Текст книги "Посмертник. Путеводная звезда (СИ)"

Автор книги: Ирина Черкашина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Посмертница выругалась – Порошин и не предполагал, что она умеет ругаться, но, видно, она уже дошла до крайней степени усталости.

Порошин с тоской поглядел на застывший на столе новейший маголокатор, на раскиданные по полу амулеты из потемневшего серебра, на плавающие в воздухе полупрозрачные клочья алхимического тумана, на Машу, так и сидевшую на коленях возле него – и во внезапном порыве нежности обнял посмертницу. И она не отстранилась – только замерла на миг, будто каменная, а потом вздохнула да и обняла его в ответ. И теперь она была вовсе не каменная, а хрупкая и тёплая, пахнущая немного потом, пылью и чем-то пряным от своих свечек. Порошин подумал, что, наверно, так пахнут очень уставшие цветы.

Так они и сидели один бесконечный миг.

–Господи, я больше уже не могу...

–Ничего... Ещё немного – отобьёмся, и можно будет передохнуть. На небо посмотреть. Полярную звезду поискать – помнишь, ты рассказывала?..

Он совсем успел забыть про этот короткий разговор на кладбище, бывший пол-жизни назад, а теперь внезапно вспомнил.

–Верно... Если нас раскидает – ищи её по вечерам на севере. Я тоже буду, если не убьют. Будем вспоминать друг о друге.

–Не убьют, – убеждённо сказал Порошин. – Пока мы смотрим на Полярную звезду – не убьют.

Она тихо засмеялась – и он почувствовал, как напряжение отпускает её.

–Ну что... пора бежать, Ваня!

Они разняли руки – и ещё мгновение Порошин пристально всматривался в Машино лицо, старался запомнить каждую чёрточку, каждую родинку. Как будто заранее знал, что так надо сделать...

Ту холодную и дождливую майскую ночь Порошин провёл без сна, в глубокой балке, где укрылись от ураганного огня остатки стрелковых и кавалерийских частей. Прошло трое суток с тех пор, как он потерял штаб дивизии. Немцы ударили внезапно, и части, не готовые к обороне, растерявшиеся, стали в беспорядке отступать. Совсем как в сорок первом... Маги нужны были везде и сразу, и Порошин с Машей как-то сразу оказались на разных участках обороны, а потом отступали с разными отрядами, и так и потерялись. Порошин мог только неистово надеяться, что посмертница жива – но к исходу третьей ночи у него не осталось на это ни времени, ни сил. Противник запер отступавших на крошечном пятачке между своими позициями и рекой. К этому времени в котле уже смешалось всё: части, тылы, танки, люди, лошади, обозы... Немцы утюжили пятачок артиллерийским огнём и авианалётами, непрерывно обстреливали передовые позиции, и в таких условиях идти на прорыв было равносильно самоубийству. Не идти, впрочем, тоже.

Порошин окончательно вымотался от бесконечных обстрелов, работы, напряжения, а больше всего – от запаха крови и смерти, который сводил с ума. Он готов был упасть и умереть – только потому, что не осталось сил двигаться.

В ту ночь он ассистировал врачу в импровизированном полевом госпитале, развёрнутом в балке. Так получилось, что Порошин оказался здесь единственным магом. Раненых было очень много – а мёртвых ещё больше. Врач, пожилой мужчина с иссечённым шрамами лицом, молоденькая, смертельно уставшая медсестра и отупевший от работы маг – вот и весь госпиталь. Они делали, что могли, стараясь не думать о том, что принесёт завтрашний день.

– Товарищ маг-лейтенант! – Из дождливой тьмы под навес шагнул боец с перевязанной головой, на вид – совсем мальчишка. – Вас вызывает товарищ подполковник! Немедленно!

Порошин не торопясь завершил заклятие, ставя точку одновременно с последним взмахом хирургической иглы. Перевёл дух. Пригодилась ему жёсткая школа боёв сорок первого, когда одной рукой раненого держишь, другой наступающих фрицев из автомата обстреливаешь, а третьей магоборону ставишь – а ещё сжившийся с ним за это время 'гость'. После того, как жизнь и смерть чародея Микифора прошли перед Порошиным, дух напоминал о себе только вспышками боли во лбу да многократно возросшей чувствительностью к магии. Совсем как тогда, в разведке – только ещё больше и полнее. Порошин теперь не только чуял магию – ему казалось, что она течёт сквозь тело огненным потоком, выжигая его изнутри, и казалось – ещё немного, и он сам обернётся магическим конструктом, сложным заклятием, как несчастный Микифор. Порошин слышал про такое состояние – маги называли его запалом. Ничем хорошим запал кончится, естественно, не мог – но Порошина это сейчас не волновало. Его сейчас не волновало вообще ничего, кроме очередного стонущего человека на окровавленном столе.

– Идите, – буркнул врач, обрезая нить. – Какое-то время справимся без вас. Потом возвращайтесь, тяжёлых много ещё.

Пехотный подполковник Нестеренко сидел под таким же навесом, под каким располагался в другом конце балки госпиталь. Керосиновая лампа тускло освещала карты, разложенные на наспех сколоченном столе и придавленные от ветра камушками. Костров не разводили, опасаясь обстрела.

Нестеренко оказался самым старшим по званию среди тех, кто нашёл укрытие в балке. Он сразу принял командование, навёл во временном лагере порядок, распределил работу и отдых, и уже одним этим внушил измотанным, испуганным людям надежду на завтрашний день.

– Товарищ подполковник...

– Отставить, Иван Григорьич, – Нестеренко махнул рукой. Выглядел он очень уставшим, но держался по-прежнему прямо. И имя-отчество мага не забыл, хотя встретился с ним всего раз, накануне вечером. – Гляньте-ка сюда.

На истрёпанной карте-трёхвёрстке был подробно изображён берег Северского Донца и прилегающая местность, карандашом отчёркнуты огневые точки и позиции.

– Мы здесь. – Подполковник указал кончиком карандаша на одну из балок, тянувшихся почти перпендикулярно к берегу реки. – Здесь и здесь – в соседних балках – тоже сейчас наши. Мы с ними держим связь. Рано утром идём на прорыв вместе, другого выхода у нас нет. Магов всего двое: вы и ещё один, раненый, в соседнем овраге. Прорыв поддержать он нам поможет, но больше ничего не сделает. А к вам у меня... даже не приказ, не могу я такого приказать. Просьба.

Нестеренко тяжело поднялся с врытого в землю чурбака: худой, нескладный, очень уставший человек – и подошёл к противоположному краю навеса. Там на земле, прикрытый плащ-палаткой, лежал труп. Судя по сапогам – немец.

– Полчаса назад приволокли, – сообщил подполковник, указывая на тело. – Унтер из горных стрелков. Не бог весть что, но позицию своей части и приказ, куда выдвигаться, он должен знать. Для нас это крайне важно. Иван Григорьич...

– Нужен посмертный допрос? – спросил Порошин, хотя это было очевидно.

– Нужен, – жёстко подтвердил подполковник. – Вы готовы? Сможете?

Своя сумка с магическим припасом осталась в полку. Порошин, пока отступали, пытался разузнать, где сейчас его полк, но не сумел. Одни только слухи: вроде были в Протопоповке, а вроде под Петровским. Порошину, однако, посчастливилось разжиться почти новой сумкой убитого мага из какой-то кавалерийской дивизии, и всё необходимое для магической работы у него было: и методичка, и алхимия, и свечки с накопителями.

Всё, кроме большого желания. 'Никогда, никогда больше не буду связываться с мертвецами...'

Но Порошин не отказал бы подполковнику, даже если бы пришлось лезть на тот свет ещё раз, хотя при одной мысли о посмертных пространствах его всё ещё бросало в дрожь. Но если уж Маша могла там работать – значит, и он сможет. Жаль только погибнуть так, что она об этом не узнает. И госпиталь оставлять жаль...

– Готов работать, – мрачно подтвердил маг. – Только, товарищ подполковник, мне эту работу никак не скрыть. Допрос я проведу, но для фрицевских магов он будет всё равно что сигнальная ракета. Почуют меня.

– Потому и не приказываю, – сказал Нестеренко и с силой потёр ладонями лицо. – Прошу. Понимаю, что риск велик. Но без этих сведений прорыв наш может провалиться. Так как?

– Готов, – повторил Порошин.

'Плохо, что госпиталь бросаю, – подумал он. – Ой, как плохо. У них же ещё столько работы!'

– Ну, тогда с богом, – Нестеренко коротко обнял его. – Не будем тянуть. Дам вам двоих толковых ребят, выберите место подальше от балки и там действуйте. И всё же постарайтесь вернуться – нам ваше прикрытие при прорыве очень понадобится.

Порошин только кивнул. Он настолько устал, что уже не боялся. Ему хотелось одного: чтоб всё поскорее кончилось, и можно было упасть и уснуть. Или умереть. Сгореть в пламенном потоке силы – так, чтоб и следа не осталось.

Место выбрали подходящее: небольшую лощину, заросшую ольхой и орешником, с крохотной полянкой посередине. Рощица была изрядно посечена осколками, но всё же давала небольшое укрытие. На краю сильно замусоренной полянки лежали два уже начавших разлагаться тела – судя по форме, танкисты, а подробней в темноте было не разглядеть. Порошин попросил двух сопровождавших его сержантов – одного из пехоты, одного из стрелков – оттащить убитых в сторону. Труп немецкого унтера, напротив, положили в середине полянки.

Порошин понимал, что Нестеренко дал ему сопровождающих не только для того, чтобы притащить мёртвого фрица на место. Они должны были внимательно смотреть и слушать. Подполковник рассчитывал, что хотя бы один из троих сможет, успеет добраться до балки и передать полученные сведения. И скорее всего, это будет кто-то из сержантов, а не маг.

Порошин вывалил на землю крошечные плошки-коптильни, развернул сумку и начал наощупь вынимать из ячеек пузырьки с препаратами. Дождь перестал, но под утро сгустилась такая тьма – дальше носа ничего не видно.

Перед уходом он ещё раз пролистал методичку, раздел 'Сопряжённые пространства' – и прогнал всю процедуру в воображении. Ему следовало ненадолго вскрыть границу между жизнью и смертью, как это делала посмертница в Старой Могиле, и призвать обратно душу лежащего перед ним ефрейтора, которая не успела уйти далеко. Призвать – и допросить. По-прежнему ощупью, ползая на коленях по раскисшей от мороси земле, он расставил вокруг мертвеца плошки, капнул в каждую нужный препарат. Капли вспыхивали призрачным пламенем, голубоватым и лиловым. Хорошо, что ампулы лежали в сумке на своих местах, и он не мог ошибиться в темноте. Последний огонёк он зажёг прямо на груди у мертвеца. Теперь предстояло самое трудное и страшное. 'Никогда, ни за что не буду связываться с мёртвыми...'

Ох... как же ему не хотелось начинать. Порошин вздохнул и зачем-то взглянул вверх, словно школьник, которого вызвали отвечать урок. Над ним нависала белёсая мгла пасмурного предрассветного неба, очень похожая на Серую Дорогу. Но он вспомнил – где-то высоко-высоко, невидимая сейчас с земли, светло и яростно сияет на севере Полярная звезда. Сияет ему... и Маше.

И этого хватило, чтобы отодвинуть последний страх и взяться за работу.

Он поднялся во весь рост и легко подхватил первый попавшийся в пальцы поток. Сейчас ему казалось, что он вообще может черпать магию из самого себя – но он пока остерегался. Сгореть и так сгорит, но прежде надо дело сделать. Порошин повёл поток по прочерченной мысленно линии от одной плошки к другой – пламя вспыхивало в ответ, голубоватые язычки вытягивались, словно под невидимым сквозняком. Прибавил ещё поток, и ещё... Простые действия, накопление и концентрация силы – магическая фигура, которой пользовалась посмертница в Старой Могиле, была куда сложнее, хотя и куда мощнее. Но Порошину сейчас не требовалось глубокого воздействия. Ему требовалась быстрота. И правда – пространство вокруг на глазах словно бы истончалось, подёргивалось мутью.

Поток, ещё поток, фиксация, наложение... Напряжение внутри круга из огоньков опасно нарастало, но маг не позволял себе ни одной лишней мысли, только работа! Вот пошёл последний круг...

Поток, фиксация... И вдруг – резкая боль во лбу, головокружение, как удар, и – потеря половины потоков. Дух, про которого Порошин и думать забыл, внезапно встрепенулся и напомнил о себе. И как напомнил – словно огнём ожёг!

–Ах ты, – прошипел маг сквозь зубы, – а я тебя ещё жалел... Погоди, а? Дай доделать, потом балуй!

Но дух не унимался. Голова кружилась и болела, и в ночной мгле Порошину чудились какие-то неясные фигуры: то ли русских воинов, то ли татар, то ли вовсе немцев. Маг сцепил зубы. Ну нет, врёшь, не поддамся больше!

Едва дыша от боли, он вновь собрал потоки внутри круга. Сейчас, если верить методичке, в нём должен был образоваться один сверхконцентрированный поток, которым и следовало прорвать межпространственную границу. Боль была такая, точно черепную коробку вскрывали консервным ножом, слёзы выступили на глазах, но Порошин терпел и не выпускал уже собранных потоков. И – не может быть! – в неуловимый миг множество их стало одним, тонким, но мощным, точно хлыст.

–Есть!

Последний всплеск боли, как чей-то крик. Ледяной ветер в лицо. И – тишина. Боль схлынула, точно её и не было.

Порошин зажмурился, выдохнул, а когда открыл глаза, увидел – перед ним словно бы раскинулось мерцающее туманное полотнище, уходящее поверх полянки в глубокую, непроглядную темень над берегом Северского Донца. Серая Дорога, к которой он вышел снова, только уже сам. Живой.

И там, в ледяном тумане, слабо мерцали серебристые огоньки – души, уходящие в неведомые дали, уходящие для того, чтобы много позже вернуться обновлёнными, изменёнными, полными силы. Малые частицы в вечном круговороте жизни.

Так вот как это всё выглядит со стороны, оказывается...

Призрачный ветер, дувший в открытую щель между пространствами, вымораживал изнутри, однако Порошин терпеливо держал проход, разведя в стороны ладони. Сейчас, как ему помнилось, призванная душа должна сама явиться из посмертия обратно в мир.

И действительно, один из бледных огоньков дрогнул и приблизился. Тонкое тело, сложная информационно-эфирная субстанция, но маги-практики по сей день предпочитали безусловно правильным научным терминам старорежимную 'душу'... И сейчас Порошин глядел, как приближается к нему эта самая душа – смутная, едва оконтуренная, мерцающая фигура. Когда она вырвалась из прохода и стремительно втянулась в мёртвое тело, магу почудился крик боли и леденящий удар.

Сейчас предстояло самое сложное: удерживая проход, допросить мертвеца и проследить, чтобы душа вновь вернулась на Серую Дорогу. Иначе – быть ефрейтору мертвяком, а Порошину – магом, этим самым мертвяком сожранным. И следовало поторопиться, открытый проход высасывал последние силы – то, что магия ещё недожгла. На лбу выступил холодный пот, руки заледенели, голова кружилась, однако нужно было любой ценой довести дело до конца.

Он чувствовал сопротивление – даже мёртвый, фриц не хотел отвечать, однако маг держал его крепко. И мертвец, лежавший в круге мерцающих магических огней, неохотно открыл рот. Вначале из горла вырвалось сипение, потом маг услыхал хриплый, невнятный ответ:

– Ефрейтор... Артур Бергауэр... Первая горная дивизия... Горный разведывательный... батальон...

–Слышите? – крикнул он сержантам. Словно бы издалека донёсся невнятный ответ. Слышат, всё в порядке...

Порошин снова судорожно вздохнул и поморгал – в глазах, слезившихся от неощутимого ветра с Серой Дороги, замерцали странные огоньки. Ох, как бы в обморок не хлопнуться... нельзя, сейчас никак нельзя! Он поморгал ещё раз, сгоняя слёзы и надеясь, что злое мерцание исчезнет, и вдруг понял, что оно ему не чудится. На Серой Дороге творилось что-то невообразимое. Бледные огоньки душ, одинокие, потерянно бредущие в ледяном тумане посмертия, возвращались.

И было их много, очень много.

Такого ужаса Порошин не испытывал никогда в жизни, даже под самой первой бомбёжкой. Даже зимней ночью в городке Всеславле, глядя на восставших из могилы однополчан.

Когда схлынул этот ослепительный страх, он расслышал далёкий голос, кричащий где-то в голове, на пределе внутренней слышимости. Какой-то маг пробился к нему через мыслеречь:

'Закрывай! Немедленно закрывай окно! Они же сейчас прорвутся! Закрывай, чучело глухое!'

Наверно, это второй маг – тот самый, раненый, о котором упоминал Нестеренко. Как он понял? Как почуял? Или знал про самоубийственный допрос?

'Сейчас!' – ответил он этому паническому воплю, и ощутил ответный короткий выдох. Его услышали.

'Быстрей. Сдвигай края, только плавно! За немца не бойся – когда напряжение возрастёт, его просто утянет обратно. Давай, ну!'

Непослушными пальцами Порошин попытался скрутить новый сверхсильный поток, сдвинуть края разрыва, захлопывая окно – и с ужасом понял, что не может. Проход не закрывался. Он ещё мог держать его, не давая распахнуться окончательно и выпустить наружу сотни мертвецов – но не мог и закрыть. Ни плавно, ни как-то ещё.

Кто-то неизмеримо сильнее их обоих скрыто вмешался в его неумелый обряд и теперь давил, давил, одолевая сопротивление Порошина и заставляя его по сантиметру разводить руки всё шире.

'Закрывай же, дурень! Ну!'

'Я... не могу...'

В немом ужасе Порошин глядел, как несутся на него из серой мглы бледные звёзды возвращаемых на землю душ. Глядел – и ничего не мог поделать. Вот сейчас прорвутся они – а трупов вокруг столько, что полка с огнемётами не хватит, чтобы пожечь всех восставших. И все, все, кто был живой в этом котле – все будут растерзаны ещё до рассвета...

А мёртвый ефрейтор, лежавший перед ним, продолжал бубнить номера приказов и координаты, а сержанты, остававшиеся где-то за кругом магических огоньков, продолжали это всё слушать...

Второй маг несколько мгновений молчал. Порошин из последних сил сдерживал разрыв – но чувствовал, что проигрывает. В лицо хлестал мертвящий ветер, не давая дышать, Серая Дорога давила, толкала, рвалась в живое пространство. Холодный пот заливал глаза.

'Ясно всё, – наконец услышал он, и в голосе незнакомого мага прозвучала смертельная усталость. – Не знаю, как они за твоего покойника зацепились, сразу, что ли, заклятий на него навесили, а поймали нас, как карася на хлеб. За Донцом, похоже, спецы из 'Аненербе' сидят, я с ними сталкивалась уже...'

Господи! Посмертница!

–Маша! – закричал Порошин сквозь ледяной ветер.

'Ваня?! Товарищ маг-лейтенант?'

Какая знакомая усмешка – если б это только помогло, Порошин жизнь бы за неё отдал. Только сейчас неизвестно ещё, кто кому поможет...

'Силён ты, Ваня, сколько шума поднял! Стой, погоди-ка... Так вот оно что'.

–Что? – Порошин не замечал, что разговаривает вслух. Сержанты, должно быть, решили, что он чокнулся.

'Не зря на тебя тот разведчик зуб точил. Не зря у тебя в ауре эти пики проскакивали... всё-таки подцепил тебя немец, и так, что даже я не учуяла. Ох, я бы с вашей разведкой поговорила, какими они методами пользуются, да только поздно уже... А ты окно держи, держи, сейчас придумаем, что делать...'

Что делать, что делать... Порошин слышал звучавший в голове голос Маши так ясно, словно она стояла рядом – и понимал, что ничего они не придумают. Не успеют. Невозможно остановить такой вал силы – всё равно что на танк с голыми руками выйти. Только и остаётся, что погибать. Ему.

–Маша... – он впервые называл её так вслух, но она тотчас откликнулась. – Зови своих, пусть дают сигнал – идти на прорыв сейчас же. И ты уходи. Я ещё какое-то время тут... удержу, но потом... Тебя выносить надо, ты ранена, мне сказали...

'Не дури, товарищ маг-лейтенант Порошин, – кажется, она улыбалась. – Я не ранена, я убита. Мне жить осталось полсуток в лучшем случае – счастье, что я сама себе болевой шок сняла, умею. А то бы уже... не было'.

Как Порошин устоял на ногах – непонятно.

–Ты что говоришь... ты что... ты уверена, да?

Немой смешок. Уверена... Такая, как посмертница, не врёт – и самой себе в первую очередь.

–Значит, мы остаёмся оба, – сказал он.

'Значит, ты идёшь прикрывать прорыв. Понял, товарищ маг-лейтенант? Я тебя по званию старше – так что это приказ. Окно только мне передай, я тут поработаю, как умею. Мне уже всё равно, на два часа больше жить или на два часа меньше...'

Порошин фронтовой дисциплины не нарушал – но это был приказ, которого он не мог послушаться. И не послушаться тоже не мог, потому что окруженцам идти на прорыв без мага – верная погибель. А с магом хоть часть их доберётся до реки...

–Послушай... Я тоже, считай, мертвец. Помнишь гостя моего? Душу, вплетённую в заклятие? Он меня сжигает.

'Ну, тогда нам обоим погибать, – весело откликнулась посмертница. Если она сейчас и испытывала боль, Порошин этого не ощущал. – А уж где погибать – поверь, не имеет сейчас большого значения. Значит... там и встретимся, Ваня. Если получится'.

–Я тебя там найду, – серьёзно пообещал он. Почему-то прорывающиеся мертвецы и немецкие маги-наводчики, сейчас передающие своим артиллеристам его координаты, на минуту перестали его занимать. – Я тебя найду, Маша. Я... думал о тебе. На Полярную звезду смотрел вечером.

'Я тоже', – и лёгкое, тёплое прикосновение силы – не объятие, долетевшее издалека, а словно ладонь, погладившая по щеке. Порошин зажмурился.

'Давай окно, я буду держать отсюда. Я смогу'.

Он на миг ослабил хватку, передавая ей края разрыва – и разрыв немедленно пошёл вширь, Порошин едва успел его снова подхватить. Какая же она была сейчас слабая! И впрямь едва живая... Ничего-то она здесь не удержит, пяти минут против прущей с Серой Дороги силы не выстоит. Придавят её 'спецы из Аненербе', как котёнка.

'Погоди пол-минуты, потоков соберу, – виновато сказала она. – Больно уж навалились они...'

–Это ты погоди, – остановил её Порошин и крикнул:

–Товарищи сержанты! Слышите меня? Бегом обратно в балку со всеми данными! На прорыв идти немедленно! Я догоню...

Ответ он опять же не разобрал из-за звона мёртвого ветра, но главное, что ответ был, его услышали, а дальше – не его забота. Его забота сейчас – другая...

Он вдохнул поглубже, поустойчивее расставил ноги и крепко зажмурился. Очень хотелось напоследок снова взглянуть вверх, хоть и не видно в небе никаких звёзд, но и неба сейчас за Серой Дорогой не видать тоже. Порошин ещё раз вздохнул – и потащил магию из себя самого.

И зацепил, естественно, духа.

Голову дёрнуло болью, но Порошин тащил и тащил. Он вытаскивал своего 'гостя', придавленного соседством с живой душой, утратившего за столетия большую часть человеческого, гостя, которого он жалел и которого начал понимать – вытаскивал его ближе. Чего духу нужно было там, у Старой Могилы? Порошин теперь знал. Дух, набрав силы, очнулся и откликнулся на воздействие немецких посмертников. Что нужно было им, для чего они потревожили деревенское кладбище? Теперь Порошин не думал, что только для того, чтобы оставить подарочек наступающей Красной Армии. Но это было уже неважно...

Дух же откликнулся, увидел немцев и понял, что это – враг. Но, привязанный к месту, полубезумный, утерявший способность к материализации, он не мог сражаться – и потому искал контакта с живыми. И нашёл...

Давай, ещё... Ну же, ну, ближе! Теперь сила исходила из Порошина огненным ручьём, и даже немецкие маги, не дававшие разрыву захлопнуться, дрогнули – разрыв медленно, рывками начал сокращаться. Но этого было слишком мало...

Наконец Порошин почувствовал – шестым, магическим чутьё, которое обычно подсказывало ему, где какой искать поток – что дух совсем близко. Да, вот он – чувствуется, словно огненная капля, постоянно меняющая форму и выбрасывающая из себя золотые паутинки, капля, от которой исходит ужасающий жар. Порошин закусил губу и мысленно обнял своего гостя. Слился с ним.

Это было всё равно что горящую головню обнять.

И только после этого Порошин разлепил веки и взглянул на мир глазами духа.

...Ночь течёт над степью – утекает на запад, сливается там в чернильное тихое море, уносит с собой ночных духов, смутные тени воспоминаний, тоску и тревогу, надежду и веру. Уносит то, чему не нашлось места на Серой Дороге.

А там мечутся подхваченные чужой волей души, ярятся, рвутся, точно псы на цепи. Душам больно, им назначено плыть в туман, всё дальше и дальше от мира живых – а их тянут обратно. Души безумеют, сталкиваются, крутятся от нестерпимого страдания – но кто-то тащит их к дыре между миром живых и миром мёртвых. Микифор – то, что от него осталось – чувствует лишь горькое жаление и жалость. Не плыть ему в тумане забвения, не успокоить тревоги, гореть в огне, покуда держит его огненная сеть.

А вражьи чародеи – вон где, за длинной балкой, за рощицей, где стоит их войско, спрятались, затаились. Сколько же их – с десяток, не меньше! Плетут и плетут свои заклятия – длинные, сложные, тёмные, точно верёвки, на которых пленников тащат на рынки Каффы через всю Великую Степь.

Порошин глядит глазами Микифора и видит пасущихся в степи коней, дальние огни вражьего войска, татарские пики, воткнутые в землю, гомон и конское ржание – совсем не скрываются, чего им скрываться да тишиться! Им с утра на битву идти. Это их чародеи тайком плетут свою тёмную сеть, точно пауки-тенётники, думают, что никто не почует их, не найдёт...

Один только и выступил против них – тусклое сияние между мятущимися от боли душами на Серой Дороге и тянущими их чёрными вервиями. Едва различимое во тьме. Вот-вот угаснет...

Посмертница, понял Порошин. И молча воззвал к духу: видишь ли врага? Видишь, кому помочь надобно? Иди, Микифор, сражайся – вот они, враги, снова здесь! Иди – за землю свою, за Матрёшу да Аксюшку, за пожжённый Калинец, за побратима, убитого в сечи... За ту, которая сейчас держится из последних сил между живыми и мёртвыми.

Помоги, брат, больше некому!

Дух вздрогнул – и на миг Порошин словно увидел его: не огненной каплей, а человеком, молодым ещё, с короткой русой бородой, с глазами светлыми, как талая вода, с застенчивой улыбкой. А потом дух разорвал контакт, и Порошин со стоном повалился наземь.

Не было больше огненного, сжигающего потока, текущего сквозь тело, не было ломоты во лбу, не было обострившегося до предела чутья и ощущения чужого присутствия. Остался только слабый, быстро истаявший след.

Благодарность.

Потом Порошин много думал о том, не почудилось ли ему то, что было дальше – потому что всё произошло очень быстро. Может быть, и почудилось... Только он видел – всего мгновение! – как пылающая яростным золотом капля слилась с угасающим сиянием Машиной души, и полыхнувший огонь в один миг закрыл разрыв между пространствами, оборвал тёмные сети заклятий, ударил тонким копьём куда-то далеко, за немецкие позиции, откуда тянулись эти самые заклятия.

Ну, а дальше... а дальше проснулась немецкая артиллерия и первым же залпом накрыла рощицу, где Порошин проводил свой допрос. Хорошие у немцев наводчики...

Мага опрокинуло, оглушило, а в себя он пришёл лишь спустя час, в кузове полуторки, идущей в массе прорывающихся войск. Один из сержантов вытащил его и доволок до балки. Немцы поливали колонну, рвущуюся к Северскому Донцу, шквальным огнём, люди шли, не имея никакого прикрытия, и очнувшийся Порошин, насколько хватало сил, ставил защиту для них и обманки для вражеских магов. Он пытался дозваться Машу, но она не ответила. Ни она, ни Микифор.

Сержант стрелкового полка, вытащивший Порошина с полянки, погиб во время прорыва – убитыми потеряли тогда очень много, из десятка человек до берега Донца добирались хорошо если трое. Нестеренко погиб тоже.

Порошин потом, трясясь от озноба в госпитале душными летними ночами, часто вспоминал их всех и думал о том, как несправедлива бывает война. А потом вставал, подходил к окну, и искал на северном склоне неба белую большую звезду.

'Я найду тебя там. Я вернусь. Обещаю'.