ХТЗ, срок обучения в ней был 6 месяцев.

Аня обратилась к руководству ФЗО и была встречена с радостью. Там как раз подыскивали воспитателя для девушек. Молодая, красивая женщина с педагогическим образованием и опытом оказалась находкой. Директор сказал ей:

– Вы будете не только словами воспитывать их, но и внешностью, и манерами. Ведь большинство девушек к нам приезжают из деревень, а им нужно привыкать к городской жизни, городскому поведению.

Так Аня стала работать в ФЗО ХТЗ, и не пожалела об этом. Зарплата здесь была хорошей – лучше чем в школе, – питание в столовой ФЗО бесплатное, работа живая, интересная. Девушки, и в самом деле почти все приехавшие из окрестных сёл, были не на много моложе её, на два-три года, самое больше – на пять лет. Они восхищались своей воспитательницей. Трогали платья:

– Ох, Анна Александровна, какая вы красивая, нарядная!

Она отвечала им:

– Через год-два и у вас всё будет.

– Ой, нет, у нас такого никогда не будет!

Аню любили и уважали не только воспитанницы, но и коллеги по работе. И, окружённая атмосферой доброжелательности, она летала по этажам общежития легко, как бабочка, не чувствуя усталости. Встречала новеньких девушек, провожала их на место жилья, устраивала, всё показывала, организовывала политинформации, самодеятельность, концерты, походы в кино, в театры…

Днём, когда девушки проходили практику на заводе, Аня была свободна. Работа, в основном, начиналась вечером, когда воспитанницы возвращались в общежитие. Между прочим – в тот самый длинный шестиэтажный дом, мимо которого она шла, вместе с молодым мужем, в первый вечер приезда в Харьков. Теперь этот дом тоже оказался ей не чужим. И уже не нужно было заглядывать мимоходом в окна, представляя, как тут живётся. Теперь Аня об этом знала доподлинно, изнутри…

Самые разные дела, разные проблемы, возникающие у воспитанниц, задерживали её вечерами. Да ещё после окончания работы часто директор собирал воспитателей, решал вопросы, совещался, разбирал конфликты. И возвращалась Аня домой часов в 10–11 вечера.

Стала Аня замечать странные вещи в доме Лунёвых, который должен был быть и её домом. Да только… Вот её полотенце отвесили в сторону от полотенец матери, Петра и Татьяны. Вот тарелку, ложку, вилку отложили отдельно. За стол с ней вместе не садятся… В чём дело?

Аня всегда была худенькой, а тут недавно начала покашливать – простудилась. Тут-то мать и Татьяна заладили: «Она туберкулёзная!» Да так уверенно и дружно, что Аня и сама стала думать: «Наверное прицепилась ко мне эта зараза, наверное я больна туберкулёзом…»

Да, в то послевоенное время, когда люди переносили лишения, недоедали, испытывали сильные стрессы, переживания, болезнь цвела махровым цветом. От неё страдали очень многие. Аня чувствовала себя неуверенно, угнетённо. Жизнь в доме стала невыносимой: от неё шарахались, как от чумной, унижали презрением. Только Пётр относился к ней по-прежнему – с любовью, как брат.

Дома Аню почти не кормили. А она стеснялась напомнить матери, что деньги-то муж оставил для неё. Правда, и при Александре мать, когда садились есть за общий стол и ставили кастрюлю с супом, сыну в тарелку наливала жирный, наваристый бульон, а ей – одну водичку. Александр, правда, демонстративно менялся с ней тарелками. Но теперь его не было…

Обедала Аня в столовой ФЗО. Еда была бедная, и часто Аня, похлебав лишь супчику, отставляла в сторону тарелку с невкусной капустой или кашей без масла. А рядом с ней в столовой часто садился пожилой преподаватель, переживший блокаду Ленинграда. Он и сказал ей однажды:

– Напрасно вы, Анечка, не едите. Пройдёт время, и будет у нас всё хорошо. Но до этого времени нужно дожить, продержаться. Так что ешьте всё, поддерживайте себя, своё здоровье.

И Аня стала есть всё подчистую. Стала поправляться, назло матери хорошеть. С мыслями о туберкулёзе она тоже разделалась. Однажды её девочек из группы вели в медпункт на проверку, делали им рентген. И она пошла с ними, попросила врача и её просветить. Тот посмотрел и сказал:

– Прекрасные, чистые лёгкие!

Аня удивлялась сама себе: как она раньше не додумалась просто-напросто пройти рентген? Мучалась, изводила себя…

А зимой, в один морозный день, вернулся Александр. В дверь постучали, Аня открыла… Он стоит – высокий, красивый, в лётном бушлате, с двумя чемоданами в руках. Она, вскрикнув, бросилась ему на шею. А следом вышла мать, поджала губы:

– Надо сначала у мужа чемоданы взять, а потом обнимать…

В чемоданах были отрезы дорогих материй: панбархат, крепдешин, драп, бостон.

– Не подумай, что я мародёрствовал, – сказал ей Александр. – Это нам в части давали, всем, кто демобилизовался и уезжал. Тут тебе и на платья, и на пальто – самые красивые и модные!

Но Аня ничего себе из этих отрезов не сшила. Мать сразу всё прибрала. Да и не успела бы этого Аня сделать – дальнейшие события помчались стремительно и непредсказуемо. Впрочем, настолько ли непредсказуемо?..

Развод

После возвращения из Болгарии Александр жил свободно, вольготно. Он был при деньгах, выданных как демобилизованному офицеру, и на работу устраиваться не торопился. Говорил:

– Гробиться за кусок хлеба не буду. Хочу жить богато!

Ему предлагали самые разные места работы и должности, даже начальником моторного цеха на ХТЗ. Ведь был он коммунистом, фронтовиком, лётчиком, механиком отличным! Но Лунёв и от этого отказался. Откровенно объяснил жене:

– Зачем мне это. Ответственность большая и работы много. А достатка мало.

Однажды дома, за воскресным общим обедом, подвыпив, слёзно заявил жене:

– Уеду в Воронеж – зовут меня туда испытателем самолётов. Стану испытателем, разобьюсь, получишь десять тысяч рублей за меня…

Аня тоже заплакала:

– Не нужно мне никаких тысяч! Не езди!

Мать по обыкновению поджала губы:

– Слушай его побольше, никуда он не поедет.

Она, конечно, хорошо знала сына.

Так и жили они: Аня с утра до вечера на работе в ФЗО, Александр – тоже где-то проводя время: якобы, в поисках работы.

Вечерами Аня прибегала с работы, увлечённо рассказывала, как прошёл день, разные истории, часто смешные, о своих воспитанницах. Но вот странно: она замечала, что муж смотрит и слушает её демонстративно невнимательно. Поскольку он сам ещё не работал, днём часто бывал дома, Аня стала приходить домой и днём, когда девушки уходили на практику. Но вечерами она всё равно часто задерживалась. И каждый раз в подобных случаях её встречал холодный и подозрительный взгляд мужа.

Она быстро поняла, в чём дело. Ещё когда Александр был в Болгарии, его мать несколько раз, когда Аня возвращалась поздно, ворчала словно про себя, но очень явственно: «Знаем мы, какая работа по ночам… Муж за порог…» Но тогда Аня на это не обращала внимание. Теперь же стало ясно: мать изо всех сил пытается вселить в сына самые мерзкие подозрения. А он ведь такой внушаемый, мнительный – Аня это уже давно поняла. И решила: надо защищаться! Отстаивать и свою честь, и свою семью.

Однажды пришла домой днём, позвала мужа в соседнюю комнату – Татьяны как раз не было дома, – и откровенно поговорила с ним. Сказала:

– Я знаю: мать меня Бог знает в чём подозревала ещё в твоё отсутствие. А теперь делает всё, чтобы и ты обо мне плохо думал. Но она старая женщина, а мы с тобой современные люди. Ты должен понимать, у меня такая работа. Я педагог, мне доверены молодые девушки. Это очень не просто и ответственно. У каждой свои трудности, свой характер, проблемы. Вот и приходится задерживаться…

Объяснила Александру, что директор часто после работы устраивает совещания, разборы дел… Он вроде бы успокоился, даже сказал с весёлой угрозой:

– Схожу к твоему директору, поговорю. Не дело это – молодую семейную женщину держать на работе допоздна.

Ане казалось, что Сашка всё понял. Хотелось в это верить.

Буквально через несколько дней Александр заявил жене, что поедет с Петром в деревню, отвезёт новые посылки с вещами для дочери Николая. Собрались, снарядились, гостинцы взяли… Аня утром проводила мужа, попросила скорее возвращаться. Уехали.

Она ушла на работу. Днём домой решила не ходить: что ей там было делать без Саши, с матерью общаться, что ли? К тому же именно в этот день в ФЗО нагрянула какая-то комиссия – их тогда много ходило, всё что-то проверяли. Весь день был суетливый, забеганный, да ещё комиссия задержала учителей и воспитателей дольше обычного. Когда Аня вернулась домой, было часов одиннадцать.

У двери квартиры с удивлением остановилась: там горел свет, слышались голоса Александра и Петра, звяканье посуды. Она недоумевала: почему они так сразу вернулись? Однако и обрадовалась, громко постучала. Вмиг всё стихло, свет погас. Она пожала плечами, открыла дверь своим ключом, вошла. Все лежали в кроватях, притворялись спящими. Но со стола ничего убрать не успели – стояла выпивка, закуска. Сначала Аня не поняла, в чём дело. Радостно присела на край кровати, обняла мужа, стала спрашивать: отчего они не уехали…

Но когда Александр отстранил её руки и зло спросил:

– Где это ты была весь день допоздна? Чуть я за порог… – она вдруг догадалась.

Да он и не собирался уезжать! Это всё было придумано, наверняка вместе с матерью, и разыграно, чтобы её проверить… Её! Проверить!

Так стало обидно и стыдно за него! Ведь кому, как ни ему знать, какая она есть на самом деле: честная, открытая, наивная! И семью их, Волковых, Александр знал не один день! И то, что он – первый в её жизни мужчина!..

Комок из рыданий стоял в горле, но, пересилив себя, она попыталась вновь объяснить:

– Саша, ведь я говорила тебе, какая у меня работа. А сегодня была комиссия…

Но он твердил своё:

– Где и с кем была?

Тогда она воскликнула:

– Ты эгоист от макушки до пят!

Он вскочил с кровати, как пружина.

– Кто, я эгоист? Я перед Родиной не был эгоистом!

– Если бы ты перед Родиной был эгоистом, тебя бы расстреляли! А перед женой можно, всё сойдёт…

Лёг Александр спать на кровать к Петру. Одну ночь, вторую, третью… Но понятно, что ни он, ни она толком не спали эти ночи. Аня стала жалеть его. Наверное он раскаивается, а гордость глупая не позволяет помириться первому. Да и мать на страже… На четвёртую ночь, дождавшись, когда мать и Пётр вроде бы крепко уснули, Аня выскользнула из своей постели. В окно светила луна, видно было, что Сашка лежит с краю кровати, ворочается. Она подошла тихонько, приподняла ласково его голову:

– Саша, ну зачем ты так! Пойдём на своё место…

Но он грубо тряхнул головой, сбрасывая её руки, да ещё молча, не говоря ни слова, оттолкнул… Это стало последней каплей в чаше её обид.

Утром Аня встала с твёрдой решимостью навсегда уйти из этого дома. На работе рассказала обо всём другой воспитательнице, с которой дружила – Ане Рыльковой. Пожаловалась:

– Вот только идти мне некуда…

И та тут же с радостью предложила:

– Иди ко мне, да хоть прямо сейчас!

Так и решили. Днём Аня пришла домой за своими вещами. Собирает чемодан, а мать рядом притворно причитает:

– Ты бы дождалась его… А то ведь подумает, что это я тебя выгнала…

– А кто же? – зло спросила Аня.

Не взяла ни единой лунёвской вещи. Чулки фильдеперсовые – те, которые всего один раз надела в театр, – положила перед матерью:

– Берите. Может, на кусок хлеба выменять придётся!

Но и своего ничего не захотела Аня в этой квартире оставить. Перину, бельё, одежду, даже вилки и ложки ещё мамины – всё унесла с собой.

Вскоре после её ухода встретил Аню на улице Пётр. Обрадовался, стал рассказывать:

– А у нас ещё одна Аня появилась, только мы её Анькой зовём. Николай, мой старший брат, привёз. Это его новая жена. Ох и даёт она матери прикурить! Боевая, точно что – походно-полевая жена! Но куда ей до тебя! Ты красивая. Пойдём, познакомлю! – тянул за руку.

Но Аня не пошла. Однако, ей нужно было выписаться из квартиры Лунёвых. Она для этого пошла в ЖЭК, а там ей сказали: Лунёвы задолжали за три месяца квартплату. Пусть заплатят, тогда и выпишим вас… Вот и пришлось ей таки идти в эту квартиру. И тогда она познакомилась ещё с одним членом семьи Лунёвых.

В комнате на кровати лежал молодой мужчина – ровесник Ани. Рядом стояли костыли.

– Вот мой Алёша приехал, – сказала мать. – А это Аня…

И поджала губы. Правда, Аня заметила, что как-то потише стала эта пожилая мрачная женщина, неуверенность появилась в её глазах. Видно, давала-таки жару ей та, другая Анька. Может, и задумалась она, что-то переоценила… Да только поздно было, ничего не вернуть…

А молодой инвалид отложил книгу, которую читал, сел, прикрыв ноги одеялом. Аня взяла стул, села рядом. Разговаривали они где-то с полчаса. Очень понравились друг другу. Алексей был внимательный, начитанный, доброжелательный, красивый – похож на Александра. Только в выражении лица, в поведении его было нечто иное – углублённость, спокойствие, благородство. Аня потом думала, что могла бы полюбить Алёшу, выйти замуж за него, за калеку, и быть с ним счастливой… Жил он и работал в Киеве, куда попал по распределению после окончания техникума. Говорил матери:

– Тебе, мать, видно жить со мной – ни с одной невесткой не уживёшься!

…Собирая свои вещи, уходя из дома Лунёвых, Аня бросила в сердцах:

– Пусть ваш дом будет проходным двором!

Это её пожелание-предсказание, похоже, сбылось. Никто в этом доме долго не задерживался. Да и сами Лунёвы – вся семья, – однажды снялись и уехали куда-то. Куда, так она и не знала. Только думала, что в один из трёх городов, которыми восхищался Александр, о которых говорил:

– Киев, Львов и Одесса – вот где надо жить!

Уже в семидесятые годы, на свадебном банкете дочери, узнала Аня в ресторанном швейцаре давнего знакомого. Он рассказал ей, что двое из Лунёвых – только он не помнил, кто именно, – подались жить за границу. Аня думает, что это скорее всего Александр и Пётр. Пётр пожил в Германии, ему там очень нравилось. Александр тоже бывал в Соединённых Штатах: вместе с американскими наши лётчики перегоняли туда самолёты сразу после войны. Он тогда подружился с одном американским асом, тот упорно сманивал его в Америку: «Нам лётчики нужны! Будешь жить хорошо!» Александру Америка тоже очень понравилась…

Одна

После ухода от Лунёвых Аня дважды виделась с Александром. Первый раз он поджидал её у ФЗО. Она вышла из здания, а он стоит у крыльца – красиво подстриженный, благоухая одеколоном. Видимо, вначале зашёл в парикмахерскую, хотел хорошо выглядеть.

Ходили они по заснеженному скверику, он уговаривал её вернуться. Правда, не особенно напористо уговаривал: уж очень она уязвила его своим уходом. Когда же Аня решительно отказалась, спросил только:

– Потомства не намечается?

Посмотрела на него долгим взглядом, усмехнулась:

– Не переживай, алиментов платить не придётся.

Второй раз она увидела Сашку уже весной. Шла по улице Сталина мимо «Двадцатого» дома и вдруг увидела его. Совсем близко, впереди себя, да не одного: рядом шла молодая женщина, а он нёс чемодан, очевидно её. Аня растерялась, испугалась: вот он сейчас оглянется, увидит её, подумает, что она следит за ним… Она ускорила шаг, обогнала их, чуть приобернулась:

– Здравствуй, Саша.

И быстро ушла вперёд.

Пришла в ФЗО, забежала в пустой красный уголок и долго плакала. От неожиданности, от пережитого смятения, от нахлынувших воспоминаний. А ещё корила себя за то, что не сделала так, как сделал однажды он сам. Эту историю времён войны Александр как-то рассказал Ане. Был у него однополчанин-офицер, большой гуляка. Один раз Александр увидел того на тёмной улице под ручку с девушкой. А он знал, что у того дома остались жена и трое детей. Вот и подошёл Лунёв к однополчанину, взял его под локоть и сказал: «Что это ты гуляешь с девушками, а дома жена, дети…» Девушка в смущении убежала, однополчанин был взбешён. Но Александр считал, что поступил правильно… И теперь Аня представляла, что могла бы точно так же подойти к нему сзади, взять за руку и сказать: «Что это ты разгуливаешь с девушками, дома жена, дети…» Ему бы это наверняка понравилось, и он бы пошёл с ней. Был же и в их недолгой семейной жизни подобный случай…

Тогда они пошли втроём – Сашка, она и Татьяна, – в кинотеатр. До начала сеанса прогуливались в фойе. Играл оркестр, было много людей. У одной колонны стояла интересная, умело напомаженная и напудренная молодая женщина. Она с эдаким скучающим видом крутила на пальце надетый на колечко ключ. Александр кивнул на неё головой, усмехнулся с видом знатока:

– Это знак того, что она приглашает каждого желающего мужчину к себе.

Аня не поверила. Тогда он сказал:

– Вот я подойду, заговорю, увидишь, как она отреагирует. А захочу – и уйду с ней!

– Ну что ж, иди, иди! – подыграла ему Аня.

И он подошёл к женщине, заговорил. Та сразу заулыбалась, стала очень оживлённо отвечать… В это время прозвенел звонок. Аня и Татьяна подошли, Аня взяла Александра под руку, сказала:

– Ну всё, поговорил, и довольно. Пошли, сеанс начинается.

Александр был страшно доволен и горд. Он с милой улыбкой раскланялся со своей собеседницей:

– Извините, извините, нам пора…

Ведь Александр был убеждённый сторонник того, что за счастье надо бороться, а не уступать без боя, что жена должна отстаивать мужа всеми силами…

Но потом Аня успокоилась, вытерла слёзы и сказала сама себе: всё равно уже ничего не вернуть. Да и хочет ли она возвращать былое? Честно говоря, нет. Просто надо жить дальше…

Жила Аня сначала у Рыльковой, но потом та вышла замуж за баяниста, с которым они вместе работали. Ане стало неудобно стеснять молодожёнов. Она пошла к своему директору, объяснила ситуацию. И тот поселил её там же, где она и работала – в женском общежитии. Устроено оно было так: на каждом из шести этажей – длинный коридор от одного торца до другого. По обе стороны коридора – много небольших комнат на несколько человек, один общий умывальник, туалет, большая общая кухня. Вот здесь и Аня получила место, но не в общем коридоре, а в боковой комнате на лестничной клетке. Здесь располагалась как бы коммунальная квартира всего из двух комнат, с отдельным коридором и кухней только на эти две комнаты. Это считалось элитным жильём. В одной из этих комнат Аня жила ещё с двумя воспитательницами.

Полностью отдавалась работе. Тем более, что и работа была тут же, в этом доме, и ученицы с утра до вечера мелькали перед глазами со своими делами, проблемами. Выпускала стенгазету, организовывала концерты самодеятельности, вела хор и сама в нём пела – голос в наследство от отца достался очень хороший. Ну а в свободное время – книги, любимое занятие.

Но часто, словно без причины, охватывала её глубокая задумчивость, грусть. Тогда не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Она уходила куда-нибудь в пустую комнату, в красный уголок, садилась на подоконник и долго молча сидела – ни на что не обращая внимания, ничего не видя. Словно в сомнамбулическом состоянии. Она и сама не замечала, что то улыбка тенью пробегала по губам, то катились по щекам слёзы, с силой переплетались и разжимались пальцы…

Боже мой, как глупа была она! Как могла сказать беспечно: «Кто первый приедет, за того и выйду замуж». Ведь Вася Кочуков тогда ещё был жив! Василий… Добрый, всё понимающий взгляд, мягкая улыбка… «Как ты хорошо учишь детей», – сказал он ей когда-то. И тут же, как контраст, крик Александра «Ты где была!» на её объяснение: «Я учительница…». Как Вася писал ей из училища: «… понимаю, что тебе скучно. Если с кем-то интересно – встречайся. Но прошу тебя, Анечка, головы не теряй…» Такое доверие может идти только от настоящей любви – теперь Аня это понимала! И тут же вспомнила – они вдвоём с Александром стоят у зеркала, тот приложил кончик ножа к её груди: «Если не сохранила себя – вот так!» Словно бы шутил. Ах, Сашка, Сашка! А ведь во время войны ты был весёлым, добрым, как легко, по-хорошему помог незнакомой старушке – моей маме… Куда всё делось теперь, в мирное время? Нет, ты не жаден, как твоя мать или старшие братья, но думаешь о себе в первую очередь, выгоду ищешь! Обожаешь, когда тобой все восхищаются…

Больно кольнула в сердце мысль: а, может, когда посадил он на поезд мать, именно это было главным для него: смотрите, какой я доброжелательный, компанейский, оборотистый! Красовался перед собой и другими… Ведь не бывает так, чтоб человек резко менялся в разных обстоятельствах. Уже тогда в Лунёве было заложено то, что видит она сейчас. Она уверена, она точно знает: Вася Кочуков не стал бы другим. А ведь они с Александром ровесники, оба фронтовики, офицеры. А такие разные…

Беззвучные рыдания сотрясали Аню. От горького понимания того, как бы она сейчас могла любить Василия, и как это невозвратно, недоступно… Невозвратна её детская любовь к Петру Середе. А ведь она обидела этого тоже очень хорошего парня! Наверняка тогда, когда они случайно встретились в железнодорожном парке, в Бутурлиновке, он почувствовал и её разочарование, и её отчуждённость. Может, даже, и пренебрежение – что от себя-то скрывать. Господи, какая дурочка! Что с того, что парень невысок ростом? Ведь Петру рано пришлось идти работать, после седьмого класса. У старших братьев были уже свои семьи, а ему надо было кормить больную мать и себя. Работал грузчиком, таскал тяжести, вот и не вырос. Но в плечах был широк, силён. А главное – Аня словно вновь видит, – добрый, спокойный взгляд. И горечь в его голосе: «Ты интеллигентка, а я работяга, грузчик…»

«Интеллигентка»… Мостик воспоминаний перебросил Аню в военные годы. Володя Жага – вот он был настоящий интеллигент: образованный, воспитанный, тактичный, скромный… Однажды на их посиделки к Наде пришёл Отари – «Лимончик», – сказал: «Володи сегодня не будет, в штабе совещание на всю ночь». «А что, без него полковники и генералы не обойдутся?» – легкомысленно засмеялась Аня. Грузин слегка, краешком губ, улыбнулся: «Не обойдутся. Он главный специалист в одной важной области». Уточнять не стал, а девушки поняли, что расспрашивать не стоит. В тот вечер Отари ещё кое-что рассказал. Володя был настоящим боевым офицером. В одном бою он со своими солдатами первый форсировал реку, и потом, когда под сильным натиском фашистов основные силы отступили на другой берег, он и несколько бойцов остались, держали оборону полтора часа, пока наши вновь не подошли. Именно тогда Володя был тяжело ранен, а после госпиталя направлен служить уже в штаб. «Я уверен, его разыскивает высокая награда»… Аня вспоминала их встречи, разговоры, и вдруг поняла: именно он, Владимир Жага, любил её так, как никто другой – сильно, нежно, преданно. Так и не поцеловал, только за руку брал…

«Я думал, ты меня поцелуешь…» – из глубины своей памяти услышала она вновь голос Володи, в котором и просьба была, и надежда. Как она тогда ответила ему гордо – так ей казалось, что гордо. А ведь хотела и сама этого, хотела! Сейчас вдруг, когда уже ничего не вернуть, ей представилось, как откровение: тот поцелуй мог многое изменить. Прикосновение губ к губам дало бы их сердцам единый ритм, их души стали бы одним целым… И, быть может, зная, что его любят и ждут, Володя сильнее бы хотел выжить, был бы чуть осмотрительнее, осторожнее. И не погиб бы… Аня была совершенно уверена, что Владимир погиб, причём, вскоре после отъезда из Бутурлиновки! Иначе написал бы ей непременно, а потом и вернулся к ней… А так они даже не попрощались…

И не попрощались они… Погиб Володя, наверняка погиб, причём вскоре после отъезда из Бутурлиновки! Иначе написал бы ей непременно, а потом и вернулся к ней…

Какие рядом с ней, оказывается, ребята хорошие были! А она выбрала Сашку Лунёва. Да, красавец-лётчик, да, душа компании, воевал храбро, нравится всем кругом. Да вот только душа у него оказалась с гнильцой. Встретится ли ей в жизни такой человек, как те, кого она потеряла?..

…В минуты подобной Аниной меланхолии и уединения, учителя и воспитанники проявляли чуткость – не трогали её, оставляли побыть наедине. Жалели молодую учительницу, зная, что она ушла от мужа, переживает личную трагедию.

Однажды, когда ученицы ушли на практику на завод, Аня зашла в свою комнату. У неё как раз было вот такое состояние, и все действия она делала механически, заторможено. Включила электрическую плитку, чтобы что-то приготовить. А спираль перегорела. Забыв выключить печку из сети, Аня взяла два конца спирали и соединила их… Ударом её отбросило в другой конец комнаты. Она страшно закричала, затрясла руками, упала на пол. От этого удара спирали выпали из рук.

Аня была в комнате одна. Лицо её покрылось красными и синими пятнами. Она никак не могла прийти в себя. Понимала, что только что была на волосок от смерти. И в этом состоянии транса сами собой пришли к ней воспоминания о том, как несколько раз за свою жизнь она оказывалась вот так – на грани смерти…

В двенадцать лет она тонула. Тогда они только переехали с «Довгой» улицы. От нового места, рядом с вокзалом, недалеко была и речка Осередь. В один летний день Аня и три её подружки-ровесницы пошли поплавать, поплескаться в реке. К ним присоединилась девочка постарше, лет пятнадцати. Она служила у одних людей нянькой, с ней был её подопечный младенец. Нянька посадила ребёнка в траву на бережке, и все побежали в воду.

Ещё по пути Аня говорила девочкам, что она плавать не умеет. Это были её новые подружки, с которыми она недавно познакомилась, уже на новом месте. Они все ещё друг друга плохо знали. И, как выяснилось потом, девочки Ане не поверили, решили, что она шутит. Когда уже разыгрались в воде, они вдруг схватили её за руки и потянули со смехом на глубину. Когда Аня первый раз нырнула с головой, закричав, – смеялись. Второй раз – тоже. Но когда она и третий раз, на миг появившись, ушла под воду, поняли, что она и в самом деле тонет, испугались.