Текст книги "Там, где хочешь"

Автор книги: Ирина Кудесова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

106

«Ты голосовала? На “Франс-2” сказали, семьдесят один процент за Путина», – Матьё длинных писем не пишет, так, пару строк. Да и о чем писать?

Это она все затеяла: послала ему рисунки, затянула в переписку… с тайной целью: про Корто выспросить. У старого-то друга.

«А как же, в посольство ездила. Знаешь, что там на фасаде советская символика?»

Откуда Матьё знать.

Зато ему кое-что известно про Дениса. Не то чтобы – известно, «через панцирь не достучался», но «есть подозрения, что внутри там, как у черепахи: живое и чувствительное», – Матьё пририсовал смайлик. «Туда добраться-то можно?» – поинтересовалась Марина. «Можно. Расколоть панцирь, и все дела. Но сдохнет черепашка-то», – Матьё изобразил три смайлика и спросил, слышала ли она о писателе Раймоне Кено. «У него есть такая фраза: “Жить в панцире, то есть вывернув кости наружу, – каким кардинально иным должно быть видение жизни!”» Похоже, тут Матьё прав…

107

– Смотри, какие фотографии Катья прислала! – Воробушек щелкает мышкой. – Это ее дочка Танья на новогоднем празднике, она Снежинка. Это Танья едет с горки (снегу у вас!). Это Танья рисует за столом на кухне.

Воробушек умилен.

– А Катя-то сама где?

Воробушек ищет в письмах, выуживает: Катя на фоне компьютера с охапкой роз. Хорошая фотография.

– Это восьмое марта. У вас День женщин.

– Вот-вот. А Корто офранцузился, и праздник ему до лампочки.

– Да мне тоже. – Воробушек помолчал. – Но Катье пришлось послать открытку. Она настаивала. Она вообще с характером.

С таким характером, что в отрочестве выжила из дома Анькиного отца, о матери не подумала. Нет, не стоило их с Воробушком знакомить…

Альберто подумал и добавил:

– Упрямая, как Марьон, – и, понизив голос: – С нейсовсем не получается общаться!

Верно, Марьон не мягкая и пушистая. Но ей, Марине, стоило бы у нее поучиться: знает, чего хочет, мужикам не доверяет, рассчитывает только на себя…

– Типичная француженка, – поморщился Воробушек. – За нее вступишься, еще и сам получишь. К тому же, – Альберто снова понизил голос, – она коммунистка.

– Мне все равно, – пожала плечом Марина. – А ты-то кто?

– Никто, – буркнул Воробушек. – Я совершенно аполитичен и даже на выборы не ходил.

Выборы – региональные, о них Марина уже наслушалась. У посольства ее атаковал странноватый тип: цветастый платок на шее, седые волосы развеваются на ветру. Из всех сознательных гражданок, явившихся избирать российского президента, в сеть к Бернару угодила именно она. Причина – пустячная: была в юбке (против обыкновения). У Бернара к девицам в джинсах – никакого уважения, из посольства одни «недостойные» выходили.

Новый знакомый как заведенный говорил о внутренней политике – скатываясь на тему иммиграции: он отчаянно ненавидел выходцев из Африки всех оттенков. К китайцам, заполонившим тринадцатый округ Парижа, относился терпимо, считал их трудоголиками – в противоположность «тунеядцам, которые только и могут, что сидеть на дотациях и клюв разевать шире головы». Русские вызывали у него смешанные чувства. «Каждый случай надо рассматривать отдельно», – Бернар тер пальцем бровь; седая и мохнатая, она топорщилась во все стороны – маленькая щетка, которой вышел срок. «Если о девицах говорить – те, что сюда понаехали, все потаскушки. За красивой жизнью прискакали. А вот им! – Бернар делал неприличный жест, дергал косматой бровью. – Я из России жену возьму».

Два года назад пятидесятисемилетний Бернар зарегистрировался на сайте знакомств и вступил в ожесточенную переписку, подыскивая «молодую, без ребенка и без амбиций». Тех, кому за тридцать, – заворачивал: «Форму теряют».

« Этуформу!» – Бернар постучал согнутым пальцем по голове. Он увлек Марину в кафе, «на двадцать минут». «Я читал статью, – Бернар сморщился, хотел чихнуть, но передумал. – После сорока женщина останавливается в развитии». – «Да, мы такие», – хмыкнула Марина.

Бернар жил в однокомнатной квартирке в престижной части семнадцатого округа, работал в туристическом агентстве неподалеку от дома и грозился все бросить и поселиться в Москве, куда регулярно катался на смотрины. Русский язык учил с год, но, кроме «здравуйтие», «миниазавутбернар» и прочей мелочи, ничего не мог изречь. Еще где-то подцепил «идинакуй» и вворачивал, когда был несогласен. И хохотал.

В Россию он хотел перебраться, «чтобы не видеть эти рожи», – Бернар покосился на африканца, сидевшего за соседним столиком, столкнулся с ним взглядом и приветливо улыбнулся. Жизнь Бернара была тяжела – слишком ко многим он накопил претензии. Претензии делились на частные (к консьержке, соседям, клиентам турагентства) и глобальные (к иммигрантам, озоновой дыре, Джорджу Бушу). Своим персональным врагом Бернар считал французскую соцпартию, на выборах – о ужас! – победившую в двадцати регионах из двадцати двух: «Я два дня пил успокоительное!»

Если бы Марина в тот день не спешила на выставку манги, то одной беседы с Бернаром ей хватило бы на всю жизнь. Но она быстро убежала; Бернар несколько раз звонил, рассказывал какие-то интересные вещи о Франции. И когда Марина привыкла к его присутствию, попросил «сделать одну вещь». Что именно – не сказал: «Надо увидеться».

108

– Пойдешь встречаться с Сенбернаром?

Американка Марго это любила: тусовки, кафешки, бла-бла по телефону. Маринка полгода просидела в заточении и сломалась. Теперь ей регулярно звонит озабоченный брачным вопросом шиза, Поль какой-то появился, на выставке манги его подцепила. Воробей опять же. И вся эта трепотня – от неумения себя занять.

– Корто! Бернар столько всего рассказывает! Посоветовал Далиду послушать. У тебя есть Далида?

– Сенбернар открыл Америку. У кого ж ее нет. Так и слышу, как она завывает: «Жё сюи маля-а-дё!» Кстати, Матьё подкинул телефон одного типа, тот биологов ищет. Может, поработаю с ним.

Она была уже в коридоре. Шутканул вдогонку:

– Цаплю на помойку закинешь?

Полуметровая цапля, жестяная, стояла возле дома полдня – выбросили. Как увидел, подумал: Маринка будет возвращаться – точно в нее вцепится. Подобрал бы кто… Не пронесло.

Она все какие-то бирюльки в дом покупает, украшательством занимается. На это денег хватает, а вот на следующий учебный год – хотелось бы знать, где она наскребет. Недавно почву прощупывала: удастся ли ей семейный вид на жительство получить. Сказал: «Брачные игры – это не ко мне».

109

Вечные насмешки, бесконечный сарказм. Бернар – «Сенбернар». Далида «завывает». Цаплю – на помойку… А песня Сержа Ламы “Je suis malade”за душу схватит кого угодно, только не Корто. Слушала ее, когда Вадим исчез. Изводила себя. В этом была сладость: дойти до дна отчаяния. «Я не вижу снов, у меня больше нет прошлого. Без тебя я как ребенок в спальне детского приюта, и моя кровать – перрон вокзала, с которого ты уезжаешь. Я болен, я так болен – как по вечерам, когда мать уходила, и меня затопляло отчаяние. Я пью по ночам, но не чувствую вкуса, и на всех кораблях полощется твой флаг, я не знаю, куда бежать, ты повсюду… Я болен, я так болен…»Именно это и говорила Анька: «Марина, ты больна. Болезни проходят». Да, как горячка – почему он ушел? Лишь бы узнать почему! Сорвалась в Москву… В Москве стала пить, не чувствуя вкуса, пытаясь заглушить пакостного попугая: почему-почему-почему… Неужели он, Корто, не знал этого озноба? Заявил: «Орать “Я бо-олен!” может только действительно больной». Денис, болен – это не от слова «болезнь», а от слова «боль». Неужели ты не знал боли, от которой хочется закричать?

Так с ним иной раз не хватает… простоты. И тепла.

Недавно простыла – торчал у компьютера, из-под одеяла выбиралась, чай с медом делала сама. Видите ли, «человеку вредно, когда с ним носятся». У него от этого «жалость к себе и лень разыгрываются».

Адаптируешься. Меньше просишь и меньше даешь. И последний кусок шоколада очень даже спокойно за щеку отправляется.

«Ребенок от него будет таким же!» – предупредил Воробушек. Ну, ребенка Корто не просит. Они – как две части расколотого камушка: складываешь – сходятся, отпустишь – распадаются. Не распадались бы, да ее никто не удерживает. Чтобы оставаться вместе, надо самой выкарабкиваться, учиться дальше. А эта учеба – не совсем то, что ожидалось, и диплом дверей не откроет. За следующий год опять семь тысяч евро выложи. Где их взять? Плюс нужны деньги на банковском счете – чтобы видели власти: палатку на набережной Сены не поставишь. Занять? Ну разве что у Поля. У него-то есть. Подошел на выставке манги: костюм с иголочки, сама вежливость. Хорош собой: метр девяносто, волосы ежиком, улыбка приятная. Руки большие, ухоженные. По-японски говорит, по-английски и по-итальянски, полиглот. Книжным маркетингом во «Фнаке» занимается. Неравнодушен к манге. Имеет связи в издательствах, и есть знакомый в студии, где мультики делают.

После выставки два раза встретились, первый – в кафе, второй – в гости позвал. Живет один, купил квартиру в кредит: «Зачем счет потрошить? Взял в долг у банка на двадцать лет». Рисунки ему понравились, даже неоконченные «Похождения Свиньи Марго». Он вредноват, но умен. И явно заинтересован: услышал, что у нее кто-то есть – поморщился, как от кислого. Выспросил про Корто, подвел итог: «Не понимаю, что ты с ним делаешь». Ему, успешному, каждое утро бегущему на работу с высунутым языком, дико слышать, что кто-то живет, как хочет, отчитываясь только перед собой. И что этого кого-то любят.

110

Мадам Мартен сообщила Альберто по секрету, что жильцы его подумывают съехать. Не знак ли это свыше – с Катьей дело потихоньку двигается, шутить вот начали. Скоро можно спросить, что она думает о жизни в деревне… А жильцы-то хороши – помалкивают! Вспомнилось – когда они заселялись, глупо вышло: указал на белый кружок на кухонном столе, попросил: «Вы его не оттирайте». И добавил: «А утиное чучело можете выбросить». Не выбросили.

Кружок остался от Вероникиной чашки. Выложил подставку: «Для горячего». Она разливала чай: смотрел на прядку, убранную за аккуратное ушко. Три дня как приехала, а он уже маялся, не знал, как сказать, что сразу понял – это она и есть, она, Вероника, он ее ждал или искал, неважно, но это она. Вероника взяла чашку, и он решился – промямлил. Улыбнулась – сделал шаг к ней, она поставила чашку на стол. Мимо подставки.

Недели три назад кто-то звонил из Нормандии. Номер незнакомый, сообщения не оставили. А вдруг Вероника? Но уж очень нелепа идея. Не перезвонили.

Все чаще мысль крутится – съездить к Катье в Новабарксакс. Когда ходили с Мариной на голубятню, нашептал птицам желание. В детстве часто сбывалось. Может, и сейчас сбудется.

111

В аэропорту Шарль де Голль длинные эскалаторы, укрытые стеклянными сводами. Эскалатор уносит ее прочь от земли, ближе к небу. После неба будет дом: отец в клубах сигаретного дыма, запах перегара, мама у плиты – кашляет и разгоняет дым рукой. Кошачья миска под табуретками с посудой из шкафчиков. Облезлые стены в коридоре – мама так и не доделала ремонт. Орущий телевизор. В тридцать лет возвращаться в отчий дом… А что, есть куда вернуться?

Зачем был этот год? Зачем были Корто, Воробушек, Марьон, Матьё, Бернар, Поль, наконец? Зачем она училась? Как выломать теперь себя, мизерную живую детальку, из пазла города? И столько всего она не успела. В Лувре была раза четыре, в Центр Помпиду только на Миро выбралась; правда, музей д’Орсе весь исходила. Внизу, за стеклянной пленкой эскалатора, Корто уже не видать. А был ли он? Марина делает шаг вниз, забыв про сумку. Она торопится, бежит по эскалатору: может, ей все приснилось? Перила тащат руку вверх, к дому, к соседу, караулившему на лестнице, – тридцать лет назад он еще к матери клеился, чертов ветеринар. И вся ее жизнь, как молоко из опрокинутой чашки, разлита там, внизу, где человечки катают чемоданы на колесиках, где Корто возвращается к темно-зеленому «пежо». Ей добежать бы, спрыгнуть с эскалатора, тогда кончится этот кошмар, тогда она проснется.

112

– Встретился я с Жаном, который биологов ищет. Он пока раскручивается, хочет, чтобы на него работали много и за копейки.

– Ты-то ему приглянулся?

– Ну да. Правда, биологией там пахнет слабо, принюхиваться надо. Этому Жану под шестьдесят, но с виду под восемьдесят. Ветром шатает, но жилистый. Похож на старика Хоттабыча. Даже борода имеется. Вообще, жук.

– Он не пытался превратить тебя в крысу, бормоча: «Трах-тибидох!»?

Денис хмыкнул:

– Своих работничков он явно и трахает, и тибидохает…

Солнце лилось в комнату – будто набрали света в исполинскую бутылку и опрокинули прямо в окно. Марина задернула занавеску:

– Корто, мне опять про эскалатор снилось. Я больше не могу.

– Работу ищи.

– Ты же знаешь, что рабочую визу дают только «незаменимым специалистам»! Поль обещал узнать на мультстудии, но…

– Говори прямо: ты чего хочешь?

– Ничего.

113

– Знаешь, что такое флешмоб?

У Поля на балконе помещается стол, два кресла и кадка с деревом, похожим на большой бонсай.

Марина качает головой:

– Нет.

– Новомодная штука, из Штатов пришла. Люди сговариваются по Интернету прийти куда-то в определенное время, сделать нечто необычное и исчезнуть.

Марина опускает в кофе кусочек сахара и смотрит, как он темнеет.

– А зачем?

– Ни зачем. Это искусство.

– А-а…

Странно вот так сидеть и говорить о ерунде. Середина мая. Препод спросил: кто остается на следующий год? Подняла руку неуверенно.

Денег на учебу нет – неужели Корто отпустит ее в Новочебоксарск? Или Анька права – «он умрет, но не сунет лапу в капкан»? Заявил недавно: «Ты еще с французом надумаешь попробовать». Романтик!

– Вообрази такой флешмоб: двести человек собираются вокруг дорогого ковра в большом магазине. Один говорит продавцу, что они живут все вместе в пригороде Нью-Йорка и ищут себе ковер. Этот неплохой, но маловат…

Сегодня транспортники бастуют: еле дождалась поезда, еле втиснулась. Да зря: занятие отменили – преподаватель не доехал. Марьон была довольна: «Отлично! Пускай машинисты борются за свои права!» Ей легко рассуждать: от бульвара Ришар-Ленуар до школы пешком дойдешь. А от Нуази – давай топай.

Домой не хотелось. Позвонила Полю – узнать про мультстудию, а он, оказалось, заболел: «Заезжай». Села в оранжевое кресло на платформе метро, поезд не шел. По соседству устроился бомж – притулился к автомату со снедью и водицей, закрыл глаза. Из перехода тек женский голос: “Si tu n’étais pas la` ”… Сотню лет назад эту песню исполняла Фреель, не уступавшая в популярности Эдит Пиаф; эту Фреель любовники бросали ради других певиц, и дело кончилось кокаином, а чего ж вы хотите. Песня, канувшая в небытие, стала бродить под сводами подземки после фильма «Амели», где слепой старик сидел на станции с проигрывателем на коленях, пластинка крутилась: “Si tu n’étais pas la` -а-а…”

– Ты слушаешь, Марина?

– Да.

Теперь постоянно снились эти сны. Эскалатор несет вверх, она бежит вниз. Ей очень надо вниз. Или она оказывается перед своим домом в Новочебоксарске и видит, что он вырос до неба. Как найти квартиру в этих сотах? Она хочет позвонить маме, ищет и не находит мобильный – карманы пусты, и сумка пуста, и она сама, Марина, пуста, а это даже страшнее, чем бежать по безжалостному эскалатору.

– В Монреале сорок человек закрякали, бросили в фонтан двести желтых пластиковых утят и разбежались.

– Зачем?

– Что ты заладила: зачем, зачем. Искусство.

Дни после снов никчемны. Рисовать не хочется, ничего не хочется – ни в школу идти, ни в книжник. Внутри моторчик крутится, генерирует беспокойство.

Беспокойство, беспокойство.

Думаешь: занять бы у Поля денег. А сядешь на балконе с чашкой кофе, и язык не поворачивается.

– В Париже тоже устроили флешмоб в прошлом году, когда я в Бретани был. – Поль – бретонец, в юности ратовал за отделение малой родины от Франции, но угомонился. – В Лувре сотня человек шла, говоря по телефону, остановилась, чему-то похлопала и разбежалась.

– А зач… – Марина оборвала себя. – Ясно. Забавно.

– Идем в следующий раз?

Марина встала, перегнулась через перила. Дом был новый, в четыре этажа. Выстроенный на пустыре в ближайшем парижском пригороде Иври-сюр-Сен, вдали от городской сутолоки, он удачно соседствовал с крайней станцией метро. Вокруг предполагался садик, но пока только лысая земля виднелась.

– Когда?

– В начале осени.

– Меня здесь уже не будет!

– Ты бросаешь учебу?

Поль нахмурился. У него очень красиво получалось хмуриться.

– Бросаю. Я все бросаю. Денис пальцем не шевельнет, чтобы я осталась.

Такая обида. Ужасная, ужасная обида.

Поль молчал, размешивал сахар в чашке: болтал ее по кругу. Показалось: сейчас он заговорит – и решит все проблемы, вот тут, на балконе. А потом мелькнула мысль, что он вообще ничего не скажет: молчал, наверно, вечность.

– Твой Денис – жалкий тип.

– Перестань, Поль.

– Понимаю, это звучит нелепо. Но если я предложу выйти за меня замуж, ты…

– Не предлагай.

Она осторожно, стараясь не звякнуть, поставила чашку на блюдце. Постояла, глядя за балкон, туда, где разрастется садик, на черную вскопанную землю. Прошла в комнату – легкая хлопковая занавеска скользнула по плечу, по руке. Оглянулась на затылок Поля: волосы ежиком, крепкая шея. Бросила:

– Спасибо за кофе!

Не шевельнулся.

114

– Я тут у Даля вычитал, что значит «попасть впросак».

Корто вычитал, а она – попала. Поль отыграется, прощай мультстудия.

– Ты вообще знаешь, что такое просак?

– Нет.

Вот встречаешь человека и думаешь: меня ему судьба послала или его – мне? Например, сложится у Воробушка с Катей – значит, для него это было: то, что хозяин книжника, как с неба свалившийся, взял ее, Марину, на работу. Чтобы Альберто пришел дождливым вечером на заморские книжки поглазеть, толкнул стеклянную дверь и налетел на свое будущее. То же с Бернаром: дожидается ее возле школы с листком бумаги (вопросы претенденткам на его руку/сердце). Звонишь девице, задаешь вопрос и переводишь ему ответ. Одна поинтересовалась: а почему он в письме не спросит? Ответил: «Так соврать труднее! Переведи». Девица трубку повесила. «Было, что скрывать!» – Бернар достал тетрадку и вычеркнул непокорную. У него тьма желающих, баба с возу. А вот Поль, наоборот, мог бы помочь. Судьба подкинула шанс, а она его упустила.

– Просак – это прядильный станок. Если зацепит волосы или край одежды – скрутит, не выдерешься. Так что впросак лучше не попадать.

– Ага. – Хмыкнула. – Не расписываться, другими словами.

Последнее время отношения натянулись, как веревки в этом прядильном станке. Не дай бог туда – волосами, скальп сорвет.

Денис вернулся к компьютеру.

Марина молчала, сыпала тортилам корм. Солнце било в аквариум.

Прошло минут десять. А может, полчаса.

Внутри моторчик крутился, генерировал беспокойство. Тр-тр-тр, тр-тр-тр…

Денис вдруг присвистнул.

– Что пишут-то… «Вчера, пятого июня, мэр городка Бегль Ноэль Мамэр противозаконно сочетал браком лиц одного пола». – Оглянулся: – Может, тебе с Марьон поджениться? В силу твоих наклонностей?

Марина прошла в коридор. Принялась искать в сумке проездной.

Денис встал, облокотился о косяк:

– Ты не пытаешься бороться.

Проскользнула мимо него в комнату, переворошила бумаги на столе.

– Делай что-то, узнавай. Помогать хочется тем, кто выплыть пытается.

– Чтобы работодатель за меня пороги обивал, я должна быть не-за-ме-ни-мой!

– Стань незаменимой.

Он так спокойно это сказал.

Не было сил оставаться в этих стенах. Выскочила – бог с ним, с проездным.

115

Бродила по городу; стемнело, когда дошла до Монпарнаса. Свет от вывесок заливал улицу. Толпа на роликах – сто, двести человек? – перегородила путь: темные футболки, наколенники, перчатки; ноги переминаются – что там за пробка? Стояла, не осмеливаясь сквозь них просочиться – как ринутся… Потом подумала – а зачем? Обратно пошла.

Беспокойство осело на дно, заглох моторчик.

Ничего внутри: пустая, как в том сне, когда искала мобильный, чтобы маме позвонить, и не находила.

Всплыла фраза: «От тебя света прибавляется в парижской серости». Ерунда это.

Наверно, с Денисом – всё.

Если даже найти деньги на учебу, как оставаться с ним, зная, что он подхватить не пожелал?

И где бы сегодня переночевать?

У Альберто? Ага, выслушивать его «я давно говорил…» и Марьоново «Почему ты на мужика рассчитываешь?». Нет уж. Да и спать у них негде. Разве что на кухне, на столе, калачиком – стол круглый.

Половина одиннадцатого… Шла, держа в руке мобильный, не решаясь набрать номер.

Там есть, хоть и проходная, комната с диваном. Там, может, примут.

И ничего не надо будет объяснять.

Марина остановилась. Статуя наполеоновского маршала Нея, за ней – фонтан с лошадьми, один из ее любимых. Здесь сливаются бульвары Монпарнас и Пор-Руаяль, здесь утопает в зелени «Клозери де Лила», знаменитое кафе, где Хемингуэй писал «Фиесту», Аполлинер ссорился с Мари Лоренсен и куда она, Марина, так и не осмелилась зайти.

Нажала кнопку набора.

Трубка тянула длинные гудки.

– Алло?

Марина вдохнула воздуха – он был теплый, городской, с примесью жженой резины.

– Привет… Поль. Можно у тебя переночевать?