Текст книги "Ветчина бедняков (СИ)"

Автор книги: Ирина Лобусова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Жуковская замолчала. Потрясенная ее неожиданной страстностью (этой вспышкой, которую от нее никак нельзя было ожидать), она тоже молчала. Жуковская прервала молчание первой:

– Я вас не шокировала?

– немного. Я от вас не ждала такой убежденности…

– Я часто шокирую людей! И меня часто воспринимают совсем не такой, какая я есть! Так что вы мне скажете?

– Я согласна на все, только чтобы найти Стасиков!

– Я тоже. Значит, по рукам?

– По рукам. Но… Я хочу сказать… есть один вопрос…

– какой вопрос?

– Вы специально решили меня подвезти, чтобы все это сказать?

– Да. Я специально хотела поговорить с вами с неофициальной обстановке, чтобы сказать все это! Кабинет всегда давит…. Это и был ваш вопрос?

– Нет. Как можно добиться успеха в поисках, если рассматривать только одну версию исчезновения?

– А кто вам сказал, что я рассматриваю только одну версию?

– Вы сами. И ваш сотрудник…

– Я сказала вам так вначале еще до откровенного разговора. И потом, я хотела видеть вашу реакцию.

– но у меня не было никакой реакции!

– Это и правильно! Для меня это означало. Что в глубине души вы настолько не согласны со мной и убеждены в своей версии, что не собираетесь даже спорить! Значит, вы явно не верили в гибель детей.

– Я не верю в гибель детей до сих пор!

– Очень хорошо! Значит, можно рассматривать разные версии. А насчет сотрудников… Эта версия – просто официальная, как более простая. Ее взяли на вооружение, но это не значит, что она верная.

– У вас есть другие варианты?

– Я же сказала, что рассматриваю все! И поэтому мне хотелось бы, чтобы вы были со мной откровенны. Особенно, если сможете что-то узнать.

– Хорошо. Я…

– Смотрите, морг. Мы приехали.

Они шли по длинному двору между больничными корпусами. По дороге Жуковская сказала ей:

– Вам наверняка такое зрелище более привычно, чем мне.

– Почему вы так думаете?

– Вы же врач.

– Врач так же тяжело переносит смерть, как и все остальные люди. А, может быть, и еще тяжелей….

Холод. Бесконечный холод. Не хватало дыхания. Воздух стал льдом и забился в ее грудь. Страшный белый свет и запах. Который ни с чем нельзя спутать. И тонкое тело, закрытое белоснежной (как лед) простыней. Пьяненький санитар откинул с лица простыню. Света лежала, немного нагнув голову. Длинные ресницы отбрасывали на бледную кожу синеватую тень. Тонкие пальцы беззащитно застыли на холоде стола. Волосы разметались по простыне. Застывшее лицо неземного спокойствия. И синее ожерелье на шее, страшное синее ожерелье, сквозь которое ушла жизнь. Ей хотелось согреть эти тонкие пальцы в своих. И поправить прядь белокурых волос, небрежно сбившихся у виска. Поцеловать в эти мраморные желтоватые щеки, и, обняв, согреть всем своим телом, попросив прощение за то, что не целовала ее столько лет… Разбудить, повернуть время, закричать, чтобы небо разверзлось и, прижав к сердцу, не отдать в холодную застывшую бездну, не отдать – никогда, никогда… Лицо стало мудрей и спокойней. Лучезарный Светик узнал суровую мудрость смерти. И трогательная беззащитность тонких пальцев рвала сердце, пальцев, упавших на ледяную простыню как поломанные цветы… Все ее тело била дрожь… перед глазами плыли бесконечный ледяные волны. В белом мареве ее Светик расплывалась в прозрачное облако, улыбаясь мудростью своего застывшего спокойствия. Пьяненький санитар, привалившись одним плечом к холодильнику, безразлично смотрел на то, что он видел тысячу раз. Ей не хотелось целовать сестру в присутствии двух безразличных, чужих людей, поэтому она сдержалась от такого порыва, бесконечно целуя ее тонкие черты своим кровоточащим сердцем. Санитар захлопнул холодильник. Света уплыла в вечность. На ледяном корабле последнего в жизни холода, расплываясь радужными кругами в ее глазах навсегда.

Когда ее завели в маленькую комнатку над моргом, она все еще не могла говорить, а тело сотрясали крупная дрожь. Что-то шепнув пьяному санитару. Жуковская вышла и вскоре вернулась с пластмассовым стаканчиком и бутылкой коньяка. Плеснула коньяк ей. Она сделала обжигающий глоток и поперхнулась. Жуковская отдала санитару почти полную бутылку и он ушел.

– Это ваша сестра? Света?

Она безжизненно кивнула. Жуковская знала ответ на этот вопрос не хуже ее.

– Вы, наверное, определили, как врач, причину ее смерти….

Снова – кивок, безлично, безжизненно. Конечно, определила автоматически, иначе и быть не могло. Жуковская подтолкнула к ней бумагу. Протокол опознания трупа № 4713. она внимательно прочитала и поставила подпись в конце. Ей было намного хуже, чем она думала. Так плохо, что она не могла говорить.

– Даже после смерти ваша сестра выглядит очень красивой, – заметила Жуковская, – и юной…

– Она была старше меня.

Это были первые слова, и вырвались они из глубины с мучительной болью…

– Но Света всегда была самой красивой…

Она снова отхлебнула коньяк. Обжигающее тепло разлилось по ее телу. Хоть на мгновение, но ей стало легче.

– Теперь все формальности закончены? – спросила она.

– да. Если вы в норме, то можем ехать дальше.

Она кивнула. Они вышли из морга. Жуковская отлично ориентировалась в цепи коридоров. Когда они вышли на улицу (вернее, в больничный двор), дверь морга захлопнулась, оставляя ее сестру в последнем, другом мире – оставляя теперь навсегда.

Глава 12.

«… и храни, Господи, душу рабы твоей, потерянной и заблудшей…». Слова забытой молитвы давались с огромным трудом. Они давались тяжело, но, вырываясь из нее, вырывались словно из самого сердца, очищая от боли и крови. Слова были темной мелодией, сумрачной и тяжелой, словно впитавшей в себя всю горечь мира. Но, отпуская их на волю, ей было легко.

Ранним утром на следующий день маленький черный микроавтобус (катафалк городского похоронного бюро) забрал тело Светы прямо из морга. Она заказала сестре очень красивый гроб – красный, с кружевами и позолотой, и немного мучилась от угрызений совести (от того, что это первый и последний подарок, который она сумела ей сделать). Свету похоронили на Западном кладбище. Это было новое кладбище, недавно открытое и совсем не заполненное. На самой его окраине (примыкавшей к серым мрачным скалам) экскаватор выкапывал большие ямы – общие могилы для неопознанных трупов и бомжей. Пьяненькие кладбищенские рабочие странно посмотрели на необычную похоронную процессию – шикарный гроб, за которым шел только один человек. Она не зашла в местную церковь – потому, что священник не стал бы отпевать самоубийцу и еще потому, что была не в состоянии выслушивать темную кликушескую философию о преступном не равенстве смерти. Для нее любая смерть была преступлением, и была равна. Кроме того, Света вряд ли верила в Бога. В детстве их мать пыталась привить им какие-то христианские идеалы, объяснила хотя бы общие понятия о религии, рассказывала о праздниках. Но ее скептический ум восставал против философии греха и подчинения, а, став врачом, она так часто сталкивалась с болью, несправедливостью, отчаянием и обидой, что растеряла даже то, что было заложено в нее в детстве, оставив для жизни только те понятия, который были связаны с общей культурой (к примеру, соблюдение таких праздников как Пасха или Рождество). И, разумеется, не знала ни одной молитвы. Но, стоя у одинокой могилы на краю кладбища, стоя в отчаянном и страшном одиночестве, она делала то, что ни делала никогда – складывала слова молитвы. И пусть эта молитва не соответствовала никаким церковным канонам, слова ее шли из самой глубины сердца, а, значит (и она чувствовала это) Бог не оставит в равнодушии и забвении. Она молилась о душе своей сестры, прося подарить ей то, что никогда не имела при жизни – покой. «Храни, Господи, душу несчастной рабы твоей, потерянной и заблудшей при жизни, и подари ей частичку своей любви и свет в конце ее земного пути». Комья темной глинистой земли глухо падали на крышку гроба, а ей казалось – падают на ее сердце. Ветер шевелил кусты возле соседних могил. Небо было сумрачным, свинцовым, тучи низко нависали над землей, словно готовясь оплакивать ту, кого стоило оплакивать еще при жизни. Ту, о которой никто не пролил ни единой слезы… И, наверное, оплакивать не ее одну. В отдалении, среди серых могильных камней, двигались какие-то смутные фигуры. Она боялась смотреть в их сторону. Еще в самом начале ей вдруг показалось, что, хоть и двигались на двух ногах, но это люди, обращенные в животных. Издалека она различала в их глазах алчущий, голодный блеск. Кто они были – нищие, местные мародеры, кладбищенские грабители или просто бомжи, устроившие себе дом среди могильных камней? Этого она не знала. И от этого ей было немного жутко. Слез у нее уже не было. Все слезы в одиночестве выплакала накануне, сидя ночью в темной квартире Светы и не находя в себе сил прикоснуться к чему-то из ее вещей, даже к постельному белью. Комья гулко стучали сначала о дерево, потом – друг о друга. Она подняла глаза в небо. Серые тучи торопливо обгоняли друг друга. Внезапно она почувствовала какой-то толчок. Хотя на самом деле это, конечно, был не толчок. Просто почувствовала себя по – особенному конфликтно и неуютно. Она обернулась. За ее спиной, достаточно далеко от могилы, стоял неизвестный мужчина и смотрел на нее. Неподвижно стоял, словно гипнотизируя скромную похоронную процессию. Это был достаточно молодой человек в длинном модном пальто черного цвета, с черными, как смоль, гладко причесанными волосами и в огромных черных очках. Скрывавших почти все его лицо. В сумрачный, дождливый день черные очки смотрелись довольно странно и даже страшно. Вблизи, почти на всей округе пустынного Западного кладбища, не было больше ни одних похорон, вообще никого, кроме темных людей вдалеке (нищих? Бомжей?) и нее, вместе с двумя могильщиками. Значит, этого человека могли интересовать только похороны ее сестры. Удивленная, она сделала шаг назад, повернувшись к нему полностью. Ее раздражали эти темные очки, раздражало то, что не видит ни его лица, ни глаз. Но что-то глубоко внутри (какая-то особенная, глубинная интуиция) подсказывала, что эта темная фигура на кладбище – не спроста. Возможно, этот человек знал Свету. А может, ищет именно ее, чтобы что-то сказать. И тогда она сделала то, что не сделала бы никогда в обычных обстоятельствах: она бросилась по направлению к этому неизвестному мужчине. Он увидел, что она быстро направляется к нему, и сделал несколько шагов назад. Она почти побежала. Он – тоже. Он спасался от нее с такой поспешностью, что для нее вдруг стало делом принципа его догнать. Так они выбежали на центральную асфальтированную аллею, потом – к воротам. Прямо возле ворот стоял темно – синий автомобиль с затененными стеклами. Мужчина бросился прямо к нему, вскочил за руль, машина резко рванулась с места. Он ехал так быстро, что она не успела разглядеть номер. Вскоре машина превратилась в черную точку вдали на грунтованном шоссе, ведущем в город. Расстроенная, она поплелась назад. Могильщики уже засыпали могилу и стояли, ожидая ее.

– Давайте мы проводим вас обратно к воротам, к автобусу, – сказал один, для женщины тут небезопасно, хоть вы и быстро бегаете. Здесь плохое место. Одной нельзя ходить.

По дороге тот же разговорчивый могильщик спросил:

– Это был ваш знакомый? Довольно некрасиво с его стороны так от вас бегать!

– Нет. Я видела его впервые. Думаю, он был знаком с той, кого я сегодня похоронила.

– Точно был знаком, вот увидите! Помяните мое слово, еще окажется, что точно близкий знакомый! А если молодая была, то и любовник.

– Почему вы так думаете?

– А иначе зачем ему тащиться в такую даль? Просто так в такую даль не едут! Западное кладбище – самое далекое из всех, да и не хоронят на нем богачей.

– При чем тут это?

– Да он выглядит крутым, повадка такая. И машина…

– Откуда вы все это видели?

– Да я его еще от ворот разглядел. Как гроб из автобуса вынесли, так он сразу за нами и пошел, и шел все время, и у могилы стоял. Я еще удивился, что вы на него не смотрите, потому, что вначале было похоже, словно он с вами приехал. Потом я подумал, что вы просто в ссоре, ну, а потом, когда вы побежали, я понял, что вы его раньше просто не заметили.

– За нами шел?

– Все время! Мы ведь возле ворот стояли, ждали ваш автобус, чтобы могилу копать, ну и все видели. Его машина ехала за автобусом, поэтому я и разглядел. А вы что же, не знаете, кто такой?

– Нет. Но очень хотела бы узнать.

Местный катафалк (похоронный автобус) доставил ее обратно в город. Она попросила высадить ее на центральном проспекте. Всю дорогу одно слово могильщика не шло из ее головы: любовник. Любовник Светы? А почему бы и нет? Откуда она знала о том, что у нее не было настоящего любовника, то есть мужчины, которого она любила? Такой путь не делают просто так, да еще и в разгар рабочего дня. Он появился на кладбище не случайно… Он появился похоронить Свету. Проститься. Или… следил за ней? Может, это был отец Стасиков? Она ничего не знает об их отце… Нет, на отца не похож: Стасики светлые, с голубыми глазами, а у него черные, как смоль, волосы. Слишком черные… (для европейца?). К тому же, она очень сомневалась в том, что глаза под стеклами очков голубые…

Внутрь управления ее не впустили. Она позвонила Жуковской по внутреннему телефону (к счастью, ей повезло – та была на месте) и через пять минут поднялась наверх. Ей показалось, что Жуковская удивлена ее приходом, но пытается это скрыть.

– Вы похоронили сестру? Все прошло нормально?

– Да, я только что с похорон… – она замолчала. Жуковская нетерпеливо ерзала на стуле (в этот раз она сменила дорогой деловой костюм на джинсы в обтяжку и модный свитер).

– У вас какие-то проблемы?

– Нет. Мне кажется, проблемы у вас!

– В каком смысле? – Жуковская перестала ерзать.

– В смысле серой машины.

– так, понятно, – Жуковская сразу стала серьезной, – давайте побеседуем.

Жуковская подняла телефонную трубку, деловито сообщила кому-то, что задерживается на полчаса, потом повернулась к ней:

– Я ждала, что вы зададите мне этот вопрос!

– Я еще никакого вопроса вам не задала!

– Нет, вы задали. Вопрос о серой машине. Вы познакомились с Аллой Павловной, соседкой вашей сестры с первого этажа, и спрашиваете меня о том, почему мы не ищем серый автомобиль, который увез детей, если у нас есть такие четкие показания. Почему мы бездействуем и до сих пор ничего не нашли. Сейчас начало недели. Серый автомобиль. Думаю, на прошлой неделе он был бы зеленый. А две недели назад он был бы красный. А в начале месяца, кто знает, это мог бы быть вертолет.

– Что?

– Вы ведь познакомились с Аллой Павловной?

– Да.

– И она рассказала вам историю, что машина увезла детей?

– Да. Серая машина. Но…

– А вы не задавали себе вопрос, почему Алла Павловна постоянно находится дома, хотя достаточно бодро передвигается по квартире?

– Она инвалид. У нее плохо с сердцем.

– Да, она инвалид. Только плохо у нее не с сердцем. А с совсем другим…

– Я все еще вас не понимаю!

– Дело в том, что Алла Павловна – психически больной человек. Она инвалид (при чем полный инвалид) по состоянию своей психики. Вначале, в молодости, она страдала легкой степенью шизофрении, но с возрастом ее болезнь дополнилась прогрессирующим склерозом. Сейчас она в очень тяжелом состоянии. По простому то, что с ней происходит сейчас, называется старческое слабоумие. Она не способна выйти из дома без посторонней помощи, не способна ничего запомнить и не понимает, что с ней происходит. Муж и сын из жалости держат ее дома, хотя по – настоящему в таком состоянии она должна находиться в психиатрической лечебнице.

– Сын? Она говорила, что у нее двое детей… Дети…

– На самом деле у нее один сын. Она бесконечно рассказывает разные истории, которым нельзя верить. Все это не происходит на самом деле, только в ее больном разуме. Так что никакого серого автомобиля, который увез детей, попросту не существует!

– Я не могу в это поверить! Не могу! Она говорит так логично, что…. Я не верю!

– понимаю. Я в начале тоже не верила.

Жуковская встала из-за стола, отперла сейфы стене, долго рылась в какой-то папке и наконец положила перед ней две бумаги.

– Вот, смотрите. Это выписка из ее истории болезни в сумасшедшем доме. А это – справка от врача ее районной поликлиники об ее инвалидности. Кстати, настоящее имя этой несчастной – не Алла. Алевтина. Алевтина – сокращенно Алина. Но она почему-то упорно называет себя Аллой.

Она прочитала бумаги. Их смысл не оставлял никаких сомнений. В них было в точности то, что рассказала Жуковская, только с использованием медицинских терминов (которые ей, как врачу, были хорошо понятны). Она печально вернула бумаги Жуковской.

– Вы не можете себе представить, – продолжала Жуковская, – в каком мы все были воодушевлении, когда соседка с первого этажа дала показания, что дети сели в зеленый автомобиль!

– В зеленый?

– В зеленый. Она так подробно и тщательно описывала его вид, рассказывала, как дети пошли к нему и с такими подробностями, что, как следователь, я была на седьмом небе! У меня появился след, да еще какой! Мы тут же подключили ГАИ, принялись проверять все иномарки зеленого цвета, каждый день таскали к ней кучу фотографий, чтобы она опознала марку машины. А потом ко мне в кабинет пришел ее сын и рассказал то, что я сказала сейчас вам. Разумеется, я не поверила. Чуть ли не завела на этого сына дело о том, что он пытается сдать мать в сумасшедший дом из-за квартиры. Но потом поехала наводить справки в психиатрическую лечебницу, беседовала с ее лечащим врачом, главврачом и прочитала ее историю болезни. Потом была в районной поликлинике, где районный врач все это подтвердил, и выяснила, какая у нее инвалидность. На следующий день, когда я поехала к ней, меня ждала история о том, что автомобиль был синий. А на мое робкое замечание о том, что вначале он был зеленый, заявила, что всегда говорила о том, что машина была синяя, к тому же джип. Очевидно, вам она поведала то же самое, только уже изменив цвет на серый. Ее лечащий врач сочинение такой истории объяснил тем, что она услышала о пропаже детей, расследовании, и ей захотелось быть в центре событий, быть главным свидетелем. А у таких людей фантазии никогда не расходятся с реальностью. Вот такая печальная история.

– Значит, никакой серой машины не было?

– Не было, к сожалению. Многое бы дала за то. Чтобы автомобиль был!

– Но это ужасно. Со стороны она совершенно не производит впечатление сумасшедшей. Обманула даже меня, врача.

– Вы же не психиатр. А психически больные люди часто выглядят как совершенно обычные.

– Я знаю, но…

– понимаю, вы в шоке. Что ж, это скоро пройдет. Я думаю, чтобы не расстраиваться, вам больше не следует с ней беседовать. Сходите лучше в школу к детям, побеседуйте с кем-то из знакомых Светланы…

– Я не знаю ее знакомых.

– Ну, кого найдете.

– Да, вы правы. Что ж, спасибо за разъяснения, хоть они и печальные.

– Не за что. Заходите, если вдруг узнаете что-то интересное. Я тоже, со своей стороны, буду вам звонить. Вы пока не уезжаете?

– Нет, я буду в городе.

– Хорошо.

Уже возле двери она поняла, что именно показалось ей странным, когда вошла в кабинет. Что мучило на протяжении всего этого неприятного разговора. Мелкая деталь. В самом начале она даже не смогла толком понять. Но потом поняла – во время их разговора. Не сама следователь. Не ее слова. Пустой подоконник. Абсолютно пустой подоконник. На нем в кабинете Жуковской больше не было цветов.

Глава 13.

Полуоткрытый провал двери был похож на беззубую впадину рта. Она остановилась в нерешительности, глупо потопталась на месте… Где-то вверху загудел и остановился лифт. Стукнула дверь. Послышались шумные голоса. Дом жил своей дневной, бурной жизнью. Дверь соседки была приоткрыта (та самая дверь Аллы Павловны с первого этажа, куда заходила еще вчера и на счет которой питала такие надежды… Светлые надежды. Забыв о том, что настоящий свет бывает лишь солнечным днем. А до дня еще далеко. Для нее сейчас – самая середина ночи). Вообще-то это было странно! В любом доме, тем более, в стандартном девятиэтажном, раскрытые двери квартир – редкость. Возвращаясь с похорон сестры, по дороге усиленно прокручивая в памяти разговор с Жуковской, она и не думала заходить к соседке на первом этаже, тем более, что получилась такая неприятная история (вернее, не история, а открытие). Но дверь ее квартиры была открыта достаточно широко и напоминала беззубую впадину рта. Поэтому она остановилась в нерешительности.

Как поступить? Потребовать настоящую справку об инвалидности? В ее памяти встало лицо старухи – ясное оживленное лицо, разумный разговор, огонек в глазах… Двери лифта открылись, пропуская группку детей (человек 5, мальчишек и девчонок). Весело переговариваясь, дети выскочили из подъезда. Она тяжело вздохнула. Потом, невразумительно прошептав что-то про себя (это что-то было похоже на «шесть лет учебы и все годы практики к черту!»), шагнула вперед, чтобы приоткрыть дверь… Но не успела. Из квартиры быстро вышли какие-то люди (двое мужчин средних лет и молодая женщина), чуть не сбив ее с ног…. Они шли так напористо и быстро, что ей даже пришлось отскочить к стенке. Наглые люди не обратили на нее ни малейшего внимания. Ей удалось подслушать обрывок их разговора. Самый высокий из мужчин сказал: «черт… как страшно попали». Женщина (не обращая на его слова ни малейшего внимания) сказала «напор воды плоховат. Наверное, старые трубы, забились. Придется менять всю проводку». Больше услышать не удалось – они вышли из подъезда Жизненный опыт подсказал ответ на незаданный вопрос: покупатели. Люди, которые собираются купить квартиру. Неужели соседка решила свою квартиру продать? Она ничего не говорила об этом… В двери злополучной квартиры входили две женщины (две старушки – женщины достаточно пожилого возраста). Она пошла следом за ними. В чистенькой, аккуратной прихожей сильно пахло воском (как будто где-то горело множество свечей). Она не успела переступить порог комнаты, как прямо перед ней выросла фигура мужчины. Это был молодой человек (лет 30 – ти), среднего роста, но накачанный (мощный торс проступал сквозь открытую черную футболку), с черными, как смоль, волосами, темными глазами и каким-то яростным, перекошенным лицом. На его лице застыло неприятное выражение неистовой, яростной злобы. Прямо с порога он стал орать:

– Кто такая?! Что тут надо?! Куда прешься?!

С ней нельзя было говорить так. Она могла понять и воспринять все, кроме хамства. В ответ на неприкрытое, черное хамство в ее душе всегда появлялась ответная воинственная волна. Сколько раз ей приходилось осаживать таких молодых нахалов, полагающих, что все всегда знают лучше нее. Поэтому она решительно выступила вперед:

– А ну потише! Я пришла не к вам!

– А к кому?! Это моя квартира! Кто вы такая? Что вам тут нужно?!

– Мне нужна Алла Павловна, которая здесь живет. И пришла я к ней!

– Черт! Обречен терпеть свору старых куриц, а тут еще одна лезет! Кто вы такая?

– Соседка.

– Какая еще соседка? Первый раз в жизни вижу!

– Я недавно здесь живу. В квартире на третьем этаже.

– А, понятно. Вы, наверное, родственница той, что повесилась. Самоубийцы. – внезапно тон молодого человека стал потише, и словно потеплел, – так это вы подсунули матери автомобильный журнал? У этих старых домовых куриц нет таких шикарных журналов!

– Матери? Вы сын Аллы Павловны?

– разумеется, сын! Что, и так не понятно?

– Где Алла Павловна? Я хотела с ней поговорить!

– Да никогда вы с ней теперь не поговорите!

– Что? В каком смысле?

– В прямом! Умерла она! Ночью сегодня умерла. Вон, в комнате еще гроб стоит. Только завтра ее хоронить будут.

– Как умерла?! – она отступила на шаг, – отчего умерла? Когда?

– Ночью! От сердечного приступа! Старая она была, все время дома сидела. Больное сердце у нее было. Ночью ей стало плохо, а старик скорую не вызвал. Так и умерла от сердечного приступа.

– О Господи…

– Всё? Все сведения получила? А теперь вон из квартиры! – снова взяв хамский тон, решительно наступил на нее, – а ну пошла отсюда! И без всяких тупых сплетниц забот хватает!

– А ну смени тон! Нечего тут орать! Уйду, когда захочу!

– Нет, сейчас уйдешь! Это моя квартира и я могу любого из нее выставить!

Он угрожающе надвинулся на нее, потрясая кулаками. ЕЕ поразило отсутствие скорби и печали в человеке, который только – только потерял мать. Молодой хам вел себя так, как будто ничего печального у него не случилось. Она решила не связываться и отступила из квартиры. Когда выходила, обратила внимание на одну маленькую деталь: в прихожей, на вешалке, висело длинное мужское пальто модного покроя. Пальто было черного цвета.

– Он вас тоже выгнал?

Она обернулась. Дверь соседней квартиры была раскрыта. На пороге стояла молодая женщина в футболке и джинсах, женщина лет 30.

– Да, – подтвердила она, – внутрь не пустил.

– Меня тоже. Я проститься с тетей Алей хотела, пока этот урод не приехал, но не успела.

Поймав ее удивленный взгляд, женщина пояснила:

– Я с тетей Алей была знакома с детства. Она работала воспитательницей в детском саду, я ходила к ней в группу, и жили мы рядом, в одной коммуналке. А потом нас всех сюда отселили, и здесь наши квартиры оказались рядом тоже. Так что я знакома с ней почти всю жизнь. Хорошая женщина была, хоть и сплетница.

– Работала воспитательницей в детском саду?!

– А вы не знали? Правда, недолго работала. Муж настоял, чтобы она с работы ушла. Дети ее любили. Вы тоже живете в этом доме?

– На третьем этаже. И с Аллой Павловной познакомилась только позавчера.

– Я слышала ваш разговор с этим уродом. Он так орал. Вы правильно сделали, что ушли. Не стоило с ним связываться. Он ведь как бешенный.

– Сын совсем не похож на нее.

– А он урод! Такая приличная женщина – и выродила такого ублюдка. Говорят, он даже сидел. Ни одного дня нигде не работал. А теперь мать умереть не успела, он уже квартиру продает. Гроб в комнате стоит, а покупатели приходят, представляете?

– Но у нее же был муж.

– Его отец. Он отца к себе заберет. У него где-то есть квартира. Не позавидуешь старику – на старости лет оказаться с таким гадом. Впрочем, она всегда хорошо ладили. Это с матерью у него были постоянные конфликты.

– Почему?

– Не нравилось ей, как он жил, чем занимался. Дружки его не нравились. Какой же матери понравится, если сын – уголовник, водится со всяким отребьем и занимается темными делишками? Вот она и переживала!

– Я слышала, что она была очень больна. Инвалид.

– Конечно. Сердце совсем разбитое.

– нет, не по сердцу, а…. Мне говорили, что она стояла на учете в психиатрической клинике.

– Так этот гад ей справку и сделал, урод! Поставил на учет, как сумасшедшую, чтобы ее квартиру заполучить. Это все он сделал. Нормальная она была, нормальная, как мы с вами! Просто после истории с дочерью переживала сильно… Ну, он и воспользовался моментом, чтобы сделать из нее психа и забрать квартиру! А теперь рад, сволочь, что квартиру наконец-то сможет продать!

– А что за история с дочерью?

– Дочь у нее была. Почти такого возраста, как этот урод. Дети были погодки. Поэтому муж и настаивал, чтобы она с работы ушла – все-таки двое маленьких детей. Дочь ее выросла такая же неудачная, как и этот. С 12 лет всякие компании, парни, гулянки. Рано ушла из дома. Кажется, даже замуж выскочила и сразу развелась. А потом она решила уехать на заработки, куда-то заграницу, и там то ли погибла, то ли исчезла… Вообщем, не понятно, что с ней случилось, только здесь она никогда не появлялась больше. А у тети Али любое воспоминание или упоминание о ее дочери сразу вызывало истерику, слезы… Погибла, наверное. Мать не может такое пережить. С тех пор она нервная, конечно, стала, болела часто. Но только не сумасшедшая. Совсем не сумасшедшая!

– Вы сказали, что ее сын сидел…

– Да это я точно знаю! У меня одноклассник в органах работает, так он сам мне рассказывал, что на суде этого урода конвоировал!

– А за что он сидел?

– Кажется, разбой или вооруженное ограбление – точно не помню… Или участие в какой-то бандитской группировке. Только он совсем недолго сидел. Меньше года. Месяцев семь или восемь, а потом его так быстро выпустили по амнистии. Мы все еще поражались, как это могло произойти! Тетя Аля с мужем бедные были, не могли они столько заплатить. Очевидно, какие-то крутые друзья у него были, они его и вытащили. И снова он у матери появился, начал бесчинствовать по – прежнему. Еще более наглый стал.

Внезапно в глубине квартиры громко заплакал маленький ребенок. Женщина встрепенулась:

– Ну, все. Мне пора. Малыш зовет. Счастливо.

И, быстро захлопнув дверь, умчалась вглубь квартиры. Ей больше ничего не оставалось, как подняться наверх. Немного подумав, она позвонила Жуковской.

– Я узнала, что сын Аллы Павловны сидел.

– Ну и что? – голос Жуковской был злым, недовольным, звучал грубо и торопливо, – какое это имеет отношение к делу?

– никакого, но я подумала…

– Я в курсе, что ваша соседка умерла. Мне позвонил рассказать ваш участковый, а он узнал от врача поликлиники. Она умерла абсолютно естественной смертью, коронарный кардиосклероз или как там еще… вам лучше знать… Врач выписала заключение, свидетельство о смерти. В ее кончине все чисто. Так что сидел сын или не сидел – тут не при чем.

– Я понимаю… Но мне показалось, что это обстоятельство может быть важным….

– Послушайте, не морочьте мне голову! Кто сидел или не сидел, что делал или не делал, не имеет никакого отношения к исчезновению детей! Все, я очень занята. Звоните, если узнаете что-то более существенное.

И швырнула трубку. Этот разговор оставил в ее душе легкое чувство недоумения. Если Жуковская ее союзница-то странный у нее характер! Честно говоря, очень странный характер для следователя.

Скомканная стопка листков бумаги полетела со стола вниз. Она смела их рукой – возможно, специально. Раскаленная лампа над головой полыхала жаром. Половина третьего ночи. Даже тридцать пять минут третьего. Сколько часов она провела за столом? Она вытянула ноги, распрямила затекшую спину. Встала, громко задев стул. Подошла к окну. Погруженные во тьму дома напротив напоминали немых стражей из призрачной страны, куда давно потеряны все дороги. Тонкая струя воздуха (форточка) задела ее плечо. Тяжело вздохнула (могла бы громче – все равно, город – погруженный во тьму), вернулась к столу. Положила перед собой очередной листок бумаги (пятнадцатый по счету) и в пятнадцатый раз начала все сначала, начала так, как должна была начать… Жирными буквами во тьме. Под светом полыхающей жаром лампы. Список. Означавший самое важное в жизни. Жизнь двоих детей.