Текст книги "Драконов не кормить (СИ)"

Автор книги: Ирина Лазаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Но выпустить Жасану – это сейчас последнее, на что способен дракон.

Потом в безлюдную степь укатывается беззвучный крик, и крылья разом обмякают, снова становясь уютным плотным коконом. Медленно, нехотя возвращаются звуки. Первым прорастает «тум-тум» – то ли бой барабанов, то ли стук сердца.

Илидор и Жасана долго стоят, покачиваясь, в коконе крыльев, закрыв глаза и едва касаясь друг друга губами.

А потом чужой взгляд зачесал Илидору щёку, и от неожиданности дракон вскинулся, отшатнулся от Жасаны, а крылья, наоборот, прижали её крепче.

В отдалении, у другого шатра, стоял сподручник, увешанный серёжками здоровяк Чайот Гарло. Стоял, сунув руки за пояс штанов, жевал травинку и смотрел на Илидора глазами мёртвой рыбы. Бдил за драконом, как сподручнику и положено делать на выезде. Наверняка от самой повозки бдил, и в танцевальном кругу бдил, и ни мига не упустил из того, что происходило тут, за шатром.

Жасана тоже обернулась и увидела Чайота, прыснула – судя по тому, что тут творится, для степняков такие случайные свидетели – дело обычное. Завозилась, поправляя рубашку и юбку.

Илидор отвёл взгляд от Чайота, натянул штаны, завязал пояс. Крылья сложились за спиной. Жасана, улыбаясь глазами, но с очень торжественным лицом, чуть склонила голову, прижав кулаки к животу, и убежала. Не туда, где стоял Чайот Гарло, разумеется, а тот взглядом указал дракону на землю рядом с собой и дракон, вздохнув, пошёл к эльфу.

Тот не стал дожидаться, развернулся и направился дальше, мимо танцевального круга, мимо барабанщиков и шатров и наконец привёл Илидора туда, где расположились эльфы во главе с Ахниром. Коротко кивнул, давая Талаю понять, что всё в порядке.

* * *

Фезимий, сын Акаты сдержал обещание: гостей разместили на хороших местах, под большим навесом, неподалёку от шатра самого Фезимия. Между ними горела пара костров, вокруг которых суетились степняки, и оставалось достаточно свободного места, не занятого ни людьми, ни навесами, ни утварью. Илидор немедленно расположился на этом самом месте, поодаль от всех: так было удобнее наблюдать. Он уселся – одна нога согнута в колене, на нём лежит локоть, рука чуть покачивается в ритме пения, такого тихого, что сам Илидор его не слышит за тум-тумканьем барабанов.

Ему было жаль, что Жасана убежала: она могла бы рассказать ему обо всём и обо всех вокруг, да просто побыть рядом… а впрочем, быть может, и к лучшему, что она убежала. Пусть будет так, пусть в памяти останется только вихрь, барабаний «тум-тум», дыхание, прикосновения, звон в ушах, объятия в коконе крыльев и больше ничего.

Несколько групп степняков сидели и лежали там-сям на траве. Со своего места Илидор хорошо видел оба танцевальных круга и ещё справа, поодаль, какую-то кишку, отколовшуюся от остального празднества. Насколько он видел, там устанавливали больших соломенных кукол и маленькие соломенные домики.

От ближайшего костра к дракону подошла девочка-подросток, сунула ему кривоватую глубокую тарелку из лепной обожжённой глины, наполненную большими кусками мяса и какой-то травой. Илидор перевёл взгляд на девочку, потёр ладонями щёки, тряхнул головой, принял тарелку, а девочка умчалась вприпрыжку и почти тут же вернулась с вкусно пахнущей лепёшкой. Илидор взял лепёшку, но девочка не отпустила, потянула за свой край, разорвала пополам.

– Просто на счастье, кей, – торопливо пояснила она, увидев, как медленно, удивлённо моргает дракон. – Пока я не могу взять от тебя красивого ребёночка. Ты приедешь к нам через два года?

Золотой дракон, вконец опешивший, продолжал тупо моргать. Девочка, что-то для себя решив, убежала. Илидор, плохо понимая, что делает, принялся за мясо – тёмное, очень мягкое, сочное, немного подкопчённое и такое вкусное, что дракон едва не заурчал.

Оказывается, он страшно проголодался. Очень хорошо, что тарелка оказалась такой большой.

Дракон жевал и смотрел на круг танцующих. Подмечал, как составляются пары – то одна, то другая находит друг друга в круге, некоторое время пляшет там, пока их движения не становятся страстно-нетерпеливыми, а затем уходит за возы и шатры. Вскоре дракон понял, что пары составляются из мужчин и женщин разных племён: они отличались цветами и кроем одежд, причёсками, немногочисленными украшениями. Татуировками наверняка тоже, но татуировок Илидор с такого расстояния не видел. Некоторые пары приходили к кругу вместе, как пришли они с Жасаной, и танцевали там недолго. Некоторые женщины и мужчины возвращались в круг снова через некоторое время и находили себе нового партнёра.

Понемногу в голове у Илидора прояснилось: степняки используют празднество, чтобы завести потомство от других, далёких племён степняков!

Что же, если родственное смешение у людей даёт такие же печальные результаты, как у эльфов, то степняки действуют разумно, решил Илидор и вздохнул. Теперь, когда он понял, что вихрь красок, ухватившийся за него возле повозки, действовал с далёким прицелом, дракону сделалось немного грустно.

– А я-то думал, это просто такое дружелюбие, – проворчал он, облизал пальцы и поставил тарелку на траву.

Что же, значит, в интересах Жасаны – не ограничиться одним лишь золотым драконом, если ей действительно хочется «красивого ребёночка» или хотя бы какого-нибудь ребёночка. Ведь дракон может оплодотворить только драконицу одного с ним вида и только в драконьем облике.

И вот что Фезимий имел в виду, когда обещал Ахниру, что тот будет «плясать с самыми бойкими девками»!

Илидор рассмеялся, мигом забыв о нависшей над ним тени печали. Какая ещё печаль в такой прекрасный день! Под навесом Ахнира не было, и дракон глазами искал Талая в круге, думая, что умрёт со смеху, если увидит его среди танцующих. Илидору было проще представить Ахнира готовящим праздничный ужин для драконов, чем пляшущим со степнянками или уединяющимся с одной из них за шатром, но кто знает, какие страсти могут скрываться за этим надменным тонконосым лицом!

В конце концов, у Талая есть как минимум один сын – тот самый, которого Илидор здорово цапнул в далёком детстве.

Фезимию, видимо, очень хотелось, чтобы на его празднике был дракон, если он пообещал Ахниру женщин: ведь эльфы и люди почти никогда не дают потомства, они сильно отличаются друг от друга, несмотря на большую внешнюю схожесть, к тому же они редко сходятся, не считая друг друга особенно привлекательными. А если изредка полукровки и рождаются – они всегда оказываются бесплодными.

И степняки, и эльфы как будто забыли про Илидора, и дракон тоже решил забыть про них, пока они сами не напомнят. Представить, что здесь нет никаких эльфов, они ушли, испарились, передохли и сгнили в земле.

Дракон вытянулся на сочно-колючем травяном ковре, положил руки за голову и стал смотреть в небо. Лазурно-синее небо в частых пушистых облаках, за одним из которых пряталось солнце, непривычно сухое и жаркое в степи. В долинных посёлках оно плавило, в горах обжигало, в приречных селениях превращало воздух во влажное одеяло, а в степи – иссушало, словно слышащий воду дракон, решивший выпарить влагу из своего врага, превратив его в сморщенную шкурку.

Илидор не боялся солнца – ни плавящего, ни иссушающего, никакого. Илидор лежал и думал: а разве не здорово было бы когда-нибудь поселиться в одном из таких степных племён? У них сколько угодно простора вокруг и в небе, они не сидят на одном месте подолгу и всегда видят вдали горизонт, к которому можно двигаться – золотой дракон чувствовал бы себя прекрасно в таком месте. Среди этих людей, живых и весёлых, но в то же время спокойных и никуда не спешащих, словно перекати-поле, носимое ветром.

Илидор потянулся до хруста и сел, согнув одно колено, положив на него руку, принялся тихонько мурлыкать себе под нос, щурясь небу. Крылья плаща лежали вокруг дракона диковинной мантией. Илидор не видел, как переглядывается группка девушек неподалёку, как они взбудоражено перешёптываются, стреляя глазами в дракона, как хихикают, краснеют, то и дело прыскают от смеха. С другой стороны на него с любопытством глазели детишки. Когда крылья драконьего плаща шевелились сами собой – дети приходили в восторг. Некоторые мужчины поглядывали на Илидора то ли с надеждой, то ли встревоженно – эти взгляды он ощущал, но как нечто привычное, как фон, от которого приподнимается дыбом чешуя на загривке, не существующая в человеческой ипостаси.

Степняки ему нравились: весёлые, громкие, сплошь разрисованные узорами из шрамов и при этом наполненные каким-то удивительным внутренним умиротворением, которое словно говорит: наша громкость и весёлость исходят не от дурости и не от суетливости, а от внутренней силы, которой мы готовы наполнить весь мир. Пожалуй, степняки оказались интереснее людей в любых поселениях, где Илидору довелось побывать, да и сама степь ему понравилась больше человеческих посёлков, пусть и разных, но при том неуловимо похожих друг на друга. И уж всяко больше селений высоко в горах, где всё время кажется, будто теряешь равновесие, и нужно каждый миг держать себя в руках, чтобы не перекинуться в дракона и не воспарить.

Насчёт прибрежных селений Илидор пока уверен не был. Ему очень хотелось остановиться в одном из них хотя бы на полдня, попробовать их жизнь на вкус.

Если бы сейчас посреди степи в людской земле Уррек сидел тот Илидор, каким он был несколько дней назад, – наверное, дракон бы счёл, что имеет смысл сбежать из Донкернаса именно в такое место, в степь, полную простора, воздуха, неумолимого солнца и весёлых загорелых людей с жёлтыми глазами, полную девушек, которые вихрь ярких одежд и маленьких косичек.

В степи он мог бы затеряться почти так же успешно, как в городе.

Но Илидор, которому довелось услышать голос Такарона в заброшенной шахте, уже не был Илидором, жившим несколькими днями ранее.

Этот Илидор всё яснее понимал, что отчаянно жаждет снова услышать голос горы, породившей драконов. Он будил в Илидоре чувство близости к чему-то важному и настоящему, чего золотой дракон был лишён всю свою предыдущую жизнь и без чего теперь не мог ощущать себя полностью целым. Это был голос родины, о которой он всегда думал как о чём-то навсегда потерянном, оставшемся в далёком драконьем прошлом и невозможном ни в одном драконьем будущем. Потеря Такарона была данностью для всех драконов, и Илидор в своих туманных планах побега никогда даже не рассматривал северо-восточное направление: через домен Хансадарр, что между Донкернасом и людскими землями Декстрин, до самой горной гряды…

А стоило бы его рассматривать. Стоило бы его рассмотреть самым первым!

Потому что, только теперь золотой дракон с великим волнением достаёт эту мысль и начинает вертеть её в своей голове, потому что если его в самом деле не сдерживает Слово эфирных драконов, если он сумеет сбежать, не потеряв своей магии и драконьей ипостаси…

Он сможет прийти в Такарон. Хотя бы навестить его перед тем, как уйти в какой-нибудь из людских городов. Разве не так?

Если его не держит Слово, данное Моран за эфирный род, то он, Илидор, – единственный дракон, который может вернуться в подземья.

В конце концов, за двести лет к отцу Такарону должен прийти хотя бы один дракон.

Ведь Такарон скучает по драконам, своим старшим и самым любимым детям.

Илидор оттягивал момент, когда сумеет проговорить про себя эту мысль, возникшую у него вскоре после спуска в заброшенную шахту. Просто она, эта мысль, была такой огромной и невозможно нахальной, что попросту не помещалась в драконьей голове. Поверить в неё было так же просто, как в то, будто можно, к примеру, оторвать голову Теландону и взять в свои лапы вожжи Донкернаса.

Но сегодняшний день очень хорошо подходил для всяких вещей, ставящих всё вверх тормашками.

Да, золотой дракон не может разобраться во всём с наскока, он даже пока не понимает толком, куда и как нужно смотреть, чтобы понять. Ему хочется просто раскинуть крылья и упасть в небо, подняться над всем, что неважно и только замутняет взгляд, хочется нырять в потоки воздуха снова и снова, пока они не стряхнут с его чешуи всё наносное, пока не останется лишь то, что действительно имеет значение. Хочется подняться ещё выше, к солнцу, и попробовать разглядеть ответы в его невыносимом сиянии.

Илидор знает, что на самом деле найти ответы он может только самостоятельно, но ему всё равно невыносимо хочется рухнуть в это лазурно-синее небо и потеряться в облаках. У него слишком много мыслей и энергии.

Бессловесное пение Илидора становится громче, он закрывает глаза, подставляет лицо солнцу, которое только что выпростало лучи из-за пушистого облака, и в этот же миг рядом с ним раскатывается бодрый голос Фезимия, сына Акаты:

– Эй, дракон, что-то гости притихли. Тебе не пора полетать, а?

Разумеется, это не вопрос.

Разумеется, дракону всегда пора полетать.

* * *

Оказывается, он долго просидел погруженным в свои думы: танцевальные круги опустели, степняки разбрелись по группкам, принялись за еду и питье. Солнце чуть склонилось к горизонту, над степью нёсся ленивый и усталый гул голосов, запах предвечерних трав…

И правда: самое время для полёта дракона!

Илидор поднялся, ни на кого не глядя, запрокинул голову, тряхнул изрядно растрёпанными золотыми волосами, глубоко вдохнул степной воздух, напоенный горечью и сладостью, солнечным теплом и пыльной щекоткой. На миг всё вокруг него застыло, сделалось медленным и ненастоящим, потом хлопнули крылья плаща, а свет золотых глаз стал ярче солнечного. Голоса степняков рассыпались на восклицания: удивлённые, испуганные, восторженные, люди мотали головами и отирали слезящиеся глаза, а когда они снова смогли видеть…

Золотой дракон летел над степью.

Летел невысоко, его можно было бы коснуться, подняв руку, но он огибал празднество по широкой дуге. Летел над стадами овец, загнанными в огромные загоны на время гуляния. Золотые чешуйки слегка поблёскивали, отражая солнечные лучи, изредка пробивающиеся сквозь облако. Дракон летел над травами, и они склонялись перед ним, над кустами шиповника и кронелии, провожавшими его дружным шелестом листвы, и не было в этот миг степняка, у которого не возникло бы странного ощущения, будто дракон – такая же извечная часть степи, как травы или ветер. Как будто дракон всегда был здесь, в степи и в землях Уррека, единый с солнцем и перекати-полем, неотделимый от этого тёплого пыльного воздуха, от травной горечи и сладости, а люди – не более чем незваные гости, заглянувшие в эти земли случайно и ненадолго.

Скоро они уйдут, перестанут быть, растворятся в вечности, а золотой дракон и его полёт над степью – останутся и будут всегда.

Илидор поднялся немного выше, и со следующим взмахом крыльев в полёт вплелось пение, так естественно и легко, словно оно было обычной, всегдашней частью полёта, просто сегодня слегка припозднилось, заигравшись с ветром. Слов не разобрать – то ли они принадлежали языку, неизвестному степнякам, то ли их вовсе не было, но слова и не требовались. Илидор пел о том, какое это простое и бесконечное упоение – быть драконом, способным в любой миг отбросить землю и полететь наперегонки с ветром, отталкиваясь крыльями от его загривка.

Дракон сделал два круга и мягко приземлился на то же место, откуда взлетел, почти попав лапами в вывороченные ими же лунки. Сложил крылья, чуть изогнул шею, оглядывая степняков.

Если Фезимия не устраивало, что гости притихли – что же, теперь он должен быть счастлив: люди снова ходили, бегали, стояли, живо переговаривались, смеялись, восхищённо охали. Многие подошли поближе к дракону, едва не своротив эльфский навес. Трое сподручников встали рядом с Илидором, а Талай, поморщившись, оттащил подальше толстый коврик, на котором полулежал всё это время, и большую кружку, к которой исправно прикладывался. За Ахниром последовали оставшиеся сподручники, потащили другие коврики, а также подушки, тарелки, кувшины. Талай кривился, разглядывая толпу степняков, которые пялились на дракона, разинув рты, и ещё сильнее кривился, когда взгляд его натыкался наФезимия.

– Ну что, дракон, покатаешь детишку-другую? – весело спрашивал тот и оглядывался на толпу гостей. – Кто тут посмелее, а?

Некоторые ребятишки пятились, кто смущённо, кто испуганно. Другие, наоборот, рванули вперёд, но были схвачены за шкирки матерями. В толпе раздавались негодующие визги и звуки подзатыльников.

Наконец, протолкавшись через толпу, под озадаченную морду дракона выкатился парнишка лет десяти, веснушчатый, тощий, с выгоревшими волосами, стоящими дыбом, и горящими глазами человека, который во взрослом возрасте способен будет возводить дворцы и сокрушать города, если, конечно, доживёт до взрослости. В руке он держал маленькую лепёшку, горячую, чуть краснящую его пальцы.

Мальчишка смотрел на дракона с незамутнённым восторгом и без всякого страха или смущения, смотрел, задрав голову и слегка приоткрыв рот, в котором не хватало верхнего клыка, а потом спросил:

– Ты настоящий?

Кто-то ахнул, кто-то одобрительно крякнул. Илидор немного сильнее изогнул шею, чтобы посмотреть на мальчишку ещё чуть более свысока, и ответил:

– Нет.

– Так и думал, – совершенно серьёзно кивнул мальчик, разломил лепёшку и протянул половину дракону. – Но ты не откажешься разломить со мной хлеб, кей?

Илидор одним глазом покосился на Фезимия. Тот наблюдал за сценой с величайшим любопытством. Знать бы ещё, что означает разломанный хлеб у этих людей – может, дракон таким образом пообещает стать этому мальчику любимой лошадью или нечто подобное. А если отказаться – означает нанестиоскорбление всему племени мальчишки, и тогда тут начнётся кочерга знает что?

Илидор, конечно, обожал сначала встревать в непривычное, а потом выяснять, что это было, но сейчас из двух непонятных вариантов действий неожиданно для себя выбрал третий: спросить, какого хрена тут происходит.

– Что в ваших обычаях значит разломить хлеб?

– Ой, – мальчишка смутился.

Дёрнул было головой, почти обернулся на других степняков в поисках поддержки, но, видимо, обращаться за помощью было не в его привычках, так что мальчишка упрямо сжал губы и снова посмотрел на дракона.

– Это значит, что мы вроде как друзья, кей. Не такие, которые везде ходят вместе, а немножко друзья, такие, которые не нападают друг на друга.

Илидор покосился теперь уже на Ахнира. Тот кивнул. Дракон протянул лапу, в толпе снова кто-то взвизгнул. Мальчик с бесконечно торжественным видом положил на его ладонь половину лепёшки, тут же затолкал в рот свою и, ещё толком не прожевав, бросился к дракону, словно камень из пращи.

– А ты правда меня покатаешь, кей? А можно высоко-высоко? А мне на спину лезть или ты меня лапами подержишь?

Илидор зажмурился, глотнул пересохшим горлом, проталкивая внутрь комок чуть подсоленной лепёшки. Он понятия не имел, как на нём кататься, эльфам до сих пор такая блажь в голову не приходила. Иногда они летали на драконах, но только в случае жесточайшей необходимости: и сами драконы этого терпеть не могли, и эльфам было немного радости от свистящего в ушах ветра и ходящей под задницей драконьей спины.

Кочерга его знает, с чего Фезимий решил, будто покатушки на драконе доставят степнякам много-много радости.

– Лезь на спину, – велел Илидор. – И держись покрепче… за что-нибудь.

Мальчишка удивительно ловко вскарабкался на дракона: шаг на согнутое колено Илидора, хвать за основание крыла, подтянулся – и вот он уже восседает верхом, оглядывая с непривычной верхотуры своих сородичей. Держаться на спине дракона оказалось особо не за что, но можно было довольно-таки надёжно упереть ладони в ямки под лопатками.

– А что значит «кей»? – спросил Илидор негромко, обернув голову к мальчишке настолько, насколько мог.

Тот молчал несколько мгновений, судя по всему, растерявшись. Краем глаза дракон видел, как мальчик чешет затылок.

– Это значит, что я говорю с тобой уважительно, – в конце концов нашёл он подходящие слова. – А ты можешь говорить мне «до», как старший младшему.

– А если бы ты тоже был драконом, то сказал бы «джа», – сообразил Илидор. – Как равному или приятелю.

Не дожидаясь подтверждения, очень довольный, что разобрался наконец с самыми употребимыми обращениями степняков, дракон негромко хлопнул крыльями и соединился с небом.

Илидор не поднимался «высоко-высоко», как просил мальчишка: на самом деле его это вовсе не обрадует, дракон был в том уверен. Человек никогда не познает настоящей радости полёта, даже если найдёт способ подняться в небо – человек в небе не более чем гость, и никогда неизвестно, сколь долго небо ещё будет терпеть его присутствие. Человек каждый миг будет зависеть от его доброй воли и воли того, кто несёт его на спине, ведь люди не умеет летать.

Пока они крепко стоят на земле и ощущают опору под ногами – их завораживает мысль о полёте, но стоит человеку подняться в небо – он тотчас ощутит, насколько чужда ему эта стихия. Притягательна – да, но что с того? У некоторых ядовитых грибов, к примеру, очень красивая шляпка, это ещё не значит, что тебе станет хорошо, если ты её съешь.

Илидор, медленно взмахивая крыльями, снова пролетел над овцами, потом – вокруг шатров и над ними, вызывав вопли восторга у степняков. Хотел направиться дальше, к речке, но увидел, что сподручники выбрали именно это время для наполнения привезённых с собой бочек, и свернул в другую сторону. Мало ли как степняки посмотрят на такое самоуправство, а Талай, быть может, «совсем забыл» договориться с Фезимием по поводу воды. С одной стороны, конечно, вода всехняя и убудет её в реке, что ли, а с другой стороны – иди знай, в Зармидасе за такое можно и по ушам получить.

Сделав ещё полкруга, Илидор приземлился. Мальчишка, за всё время полёта не издавший ни звука, сумел отлепить ладони от спины дракона только с третьей попытки, а слезая с него, оступился и рухнул. Глаза его были полны счастья и жути, колени дрожали, уши были красными, а лицо – очень белым, словно и не загоревшим. Мальчик склонил голову, прижав кулаки к груди, взвизгнул что-то неразборчивое, в чём Илидор сумел расслышать только «кей», и ввинтился в толпу. Люди подобрались ближе, теперь они едва не наседали на дракона. Ошалелый вид мальчишки никого не смутил, их уже вообще ничего не смущало, они были настолько воодушевлены, настолько готовы разрешить дракону покатать абсолютно каждого ребёнка и взрослого каждого племени, что Илидор подумал: может, стоит прикинуться мёртвым?

Оглянулся на Ахнира. Тот мотнул головой. Движения эльфа были резкими и одновременно рассредоточенными, как будто его дёргали за верёвочки или только что пробудили от глубокого сна.

Следующей на драконе каталась девчушка лет восьми, потом – увесистый неуклюжий мальчик, приведённый за ручку бабушкой, следом к дракону начали подбираться девчушки-подростки во главе с той, которая приносила ему тарелку мяса, и Фезимий зычно объявил:

– А ну хватит, хватит, насели! Дайте отдохнуть человеку! Лошадь он вам, что ли?

Без большой охоты, но беспрекословно толпа начала расходиться, только группка женщин, очень пристально следивших за всеми полётами Илидора, так и осталась стоять где стояла. Дракон никак не мог понять, чего они хотят: детей эти женщины не вели, выглядели взъерошенными и живо что-то обсуждали, разглядывая Илидора так, словно прикидывали, как бы уложить его в котле половчее.

Тихий тум-тум барабанов и посвистывание дудок вроде заставили их очнуться, и женщины, оглядываясь и перешёптываясь, то и дело прыская в кулак, тоже затерялись среди шатров.

– Вот и минует первый день праздника, подаривший нам свой свет, тепло и пополнение наших семей, – раскатился над степью низкий голос Фезимия. – Приходит время одарить подарками наших гостей. Первым я хочу почтить племя Калабры, сына Куары, приехавшее на наш праздник из самых дальних земель. Да будут твои стада тучны и приплодны, Калабра, сын Куары!

Вокруг захлопали в ладоши, одобрительно закричали, а к шатру Фезимия вышел немолодой мужчина со свалявшимися чёрными волосами – полуголый, в одних только штанах, всё тело разрисовано шрамами.

А потом дракона словно отсекли от того, что происходило за пределами маленького пятачка, где он сидел, сложив крылья. Вот он с любопытством смотрит, что же дальше будут делать степняки, и прикидывает, не подобраться ли поближе, сменив ипостась – а вот его чувствительно хлопают по боку и рядом оказывается Ахнир Талай – словно горсть пыли просыпается на разгорячённую свободу этого дня, оседает на коже, хрустит на зубах.

– Ник-кгда не катался на драк-коне.

Ахнир смотрит в упор, он стоит так близко, что Илидор чувствует его дыхание и чуть отводит назад голову на длинной шее. От Талая несёт алкоголем. Звуки человеческих голосов тоже глохнут, припорошённые пылью, краски линяют, ветер затихает. Неугомонные и вездесущие дети степняков, только что с воплями бегавшие вокруг дракона, оказываются вдруг далеко-далеко, и даже солнце отворачивается, прячется за облаком.

Чёрно-рыжие глаза Ахнира похожи на ямы с горящим мусором, тесёмки ворота распущены и рубашка перекошена так, что в горловине видна острая ключица, волосы растрёпаны, губы Талая – непривычно яркие, красные. На щеках и кончиках ушей тоже горит краснота. Эльф слегка пошатывается и держит кружку с вином так, что оттуда того и гляди прольётся ему на ботинки. Он в полной мере сознаёт, до какой степени пьян, потому старается держаться столь высокомерно, сколь вообще способен. За его спиной стоят два сподручника, трезвые, напряжённые и хранящие в глазах сумрачную тоску, невыводимую с того дня в посёлке Кваф, когда им было велено выпустить Илидора из клетки.

Не глядя, Ахнир тычет в их сторону кружку, из неё плещет на траву.

– Под-держи.

Чайот Гарло берёт кружку и, кажется, с трудом удерживается, чтобы не треснуть ею Ахнира наотмашь. Чайот так сильно стискивает зубы, что смуглая кожа над желваками становится белой.

Ахнир Талай снова хлопает золотого дракона по плечу, едва не теряя равновесие.

– Поктаешь меня, др-ракон?

Разумеется, это не вопрос. Словно невзначай придерживаясь за Илидора, эльф делает несколько шагов, обходит его сбоку. Смотрит задумчиво на спину дракона, словно споря сам с собой, по силам ли ему нынче подобная высота.

Никакое Слово не обязывает Илидора развлекать эльфов, и Талай наверняка ожидает, что золотой дракон пошлёт его в сусличью нору, каких в этой степи должно быть валом, не промахнёшься. Сподручники тоже этого ожидают, потому подходят ближе и взглядами умоляют Илидора не подкачать, сопротивляться отчаянно и дать им повод наконец надрать ему зад. Даже степняки что-то понимают: одна за другой умолкают дудки, с тихим «бым» обрывают свой речитатив барабаны, затихают вопли и даже визг детей.

Все смотрят на золотого дракона, а золотой дракон безупречно тупым взглядом смотрит на Ахнира, вопросительно-выжидающе изогнув шею. Эльф стоит возле бока Илидора – дракон, конечно, животина не мелкая, но забраться ему на спину можно без большого труда, даже если ты ребёнок или пьяный эльф: шагнуть на согнутую заднюю лапу, уцепиться за крыло, перекинуть ногу – немногим сложнее, чем в седло. Особенно когда есть кому помочь.

Ахнир Талай, всё ещё не понимающий, будет ли дракон брыкаться, медленно облизывает губы и отирает ладони о штаны простецким жестом, неожиданно уместным для пьяного в сосиску эльфа. Сподручники подходят ближе. Степняки смотрят на дракона и эльфа очень внимательно, и от их взглядов воздух нагревается ещё сильнее.

Илидору страшно хотелось зашипеть на Ахнира. Махнуть крылом и отшвырнуть его на пять шагов. Растоптать его. Разорвать.

Илидор не двигался с места и смотрел на Талая безупречно тупым взглядом, а Талай, как водится у эльфов, не смотрел дракону в глаза, а примерялся, как бы залезть ему на спину.

Быть может, для всех бы оказалось самым удачным вариантом, если бы Ахнир просто подвернул ногу при следующем шаге и никуда не полетел, но он не подвернул ногу. Даже не позвал сподручников на помощь, собрал в кулак все свои хмельные силы и стал карабкаться сам. То ли нарочно, то ли случайно больно пнул дракона коленом в бок, с нажимом проехался каблуком по бедру, оставляя счёсанный след на блестящей чешуе, грубо дёрнул за крыло и, причмокнув губами, наконец устроился на спине Илидора.

Пнул его пятками, словно коня.

– Дав-вай, скотина! И не смей ронять меня, ты пнял?

Илидор не ответил, мягким толчком отбросил от себя землю, глухо хлопнули крылья, пронзительно взвизгнул Ахнир, внезапно осознавший, что оставил где-то на земле своё высокомерие. Распластался на драконе, словно попонка, и ухватился за его шею так, что он едва не закашлялся.

И ещё Илидор понял, что его отличный план может быть сорван внезапно и грубо, если Талая в воздухе стошнит, что очень даже запросто. О чём он только думал, когда согласился покатать это чудовище?

С гораздо большей охотой Илидор бы покатал даже Куа, и Ахнир это должен был понимать. Наверное, он выпил не менее пяти огромных кружек вина, если ему вдруг показалось хорошей идеей покататься на золотом драконе.

То есть кто бы сомневался, что ему хотелось ещё и так показать свою власть над Илидором, но эльф же должен понимать: в небе от его власти останутся одни бледные воспоминания. Ахнир просто свернёт себе шею, если Илидор поднимется повыше и сбросит его, и Ахнир за минувшие годы сделал более чем достаточно, чтобы Илидор очень хотел его сбросить, даже если за это ему придётся проститься с драконьей ипостасью, и даже если сподручники ошалеют от такого нежданного счастья и немедленно забьют его до смерти.

Сначала золотой дракон летел низко, едва не задевая животом высокие степные травы. При желании Талай мог бы спрыгнуть с его спины и, если повезёт, даже не ушибиться. Но он не прыгал. Спокойное поведение дракона и пьяная удаль уравновешивали страх и до невиданных высот раздували удовлетворение от того, что он, великолепнейший и храбрейший Ахнир Талай, оседлал этого скотского Илидора!

Честное слово, оседлал! От восторга эльф стал воздевать руки к небу на виражах, опасно раскачиваться и мычать что-то невнятное.

Золотой дракон летел уже чуть выше над степью. Золотой дракон закладывал плавные, очень безопасные виражи, каждый раз поднимаясь ещё чуточку и ещё немного. Стискивал зубы и очень старался не вести себя как умалишённый, потому что ему в жизни не было так страшно.

Даже в детстве, когда Ахнир схватил его за хвост и шваркнул о дубилку, а потом бросил валяться под ней всю ночь, и у Илидора всю ночь двоилось в глазах и подкатывало к горлу.

Даже когда к драконышам впервые пришла Хшссторга и сказала: «Некоторые из вас умрут, не успев увидеть холмов Айялы – интересно, кто это будет?» и в упор уставилась на Илидора.