Текст книги "Посмертник. Путеводная звезда (СИ)"

Автор книги: Ирина Черкашина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

'Да что такое, и они с ума посходили? – раздражённо подумал Порошин. – Меня-то чего бояться?'

Однако исподволь травяной дурманный запах вновь начал наплывать и туманить сознание – а вместе с ним набегало что-то ещё, тонкое, едва ощутимое, словно комариный писк на грани слуха или прикосновение паутины. Порошина замутило. Он остановился, уронил голову на руки, закусил губу, сдерживая стон. Нельзя, нельзя сейчас!..

Но грохот копыт в ушах уже заглушил дальнюю канонаду. Дух очнулся от векового сна и снова переживал самый острый момент своей жизни. А может быть, и смерти... И Порошин уже не мог ему сопротивляться.

Вот они! Здесь! Передовые конники прошли над насторожённой нитью заклятия, и даже не заметили. Рано, рано – чародеи ещё далече, бунчук бека ещё колышется где-то за спинами передних отрядов. Но нить почует их, почует сразу – не зря Микифор плёл её день за днём, своей кровью питал, ненавистью своей скручивал. Ещё немного, ещё...

Передовые уже спешивались возле ручья, разбивать лагерь – поить коней. Татары на долгий отдых в пути не становились, но коней берегли, кони для них всё. Лук можно потерять, саблю, пику, а коня – нельзя. Микифор залёг в низком кустарнике, забыв дышать – по кургану уже шастали дозорные. Надо дождаться, додержаться, а потом, как сетью огненной их накроет – можно и в полный рост становиться, там уж всё равно...

Печёт сверху солнце, парит земля, но ни пчёл, ни птиц уже не слыхать – заглушили их конский топот, и ржание, и резкий чужой гомон, и смех, и звон сбруи и оружия... И не чувствуется больше ни травяного дурмана, и медвяного аромата от мелких цветов, растущих возле Микифорова укрытия – всё забил запах лошадиного пота, плохо выделанной кожи и немытых тел.

Слишком уж забил...

–Ай-йя! – над самым ухом взвизг.

Микифор успевает перекатиться и выдернуть из ножен нож, прежде чем в то место, где он только что лежал, ударяет булатный длинный кинжал. Татарин стоит над ним – маленький, жилистый, оскалившийся, войлочный доспех по жаре развязан, шапка, овчиной наружу, сбилась на затылок.

Дозорный вскакивает, пригибается – крымцы набегают с разных сторон, вопят, над ухом свистит стрела, повезло, в следующий раз не промахнутся...

И в этот миг сигнальная нить чародейной сети дёргается и пронзает Микифора огненной болью от затылка до пят.

...и пронзает Порошина огненной болью от затылка до пят. И остаётся гореть во лбу жгущимся пятном...

Он очнулся и едва сдержался, чтоб не вскрикнуть. Полуденное солнце, степь, канонада – кажется, она стала ближе – запах травы и железа. Слава богу, это всё ему привиделось, и татары с их ножами, и конское ржание, и трепет огненной нити в пальцах.

Маг осторожно выдохнул – а в следующий миг ему в затылок упёрся ствол пистолета. Холодный, несмотря на душную жарищу.

–Дёрнешься – мозги выбью, – полушёпотом сказал Михалыч. Сказал спокойно, неторопливым своим окающим говором.

–Ты... чего? – опешил Порошин. Они так и лежали в траве, в полосе между немецким рубежом и выставленными постами. Солнце пекло немилосердно – и, кажется, где-то по южному горизонту, в ответ канонаде, перекатывался гром.

Вместо ответа Михалыч только сильней ткнул дулом своего ТТ Порошина в затылок.

–Веди. Остановишься – пристрелю.

Алёхин, следовавший замыкающим, не проронил ни звука.

Маг переждал несколько мгновений, чтобы успокоиться. Ну, что с ним что-то не так – это и слепой увидит. Но пистолетом грозить?! За что? Это что за новости такие?

Однако сейчас было не то время и не то место, чтобы спорить. Порошин ещё раз проверил своим обострившимся чутьём проход между минами, нашёл и пополз вперёд. Оба разведчика не отставали.

В голове по-прежнему слегка плыло. Звон оружия, крики, огненное заклятие – всё это отодвинулось на край сознания, но не исчезло. То, что было для духа частью его жизни – или одной из его жизней – то, что, возможно, держало его на краю посмертия несколько веков, то, что всё ещё оставалось для него настоящим , не могло просто так исчезнуть.

Только вместе с ним.

'И кой чёрт дёрнул этого фрицевского посмертника попасться на пути именно у нашего полка? – с тоской думал Порошин, осторожно продвигаясь среди высокой травы. Справа и слева в ней были часто наставлены противопехотные мины. – Мне от мертвецов одни неприятности. До того дошёл, что свои вот-вот пристрелят! Попался бы этот хрен кому-нибудь другому, кому что с живыми, что с покойниками работать – всё равно... Вот хоть посмертнице, а не мне...'

Тут он немедленно устыдился своих мыслей. Не потому, что невольно пожелал дивизионной посмертнице – нет, Марии, Маше! – проблем на её умную голову, а потому что она как раз от них и не побежала бы. Она бы просто взяла и справилась, не сетовала бы на судьбу, не делала бы вид, будто ничего не происходит, перешагнула бы через свой страх – и сделала дело. Костьми бы легла, если надо, но сделала. Порошин такие характеры знал...

А ведь на вид – девчонка девчонкой, года, может, на два его самого постарше.

Он так разозлился на себя, что на какое-то время даже забыл о страхе. Ну дух, ну мертвецы, но надо ж отсюда выходить и группу выводить! Главное, не давать духу власти над собой...

И тут его пронзило страшной догадкой – в тот самый момент, когда они, стараясь двигаться вместе с раскатами грома и шумом поднявшегося ветра, проходили мимо немецких постов.

Дух определённо переживал сейчас момент, предшествующий гибели одной из его составляющих... а если он так ярко её переживёт, что и Порошина убьёт ненароком? Духу-то всё равно, он давно мёртвый, а Порошин нет! Очень обидно было бы погибнуть не от вражеского заклятия, не от пули, не от осколка, а по собственной дурости – пустив в себя потустороннюю сущность на кладбище.

Да, но чего-то же эта сущность от него хотела?..

Одно ясно – нужно было изо всех сил держаться и не поддаваться больше на приступы головокружения, потому что следующий вполне может стать последним. Держаться, а потом просить помощи у кого-то из дивизионных коллег.

'Больше никогда, ни за что не буду связываться с мертвецами', – поклялся себе маг, утыкаясь носом в очередную травяную кочку. Немецкие посты молчали. Очень тихо у них – прямо-таки подозрительно тихо. Неужто всё-таки удалось незамеченными пройти – и им самим, и другим группам? Повезло...

Когда они перевалили через гребень небольшой лощины, в достаточном отдалении от немцев, где была назначена встреча всей группы, маг только и смог, что дрожащей рукой вытереть с лица пот. Причём пот холодный, противный.

И сейчас же Михалыч вновь взял его на прицел – спокойно, не торопясь.

–Да в чём дело? Товарищ старший лейтенант, что такое?..

Алёхин снова промолчал, а ответил Михалыч, уже безо всякого зубоскальства:

–Немец тебя держит. У меня на такие вещи чуйка, да и видал я пару раз, как маги под чужую волю попадали. Ты сам не чуешь этого, ты сейчас мать родную не узнаешь, коли немец прикажет. А если чуешь и нам не говоришь...

Он выразительно повёл стволом.

Порошин едва не застонал. Видимо, северянин был скрытым, не обученным вовремя магом – оттого и 'чуйка' у него взыгрывала. Только он за немца совсем не то принял...

–Это не немец, – попытался объяснить Порошин, – это совсем другое...

–Значит, чуял и молчал, – заключил Михалыч, а комвзвода поджал губы и протянул руку:

–Сдавай оружие, товарищ маг-лейтенант. Или тебя силой разоружать придётся? И руки тоже давай, а то знаем мы вас, магов...

Руки ему скрутили умело и быстро, куском грязноватой верёвки, нашедшейся у Михалыча. Во взгляде Алёхина не было уже ни участия, ни сочувствия – а словно там заслонка задвинулась, скрыв всё человеческое. И всю дорогу он потом молчал, и остальные разведчики, отчитавшись, тоже шли молча – разве что с тревогой поглядывали в небо, где сегодня не было бомбардировщиков, но зато наплывали чёрные, клубящиеся тучи с молнийными проблесками – ни дать ни взять наступающее вражеское воинство.

И сам Порошин молчал. А что было говорить – оправдываться? Он уже попытался, спасибо. Теперь вся надежда на кого-то из коллег – а хорошо бы, конечно, чтоб посмертница помогла... Она-то знала, где они работали ночью, и что могло случиться на кладбище, она и духа углядеть сможет!

Голова у него время от времени кружилась, и сквозь рокот грома пробивались чьи-то призрачные крики, и дёргало болью пальцы и голову – но Порошин держался. Он постарался припомнить всё, что рассказывали в институте об одержимости – мало рассказывали, если честно, почти ничего. Зато неожиданно вспомнил отрывки из какой-то немецкой переводной книги, изданной ещё в начале 30-х, задолго до войны и некогда попавшейся ему в городской библиотеке – в ней описывалась техника самогипноза. И теперь Порошин в такт шагам твердил сам себе: 'Я спокоен... совершенно спокоен... моя голова ясная... я сосредоточен на внешнем... я совершенно спокоен...' Он повторял это снова и снова, старательно таращился на траву, на небо, в спины шедших впереди солдат, и – странное дело – это помогало. Головокружение не ушло, но и не лишало больше Порошина сознания.

А вот для Алёхина, кажется, прекращение обмороков послужило лишним доказательством вины. По крайней мере, он даже не взглянул на Порошина, когда запирал его в каморке в дальнем конце бывшего сельсовета – просто втолкнул внутрь и запер дверь. Каморка, судя по всему, некогда служила кладовой: по стенам висели покосившиеся полки из неоструганных досок, сейчас пустые и пыльные, и пахло здесь мышами и старой бумагой. Через крошечное грязное окошко под потолком пробивался слабый дневной свет.

Ждать пришлось долго. Интересно, думал Порошин, что разведчики доложили комполка? Что решит Климович – сразу расстреляет или отпишет дознавателям? Он, в общем, имел право отдать приказ и о расстреле, но вина Порошина доказана не была, разведвзвод вернулся в целости, в срок и с нужными данными. Ничего на него не было, кроме 'чуйки' Михалыча.

Однако же, этого оказалось достаточно, потому что мага из-под замка никто выпускать не спешил.

'Я спокоен... я совершенно спокоен... я дышу ровно... я сосредоточен на внешнем...'

Голова сейчас почти не кружилась, а все проявления духа, как было утром, свелись к сверлящей боли где-то за лобной костью. Кожа над этим местом словно бы воспалилась.

Порошин нашёл в углу обломок доски, сел на него и сверлил взглядом высокое окошко, чтоб не терять сосредоточенности. Вот оно потемнело, словно уже наступил глубокий вечер, вот над головой грянуло – и по стеклу побежали тонкие извилистые ручейки, капли застучали по крыше, словно тысячи крошечных барабанщиков, молнии засверкали с электрическим треском.

Интересно, как там в полку? В девятнадцать надо было выступать – наверно, уже всё готово? Какой приказ пришлёт штадив – сейчас всё, что мог полк, это дойти до немецкой линии и встать напротив. Без артиллерии и тяжёлой техники о штурме и речи быть не могло... Как там печать, поставленная ночью на погосте – держится ли? Должна держаться!

'Я спокоен... я совершенно спокоен...'

Дождь то яростно хлестал по окошку, то, словно обессилев, утихал, и тогда до Порошина доносились невнятные голоса и звук мотора, но разобрать ничего определённого он не мог.

Наконец, когда уже совсем стемнело, в замке заворочался ключ. Порошин не встал – ноги неожиданно отказались повиноваться, а боль ввинтилась в лоб с новой силой. Очень хотелось закрыть глаза и провалиться в темноту, но этого маг сейчас как раз не мог себе позволить. Он как заколдованный пялился в мокрое окошко, считая сбегающие вниз капли. Дождь всё-таки утих, но не кончился, перешёл в мелкую морось.

–Товарищ маг-лейтенант! На выход!

Порошин с третьей попытки поднялся. Обнаружил, что голова всё-таки кружится, а от боли его даже тошнит – но нельзя было терять сознания, никак нельзя! В дверях его ждал штабной связной Сафронов – щуплый и низенький паренёк, который вечно страдал, что никак не может подобрать сапоги нужного размера – все велики, хоть тресни. Сейчас, правда, Сафронов был предельно серьёзен, и правой рукой демонстративно придерживал висящий на груди автомат – должно быть, на случай, если маг задумает дёрнуться.

Не дёрнусь, мысленно ответил ему Порошин. Интересно, куда сейчас? К командиру? Куда-то ещё? О последнем он старался не думать, но ощутил противный холод в животе, когда Сафронов провёл его мимо всех штабных помещений, где было почему-то темно, и вывел на двор. Двор тоже был совершенно тёмен, светилась только поставленная на крыльцо лампа-коптилка и фары стоящей у штаба машины. В этом тусклом свете жирно отблёскивала грязь, в которую превратилась хорошо утоптанная земля во дворе.

'Так обидно умирать не по своей вине, да ещё в такую погоду', – вдруг подумал Порошин. Ну что за напасть – не повезло, так не повезло! 'Ты доволен? – яростно обратился он к духу. – Добился, чего хотел? Расстреляют меня, и торчи опять на кладбище, сколько ты там уже проторчал! Придурок мёртвый, мой полк без меня ушёл, меня ведут на смерть, а ты... хоть бы голова бы так не болела!'

К удивлению, дух словно понял его – боль внезапно и резко отпустила. Порошин медленно выдохнул, не смея верить своему счастью.

–Чего стоишь, товарищ маг! – неожиданно прикрикнул шедший позади Сафронов – очень смешно получилось, будто щенок тявкнул. – Залазь в кузов, да смотри, без резких движений! И руки чтоб я видел!

Порошин повиновался. Машина оказалась полуторкой, такой побитой, что удивительно, как она вообще ухитрялась ехать. Сафронов залез следом, сел напротив, не сводя с мага глаз – этот взгляд Порошин чувствовал даже сквозь темноту. Так боится, что ли? Машина взрыкнула и тронулась. Интересно, куда же теперь?.. В кузове сидели и лежали ещё какие-то люди, в темноте не разобрать,– но ни один не обратился к нему с вопросом, словно уже знали, кто с ними едет. Напротив, дали ему место возле левого борта, в середине скамьи. Кто-то тихо переговаривался, кто-то спал – Сафронов, несмотря на тряску, не снимал рук с автомата и не сводил с Порошина взгляда. Маг понял, что задавать вопросы сейчас не стоит, потому попытался просто расслабиться. Гимнастёрка очень быстро промокла, плащ-палатки ему, естественно, никто не дал – но, несмотря на дождь и холод, всё равно очень хотелось спать.

Но едва он всего раз позволил сознанию соскользнуть в полутьму дремоты, как сквозь рычание мотора пробились визг и крики сбегающихся татар, вернулся запах лошадиного пота и боль в пальцах от пробудившегося огненного заклятия.

Нет-нет-нет!..

Так они и ехали во тьме – маг потерял счёт времени, теперь, когда боль почти ушла, все силы он тратил на то, чтоб не заснуть. Но полуторка так и не остановилась возле какого-нибудь оврага, и Сафронов так и не сказал: 'Ну всё, товарищ маг, вылазь, приехали!' А это означало, что у Порошина осталась ещё надежда.

Сафронов скомандовал 'вылазить', когда полуторка, недовольно откашливаясь, остановилась в каком-то населённом пункте – едва светились занавешенные чем попало окна, перекрикивались люди, рычали двигатели, и в воздухе вместе с запахом мокрой травы висел тяжёлый дух солярочных выхлопов.

–Велено было тебя в штадив доставить – доставил, – буркнул связной. – Сейчас сдам по описи...

Штадив! Значит, и посмертница должна быть где-то здесь! Порошин почувствовал, что обретает не только надежду дожить до рассвета, но и какую-то другую надежду, совершенно сейчас неуместную.

'В самый раз тебе о девушках думать', – пристыдил он сам себя, но вопреки воле душа словно крылья расправила, и даже в голове временно прояснилось, хотя мысли уже путались от усталости.

'По описи' мага снова посадили под замок в полупустой комнатушке, но уже ненадолго. Вскоре дверь скрипнула.

–Ну, доброе утро, товарищ Порошин!

Посмертница! Маша!

–Д-доброе утро, товарищ маг-капитан...

–Было бы совсем доброе, если бы не пришлось вместо сна с вами разбираться, – заметила она, впрочем, без малейшей неприязни в голосе. Ничего страшного, просто ещё одна работа. – Ну, и в чём у вас проблема, что сами-то скажете?

Порошин вздохнул:

–В одержимости моя проблема...

Степанцова выслушала его молча, потом заключила:

–Что с вами что-то не так, я даже на расстоянии чувствую, так что правильно вас сюда... сопроводили. Осталось выяснить, кто же прав – вы или ваш штаб. Я начну работать, а вы сидите спокойно. Понимаете же, что будет, если вы хоть пальцем двинете?

Порошин понимал – в лучшем случае посмертница его вырубит, не разбираясь, в худшем... В худшем – так отделает, что лучше б его расстреляли по дороге. Видел он последствия близких магических ударов – людей обездвиженных, лишённых разума и даже самой тонкой составляющей живого человека – души. Людей которые уже не были людьми, а только кое-как функционирующими телами.

Ему пришлось вытерпеть предварительную диагностику руками и рамкой, потом полную – с алхимическим компонентом, потом узкую – какими-то специфическими заклятиями и приборами, которых Порошин не знал. Он бы, наверно, мучился от необходимости сидеть неподвижно, вдыхать едкие пары алхимической смеси и терпеть неприятное покалывание от прямого магического воздействия, если б с ним работал кто-то другой, не Маша. Он сам не заметил, что всё чаще называет её про себя просто по имени... Кладбищенский гость притих и теперь ничем себя не обнаруживал, но маг всё равно опасался потерять над собой контроль, хотя спать хотелось неимоверно.

Посмертница же оставалась собранной и невозмутимой, хотя наверняка так же, как Порошин, с ног валилась от усталости. Один раз только она приостановилась и выдохнула изумлённо:

–Ну и ну!..

А потом снова принялась за дело.

Наконец, когда комнатка уже плавала в сизом химическом тумане, а тьма за окошком заметно посинела, Мария остановилась, встряхнула кистями, сбрасывая напряжение, и устало сказала:

–Всё... Какой же вы интересный человек, оказывается, товарищ Порошин.

–Интересный?

–Кто же вас так заговорил? Как вас вообще с этим до службы допустили?

Порошин на несколько мгновений потерял дар речи, а потом глупо спросил:

–Что?

–Начнём с того, что вы подверглись мощнейшему магическому воздействию, – терпеливо объяснила посмертница. – Что, это для вас новость, что ли? Узел находится здесь, – и она ткнула Порошину в середину лба, туда, где всё ещё тихонько ныло место того самого, зимнего прикосновения.

–А-а... да я сам не знаю, что...

–Причём непонятно, то ли это проклятие, то ли защита. Очень странное воздействие, снаружи не заметно, а вот при полной диагностике... М-да. Проблемы у нас с вами, товарищ Порошин, большие проблемы.

–В смысле?!

–В том смысле, что это проклятие, пусть будет так, срастило вам все ваши эфирные оболочки. С одной стороны, для вас это хорошо, живучесть у вас теперь как у таракана. С другой... я не могу извлечь из вас вашего гостя, если он сам того не захочет.

–А как же немецкое воздействие? – не утерпел маг. – Вы нашли?..

Она отрицательно покачала головой.

–Нет... хотя и есть характеристики, которые меня настораживают. Но, если смотреть в комплексе, то немецкое воздействие маловероятно. А вот ваш гость... которого вы, как говорите, пустили на кладбище...

–Что гость?..

–Я не могу его изгнать, не нарушив целостности вашей души, – объяснила она ему, как ребёнку. – Придётся же все ваши тонкие оболочки вскрыть. Вы... пострадаете. Очень сильно.

Порошин снова некстати вспомнил жертв магических ударов и задал ещё один глупый вопрос: 'И что же теперь делать?' – хотя он отлично знал, что делать.

Он должен был сам договориться с духом. Или не договориться, а подчинить его своей воле. В противном случае его телом, мыслями и жизнью будет управлять другое сознание. Совершенно другое.

–Его нужно выжигать, – будничным тоном продолжила Мария. – В госпитале, конечно, под наблюдением, но это единственный шанс. Не здесь, не в этих условиях, здесь очень опасно... А я напишу своим знакомым – академическим – чтобы посмотрели это ваше... проклятие. Очень, очень необычный случай.

–Погодите, – пробормотал вконец сбитый с толку маг. – А как же полк? Наступление? Как они без мага-то? Мне обратно надо, раз я оправдан!

Посмертница знакомо хмыкнула. Ох и девушка – кремень, а не девушка! У такой и нечисть в доме будет строем ходить. Такую и любить не зазорно... а её любовь ещё заслужить надо. Она на каждого встречного-поперечного глядеть не станет, и правильно не станет!

–Официально на вас бумагу не писали, – сказала она. – Так что считайте, никто вас ни в чём не обвинял – следовательно, и оправдывать не в чем. Только вот что... на фронте вас, с вашим 'гостем' и с вашим проклятием оставлять тоже нельзя. Вы как мина с плохим взрывателем – непонятно когда рвануть можете.

–А как же полк?!

–Нового мага пришлют.

–Когда?! Товарищ маг-капитан, не знаете, что ли, какая обстановка? Наступление идёт, на передовой даже день без мага – огромный риск! От мага иногда... весь полк зависит!

–И что вы мне предлагаете? – посмертница вздёрнула бровь.

–Жгите сейчас, – выдохнул Порошин. – Пожалуйста...

–С ума сошёл, – буднично сказала она и принялась собирать расставленные по комнатушке алхимические плошки и свечки. Порошин кинулся помогать – раз его не в чем обвинять, значит, и хватит сидеть просто так.

–Товарищ маг-капитан... товарищ Степанцова, ну вы же знаете – нельзя мне полк сейчас надолго оставить... Жгите, сделайте, что можете, а уж потом, когда бои притихнут – можно и в госпиталь...

Она с досадой швырнула собранные плошки на пол. Не потому, что он её разжалобил – такую не разжалобишь. А потому, что она на его месте сама поступила бы точно так же...

–Хорошо, – посмертница с силой провела ладонью по лицу – рабочая ночь ей далась явно нелегко, а ведь неизвестно ещё, какой был до этого день. – Давайте так – я попробую. Проконтактирую с этим вашим... гостем. Если он окажется мне по силам, я его удалённо прижгу. Только очень больно будет, сразу предупреждаю. А если нет... не обижайтесь тогда, поедете отсюда прямиком к врачам.

–Договорились, – Порошин улыбнулся. Девушка, конечно, кремень – но почему-то с ней легко, как легко ему бывало мало с кем.

–Тогда садитесь обратно...

Медицинскую магию Порошин знал поверхностно – только те азы, которые пригождались полковому магу на передовой. Приостановить кровотечение, пригасить болевой шок, поддержать раненого, чтоб его успели переправить в медсанбат... То, что с ним собиралась сделать посмертница, относилось к разряду высшей магической медицины – той, где речь шла об исцелении тонких компонентов тела: души и эфирных её оболочек. Он плохо представлял, что это такое, да и до недавнего времени эти разделы вообще нигде не изучались – считалось, что тонкие компоненты не подвержены повреждениям, и сами эти компоненты по большей части выдумка буржуазной науки. Однако, видимо, всё-таки разрешили учить...

Она же не намного старше меня, думал Порошин, глядя, как Степанцова сноровисто раскладывает на полу какие-то зеркальца и амулеты. Откуда она столько знает? Почему я не знаю – и даже о многом не задумывался?

–Послушайте, – вдруг сказала посмертница, не глядя на него. – Мне сейчас к вам в голову лезть... давайте на 'ты' перейдём, товарищ маг-лейтенант. Нам с вами так проще будет, вот увидите... Меня можете Марией звать. А вас? То есть тебя... Иван?

–Иван, – подтвердил Порошин, против воли снова улыбаясь.

Больно уж она была хороша – даже в тусклом свете висящей под потолком пыльной лампочки, в алхимическом тумане, после бессонной ночи.

–Тогда сиди и постарайся не дёргаться, – велела она прежним непререкаемым тоном. – Как только почувствуешь резкую боль или сильное головокружение, сразу говори, ясно? И... ты мне всё про 'гостя' рассказал? Без утайки? Это важно.

–Всё, – кивнул Порошин. Хотя нет, не всё – ему было жалко Микифора, который, похоже, так и не сумел отплатить татарским чародеям за свою жену и дочку. Пусть он был давно мёртв, пусть даже его душа переродилась в какой-то странный магический конгломерат – интересно, с чего бы? Но всё равно Порошин его жалел.

И это, конечно, было неправильно.

Посмертница принесла какой-то прибор, похожий на миниатюрный кинопроектор, только без лампы, но тоже с выдающейся вперёд опалесцирующей линзой. Установила на фанерном столе, стоявшем в комнатке, а Порошина усадила напротив на табурет – так, чтобы спиной он мог опереться о стену. Покрутила объектив, настраивая, и направила линзу на Порошина. Приникла к окуляру.

–Ага, вот, значит, как...

–Вон какой аппарат, – уважительно сказал Порошин. – Нам такие в полк не выдают! Вы, небось, и кино на передовой через него крутите? То есть, ты крутишь...

Мария, к его удивлению, на шутку не обиделась, а только снова хмыкнула:

–Если бы... Он такое кино порой показывает, что чертям тошно. Это маголокатор, новый совсем. Никакой диагностики не надо, ни рамко с визорами, ни заклятий, достаточно в окуляр поглядеть. Вот я ядро вашего 'гостя' очень хорошо вижу, и все ваши аномальные оболочки тоже...

Она скорректировала уже разложенные амулеты, зажгла перед зеркальцами крошечные свечки, от которых потянуло сладковатым и пряным запахом. Порошин, с которого схлынуло напряжение, начал проваливаться в сон. Нет... не сейчас...

–Начали, – сказала Мария где-то далеко.

И голову немедленно точно тисками сжало, маг аж проснулся. Мария легко касалась одной ей видимых точек на его лбу, висках и затылке, и через эти точки тотчас словно протягивались стальные обручи. Порошин прикусил губу, чтоб не застонать или не дёрнуться. Он понимал, что она делает сейчас – фиксирует все его эфирные оболочки, чтобы они случайно не сдвинулись при направленном воздействии. И, конечно, будет больно – ей придётся прожечь в этих самых оболочках невидимую глазу, но от того не менее реальную дыру.

–Терпи, – коротко сказала Мария. – Сейчас...

И, словно в ответ на её слова, ожил дух. Внезапно. Резко. Порошин даже рот открыть не успел – провалился...

...а они уже вокруг.

Солнце льёт сверху горячие лучи, они жгут сквозь рубаху, точно раскалённые копья. Пот стекает по лбу. Заклятие дёргает пальцы, но ещё рано, рано, рано! Только приближаются они, чародеи, не попал в сеть ещё тот самый огневик, который в Калинце по себе злую память оставил. А татары уже вокруг, вопят, визжат, кинжалы наизготовку – надо держаться, держаться, не дать им прежде времени себя с ног свалить.

Один сунулся было – едва ушёл от микифорова ножа. Эх, сеть заклятая в руке, не сплести им в ответ чар, не оттянуть скрученной в хлыст силой по напирающим крымцам. Ещё немного продержаться, ещё чуток!

И Микифор держится. Пригибается, перекатывается, уворачивается, не даёт скопом навалиться. Пара стрел просвистела уже мимо уха, одна рукав рассекла, но боли он не чувствует. Ни боли, ни усталости, ни жгучего солнца. Держаться! Один татарин уже попробовал его ножа, другой – получил от души в колено, катается теперь по траве, визжит, за ногу схватившись.

Да только напирают крымцы, набегают, окружают, скоро не сдюжить ему, но покуда чародеи в сеть не попались – надо держаться, держаться, держа...

В первый миг ему кажется, что он оступился, в сусличью нору ногой угодил – вот подлость! Но в другой миг Микифор уже понимает, в чём дело – когда небо начинает заваливаться над ним, когда татары кидаются сверху, и даже уже боли нет, просто накатывают темнота и глухота, и нельзя вздохнуть, нельзя, не получается, и огненная сеть выскальзывает из пальцев. В тот самый миг, когда он понимает, что не удержит её, и последняя угасающая мысль его о побратиме, о Матрёше и Аксюшке, о князе Василии – простите меня! – в тот самый миг сторожевое заклятие снимают татарские чародеи и среди них огневик, что в Калинце людей пожёг.

Этот долгий, мучительно долгий миг Микифор ещё живёт.

Последним, выворачивающим наизнанку усилием, во вспышке страшной боли – откуда только взялась! – он успевает самого себя сделать огненной сетью, вплетя свою уже освободившуюся душу в собственное заклятие.

Он сам становится искрящейся, жгущейся, смертельной магией.

Напрасно чародеи машут руками, стараясь содрать с себя жгучие нити, напрасно валятся с коней и катаются по траве, напрасно вопят – сеть сжигает их, затягивается, душит, лишает силы. Остаются от них только дымящиеся тряпки... Микифор, сам ставший заклятием, чувствует, как лопаются их жизни, точно надутые бычьи пузыри, как сила их питает частью его угасающие силы, и как души их уходят в холодный туман, в покой, которого ему никогда уже не знать.

Он отпускает их – только того огненного мага выпивает совсем, всю душу его забирает, до донышка, до последней живой искорки.

И когда последний татарин перестаёт сопротивляться, Микифор с облегчением засыпает, распластавшись под степной травой, ничего не ожидая, ничего не чувствуя. Теперь – только бесконечная темнота, едва слышимый шёпот земли, прорастающей новыми корнями и пронизываемой скрытыми водами, колыбельная всех мёртвых, тихая песнь забвения. Слишком слаба огненная сеть, слишком многое отдала – и сколько протечёт лет, прежде чем ей достанет силы пробудиться и вновь почуять струящиеся вокруг потоки магии и рыщущих по степи вражеских магов...

-...Порошин! Иван! Очнись, черти тебя забери! – кто-то хлестал его по щекам. Кто-то незнакомый... нет, очень знакомый.

Мария сидела над ним на коленях и сосредоточенно смотрела ему в лицо. А он... ох. Валялся на полу, точно нежная барышня в обмороке.

–Ну слава богу, – выдохнула посмертница, увидев, что Порошин пришёл в себя. – Силён твой гость, Ваня. Едва к нему прикоснулась – а он такую реакцию выдал, думала, совсем тебя убьёт. Нет уж, езжай в госпиталь, направление сейчас выпишем. А ты... что почувствовал, нет?

Порошин сел. Голова кружилась, звенела и разламывалась, точно кто-то звезданул ему в лоб пудовой гирей, во рту стоял привкус крови, но в остальном, кажется, всё было в порядке. Маг машинально потёр лоб и ответил:

–Я его смерть видел. Ну того... древнего мага. Погиб он... страшно, конечно. Сам себя в заклятие вплёл – сложное заклятие, многокомпонентное, я так и не разобрался точно, как он его построил. Но дело сделал, какое хотел.

Потом помолчал и зачем-то прибавил:

–Жалко его.

–Жалко, – неожиданно согласилась Маша. – Да только на одной жалости далеко не уедешь. Вот, считай, что он и нам помог тогда в Старой Могиле, и дело своё аж дважды сделал. А теперь нам, живым, надо дальше идти...

–Надо дальше, – вздохнул Порошин. – Но всё равно...

Договорить ему не дали – в дверь, предусмотрительно запертую на крючок, чтоб во время операции никто лишний не вломился, заколотили.

–Товарищ маг-капитан! Мария Андреевна! К комдиву срочно! Бегом! Немцы на околице!