Текст книги "Материнство"

Автор книги: Ирина Сталькова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

КОГДА ВОСПИТЫВАТЬ?

Сейчас модно все подсчитывать точно, и однажды в газетной публикации я обнаружила поразительные цифры. Кто-то из женщин подсчитал, что на воспитание ребенка мама тратит в неделю около 16 часов. «Как мало!» – сетует расстроенная читательница. Я педагог, и я знаю, что для учителя-предметника 16 часов в неделю – громадное количество. Собственно говоря, такого и предмета-то нет, ч'тоб его изучали в школе в течение 10 лет по 16 часов еженедельно. И в общем, школа выучивает и алгебре, и истории, и литературе, и еще много чему. Казалось бы, семье гораздо легче: времени больше, задачи проще, да и ребенок один на двоих, а то и троих, и четверых воспитателей. Да каких! Родных, близких, кровных, живущих этим единственным ребенком! А результаты – всякие: есть получше, есть похуже, рядом с великолепными уживаются и совсем плохие. И я слышала, как женщины боязливо рассуждали: «Родишь, а потом вырастет негодяем. Нет, уж лучше не буду». Иными словами, многие уверены, что результат воспитания непредсказуем, что принцип любого ремесла (намеренно говорю не о творчестве, а о повседневной работе) «сделаешь то – получишь это» – этот принцип в воспитании не действует.

Много раз видела такую картинку на улице и всегда потом до вечера чувствовала какую-то тяжесть на сердце, словно я сделала что-то плохое.

Мама с сумкой, держа за руку малыша лет 2, переходит улицу. Они идут по пешеходному переходу, при зеленом свете и смотрят сперва налево, а потом – направо. Вот они подходят к противоположному тротуару, и я уже знаю, что сейчас малыш споткнется, а она дернет его за руку вверх, чтоб он не упал. Некоторые мамы продолжают путь, вообще никак не реагируя на происшедшее микрособытие, а некоторые проводят воспитательную беседу. Ее варианты: «Смотри под ноги», «Поднимай ноги», «Быстрей». Спешка? Не надо оправдываться. Если бы мама чуть замедлила шаг и чуть помогла маленькому взобраться на высокий для него краешек, то переход улицы произошел бы быстрее. Не времени не хватает – сердца.

Вот входят первоклассники в День знаний в школу, такие нарядные, такие чистенькие. И вот мама напутствует сына: «Чтоб вернулся домой вовремя и чистый. Ты понял? Вовремя и чистый. Иначе будешь наказан». Вот первоклашки отзанимались свой первый учебный день, вся в белых оборках и бантах девочка счастливо протягивает руки со школьного крылечка: «Мама!», бежит по ступенькам и, оступившись, с размаху падает лицом вниз. «Ну как поросенок!» – возмущается мама, обеспокоенная испачканным фартуком.

В последнее время часто появляются статьи, где говорится об интересном опыте общения родителей с детьми, они устраивают совместные походы, ставят спектакли и т. д. И у многих, мне кажется, возникает ощущение, что родители – нечто среднее между массовиком-затейником и пионервожатым, что воспитывать – это проводить мероприятия со своим ребенком, а значит, для этого нужно какое-то отдельное время, как для стирки и хождения в магазин. Между тем воспитание в семье – нечто принципиально отличное от воспитания в школе, в пионерском лагере и проч. Это таинственное воспитание – тот воздух, которым мы дышим дома, невидимый, но от этого не ставший несуществующим. «Мне важен не ты, а я и мой труд, вложенный в твое обслуживание» – вот что предельно понятно объяснили мамы того мальчика и той девочки своим детям в единственный и неповторимый миг их ребячьей жизни. Урок запомнится, и не вернется ли он бумерангом к старенькой маме, своим существованием нарушающей сверкающую красоту англо-шведско-немецко-греческого интерьера? Учитель, не знающий французского, к примеру, языка, не может и обучать этому предмету. Если мы не умеем чувствовать боль и радость своего ребенка, то мы можем научить его аккуратности и бережливости, скрытности и трусости, только не способности сопереживать другому человеку. Все хотят хорошего своим детям, и все учат хорошему. Но «что такое xoрошо» и «что такое плохо» понимается по-разному в том смысле, что часто за сиюминутным «хорошо» мы не видим завтрашнего, а то и послезавтрашнего «плохо». Пусть не поймут меня так, что я против аккуратности. Я – «за»! Если мама привела сына записывать в школу, а у него колготки с огромной дыркой на коленке, то маме следовало эту дырку зашить, прежде чем выводить ребенка из дома. Но если он пришел из школы в порванных на разбитой коленке колготах, не надо горевать о тряпке, спросите, не больно ли ему.

Ребенок живет рядом с нами, той же жизнью, что и мы, а мы все считаем, что дитя – существительное среднего рода, что оно, дитя, только на подступах к настоящей жизни, той, которой живем мы. А вообще-то мы современники со своими детьми, и мир нас окружает пока общий. Чем раньше мы поймем это и примем как руководство к действию, тем лучше для них и для нас, тем легче пройдет их отрочество, юность – мучительное и счастливое время открытий и разочарований.

Женщина бежит с работы в садик за малышом, а потом тянет его за ручку в магазин за продуктами. Маленький человек семенит ножками и что-то несвязно пытается сказать, чем-то поделиться. «Закрой рот, простудишься», – раздраженно реагирует мама. Я понимаю, ей некогда, она устала, а еще куча дел до вечера, но это ее товарищ идет рядом. Он ждал ее, целый день он жил без нее! Столько всего произошло, а язык такой неповоротливый, а слов так много, и они так мало выражают! Понимаем же мы муки поиска нужного слова у Пушкина, у Льва Толстого, а ведь этот замотанный в платок поверх шапки человек дороже нам, чем все гении на свете, вместе взятые. Он выучится не открывать рот на холоде, он потом и в комнате, не разжимая губ, пройдет в свой угол и уткнется в книжку. Сын-пятиклассник пошел на минутку к товарищу и пропал, час нет, два нет, уже темно на улице, и уроки не сделаны. Наконец-то звонок, открываю дверь с готовыми упреками на устах – глаза сияют, ни тени раскаяния: «Мама, мама, я придумал такого невиданного зверя, он называется Ахтикакой и может по своему желанию превращаться во что угодно, например, в темную плотную воздушную массу, из которой торчат ножки морского ежа, рожки улитки и хвостик бегемота!»

Я потом выговорю ему про уроки и что я волновалась, и он со мной, с моей точки зрения посмотрит на то время, что его не было дома. А сейчас моя работа – удивиться и обрадоваться рожкам и ножкам, как вчера моей работой было не только приготовление ужина на всю семью, но и внимательное, прочувствованное восприятие получасовой лекции о производстве селитры, которую прочел мне тот же человек, что вот сейчас так восторженно перечисляет достоинства Ахтикакого, – мой сын.

Изо дня в день мы видим своего ребенка. Как-то, обеспокоенная наступившей тишиной, я послала старшего сына посмотреть, что делает в соседней комнате маленькая сестренка. «Ничего – живет», – ответил он мне.

Иногда нам так мало нужно, чтобы понять: просто вспомнить себя. Я была поражена, когда моя институтская приятельница позвонила и с рыданием в голосе начала говорить о своей семнадцатилетней дочери: «Представляешь, она влюбилась, никого не видит, кроме своего Левы, а у него ни образования, ни положения, он в армию через месяц уходит!» Мне казалось – это было вчера: наша певунья-Галка выходит замуж за солдатика (тонкая шея в широком воротничке), а надо же: этот Валерик – начальник отдела, интересный мужчина, и зарплата, и образование, конечно, вот и дочь взрослая. «Да вспомни же!» – просила я ее. «Разве можно сравнивать!» – твердила она. Но ведь все-таки мы уже были детьми, можем себя вспомнить, а они взрослыми только будут, нам легче их понять, чем им нас. Помню, как раздражал меня дежурный вопрос мамы и папы о моих новых друзьях: «А кто его родители?» – «Ну при чем тут родители! Не знаю, не спрашивала!» – горячилась я. Яблочки хотят расти независимо от своих яблонек, и только спустя годы мы начинаем с благодарностью понимать: это во мне от мамы, это – от папы, а это – от бабушки. В те давние полудетские-полувзрослые времена я бы просто засмеялась, если бы мне сказали, какое огромное влияние оказала на меня моя бабушка-няня, неграмотная женщина, отнюдь не Арина Родионовна. А сейчас я ловлю себя на ее жестах, отношении ко многим и многим вещам, и чем дальше, тем больше.

… Иду по лестнице, а на ступеньках сидят двое мальчишек лет 11–12 и рассматривают марки, «Что вы здесь сидите, идите домой», – говорю я, а они: «Нам домой не велят, тесно, и ноги у нас грязные». Легче купить второй магнитофон, чем впустить в сверкающую чистотой квартиру мальчика, с ботинок которого на палас тут же натечет лужа, да и под носом мокро. «Где твой платок?» А он смущенно размажет грязь рукавом. «Какой невоспитанный, он дурно повлияет на моего!» – пугается мама. Даже если очень тесно (а сейчас почти у всех квартиры, при этом благоустроенные), даже если совсем непрезентабельный вид у парнишки – это товарищ вашего сына, это ваш гость. Из сейчас вырастет завтра, и не в радость станут вам чистота и пустота квартиры, из которой ушел неведомо куда ваш единственный сын.

Один мой корреспондент прислал на семи листах научный трактат, посвященный маленькой семейной сценке:

«Ребенок 6 лет пришел со двора голодный. Дело было вечером перед сном. Мать подала на стол еду. Ребенок съел свою порцию и попросил еще. Отец заметил ребенку: «Хватит кушать перед сном, а то будешь плохо спать». Но теща, которая сидела рядом, тут же возмутилась и зло бросила зятю: «Ты что, хочешь заработать дешевый авторитет? Мать хочет дать еще, а отец обязательно должен сделать против». Жена поддержала тещу (ей-то она, впрочем, не теща – мама! – И. С.), и к мужу: «А как ты наедаешься перед сном?»

И дальше подробно разбирается, в чем виновата жена, в чем теща. И далее: «Сын молча поел и пошел спать, пока продолжалось исследование под увеличительным стеклом логических ошибок», – пишет нам читатель. А мне кажется, здесь и без микроскопа видно, кому хуже всех: сыну, конечно. Потому что подать на стол еду и сделать замечание ребенку – не воспитание и даже не заменитель его. Что он там так долго делал, на улице, что уже спать пора, а он только пришел? О чем он вообще думал сегодня? Поел и спать – вот что такое для него семья. Как же мы с него будем завтра требовать, чтоб он был отцом и мужем, если он с 6 лет знает, что семья – это раздражение друг против друга и мелкие постоянные склоки, а любовь к ребенку – накормить (это дело матери) и прочесть нотацию (это дело отца)?

Я спрашивала разных людей, что любят дети, и все отвечали по-разному. «Конфеты», – сказала одна женщина. «Ходить в гости», – сказала другая. «Шуметь и кричать, и все портить», – пожаловалась третья. А одна бабушка сказала: «Дети любят, чтобы им говорили правду». Эта бабушка – настоящий воспитатель, и скажите, пожалуйста, разве нужно какое-то специальное время, чтоб говорить правду?

Честное: «Я устала, мне сейчас трудно тебя слушать, давай поговорим через часок, когда я отдохну», обращенное к сыну, возбужденно рассказывающему о конфликте с товарищем, лучше, чем лживое: «Иди делай уроки, я занята». Да, мы устаем, но и дети устают. Они, как и мы, имеют право на усталость, и на плохое настроение, и на нашу ласку. И надо же обеспечивать им это право, и кому же, как не нам, гладить ребенка по головке и твердить ему: «Ты хороший, ничего, что двойка, ничего, что синяк, что порвал рубашку, исправим, вылечим, зашьем, а ты хороший, лучше всех».

Мне написала одна моя подруга, как она боролась с жадностью дочки. «Моя Ирка часто жадничает. Чуть что, начинается нытье: «А почему Оле больше?» И вот вчера папа принес огромный арбуз, собрались все у стола, а я и говорю: «Пусть Ира делит». Что с ней стало, ну прямо какой-то взрыв альтруизма. Она была готова есть одни корки, только бы всем было хорошо, только бы сказали, какая она справедливая, как хорошо разделила».

Миг педагогической победы – удача, улыбка. Он пройдет, и окажется, что в следующий раз надо начинать сначала. Настоящий результат складывается из тысячи однотипных и бесконечно разнообразных решений, а принцип у всех них один: мать поверила в лучшее в своем ребенке, и он стал лучше.

Чтобы научить ребенка быть ласковым, надо приласкать его, и не раз. Нельзя научить любви, не любя.

В школе на втором этаже шло последнее в году родительское собрание с детьми в 3-м классе, а со двора кто-то бросал в окна комья земли. Выглядывали по очереди родители, кричали: «Прекратите немедленно!». И чуть отойдут от окна – опять следует продолжение. Так бы и осталась эта маленькая тайна: кто и зачем хулиганит? – тайной для меня, если бы я случайно не задержалась в школе. Собрание закончилось, родители с радостными детишками разошлись домой, и мы с дочкой увидели этого невидимку. Он ковырял ногой землю, а потом эту же землю бросал в окна школы. Застигнутый врасплох, он что-то буркнул и убежал. «Кто это?» – спросила я, видя, что дочка явно с ним знакома. «Это Гена, самый плохой мальчик в нашем классе, его оставили на осень». Где причина и где следствие? Гена хулиганит, и поэтому все считают его плохим? А если наоборот? Все считают не просто плохим, а самым плохим, так вот вам! Не любите меня? А мне и не надо, потому что я вас – ненавижу! Нет такого человека, которому не нужна любовь, и если он говорит и делает, как будто ему это не нужно, это как вой сирены «скорой помощи».

На одну из своих статей я получила отклик. Молодой мужчина развелся со своей женой через год после рождения ребенка и, рассказав историю своей любви с 17 до 22 (это годы, а не время суток), выплеснул на многих страницах непередаваемую грязь о матери своего сына. И вдруг: «Я рос без отца, мне алиментов никто не платил, почему же я должен давать деньги?» Человек проговорился: все годы полусиротства прорвались в коротенькой фразе, мы лицом к лицу столкнулись с неожиданным воспитательным результатом: сын хочет быть, как отец, которого он в глаза не видел. Зернышко зла, посеянное более 20 лет назад, проросло и дало горький плод: новое зло, похожее на то, что было давно, как зерно на зерно, как сын на отца. Воспитание совершается всегда, даже когда его как бы и нет вовсе.

Поэтому вопрошать «Когда воспитывать ребенка?» смешно. В этот момент оно тоже происходит, это самое таинственное воспитание. Мы снимаем с себя ответственность за будущее своего ребенка (нам некогда, мы заняты – подразумевается, что есть вещи важнее) – он может невзначай оказаться сообразительным и усвоить этот урок: есть вещи важнее, чем семья. Памятью сердца ребенок запомнит и лживый пафос вопроса, и трусливую сущность умолчания. А чем это обернется завтра, узнают те, кто завтра будет с ним. Всегда, даже когда ребенок спит, воспитание продолжается. Помните, в фильме: утром у кроватки новенькое платьице, и дочка просыпается с улыбкой: «Мама, я спала, а ты мне шила?» Вот теперь время сказать об аккуратности: вас услышат, потому что вы положили не нечто матерчатое около кровати, а свою любовь, свою заботу. И аккуратность ребенка будет продиктована не проявлением бережливости к вещи, а желанием сберечь эту материнскую ласку.

Сущность воспитания – не одеть и накормить, а спросить и ответить. Летом мы вместе с детьми отдыхали на юге, в доме отдыха, и вот что я увидела. Гуляет по всей территории любознательная и веселая малышка лет 2, играет с шишками, с камушками, и за ней целый день ходит мама с изнуренным лицом и тарелкой каши в руках, и стоит девчурке зазеваться и слишком широко улыбнуться кому-то, как ротик ее заполняет ложка манной каши. Спрашиваю: «Зачем вы это делаете?» Мама с тоской: «Ой, как я с ней намучалась: ничего не ест». Так хочется быть хорошей матерью, но ведь такое страдающее по мелочам материнство не видит ничего: ни солнца, ни моря, ни улыбки собственного ребенка. Неужто эта несчастная манная каша – главное в жизни? Много книг написано о том, как кормить и купать малыша, во что одевать, как гулять, и мама по часам кормит и по часам гуляет, а улыбнуться ему некогда. Ребенок растет быстро, смотришь, уже и в школу пошел, а методы воспитания не изменились: «Ты поел? Почему у тебя рубашка криво застегнута?» За десятилетним нет нужды ходить с тарелкой, значит, и материнские обязанности подсократились. Каждый день с утра и до обеда, а потом с обеда и до вечера ходили мы на пляж, и были мамы, за месяц ни разу не назвавшие своих сыновей уменьшительными именами.

Мне кажется, надо говорить об этом как можно чаще и не бояться ни высоких слов, ни банальных истин. Ни джинсы, ни магнитофоны, ни кроссовки – ничто из этого не окупается. Улыбка, доброе слово, внимательный взгляд – вот что, не имея цены, стоит того, чтоб подарить и получить в подарок. В классе, где учится один из моих сыновей, меня поразил мальчик с робким и туповатым лицом. Шло родительское собрание, последнее в году, и учительница говорила о его слабых успехах. «Ну, завтра отправлю его в лагерь на три смены», – весело и по-деловому отозвалась мама. «Он же весь год на продленке, хоть месяц побудьте с ним!» – чуть ли не взмолилась учительница. «Да когда же мне?» – удивилась мать. И вот тут мальчик улыбнулся. Так мы улыбаемся, когда нам напоминают о заблуждениях нашей юности: грустно, и насмешливо, и безнадежно. Безнадежная улыбка ребенка – вдумайтесь только! Мамы и папы, дети нас любят! Они не кормят нас и не стирают на нас, они хотят доверить нам свою тайну и поделиться радостью, они хотят обнять нас. Не спрашивайте, недовольно оторвавшись от телевизора: «Чего тебе? Иди играй». Поговорите с ними. Только это и нужно ребенку – чувствовать, что ему рады, а вовсе не джинсы и не черная икра.

Когда дитя еще в пеленках, мать спит вполглаза и вполуха прислушивается: как он там? Она не реагирует на грохот полночного трамвая под окном, зато мгновенно вскакивает, если чуть дрогнуло дыхание малыша. Вот так подросший ребенок впитывает вас, ваше отношение ко всему на свете: когда вы дома и когда на работе, когда готовите и когда смотрите телевизор. Это впитывание и называется по-научному «семейное воспитание».

СИЛА ИЛИ СЛАБОСТЬ

Этот вопрос принадлежит к числу вечных, т. е. каждый из нас неизбежно становится перед необходимостью решать его для себя и, решив однажды, возвращается к нему снова и снова, каждый раз начиная с нуля. Что такое сильный человек? И где та граница, где сила переходит в свою противоположность – в жестокость, потому что, я убеждена, жестокость – это порождение слабости, это ее маска, за которой она прячется, чтоб, не дай бог, не подумали, что она – слабость. А главное, где корни жестокости, с чего она начинается? Я мать, и проблема начала каждого взрослого качества, его истоки – для меня живая сегодняшняя задача.

И в детском саду, и во дворе дома, где мы живем, постоянно встречаются дети, которым все незнакомое, непонятное хочется ударить, раздавить, победить. Как часто это поощряют взрослые, бездумно формируя бесчувственное отношение к чужой боли. Мы с детьми гуляли в парке и увидели толстую мохнатую гусеницу, степенно переползавшую дорожку. В современном городе всякое живое – редкость, немножко чудо, а это было такое рыжее, такое невиданное. Ребята столпились вокруг нее и стали горячо обсуждать, какая бабочка из нее получится, как вообще получается бабочка из гусеницы, куда деваются бабочки зимой и т. д. Наша группа вызвала интерес у проходившей женщины с девочкой лет шести, они подошли, и девочка тоже удивилась: «Ой, какая гусеница!» «Они вредные, раздави ее!» – скомандовала мама, и, прежде чем мы успели опомниться, от будущей легкокрылой бабочки осталось грязное пятно, а мама с девочкой пошли гулять дальше. Зло всегда рождает зло, но я все равно вздрогнула, когда моя дочь, не сдерживая слез, с перекошенным лицом закричала вслед уходившим: «Дура!» И продолжала кричать, пока женщина не обернулась и не посмотрела в нашу сторону с удивлением: что случилось? И, кажется, так и не поняв, пошла дальше.

Связь между малюсеньким детским поступком и взрослым неумением сострадать не прямолинейная, но прямая и жесткая. И так же, как невидно, незаметно вяжется звено к звену цепочка этой связи, так наша общая ежедневная работа – ломать, разгибать эти звенышки, учить ребенка сдерживать слезы от своей боли и плакать от чужой.

Жестокости можно, по моему глубокому убеждению, противопоставить только силу души, уверенность в правильности своих поступков. Удар на удар не уничтожает зла, как не уничтожает его и непротивление, согласие на сосуществование. На меня большое впечатление произвела одна сценка в детской песочнице. Малыши играли: строили город. Пришел «большой» семилетний мальчик и все сломал. Они опять построили, он смотрел с интересом, как они строят, а когда все было готово, опять сломал – ему было скучно, а это все-таки забава, и притом для него безопасная. Прежде чем я успела вмешаться, один из малышей встал, отряхнул песок с рук и с колен и подошел к обидчику. «Пойдем», – сказал он и взял его за руку. И они пошли, и старший пошел за этим мальчиком, чуть ли не до пояса ему. Мальчик привел его к соседней горке и сказал: «Вот здесь играй, здесь ты никому не будешь мешать», – развернулся и пошел к друзьям. Надо было видеть – не побоюсь этого слова – потрясенное лицо «силача», когда он смотрел вслед мальчугану. Жестокая сила оказалась бессильной перед уроком уверенной в своей правоте слабости. Больше городу в песочнице никто не мешал расти и хорошеть.

Наш ребенок слаб и мал, а мы его защищаем. Но чтобы стать человеком, он должен попробовать кого-то защитить, должен узнать, что он сильный. Хорошо, если в семье есть младший, беспомощный, многие проблемы тогда решаются как бы сами собой. Но как часто матери, думая облегчить себе труд, при рождении второго ребенка отдают старшего в сад, а то и к бабушке на два-три месяца. Да, с одним ребенком легче, а у бабушки старшему хорошо, но ведь дитя – это не ящик, который можно на время переставить куда-то. С точки зрения ребенка, внезапно ставшего старшим, этот маленький, некрасивый, такой глупый, ничего не умеющий отнял у него маму. Два месяца для ребенка – вечность. Отнял маму, которую он так любит, насовсем, навеки. Ребенок убежден – с ним поступили жестоко. Это убеждение может обернуться неприязнью к новому члену семьи, разочарованием в матери – самым страшным, что может быть в жизни человека.

Мне всегда казались антипедагогическими рекомендации врачей изолировать ребенка от заболевшего брата или сестры. А кто же будет жалеть больного, если братик или сестричка у бабушки? Почему для того, кто болен, к страданиям болезни должны добавляться и мысли о том, что братишке нельзя теперь даже подойти к нему? И как же сможет весело играть здоровый, зная, что близкому человеку плохо? Не знаю, как увязать медицину – заботу о здоровье – с педагогикой – заботой о душе, говоря по-старинному. Знаю только, что изолировать от сочувствия – вырастить бесчувствие, а от него рукой подать до жестокости. Ни одно человеческое чувство не возникает вдруг, в один день, все они складываются из сегодня, и вчера, и через неделю, потихонечку. Это замечаем мы их вдруг.

Терпимость, терпение, понимание, сострадание, милосердие – это сила, и сила вполне реальная. И этому надо учить в прямом смысле с пеленок, а не ждать, когда зло дорастет до заметной для глаза величины. «Жалость унижает человека», – учат в школах наших детей. Но сострадание возвышает, быть сильным – значит, по-моему, не быть непробиваемым, а наоборот – страдать вместе с тем, кому больно, сострадать.

Мой сын-второклассник пошел в магазин и буквально тут же вернулся в слезах, что-то говорит – не пойму что: побили, отняли деньги? Оказывается, ребята во дворе ранили голубя, голубь не может летать, у него крыло в крови. Боже мой, голубь! Мало мне грязных железок во всех углах, мало мне воробья (две недели назад дети притащили бесхвостый комок страха и пуха, который был назван Пудиком и выпущен для свободного проживания в квартире), да и вообще я готовлю, мне некогда заниматься этими глупостями, и магазин вот-вот закроется. Но сын и не просит, собственно говоря, ни о чем, он просто сообщает факт. Потому что он знает, как знаю и я: выбора у меня нет. Это только кажется, что я могу разрешить, а могу и запретить. Не могу запретить, этот посторонний голубь страдает и нуждается в помощи. Я не смею думать о своих удобствах, сын не поймет меня, если я произнесу вслух то, что только что написала, быть спокойной рядом с бедой – жестоко. И рядом со словом «мама» слово «жестокость» стоять не может. Нам, матерям, нужно думать о будущем, и не только вообще, но и конкретно о своем: придет час нам, взрослым и сильным, стать старыми и слабыми, а они, маленькие и слабые, станут взрослыми и сильными. Нам понадобится их милосердие, но они будут такими, какими мы их научили быть. Так что в наших интересах, чтоб дети росли хорошими.

Им будет трудно? Может быть. Легко быть хорошим, когда все вокруг замечательные, куда труднее – когда до идиллии еще далеко. Но для этого и нужна сила – выстоять, остаться собой, не ожесточиться.