Текст книги "Черный завет"

Автор книги: Ирина Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Куда мне надо, туда и иду, – буркнула Доната.

Старательно не обращая внимания на невесть откуда взявшуюся спасительницу, она встала, чтобы ее обойти. Донату волновало одно: что стало с Ладимиром? Сердце сжалось в тревожном предчувствии, и она устремилась к месту, где лежало поверженное на землю тело. Вернее, хотела устремиться.

Черная тень отбросила ее туда, откуда она только что поднялась. Доната сморщилась от резкой боли. Падая, она наткнулась спиной на торчащую ось повозки, стоявшую на боку.

– Сиди, где сидела. Ты плохо усвоила урок, милая. Смотрю, глазки прошли? И опухоль спала, и синяки, – тихий угрожающий тон.

Доната невольно коснулась глаз. Черная Вилена, верно расценив ее жест, широко улыбнулась.

– Ты хоть спасибо бы мне сказала за то, что я тебя спасла. Неблагодарная.

– Сама бы справилась.

Хриплый хохот потревожил мертвую тишину.

– Ты что о себе возомнила, жалкая тварь? Всерьез думаешь, что маленьким ножиком можно повредить вот ему? – она повернула голову в сторону туши Мусорщика, каменной горой возвышавшейся у берега. – Ты редкая дура. Мусорщику можно причинить вред только его собственным оружием. Вот эти ножики, подаренные тебе, и принадлежали ему в прошлой жизни.

Она продолжительно вздохнула.

– Так что лежать бы тебе в этом… как там его батюшка сказал? «Человеческом дерьме». Лучше не скажешь.

В один миг, только Доната собиралась съязвить, как все изменилось. Черная тень метнулась к ней. Не успела она опомниться, как ее вздернули в воздух. Красные когти впились в горло.

– Ты, сука, какого хрена сюда потащилась? Тебе сказали – назад топай! Назад – в Белый город! Опротивела ты мне до тошноты. Если не избавлюсь в ближайшее время от твоего мерзкого тела – разорву на части!

– Могла бы, – сдавленно шипела Доната, – давно бы убила. Чего тянешь?

Вопрос окончательно разозлил Черную Вилену. Бездонные глаза полыхнули холодным светом, и Доната опять оказалась на земле, морщась от боли в спине.

– Самое отвратительное, что ты права. Но если выхода у меня не будет, я убью тебя.

– Зачем? – Доната растирала саднящую от следов когтей шею. – Чего ты привязалась ко мне? Я не звала тебя.

– Ты не звала, – высокомерно повторила Черная Вилена. Она опустилась на корточки и их глаза встретились на одном уровне. – Помечтай еще. Ты бы и не дозвалась. Хотя кое-что тебе дано от природы. От отца – Повелителя демонов. Мертвого повелителя, – она хохотнула. – Когда твоя мать, такая же сука, как ты, убивала его, то еще не знала, что беременна. Что мне оставалось делать? Я вцепилась в твое мерзкое тельце, чтобы не сдохнуть вместе с ним – батюшкой твоим… С тех пор и живу в тебе. Ждала, пока ты подрастешь и мозгами окрепнешь…

– Зачем ждала-то? Давно бы выгнала меня и в теле одна бы поселилась…

– Много ты понимаешь, сопля. Мне лет тысячи. Могла изгнать тебя, могла, никто не спорит. И что? Расти бы тогда перестала. Много радости – голозадым младенцем по лесу ползать! Ты и сейчас мне не нужна. Вот дойдем до Белого города, совершим обряд и разойдемся. А еще раз посмеешь заговорить со мной таким тоном, – она неуловимо взмахнула рукой и Доната отшатнулась, – без глаза оставлю. До города дойти – и одного глаза хватит. Ты почему, сука, меня не позвала сразу? Мне необходимо время, чтобы набраться сил, а то еще один такой Мусорщик – и намотаешь кишки на дерево. Сказала тебе, буду на Вилену откликаться? Я сказала тебе? Не слышу?

Доната кивнула головой. В черных глазах без белков горела решимость. Белые змеи волос угрожающе развернулись.

– В следующий раз, чтобы шкуру свою не повредить, раз уж одна у нас на двоих – зови, дура! А теперь о главном: куда ты идешь?

Доната долго молчала.

– Я спрашиваю, куда ты идешь? – тихо спросила Вилена, и Донате стало страшно. Но она ответила.

– В… Бритоль…

Черная Вилена смотрела на нее с улыбкой. Вдруг тело ее напряглось, словно она к чему-то прислушалась.

– Еще раз повтори, – задушевно сказала она. – Только чуть позже. Когда я скажу.

Она договаривала уже на ходу. Как ужаленная подскочила Доната, когда поняла, куда направляется Черная Вилена. Ноги вязли в песке, щедро политом кровью. У самой воды, недалеко от туши Мусорщика, лежало обезглавленное тело Якопа, чуть поодаль – то, что осталось от Кирика. Но Доната, вырывая сапоги из вязкой жижи, не обращая внимания на трупы, бежала дальше.

Она опоздала. Она не успела прикрыть его собственным телом. Черная Вилена держала его так, как любила держать и ее – за горло. Ладимир порывисто дышал, на его губах пузырилась кровь. Он был без сознания и не делал попыток освободиться. Донате стало плохо: в нем едва теплилась жизнь.

– Все мертвы, а этот, смотри-ка, жив, – Черная Вилена тряхнула его, одним взглядом остановив Донату, рванувшуюся на помощь. – Все равно, не долго ему осталось. Хочешь, я избавлю его от…

– Нет! – Доната умоляюще вскинула руку, словно это могло помочь. – Не трогай его!

– Ты считаешь? – она склонила голову набок и посмотрела на Донату. – Повтори, куда ты идешь?

– В… в…

– Смелее, я пойму! – красные когти резали кожу на беззащитном горле.

– В… Белый город.

– Громче!

– Оставь его, Вилена! Оставь! Уйди! Уйди!!

Доната кричала и топала ногами, пока мучительница, послав ей воздушный поцелуй, не истаяла в воздухе.

9

Он умирал.

Черная Вилена ошиблась: не все были мертвы. Уцелел Антип. В самом начале суматохи ему повезло. Он залез на дерево и затаился в редкой листве. Вполне возможно, что после того как Мусорщик разделался бы с Донатой, он вплотную занялся Антипом. Но до этого не дошло.

Антип не видел схватки между Черной Виленой и Мусорщиком. Узнав об этом, Доната не сдержала вздоха облегчения. В противном случае, кроме солидарности, она вызвала бы у Антипа другое чувство. И никто бы тогда не дал за ее жизнь и одной серебрянки. После того, как люди оплакали умерших, они начали бы новую охоту: за одержимой демоном. Это Мусорщик – один из Отверженных, едва ли не всесилен, а человек, одержимый демоном, имеет отпущенный предел. Загнанного, вымотанного погоней, его легко скрутить, а там уже на костре – единственное средство навсегда избавиться от демона. А неизбежные потери – скольких подвластный демону способен убить: одного, двух? Такие жертвы оправданы. Бывали страшные случаи, когда такой вот одержимый расправлялся с целой деревней. Набрался силы, да и перерезал всех ночью. Так что для любой деревни ужасней напасти нет, чем одержимый демоном, скитающийся в лесу неподалеку.

Антип бледнел и трясся, осматривая место страшной бойни. Однако по просьбе Донаты взял себя в руки. Его вполне удовлетворило ее объяснение: забилась под повозку и закрыла от страха глаза. Тем более, что к тому времени она успела подобрать один нож и вынуть из Мусорщика второй – сдерживая приступы тошноты, выворачивающей желудок наизнанку.

Антип запряг единственную уцелевшую лошадку. Потом, с великой осторожностью, помог ей положить на повозку так и не приходящего в себя Ладимира.

– Ты и до деревни его не довезешь, – сокрушался Антип, глядя на то, как судорожно дышал Ладимир, – дай уж умереть ему спокойно.

Но девушка не слушала. Ей казалось, стоит отвезти его в Лес, напоить Сон-травой, чтобы избавить от мучений, смазать раны ядовитым Кукольником, чтобы убить заразу, и главное – оставить в покое – и ничего, выживет. Он здоровый, молодой – неужто не сдюжит? Лес поможет, Лес вылечит.

Так Антип пошел в одну сторону, в сторону ближайшей деревни. Одному ему было не под силу выкопать столько могил. Да и у многих убитых родственники были в окрестных деревнях. Кто же запретит им похоронить родных по всем правилам и оплакать как положено?

А Доната поехала в сторону Леса – благо до него было рукой подать. Лошадка после пережитого страха тащилась еле-еле. Но все равно, стоило повозке качнуться, и у Донаты сердце кровью обливалось.

Лес был настоящим. У ствола огромной – двадцать локтей в обхвате – ели, под колючим пологом, охраняющим от злых духов, Доната устроила шатер. Она поила Ладимира Сон-травой, чтобы облегчить мучения, она мазала его раны растолченными в порошок и смоченными в воде стеблями Кукольника, чтобы убить заразу. Она обеспечила ему полную неподвижность и по капле вливала теплый чай из листьев Крупины, чтобы поддержать силы.

Все это не приносило облегчения. Ладимир умирал. Он хрипло дышал, и на его губах пузырилась кровавая пена. Доната сидела рядом, и сердце ее замирало при мысли о том, что следующий его вздох будет последним.

Глаза его ввалились. На лбу обозначилась сеть морщин. Губы, покрытые мелкими трещинами, постоянно сохли, и Донате приходилось то и дело смачивать их водой. Белый, с серым оттенком цвет лица не могли оживить даже лучи Гелиона, которые чертили тонкие линии, пробиваясь сквозь игольчатые лапы.

Он умирал. Доната мучилась вместе с ним. Ее дыхание тоже прерывалось, а в груди зрела нестерпимая боль. Однако помочь она не могла. Ей оставалось смириться – и по возможности стойко принять его кончину. А после позаботиться о погребении. Глаза, помимо воли, отметили гладкий камень, достойный стать надгробьем на могиле хорошего человека.

Последнюю ночь она поддерживала огонь, пытаясь согреть тело, уже не хранящее тепло. А утром Ладимиру стало хуже. Он часто-часто задышал и в груди его заухало, забулькало. Он открыл глаза, и сухие губы шевельнулись.

– Ты… здесь.

То был не человеческий голос, а прощальный треск старого-престарого дерева, уставшего от собственной жизни и мечтающего о смерти.

– Жаль, – выдох, – что не брат… тебе, – он кашлянул, и струйка крови потекла по подбородку. – Я… Истину… хорошую… тебе.

Он закрыл глаза. Из-под опущенных век выкатились слезы.

Потом он замолчал. Его дыхание прервалось, и в какой-то момент Доната решила, что он умер. Но он судорожно вздохнул, и тогда она не выдержала.

Сердце разрывалось от чужой боли. Кусая губы до крови, Доната вышла из шатра и села в траву. Она кляла себя за то, что оказалась слабой: сил не хватило на то, чтобы проводить его в Небесную Обитель.

Пятна света, бродившие по траве, добрались до поваленного дерева и вдруг непостижимым образом соткались в нечто, похожее на согбенную фигуру старца.

Доната безучастно смотрела на то, как серый балахон, из-под которого выглядывали босые, похожие на корни ступни, обретал ясные черты. Она разглядела оборванные нити, что торчали из дыры на плече.

Он был стар. Заросшее седыми космами лицо оставляло свободными от волос лишь темные провалы глаз. В которых, нет-нет, да и вспыхнет короткая обжигающая искра. Сквозь высохшую кожу на руках, покладисто лежащих на коленях, просвечивали темные вены, как прожилки на листе, сброшенном к зиме.

Доната отвела усталые глаза в сторону и забылась. Взгляд ее, уставленный в одну точку, остановился. Ей был неинтересен Дед, неинтересны его глаза и морщины. Ее совершенно не волновала его привычка появляться из ниоткуда, как равно и то, зачем он здесь появился.

Она сжала губы, чтобы не застонать. Дважды в лесу умирали близкие ей люди, и дважды лес безропотно их принимал. Ей было не до старца. Но она узнала его. Да и кто не узнал бы Лесного Деда? Он приходит с первой сказкой и ночными страхами, а уходит с легендами об Отверженных и первой любовью.

– Узнала, что ли? – скрипнул Дед. Да так душераздирающе, что она вздрогнула.

– Здоровья тебе, Лесной Дед, – машинально повторила Доната слова, которыми мать начинала любую сказку.

Было время, Деда боялись, его почитали, о нем заботились. В каждой деревне на окраине стоял домик. Утром местная знахарка приносила еду, задабривая скорого на расправу Деда. Захочет – будет в деревне достаток. А не захочет – так вполне может так статься, что и от самой деревни останется одно пустое место, а все в болото уйдет. В то время у Деда в лесу были глаза и уши – Кошки, любимицы. Но с тех пор все изменилось и последнюю Кошку, ту, которую Доната звала матерью, похоронили в лесу. И не помог Дед, не защитил последнюю дочь свою.

Осознав все это, Доната вскинула на Деда злые, непокорные глаза. Так за что же она здоровья ему желает? Чтоб тебе здоровья желали – заслужи сначала. А если живешь сам по себе, так и живи – обойдешься без незаслуженных пожеланий!

– Изгадили Лес, хуже некуда, – вперил в нее долгий взгляд Дед, и эхо сухим треском долго перекатывало его слова. – Тащат всякое… нечистое.

– Он хороший! – оглушительно крикнула Доната, но Деда не напугала. – Он самый лучший человек! А ты…

– О человеке разве речь? – удивился Дед и мохнатые брови взлетели вверх. – О человеке и речи нет. Ты!

Длинный, как сухая ветка, палец вытянулся в сторону Донаты.

– Потому и Лес пропал, что такое с собой носите!

– Ничего я не ношу! – огрызнулась Доната. Он еще думает ее упрекать! Хватит с нее упреков!

– Вот и мать твоя так говорила, – протяжным скрипом ответила старая ель.

– Моя мать… моя мать, – от обиды Доната растерялась. – Да она любила тебя! Любила! А чем ты ответил ей на любовь? Чем отплатил?

– Раздухарилась… Смотри, лес подожжешь. Ты о какой матери речь ведешь?

– О той самой. О единственной. Не было у меня другой.

– Знаю я, про кого говоришь. Ты на себя много не бери, девка. До Кошки далеко тебе, как иному дураку до человека умного. Кошка… мать… туда же. Это твоя мать с демонами якшалась, да порчу на Лес и навела! Вот все мои дочери и померли. Все твоя мать – успеть бы дотянуться, собственными руками бы…

С внешностью согбенного старца, по мере того как он говорил, стали происходить перемены. Плечи разогнулись, спина выпрямилась, а колючее лицо в космах седых, торчащих в разные стороны волос, выросло, наплывая на Донату. В бесцветных глазах замерцали недобрые искры, а вдруг обнаружившийся в поросли волос крючковатый нос вырос до размеров огромного птичьего клюва. Лицо, перекошенное от долго скрытой и теперь проявившейся ненависти, было отвратительно. Лесной Дед дрогнул, и вслед за ним содрогнулся Лес. Вечер, такой же безрадостный, как сам Дед, поспешил накрыть лес серым покрывалом.

Но Доната осталась безучастной. Ее чуткий слух уловил за колючим занавесом хриплый вздох Ладимира. И тогда ей стало страшно. Сейчас, пусть некоторое время спустя, но Ладимир уйдет. Уйдет, как ушла мать. И она останется наедине с целым миром.

– У меня была одна мать, – затосковала Доната, – Рогнеда. Просила передать привет тебе… если увижу.

– Рогнеда, – филином ухнул Лесной Дед.

И стало тихо. Молчали птицы в кронах деревьев. Смолк ветер, бродивший в густой листве. Так тихо не было даже в подземелье, в колодце Наказания. На миг Донате, не спускающей глаз с круглого могильного камня, показалось, что Дед исчез. Но не просто исчез, а забрал с собой лес. Она встрепенулась, но все было на месте.

– Дочь моя, Рогнеда, – жалко скривился Дед. – Я знал, девка, что она тебя пригрела. Я ведь… врать не буду, убить тебя хотел. Но Рогнеда не позволила. А теперь… Как Кошки мои умирать стали… Не смогли больше оборачиваться – крутила их сила страшная, кости ломала и кожу рвала… Рогнеда дольше всех прожила. Боялась за тебя очень, что убью я тебя, если ее не станет. Зря боялась… Да ладно. Должник я теперь твой. Дочку мою последнюю похоронила… Долги отдавать буду. Давай, человека твоего посмотрю. А то, пока разговоры говорили, – Лесной Дед вдруг хитро прищурился, – он уже того. Тащи сюда.

Что-то мимолетное коснулось обнаженных чувств Донаты, что-то забытое и давнее. Неожиданно для себя она кинулась в колючий полог. Тащила на свет умирающего Ладимира и за шорохом, за шумом пыталась лишить себя возможности прислушаться к тому, жив ли он еще, или все уже кончено.

Лесной Дед легко поднялся с поваленного дерева и подошел к Донате – трава не пригибалась под его весом. Скрюченными пальцами он коснулся Ладимира, и тень легла на белое лицо.

– Чуть не успели, – шевельнулся дед, и у Донаты птицей забилось сердце. – Еще поговорить – и спасать некого было бы. А так… раз обещал – сделаю. Долг отдам.

Сгорбленная спина разогнулась. Дед прощально махнул рукой, повернулся и медленно заковылял прочь.

Полными так и не пролившихся слез глазами Доната смотрела на то, как полы обтрепанного балахона цепляются за колючие стебли травы. Она не стала кричать, просить, ругаться. Надежда вместо сладкого гриба обернулась в руках ядовитым горчаком. Так бывает.

Так всегда бывает.

Доната закрыла лицо руками. Она не хотела видеть мир, в котором не будет Ладимира.

Руки она убрала тотчас после того, как поняла, что не одна.

На том месте, где сомкнулись ветви за спиной Деда, стояла Мара-морочница. Но стояла не той белолицей, полногрудой девицей, что в полную Селию смущает парней, уводит их в лес и пьет кровь вместе с жизнью. Стояла в худшем своем проявлении: с впалыми щеками, обтянутыми коричневой, как высохший пергамент, кожей, дырой вместо носа и вытекшими глазами. Мара была старой – она умерла задолго до того времени, как родилась Доната. В разошедшейся на шее коже белела кость, на лысом черепе кое-где сохранились клочья седых волос. Обтянутые кожей кости, никогда не знавшие земли, прикрывало жалкое подобие истлевшей рубахи.

Надо было бежать, молить, сопротивляться, но сил не было. Дальнейшее представлялось Донате легко: Мара выпьет из нее кровь. Всем известно, что парни умирают и отправляются в Небесную Обитель, а девки после такой смерти сами становятся морочницами. Скитаются по лесу и губят доверчивых людей. Что ж. Если суждено им с Ладимиром соединиться только на краткий миг, что называется смертью – так тому и быть. А после, став Марой, вряд ли ее будет волновать та боль, что мучила при жизни.

– Спасибо тебе, Лесной Дед, за доброту твою, – Доната криво улыбнулась, не сводя глаз с Мары. Хотела отвернуться, и не смогла: болезненное любопытство заставило ее разглядывать изъеденное червями уродливое лицо. – А Марой стану, и ласку не забуду…

– Размечталась старуха девкой стать, – свирепо каркнула Мара, и черные пеньки зубов показались в Дыре рта. – В сторону иди. Я с ним буду. Как раз время.

Она ткнула черным пальцем в сторону неподвижно лежащего Ладимира.

– Не надо его, – беззвучно шевельнулись губы. – Пусть так умрет. Меня возьми.

Но Мара услышала.

– Я не только жизнь, но и смерть пью. Да, и смерть…

– Куда мы идем? – это был первый вопрос, который он задал ей после того, как пришел в себя.

В то утро было пасмурно, но вдруг стало светлее. Нет, Гелион по-прежнему стыдливо прятался за низкими тучами, но озарила поляну радость, что вспыхнула на лице Донаты. И от радости, что нахлынула как зной в жаркий день и подкосила колени, она чуть не ответила так, как отвечала всегда. Но перед глазами встало безжизненное, запрокинутое лицо Ладимира, когда черная демоница держала его за горло, царапая острыми когтями тонкую кожу.

– В…. – только раз споткнулась она. И то потому, что боялась не за свою жизнь. А потому, что больше не хотела видеть, как черные руки касаются белого тела. – В Гранд. Идем в Гранд.

Сказать, что он удивился, значило ничего не сказать. Вид у него стал, как у ребенка, которого несправедливо лишили любимой игрушки. Он долго смотрел на Донату. Неизвестно, что он прочел в ее глазах, но не сказал ни слова. Ни в тот день, ни на следующий. Ни через неделю. Но вел себя так, словно они изначально уговорились: он проводит ее в Гранд, и все – поминай, как звали.

Он быстро поправлялся. Буквально на следующий день после памятной встречи с Марой, он легко вздохнул, открыл глаза и спросил: куда мы идем? Доната от радости совершенно упустила, что за этим вопросом вполне может последовать и другой. Тот, на который она не успела придумать ответа.

– Как нам удалось спастись? Кто справился с Мусорщиком?

Так прозвучало вслух, но его глаза сказали больше. Нет, его по-прежнему интересовал вопрос, как ему, мужчине, удалось остаться в живых с множественными переломами ребер. Но в гораздо большей степени его интересовал вопрос: как умудрилась выжить она, не получив ни одной царапины, исключая синяки на шее.

Она не нашлась с ответом. Сославшись на то, что для поддержания тепла необходимо срочно подбросить дров в затухающий костер, Доната стрелой вылетела из шатра. Занятая лихорадочными поисками приемлемого ответа, она углубилась в густой подлесок. Ветви хлестали ее по лицу, но боль, обострившая чувства, не привела к ответу. Бесполезные блуждания заставили ее остановиться у гнезда глухарки. Доната безжалостно согнала ее, рассудив, что глухарок много, а Ладимир один. Она аккуратно завернула теплые еще яйца в рубаху и пошла обратно.

Когда она вошла в шатер без сушняка, но с яйцами, у нее сложилось впечатление, что она никуда не уходила. На его губах застыл прежний вопрос. А ответа не было.

И тогда она ляпнула первое, что пришло в голову. В конце концов, истина крылась где-то рядом.

– Мусорщика убила я, – она не смотрела ему в глаза, и так было понятно, что она там увидит.

Ладимир не стал спокойно наблюдать за тем, как она занялась приготовлением добытых яиц. Вопросы посыпались из него, как горох из порванного мешка.

– Как ты смогла? Ты не врешь? Мусорщика можно убить? Как мы очутились в лесу? Да скажи ты правду, наконец!

Пришлось обстоятельно ответить на каждый. Прикрываясь, впрочем, слезящимися от пепла глазами – костер-то приводить в чувство надо. Как известно болтовней не намажешь хлеб к обеду.

Да, Мусорщика убила она. Если, конечно, Ладимир помнит, и от удара у него не отшибло память – один нож, который она метнула, попал точно в глаз. Второй раз она промахнулась. Когда Ладимир, непонятно в силу каких причин – не мог, что ли чуть подождать? – возомнил себя победителем, она метнула третий нож, также попавший в цель. Естественно, Ладимир этого видеть не мог. А жаль. Приятно, Тьма возьми, когда за твоей победой наблюдают. Так вот. Когда он, отброшенный ударом мощной лапы, благополучно приземлился и тем самым снял с себя обязанности, присущие мужчине… Как это какие? Защищать женщин и детей.

Очень смешно. Нет, к детям она себя не относит…

А если он считает, что его болезненное состояние позволяет ему оскорблять ее, то…

Извиненья она принимает. У нее оставалось мгновенье, чтобы бросить последний нож – вот этот самый. Ладно, она разрешает его подержать, только аккуратней – легко порезаться. Нож вошел в глаз, и Мусорщик в тот же миг умер. Только завыл страшно и упал, едва не придавив ее своим телом.

Она сама бы не поверила, если бы кто рассказал. Но позже, раздумывая над таким странным поведением всесильного Мусорщика, она пришла к выводу. Скорее всего, те ножи принадлежали самому Мусорщику, только в прошлой жизни, когда он еще был человеком. Как известно, Мусорщика можно убить лишь его собственным оружием, которым он владел в бытность человеческую.

Как неизвестно? Донате даже удивительно, что кто-то может не знать таких простых вещей! Она, например, знала это с детства. Вот именно: Гурьян и не подозревал о том, что своей благодарностью спасает им жизнь. А может, втайне хотел, чтобы его брата избавили от мучений, кому же понравится после смерти Отверженным быть? Врагу заклятому не пожелаешь. Ведь всем известно, что Мусорщика можно убить…

Не может быть, чтобы Ладимир об этом никогда не слышал! Забыл, наверное. Тысячи и тысячи людей по жизни ни разу не встречаются с Мусорщиком. Это же все равно, что найти Желтую траву…

Потом вранье плавно слилось с правдой. Спустился с дерева Антип…

Она тоже удивлена, что он остался жив. Судьба, однако.

Пожалуй, Ладимир слишком много говорит. Вчера еще только умирал, а сегодня болтает без умолку. Вот так и выходила его: благодаря Сон-траве, Кукольнику, да…

Всего три дня без памяти был. И нечего смотреть на нее такими глазами. Метался, был без сознанья – что было, то было. А бредить – не бредил, и имени любимой Марицы, не к ночи будет помянута, не называл.

Доната нарочно так грубо закончила разговор. Пусть будет короткий осуждающий взгляд – кто же дурно говорит об умерших? Зато не будет череды бесконечных вопросов.

Через два дня Ладимир начал вставать, и она не смогла его удержать. Он вышел из колкого шатра, добрался с ее помощью до ручья и долго смотрел на журчащую воду. Ладимир улыбался, и все пело в душе у Донаты.

В радости, которой изголодавшаяся душа питалась, как хлебом насущным, была одна печаль. Занималась ли она поиском сушняка для костра, собирала ли грибы, добивала ли метательным ножом глухарку, цытавшуюся взлететь, наполняла ли водой просмоленную флягу, печаль занозой сидела в сердце. То и дело заставала себя Доната в самых неподходящих местах например, у корней огромного поваленного дерева. В темноте, среди душного запаха вспоротой корнями земли. Отрешенную и прислушивающуюся к себе.

Где? В каком месте ее тела таилась эта трижды проклятая Черная… Обойдемся без имен. Где она сидела, эта черная ведьма? В руке, ноге, сердце, голове? Неужели есть в собственном теле, знакомом с детства, уголок, над которым Доната оказалась не властна?

Чем дольше она мучила себя неразрешимыми вопросами: а согласилась бы она дать на отсечение руку, знай точно, что там скрывается демонское отродье, тем яснее напрашивался вывод: черная стерва сказала ей правду. Ее отец был Повелителем демонов, а Та Женщина вступила с ним в схватку и убила. А поскольку демон, как верный слуга, должен умереть со своим хозяином, так получилось, что черная гадина зацепилась за не рожденный плод.

С этого места в рассуждениях Донаты начиналась мания величия. Судя по всему, ей от природы даны силы немалые – в деревне быть бы ей знахаркой – потому и не смогла черная тварь выжить ее из тела. И пока она в ее теле, не видать ей самостоятельности – вот и тянется к тайному обряду, чтобы обрести подвластную оболочку.

Не сходились концы с концами. Могла ли черная дрянь убить ее, откажись она идти в Белый город? После Мусорщика легко в это верилось.

Да – это угроза. Прости мама, она не забыла о клятве. Она выполнит ее позже. После того, как избавится от того подарка, которым наградила ее Та Женщина.

Ладимир с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше. Дошло до того, что он с легкостью справлялся с возложенными на себя обязанностями. В хитроумно сооруженные силки из тех веревок, что нашлись в повозке, попался откормленный за лето заяц. Зажаренный на вертеле, он разом расставил все по своим местам: жить, оказывается, хорошо.

Ладимир обнаружил в повозке свой меч и долго благодарил Донату. А она, принимая слова благодарности, хоть убей, не могла вспомнить, когда ухитрилась его туда положить.

А спустя неделю Ладимир сидел у костра, глядя на игриво мерцающие языки пламени.

– Пора в дорогу, – просто сказал он, и Доната поняла – счастье кончилось.

Еще день им потребовался на то, чтобы запастись в дорогу мясом да грибами – мясистые белянки, подсушенные на огне – спасенье, когда голод не брат.

Он так и не спросил, почему необъяснимый прежде Бритоль сменился не менее загадочным Грандом. Или решил отложить разгадку на потом. Что тоже устраивало Донату.

Потому что «потом» у них было отдельное. Еще неделя, другая, и каждому суждено продолжить свой путь: ей вернуться на юг, в знакомые с детства места, старательно обходя деревеньку, где у местных жителей долгая память, наверняка подогретая неудачным походом в лес.

А Ладимир… Что ж. У него своя Истина, против которой, как известно…

Сможет ли он бродить по дорогам без нее, выполняя «пожелание» батюшки – вопрос, на который нет ответа. А на другой вопрос – сможет ли она без него жить, ответ напрашивался сам собой. И такой ответ что выть хотелось, глядя на то, как золотятся отросшие кудри в лучах Гелиона.

К закату третьего дня дорога вывела их к хутору. С пригорка открывался вид на крепкие дома, обнесенные добротным забором с разукрашенными воротами, на реку, заметную с пологого берега. Белый дымок лентой поднимался в небо и терялся в голубой вышине.

Доната, вдоволь насмотревшись на живописный хутор, даже глаза зажмурила. Все казалось, откроет, а там пустой холм с выжженной Гелионом травой. Но все оставалось на месте.

Ворота открылись сразу, стоило стукнуть пару раз посильнее. Белобрысый паренек придирчиво оглядел Донату с Ладимиром и поклонился.

– Путникам завсегда рады, – вежливо сказал он. И в ответ на приветливые слова, добавил: – Покажу, где ночевать будете.

Доната с опаской, не привычная к такому обхождению, последовала за парнем, то и дело оглядываясь, чтобы наметить путь возможного бегства. На тот случай, если доброе расположение хозяев внезапно сменится на другие чувства. Люди, что с них возьмешь? Сейчас тебе улыбаются и скалят зубы, а после глаза полны ненависти, и они готовы тебе глотку перегрызть. А потом еще и оправдываться начнут: Истина у меня такая, а против нее, как известно…

Ладимир напротив, лучезарно улыбался и принимал все за чистую монету.

Комната, где их разместили, оказалась уютной и чистой. Седенький старичок, улыбчивый и благообразный, вполне удовлетворился объяснением, что брат с сестрой, де, путешествуют.

– Ага, ага, – он покивал головой, но бровей поднимать в ироническом «знаю я, какие брат с сестрой», не стал. Чем сразу расположил к себе Донату. – Вон одна лавка, вон другая – ночуйте, не убудет. Что не все встречать путников вышли, так не серчайте на то – сын мой умирает, младшенький… Все хозяйство на нем было. Так вот… Судьба.

После слов сочувствия, вырвавшихся у Донаты, старичок опять покивал головой и вышел, прикрыв за собой дверь.

А спустя некоторое время появилась розовощекая девица, чья непосредственная красота так и бросалась в глаза: все эти веснушки, курносый нос и алые, как сок малины, губы. Она стрельнула глазами в сторону Ладимира и Доната сразу пожалела о том, что не остались они ночевать у рощицы неподалеку.

– Люди прохожие, путники, – всплеснула руками девица, назвавшаяся Улитой. – В кои-то веки к нам забрели. Раньше, бывало, все за столом собираются, рассказов послушать, а нынче горюшко у нас, дядя мой умирает, – она покосилась на Ладимира, и Доната всерьез засомневалась, а так ли велико ее «горюшко»? – Ой, что же это я? Вы же голодные, и дедушка велел накормить. Когда горюшко, все из головы вылетает.

По мере того, как на столе появлялись копченая колбаса, свежий хлеб, молоко, зелень, сыр, в голове у Донаты прояснилась картина нехитрого устройства хуторского хозяйства. А также хитрых родственных переплетений – кто, кому и кем приходится. Все это влетало в одно ухо и благополучно вылетало из другого. Задержалась в голове только душещипательная история о том, откуда на самом деле появился такой милый, так и просящийся на картинку, хутор. Все дело в Истине, чуть не опередила говорливую девицу Доната, и оказалась права. Действительно, отец того старичка, который встретил Ладимира с Донатой в доме, перед смертью изрек Истину: радуйтесь, детки, хутор у вас будет, ни в сказке сказать, ни пером описать.