Текст книги "Пора влюбиться!"

Автор книги: Ирина Соковня

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Попроси Леру к тебе пересесть. Пусть скажет, что на её месте дует.

Точно, – обрадовался он. – Окна ещё не заклеивали!

На том и расстались. Мысль о Турове и Лере была последней перед тем, как усталость сморила Нику в самолете. Она привалилась головой к худенькому плечику одной из своих новых знакомых и, на сей раз, увидела сон.

Акробат

Он уселся на место стюардессы, но все равно одну ногу задрал на сиденье, а другой упирался в подлокотник противоположного кресла.

Ты с нами? – Спросила Ника, щурясь от яркого блеска его плаща.

Нет, это вы со мной. Я вольная птица, летаю без виз, а вы должны оформлять бумажки.

Какой ты вредный! Так нельзя сидеть в самолете. Опусти ноги на пол и пристегни ремни.

Не хочу.

Ты упрямый.

Я такой, каким ты меня придумала. Ведь ты же не любишь скучных и прямолинейных, слишком послушных и чересчур причесанных. Тебе нравятся веселые, остроумные, озорные и растрепанные.

Ты хорошо меня знаешь.

Конечно, я ещё знаю, что ты жадных не любишь.

Не люблю. Слушай, а почему твои роскошные одежды заляпаны краской?

Помогал одному студенту работать художником и рисовать оленье стадо.

Хороший из студента вышел художник?

Мне нравится.

А мне?

...

– Уважаемые дамы и господа! Пристегните ремни! Наш самолет пошел на снижение. Через двадцать минут мы произведем посадку в аэропорту Хитроу. Температура в точке прибытия...

Ника пристегнула соседок и стала прислушиваться не щелкнут ли шасси. Щелкнули. Все! Сейчас Англия. Но сон ещё не стерся окончательно.

Ах, как легко догадаться, какого художника имел в виду Акробат. И об этом хочется подумать... Однако отвлекаться нельзя. Никаких посторонних мыслей!

Не опозориться бы с переводом, да и девочкам нужно помогать: шутка ли международный фестиваль хоров! Не будет не победителей, ни побежденных, каждый получит приз, но вопрос за что? Самым главным, престижным, считается тот, который дают за песню о Родине. Наши, конечно, надеются и волнуются. Ника тоже надеялась и волновалась. На эти дни она стала частью "мы" в хоре слепых.

Командир корабля и экипаж прощаются с вами...

Ника взяла за руки своих новых знакомых.

Пошли!

Лондон даром...

Ника помогла вымыться Оле, Гале и Шурочке, слабовидящим певицам, порученным её вниманию. Душ, он, конечно, везде душ, но ведь надо с кранами разобраться. Справилась, хотя и не сразу. Затем поплескалась сама и рухнула, перебирая в памяти наиболее яркие впечатления.

Девочки ей нравились, она быстро привыкла к их неторопливому, осторожному ритму жизни.

Полностью слепой была только самая маленькая, десятилетняя Раечка Геллер. Правда прогноз ей обещали достаточно светлый: операция и тридцать процентов зрения будут возвращены. Однако на бесплатную операцию предстояло стоять несколько лет в очереди, а на платную нужной суммы денег или спонсоров у малышки не было. Жила она вдвоем с мамой, красивой, очень молодой женщиной, почти девочкой, худенькой, черноволосой и голубоглазой, изящной кошечкой, похожей скорее на Раечкину сестру, а не на мать. Ника видела её в аэропорту и почему-то подумала, что эта кошечка с утра до вечера занимается только туалетами и дочкой – Раечка была вся отглажена, накрахмалена и ухожена. Вскорости выяснилось, что все обстоит совсем иначе. Отец девочки когда-то отказался жениться на своей школьной подруге и первую половину жизни беловолосый и синеглазый эльфик Раечка прожил с бабушкой и дедушкой. Уже очень пожилые люди, они дали дочери возможность получить образование. Но как только их Ирочка закончила музыковедческий факультет, родители один за другим умерли от тяжелого гриппа, а малышка по той же причине потеряла зрение. Трагедия! Однако надо было жить и молодая женщина, сжав зубы, взвалила на себя все проблемы и двинулась вперед. Не щадя себя, но следя за собой, работая, как вол, она шла по жизни, веря в возможность облегчения участи дочери, в провидение, в судьбу, в Бога, в звезды...Да, разве можно перечислить все, во что верят матери, спасающие своих детей? Вот и музыковед Ирочка Геллер верила во все. Поэтому по утрам она вела занятия с будущими музыкантами, а вечерами подрабатывала уборщицей в богатой конторе, собирая деньги на операцию.

Эту историю Ника узнала от Оли, Гали и Шурочки. Общалась она и с другими хористками. Всего певиц было десять и при них четверо сопровождающих – пожилая дама – концертмейстер Римма Борисовна, хормейстер, её дочь, тридцатилетняя незамужняя Елена Павловна и Татьяна Владимировна, руководитель группы. А ещё переводчица – Нина Вяльцева, Nina Vialzava, как значилось на маленькой табличке, приколотой к её повседневному свитеру. Для большого концерта у Нины было приготовлено новое одеяние – мама успела купить в последний день серый брючный костюм. Брюки так, ничего особенного, а верх – закачаешься! Пушистый, будто из перьев, блузон, кофта такая, с рукавами "летучая мышь". Да ещё те новые туфли – ну, полный отпад! Жаль, что почти некому эту красоту рассматривать. Правда Оля, Галя и Шурочка попросили в деталях описать одеяние, потрогали все своими быстрыми чуткими пальчиками и остались очень довольны. Ника с удивлением обнаружила, что для незрячих (слово слепые было в этом обществе запрещенным) очень важно, как выглядят они сами и сопровождающие их люди. Римма Борисовна, описала девочкам Нику. Певицы, по словам концертмейстера, остались довольны внешностью переводчицы. Особенно их обрадовало, что у Ники большие, красивые, карие глаза и черные волосы, густые, прямые. В том, что волосы густые девочки убедились сами – Нику никогда ещё так часто и так ласково не гладили по голове.

Вообще жить было можно. Ника наладила отношения с переводчицами из других групп – всего хоров было двенадцать. Особенно подружилась с китаянкой Инь и шведкой Астой. В рамках, как сказала, смеясь Татьяна Владимировна, дружбы народов, был организован русский чай для китайской и шведской групп. Тульские пряники, с выпуклыми рисунками, которые привезли с собой, раздали гостям для съедения, но те, пробежавшись пальчиками по рельефам башенок и незнакомых буковок, предпочли прихватить гостинцы в качестве сувениров. Дали ещё по прянику и попросили съесть. Что и было сделано. Все весело смеялись. Ника обратила внимание, что на фестивале вообще царила праздничная обстановка, стоял постоянный веселый гул. Сама Vialzeva старалась не думать, что по большому счету на несколько дней погрузилась в большую человеческую драму. А ещё она старалась не думать о человеке, рисовавшем оленят и крокодилов на стенах одной из московских школ. И то и другое удавалось с трудом.

После репетиций и прослушиваний, были прогулки по Лондону. Ника выполняла роль и переводчика и словесного художника. Надо было в подробностях описать, например, знаменитый Тауэрский мост.

"Две башни стоят прямо в реке, башни остренькие, между ними прямой мост, а к правому и левому берегу гамаки металлические тянутся. Понятно в общем?" Говорили, что понятно и Ника продолжала знакомить с деталями.

Описывая мост, она вдруг неожиданно вспомнила Гришкины деревянные козлы и, щелкнув фотоаппаратом, решила подарить ему снимок Второй раз длинный, стройный художник вспомнился ей, когда она стояла вместе с девочками возле высоченной колонны, воздвигнутой в Лондоне после пожара. Колонну венчал золотой гладкий купол, подпиравший небо и Ника вспомнила, что у Гриши золотистый отлив у волос. Вспомнила, покраснела и запретила себе думать на темы, связанные с этим человеком.

Однако на чистейшем зеленом газоне лайн парка, на том самом, который двести лет стригут и тогда он начинает сам по себе ровно расти, она подняла два желтых кленовых листа. В памяти, против воли, всплыла дорога от школы до дома, шуршащие под ногами листья московских каштанов и некто, длинноногий, бредущий рядом, наподдающий каштаны кроссовками и охраняющий её, Нику. "А ему идут эти его очки с небольшими стеклами в тоненькой квадратной оправе." – совсем ни к селу, ни к городу подумала Ника и в сердцах воскликнула:

Ох, да что это со мной!

Ты о чем? – Тут же взяла её за руку Раечка.

Да, вот, забыла, как будет трава по – английски, – нашлась переводчица.

Грасс, – подсказала малышка, и предложила, – ты спрашивай, если что забудешь, я на двух языках говорю. У меня память хорошая. Вот скажи, когда у тебя день рождения и я запомню и поздравлю.

Ника засмеялась, сказала и тоже спросила:

А у тебя?

Прямо в Новый год! – Торжественно объявила Рая. – Я обязательно приглашу тебя на пирог. Мама вкусно печет.

– Спасибо.

Ника сглотнула слезы и, вдруг, неожиданно для самой себя, начала мысленно молиться:

"Господи, ну за что ты наказал эту крошку? Она такая умненькая, талантливая, добрая, красивая! Господи, помоги ей. Пошли ей спонсора."

Ника, Ника, – позвала Галя, обнимавшая клен, – а это что за дерево?

Клен, мапл, по английский, – ответила Ника и, снова про себя, добавила, – Господи, и остальным тоже помоги.

Она в последний раз сглотнула слезы и вспомнила замечание родителей насчет сыра в мышеловке. Да, это был ещё тот "Лондон даром"!

Никогда раньше Ника не чувствовала себя такой нужной и значимой для других людей. Она понимала, что за считанные дни повзрослела на год, а то и на два – горе старит, чужое в том числе. Но она нужна и это главное. Осознание нужности давало силы и заставляло держать нервы в узде.

"Кончай сопливиться, Вяльцева," – строго приказала она себе и оглянулась по сторонам.

Девочки взялись за руки, незрячие ходят гуськом, и вслед за Татьяной Владимировной двинулись на улицу под названием Пикадилли. Ника замкнула "гусек".

Спели песню Вайкуле "Я вышла на Пикадилли," и очень смеялись.

Так прошли два дня.

Эйнштейн и правила хорошего тона

Как было отмечено, физика не числилась среди любимых Никиных предметов. Отметки прыгали между три и четыре: физичка обожала плюсы и минусы Когда бывало особенно трудно, на контрольной или при опросе, Вяльцева, по имени физичка её не называла, презирая за плохую сообразительность, так вот в минуты трудные Вяльцева смотрела на портрет Эйнштейна. Усатый старик улыбался, подмигивал и, казалось подсказывал. Особенно Нику радовало то, что великий физик был в школе двоечником. А у неё все же между три с плюсом и четыре с минусом...

Автор теории относительности вспомнился на заключительном концерте, на том самом, где все должны были исполнить большую песню о Родине. Ника вдруг обнаружила, что председатель жюри, греческий скрипач Митас Кантаридис, удивительно похож на Эйнштейна.

Шел первый номер – пели шведки. Ника сидела между трясущейся Еленой Павловной и окаменевшей Риммой Борисовной и держала их за руки – сами попросили. В первом отделении по жребию наши не выступали. Тащившая жребий Раечка вытянула лучшее место – двенадцатое, последнее. Ника, мало что понимавшая в концертной деятельности, поначалу расстроилась, но увидев, как ликуют хористки и педагоги, поняла, что птица счастья приземлилась где надо. Удержать бы...

Все хоры за первые два дня спели по одиннадцать коротеньких песенок на разные темы и кому за что дадут было пока неизвестно.

Мать и дочь нервничали больше хористок, причем по разным причинам.

Римма Борисовна просто волновалась, а Леночка, Елена Павловна, мечтала додерижировать с начала до конца песни и не упасть от головокружения.

Только Ника знала, что хормейстер беременна и

что здесь, в Лондоне, малыш зашевелился. Тоже, наверное, нервничал.

Накануне вечером Леночка вдруг предложила Нике прогуляться вокруг гостиницы. Девочка с удовольствием приняла приглашение. Вот тут то на её голову и выплеснулись детали жизни музыкальной семьи. Хормейстеру необходимо было исповедоваться и кроме Ники она никого не нашла.

Лена сбивчиво, почти плача, рассказала о том, что мать практически не отпускает её всю жизнь ни на шаг, что она препятствует её отношениям с бывшем одноклассником Колей (этого человека Ника мельком видела в аэропорту), но что теперь, когда у них будет ребенок они поженятся не смотря на все возражения строгой Риммы Борисовны. Вот только как ей это все сказать, Леночка не знает.

Выслушав, Ника не сдержалась:

Нет, это просто пещера какая-то! Каменный век! Да вы что, дети малые? Вам не шестнадцать, а по тридцать!

Я привыкла её слушаться и бояться, – всхлипывая сказала будущая мать.

Так вот всю жизнь и боялась? А как же Коля терпел?

Да мы и не терпели. Мы встречались, только редко. Он был очень занят, карьеру строил... Теперь защитил кандидатскую по экономике, получил место в банке...

Ну, короче, отстроился? – Спросила Ника нехорошим голосом, жалея Лену.

Ага, – она промокнула слезы, – теперь вот уже и семью заводим, но как маме сказать – не знаем. Он её тоже побаивается. Я понимаю, что я какая-то недоразвитая...Может именно поэтому мама опасается меня от себя отпускать. Она и сама поздно замуж вышла...

Что же вы все такие пугливые? Лена боится, Коля побаивается, Римма Борисовна и та опасается...Хотя сама, как получается, все же вышла замуж, да?

Конечно, – Лена совсем успокоилась, – у меня же отец есть. Он давно внуков хочет.

Вот и умница, плакать перестала, это нервы, у беременных всегда так, забыв кто здесь старший Ника перешла на "ты", – придумаем что-нибудь. Споете завтра, а потом все уладим.

Сказала она это твердо и уверенно, как ей показалось с интонациями Мишки Турова. Воспоминание о близком друге придало уверенности. Эта уверенность передалась и Леночке.

И вот теперь, сидя между матерью и дочерью и, глядя на председателя жюри с лицом Эйнштейна, Ника соображала, как не влезая в чужую семейную жизнь, все же помочь людям.

Для начала решила несколько сблизиться с Риммой Борисовной.

Мне кажется, что Митас Кантаридис похож на Эйнштейна, – шепнула она концертмейстеру.

На своего папу он похож, на Льва Семеновича Кантаровича, хирурга из Одессы.

Почему из Одессы? – не поняла Ника.

Потому, что Митас Катаридис – это наш Митька Кантарович Он из эмигрантов. Мы с ним вместе в консерватории учились. Уехал сначала в Израиль, потом в Грецию перебрался. Там климат мягче. У него тоже со зрением проблемы, видишь какие очки?

Ника видела – огромные линзы.

Он очень талантливый, мэтер. Весьма богатый человек. Вдовец. Сын с семьей живет в Штатах, вот Митька на старости лет и занялся детским творчеством, ездит по конкурсам и фестивалям. Тоскливо ему, я знаю. Мы в дружеских отношениях. Он бывает у нас в Москве...

Римма Борисовна умолкла, думая о чем-то своем.

"И что это у всех такая жизнь сложная", – Ника скосила глаза на Леночку. Та сидела бледная с сухими губами и остановившимся взглядом.

Ника пожала её руку. Лена кивнула. Объявили перерыв. Хор пошел за кулисы, Ника и Татьяна Владимировна остались в зале. Болеть.

Честно говоря первые пять песен о Родине, звучавшие во втором отделении, Ника толком не слушала – ждала своих.

После пятого номера, пока выходила и строилась Russia, она пересела так, чтобы видеть лица членов жюри.

Зал затих. Римма Борисовна ударила по клавишам, Лена взмахнула руками и

"Вижу горы и долины,

Вижу реки и поля..."

... запел хор слепых девочек.

У Ники хлынули слезы.

Ой, ну до чего ж сырая эта Англия!

А тут ещё на припев крошечная Раечка Геллер, типичное подтверждение многонациональности России, сделала шаг вперед и тонко, высоко вывела:

"Это русское раздолье,

Это Родина моя"...

Влажность в зале ещё возросла. Ника, сквозь пелену, заметила, как и у председателя жюри из под огромных очков с толстыми линзами катятся потоки. В отличии от остальных, просто чувствующих, он понимал смысл слов.

И Нику осенило. Она уже ничего не слышала, ни "пенье жаворонка, ни трели соловья "на этой самой русской сторонке, которая Родина моя. Нет, была только одна идея и эта идея требовала действий.

Отпели. Шквал аплодисментов. Ясно: наш приз за песню о Родине!

Быстро, кошкой, ужом, ящерицей, кем угодно, но отбросив все человеческие представления о правилах хорошего тона, Ника пролезла в комнату отдыха жюри и бросилась к седовласому Митьке Кантаровичу.

Пожалуйста, Дмитрий Львович, прошу вас, помогите Раечке, маленькой солистке. Она стоит того. Вы же видите, что она талант. Они с мамой вдвоем. У неё мама музыковед, красавица, они вам как дети будут, – пока Ника несла весь этот бессвязный бред сориентировались администраторы конкурса, подбежали к ней и схватили за руку, чтобы вывести вон.

Но не тут – то было! Ника бухнулась на колени и вцепившись в ногу знаменитого скрипача, сказала нечто уже вовсе несусветное:

Эйнштейн не дал бы меня прогнать.

Я не хуже, – утирая слезы, теперь уже от смеха, откликнулся одессит Митька. Чувство юмора у него было врожденное и, к тому же, он знал, что очень похож на великого физика. – Оставите девочку, это моя племянница из России, – сказал мэтер по – английски. Поставил какую-то закорючку в конкурсном листе и, приподняв Нику с колен, как котенка за шиворот, вместе с ней вышел в коридор. Там стояли разъяренная Римма Борисовна и перепуганная Татьяна Владимировна.

Римма, без карательных мер! Девочка права. Ваша Раечка стоит того, чтобы я ей занялся...

А я думала..., – Римма Борисовна смущенно кашлянула.

Ага, ты думала она место выпрашивает. Место за Родину вам и так дали. Приз ваш. А ты, Римма, всегда недооценивала подростков, они лучше и искреннее нас. Эта, – он приблизил к глазам Никину табличку с именем и фамилией, – Нина Вяльцева открыто дала понять, что богатый старый эгоист должен начать делать добрые дела, а то поздно станет и нечем будет отчитаться перед Богом. Джерри, – обратился он к одну из организаторов, переходя на английский, – пожалуйста, смените мне билет. Я полечу в Москву. А ты, серый ангел, – музыкант дернул Нику за перистые крылья кофты, приведи сюда девочку. Будем знакомиться.

О, спасибо вам! Вы такой чудесный! – Воскликнула Ника.

Даже лучше Эйнштейна? – за толстыми стеклами блеснули веселые глаза.

Да! Вы тоже великий, но к тому же ещё и живой. И вы едете с нами. Вы поможете Раечке и наверное побудете в Москве до тех пор, пока Елена Павловна родит ребеночка. Это скоро, месяца через четыре. Он уже шевелится.

Татьяна Владимировна, женщина не только красивая, но и крепкая, успела подхватить хрупкую Римму Борисовну. Митька Кантарович подставил стул своей бывшей соученице, а Ника, радуясь, что все получилось как нельзя лучше побежала искать Раечку.

Эйнштейн был бы доволен. Ведь согласно его теории правила хорошего тона вещь относительная и ради чьего-то счастья их, конечно, можно нарушать.

Из дневника Ники Вяльцевой

Ночь с субботы на воскресенье

Ну, граждане, вы, конечно, извините, но оказывается ненадолго в Лондон по делу уехать Никочке, ну никак нельзя! Всего-то четыре дня в школу не ходила и пожалуйста сплошные моральные развалины.

Во – первых ..., нет, это на потом, это надо обдумать и принять решение, к этому" во-первых"надо вернуться в конце...

Лучше сразу во – вторых... Это про Жанку. Заходила днем. Страдает. Нет, надо же Жанка и страдает! В Никиту Бэма влюбилась. Говорит я виновата, говорит, что я наплела ей про капитана Грея и она теперь поняла, что этот мой тезка в мужском обличии, Ника малохольный, этот тюфяк голубоглазый с черными кудрями и есть капитан Грей. А она, значит, Ассоль, но только с компьютером и папа не на дырявом баркасе за селедкой в море выходит, а на джипе за осетриной в "Универсам" ездит. Стала она, Жанка, теперь тихая и томная, целоваться в подвал со всеми подряд уже два дня как не бегает. Я, дурочка, и правда сначала решила, что это я её так растревожила своими рассказами о романтической любви, а вечером вдруг взяла журнал "Семь дней" и вижу фото: Жанкин кумир Маша Распутина с мужем и новорожденной дочкой. И интервью, из которого ясно, что великая певица решила временно утихнуть, варить кашку и менять младенцу памперсы. Собственноручно! Вот и ответ. У Жанки уже давно так: Распутина сапоги шахтерам дарила – Жанка весь класс жвачкой облагодетельствовала, Распутина пуделя завела и наша красотка себе долматинца достала. И мне кстати Журочку. Теперь вот у Распутиной добропорядочный муж и вторая дочка, а у Жанночки Ника Бэм на обе роли. Он ведь дикий, социально недоразвитый, хоть и знает три языка в совершенстве, но он не то, что целоваться не умеет, он и за руку-то девушку взять боится. Так что у Жанки с ним забот хватит. Тем более Ежова все время возле братьев Бэм крутится. Уж Муська ей впрямую говорила, чтоб та отлипла, нет, гнида, не сечет, надо что-то. Так что Муське в подмогу теперь Жанночка. Мама Бэм может отдыхать: мальчики при нянях. И чего я ехидничаю? Они хорошие ребята. А Ежова, Мишка уверяет, торгует норкотой. Бэмы ребята богатые, наверное она хочет им товарец предложить. Вот дрянь! Но это уже три.

Теперь четыре, в четвертых, значит. Некая польза от моего отсутствия была: Туров с Лерой на диктанте вместе сидели, она ему все запятые своими дивными ручками расставила. Сама по телефону мне рассказала. Тетради быстро поменяла во время проверки и навела порядок. Лере проверять не надо у неё с русским без проблем. Как впрочем и со всем остальным. На медаль, конечно, пойдет. Ну, а Туров тот на "ту" шел. Сам сознался. Она, говорит, как рядом со мной села, так я, говорит, и поплыл. Ты, говорит, на меня не действуешь, а от неё током бьет. Так что мое предложение поменяться с Лерой местами отклонил с воплями: "Ты что, дура? Я ж тогда вообще учиться не смогу! У меня ж физиология не выдержит."

Спасибо, Мишенька, конечно, за откровенность, но мог бы и воздержаться на тему физиологии... Я ведь все же не Пинкис и не Ишуков. Они твои однополые друзья, а я, хоть и колясочная подруга, но все же подруга существо другого пола...Хотя черт с ним, с Мишкой, если ему так легче пусть. Я ж правда не дура, чтоб на это обижаться. У мужчин, действительно, все иначе устроено и чувствуют они по-другому, я читала.

Короче: сидит теперь Мишка в осаде и ждет штурма: думает Лера сама какие-то шаги навстречу сделает. А она вроде особо и не собирается. Вроде даже меньше внимания на него стала обращать. Может разонравился? А может наоборот испугалась? Или может на Зяблова глаз положила? Я сегодня днем с Журкой гулять вышла. Он идет. Так в мою сторону и не взглянул А. Муська сказала, он эти дни возле Лушиной на перемене крутился. Хотя вряд ли такой придурок ей понравиться может...

Ну, ладно, хватит, Вяльцева, сплетничать. Давай про себя. Вернись к своему "во-первых"...Сознайся бумаге, она стерпит.

По пунктам. Я прилетела рано утром в субботу. Вечером

спросила у Мишки не интересовался ли кто, почему меня нет.

Мишка сказал:"Нет, никто, только Гришка, когда ему чуть ухо не оторвало и мы все сбежались, спросил: "А где олененок Ника?"А потом глаза закатил и взвыл от боли"

Тут я взвыла, от ужаса: "Какое ухо Гришке оторвали? Кто? Ты что несешь?"

А Туров, бревно, как ни в чем ни бывало: "Так это во вторник было, ты и не улетела тогда еще. Гришке кто-то леса подпилил и он слетел. Но удачно, только ухо чуть не оторвал. Теперь в больнице лежит. Он когда падал Пинкис мимо шел, на урок опаздывал, подстраховал немного. Но Ромка маленький, а Гришка длинный, не очень получилось. Хотя если бы не Ромка, Гришка бы больше покалечился. У нас география была. Мы все вместе с Зоей вылетели. Сергевна наша его перевязала и сама с ним в больницу отправилась. На его "Жигулях". Я вел. Она теперь к нему туда каждый день бегает – Петухов сказа. Он в соседней палате во второй хирургии с аппендицитом лежит. Лейкиной звонил, рассказывал. А уж Лейка всем растрепала. Ну, а чего? Зое нашей всего – то лет двадцать, а Гришке восемнадцать. У него вроде девушки нет... и она тоже одна. Но вот интересно, какая зараза козлы подпилила?"

Пока Туров мне все это докладывал, я тихо умирала.

Я, конечно, сразу поняла, кто подпилил козлы. Нет, я точно убью Зяблова. Я его теперь ненавижу и страха перед ним у меня никакого нет. А насчет девушки Зои, дорогой друг Мишенька, это мы ещё посмотрим. Я, пожалуй, завтра Петухова в больнице навещу. Авось с Лейкиной не встречусь...

.

Нашествие.

Его обрили под ноль. Рваную рану позади левого уха зашили, но домой не отпустили, хотя и просился.

Голова не палец, воспалится – не ампутируешь,, – пояснил дежурный доктор, и, добавив, – до понедельника на коечку, – выписал уколы.

Аргумент был убедительный. Гриша безропотно залег на указанное место.

Тут и начался парад родных и знакомых. Сначала прибежали перепуганные родители и бабушка. Посидели, поохали, ушли. Потом ежедневно стали прорезаться старые друзья один за другим. Каждый привозил что-нибудь пожевать и в подробностях излагал детали своей жизни. Впечатления Гриша накапливал, а гостинцы раздавал сестрам и другим больным-ходили-то не ко всем. Его благодарили, ему улыбались. Это было приятно.

Ухо, правда, побаливало, но замаячила поездка в африканскую экспедицию и настроение стало совсем хорошее.

"Ну, вот, а я ещё жаловался этой славной девочке, да в общем-то уже девушке, Нике на одиночество. Тут поспать некогда, просто нашествие", – как – то, проводив очередного посетителя, подумал Гриша.

И тут ему вдруг пришло в голову, что, пожалуй, Ника единственный человек, которого бы он действительно хотел повидать. Что не смотря на свой юный возраст, она умна, с ней легко, она искренне сочувствует, старается понять человека. Да и что греха таить – красивая она и это тоже не последний аргумент для новой встречи с девушкой.

Гриша не любил светлоглазых блондинок, ему нравились южные женщины, черноволосые и черноглазые. И чтоб высокие. С маленькими он, почти двухметровый, чувствовал себя неудобно.

Отчасти и поэтому его тяготили визиты белокурой Дюймовочки, молоденькой учительницы географии Зои. Она, спасибо, конечно, оказала первую помощь после падения и приволокла его в больницу. Но это не повод для продолжения отношений. А девушка распрыгалась с энтузиазмом достойным воспитательницы детского сада. Вчера зачем-то домашних пирожков напекла. Да ещё бабушка включилась – матери нашептала, что Зоенька чудный человек и талантливый педагог.. Не пьет, не курит, в связях порочащих замечена школьной общественностью не была и, мол, как бы было хорошо, если бы Гришенька с ней подружился. А у Гришеньки в обществе этой географической богини скулы от тоски сводит.

Именно эти соображения занимали разбитую бритую голову студента истфака, будущего археолога, в тот момент, когда в конце больничного коридора он увидел очередную посетительницу, направлявшуюся к нему.

Нет, бежать и прятаться было не по – мужски. Он и не собирался бежать. Просто вдруг в сердце зародилась мечта, что медсестра сейчас выйдет из процедурной и позовет: "Григорий Расторгуев, на инъекцию!" Но медсестра не вышла и пришлось подниматься с кожаного дивана и идти встречать посетительницу.

Здравствуй, миленький, – она чмокнула его в щеку. – Что совсем пропал?

Болел летом. Грипп был с осложнением. Академку взял, собрался до отъезда в экспедицию немножко в рисовании поупражняться, пристроился в бабушкину школа, да с лесов слетел. А ты как?

Нормально, дорогой.

Гриша с радостью почувствовал, что визит бывшей любимой женщины его ничуть не тревожит. Подумаешь, одна из десятков знакомых. Главное, чтоб побыстрее ушла, чтоб помойку со дна души не вытащила.

"Господи, – подумал он, – хоть бы ещё кто заявился!"

И молитва была услышана. Все в том же конце коридора замаячила новая фигура и эта фигура тоже пришла ради него, ради Гриши.

Это ко мне, – сказал он первой посетительнице, указывая на вновь пришедшую, – знакомьтесь Зоя – Инна.

Девушки переглянулись, как показалось Грише, друг другу понравились и защебетали, рассказывая наперебой, что "Гришенька у нас такой неуклюжий, такой невезучий".

Ни после падения, ни потом, в больнице, Гриша, хотя и получил травму головы, тошноты не чувствовал. Сейчас его замутило. Эти две абсолютно чужие и ненужные ему женщины, одна бывшая любовница, другая явно имевшая на него виды, вызвали раздражение и желание сказать какую-нибудь гадость. Или сделать ещё что-нибудь такое, что заставит их уйти.

Он напрягся, но ничего не придумал. И тут вдруг третья фигура возникла на горизонте. Высокая и худенькая, темноволосая и черноглазая, она скользнула мимо них к двери палаты и помахала на ходу пальчиками.

Вяльцева, ты здесь зачем? – Звонко резанула воздух учительница Зоя Сергеевна.

Я дядю навещаю, лекарства принесла, – ответила та заранее заготовленной ложью. Вариант с Петуховым не годился – Ника увидела в палате Лейкину. Дядю она сочинила внизу, про запас, на всякий случай, услышав, как сизоносый пожилой санитар сообщал регистраторше:" Пирогова перевели из второй хирургии в терапию".

Как дядина фамилия? – спросила проходившая мимо сестра.

Пирогов! – Бодро отчеканила новоиспеченная племянница.

Гриша скривился, подавляя улыбку. Он знал Пирогова, ему было за девяносто и он годился Нике в прапрадедушки.

Его перевели в терапию. Ведь я же посылала санитара предупредить. Неужели он опять не дошел, пьянь такая? – Возмутилась сестра, в общем-то ни к кому не обращаясь.

Я никого не спрашивала, – затараторила девочка, чувствуя, что своей ложью подвела человека, – мне как сказали дома, так я и пошла, – она покраснела.

Ой, да ты не волнуйся, – сестра успокоилась, – найдешь старичка, это этажом ниже, – и двинулась дальше по коридору, толкая впереди столик с лекарствами.

Во время этого диалога, который стоил Нике мешок нервов, новые знакомые Инна и Зоя сидели молча, только бросили пару взглядов на Гришу, не замечавшего никого кроме" племянницы Пирогова", переглянулись, согласно кивнули друг другу и, сказав Грише, одна "Пока", другая"Поправляйся", вместе, обнявшись, как давние подруги, вышли на лестницу через ближайшую дверь.

Когда они скрылись, Ника облегченно выдохнула, села на освободившийся стул и с ужасом посмотрела на Гришу.

Где твои волосы?

Не уши, отрастут, – засмеялся он.

А уши как?

В отличии от волос на месте. Заживает.

Это Зяблов?

Черт его знает. Спасибо Ромка в тот день проспал и мимо шел, а то бы пришлось докторам собирать меня по косточкам, осваивать новый конструктор"Гриша – Лего". Да, если б не Пинкис, я бы точно поломался.

Да что ж тебе так не везет! – Ника покачала головой, – То одно, то другое.

Мне в третьем везет. Я рад, что ты пришла, – он ласково посмотрел на посетительницу.

Сначала Ника хотела все же соврать насчет одноклассника Петухова или дяди Пирогова, но передумала и просто вытащила из кармана брелок с пожарной колонной.

На, возьми, на тебя похожа: длинная и с гладким куполом.

Спасибо, – он как-то совсем по-детски зажал в кулаке сувенир. – Будет мой лысый талисман. Расскажи, как съездила.

Ника стала рассказывать. Гриша смотрел на неё и слушал, иногда что-то уточняя. Отвлекся он только раз, когда все та же сестра показала ему на часы, намекая, что время посещений истекло. Гриша умоляюще сложил пальцы лодочкой, сестра махнула рукой и ушла в палату выгонять Лейкину. Но там её угостили виноградом и она задержалось.