Текст книги "Черный завет"

Автор книги: Ирина Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

8

Чутье не обмануло Донату.

Если в бочку с водой попадет лесной клоп, бесполезно доставать его оттуда, вода все равно не станет прежней.

По поселку ползли слухи. Прямо в глаза никто ничего не говорил. Но доводили до белого каления ухмылки, недосказанные намеки, загадочные взгляды. На мутной волне всплыли подмеченные кем-то вещи. В частности, Дона ни разу не видели у девок, а время от времени замечали с Ладимиром наедине. Слухи множились, росли. Изголодавшийся от духовного безделья народ с радостью набросился на кость, отдающую гнильцой. Ладимир ходил мрачнее тучи, но как ни странно, к нему предпочитали не приставать. Что-то в его глазах лишало уверенности в себе и самого отъявленного балагура. Ладимир мог убить – не пугал его ни Исидор, ни последующее наказание.

С Донатой дело обстояло по-другому. Словно тем, что не убила тогда Сазона за оскорбление, что смывается только кровью, расписалась в собственной беспомощности. Это чувствовали те, кто украдкой, играя на товарищей, оглядывал ее с ног до головы, как оглядывают женщину. Это поняли те, кто кривился ей в лицо, не произнося ни звука. Ни единого оскорбительного слова. Взгляды, насмешки, намеки – замеченные краем глаза. Так, что и к ответственности не привлечешь и морду не набьешь.

Доната молча бесилась, вглядываясь в улыбчивые лица, гася иронические ухмылки бешеным взглядом. Но от этого становилось хуже.

На военных занятиях Доната заставляла мысли отступать, тренируя тело до изнеможения. Там, где пел меч и дрожал от нетерпения нож, вбитый по рукоять в долго не поддающуюся мишень – для недовольства не было места. Недовольство толкало меч в грудь поверженного противника. Недовольство на полном скаку рубило набитое чучело. Недовольство пинало противника носком сапога в колено.

Дело дошло до того, что однажды ее позвал на откровенный разговор Исидор. Усадил по-отечески на лавку и долго молчал, глядя на нее исподлобья.

– Влип ты, парень, – терпеливо вздохнул он. – Что делать будем?

– Доказывать на поле боя, кто чего стоит, – она ответила ему то, что он хотел услышать.

Во взгляде Исидора дрожало сожаление.

– Эх, парень. Слишком ты хорош для крестьянского сына. И не думай, что я этого не понимаю. Иногда нужно быть и хуже, и уметь слабину дать, не выделяясь из общей массы. Не тому я тебя учил. Но… Не смог удержаться. Очень ты на меня в молодости похож. Вот потому я в десятниках и засиделся. Что я тебе скажу? Да ничего, – он поднялся и пошел к окну, заложив руки за спину. – Всем замолчать не прикажешь. Это как Истина, против которой, сам знаешь. Могу только сказать: терпи. Скоро все кончится. Потому как скоро выступаем. Между нами, – он обернулся к Донате и понизил голос: – После первого же боя к себе возьму, если стрелу в спину не получишь. И… Ты бы, Дон, все-таки к девкам сходил. Предъяви себя во всеоружии – разом все бы и заткнулись.

Что она могла ему сказать? Улыбнулась и согласно кивнула головой. Чего хорошего мужика расстраивать? Но как ни крути – девкам предъявлять нечего. Несмотря на то, что Тереса пускалась во все тяжкие, увидев ненароком Донату – только что из платья не выпрыгивала.

– Если у тебя в первый раз, Дон, – шептала она, поднимая в воздух пыль от той пудры, что слоем лежала на ее лице, – я тебе такое сделаю, что ни одному мужику здесь не делала, не бойся, Дон. Иди ко мне, глупый!

Но Доната, отрывая от куртки судорожно вцепившиеся пальцы, не говорила ей, что своей «благодарностью» та только способствует слухам, что росли, как грибы после дождя.

– Общее построение, быстрей, парни! Торопитесь! Живо, живо! – громкий голос Исидора оторвал Донату от подушки. – Живо! Живо! Ну-ка, парни, покажите, кто на что способен! Его светлость лентяев ждать не будет! Поторопитесь!

С утра подморозило. Доната, стоя в первой шеренге, с удовольствием вдыхала свежий воздух. Только рассвело. Гелион, похоже, тоже разбуженный общим построением, слал на землю первые сонные лучи.

Справа от нее, в напряженной позе «чего изволите, хозяин», сложил руки по швам Вавила. Слева раскрыл восторженные глаза голубоглазый Аггей. Как будто не его светлость ожидал, а нечто, способное раз и навсегда изменить его жизнь в лучшую сторону.

Установилась тишина. И в этой тишине раскрытые ворота пропустили группу всадников, из которой только слепой не выделил бы его светлость. Гордая посадка, тонкие перчатки с раструбами, обшитые серебряной нитью, черный развевающийся плащ, сливающийся с такими же черными, как воронье крыло, волосами.

Доната узнала его еще до того, как орлиный профиль застыл напротив воинства, взирающего на его светлость в немом восторге. Задолго до того, как, перекатываясь многочисленными «р-р-р», прозвучало в рассветной тишине его полное имя. Задолго до того, как четко печатая шаг его светлость начал обход воинства.

Он узнал ее позже. Лишь природное самообладание спасло его оттого, чтобы не споткнуться на ходу, в то время как соколиный взор выхватил ее спокойное лицо из общего строя. Он не замедлил шаг, закончил обход и ни разу на нее не оглянулся.

Но Доната вздохнула украдкой – Берт ее узнал.

Показательные выступления, устроенные в честь приезда его светлости, удались на славу. Граф снисходительно кивал головой, наблюдая за тем, как новобранцы рубят набитые травой чучела на полном скаку. Граф иронично улыбался, взирая на мастерство лучников. Граф надменно поднимал брови, оценивая полет ножей в деревянную мишень. Граф высокомерно хмурился, указывая на ошибки мечников, излишне увлеченных защитой в ближнем бою.

И вдруг граф совершенно по-простонародному открыл рот, когда на ристалище для показательного поединка Исидор вызвал Сазона и… Дона.

Больше лица графа Доната не видела. Перед ней ухмылялось худое, с приоткрытым ртом и намечающимися усами лицо Сазона.

Она не задавалась вопросом, что подвигло Исидора поставить ей в пару Сазона.

Ей было все равно, что мечом он владел лучше, и наверняка постарается навязать ей долгий поединок, чтобы в один момент поразить ее серией хитросплетенных ударов. Для нее имело значение лишь одно: жаль, искренне жаль, что затупленное острие меча не могло хоть сколько-нибудь серьезно поразить противника!

Сазон разгадал по ее глазам, что она настроена решительно, и поменял обычную тактику. Он обрушил на нее каскад ударов со все нарастающим темпом. Она легко отбила их, задержав свой меч на последнем отбитом выпаде в звонком скольжении клинка о клинок. Их лица оказались рядом, почти на одном уровне – Сазон был не намного ниже ее. Доната кровожадно оскалилась и вдруг на миг потеряла себя от желания откусить ему нос. Сазон побледнел и тотчас, собрав все силы, попытался оттолкнуть ее от себя. Но Доната, опережая его, первой отступила назад. Не поняв еще, что случилось, Сазон подался вперед, продолжая начатое движение. И напоролся на меч Донаты, с готовностью подставленный под падающее на нее тело. Удар получился жестким, и Сазон сдавленно охнул. Доната надеялась хотя бы кровоподтеком под кирасой воздать тому за все, что он для нее сделал.

Обычно подобный удар символизировал окончание поединка. Но Исидор молчал.

И тогда Доната позволила себе если не все, то многое. Не дав Сазону перевести дух, она ринулась на него, как разъяренная волчица, нанося удар за ударом. Сазон парировал и отступал. Доната торжествовала, с каждым разом все сильнее дожимая скользящий удар, с тем, чтобы с силой ткнуть острием меча противнику в плечо. У Сазона немела рука. Он сбил дыхание и с видимым усилием отражал выпады. Только внимание товарищей и графа, наблюдавших за поединком, держало его на ногах.

Доната поступила так, как когда-то поступил в кабацкой драке его светлость. Скользнув ближе к гарде противника, она крутанула кистью руки, даже не выбивая, а выламывая меч из рук Сазона. Так, видимо, и было. Сазон, выронив меч, схватился за поврежденную кисть. Он держал дыхание, чтобы не застонать.

– Достаточно, – услышала она голос Исидора. – Теперь видите, ваша светлость, каких настоящих воинов можно воспитать из неумех всего лишь за три месяца!

– Теперь вижу, – угрюмо сказал его светлость, развернулся и пошел прочь.

Доната размеренно посылала в мишень нож за ножом, еще разгоряченная после боя, когда к ней подошел его светлость. Неизменный Исидор вышагивал рядом, по левую руку. Он что-то увлеченно доказывал, размахивая руками, и надменный граф старался держаться от него подальше.

– Это и есть ваш хваленый Дон? – снисходительно осведомился граф, не отрывая от Донаты пронизывающего насквозь взгляда.

– Да, ваша светлость. Настоящий воин. За последнее время такие успехи! А, помнится, когда пришел наниматься, и меча толком в руках не мог держать. Говорит, господин десятник, сделайте из меня человека, а у самого чуть слезы из глаз не льются. Что было делать? Не бросать же парня? Так сотню раз потом не пожалел, что казенное на него надел, да меч с ножом в руки дал.

Рука Донаты дрогнула, и нож поразил цель далеко от центра.

– Да… нож, – Берт потянулся и Исидор с готовностью подал ему нож. – Я сам неплохо ножи бросал. Может, молодость вспомнить? Кстати, Исидор, распорядись, чтобы ужин был на славу: хочу новобранцев вином угостить. Позаботься… за счет казны, разумеется.

Дождавшись, пока Исидор удалится на безопасное расстояние, Берт обернулся к ней, сжимая в руке нож.

– Звезда моя, Донатэ, – тихо сказал он, пожирая ее глазами, – ты сошла с ума? Одна, среди крестьянских мужиков, в казарме? Тебя скорее можно принять за бастарда давно усопшего короля, чем за крестьянина – даже в мужском платье! Как ты можешь жить здесь, звезда моя, алмаз, среди коровьего дерьма? Объясни мне, если я чего-нибудь не понимаю? И как Он это позволил? Все ли в порядке у тебя с головой, звезда моя? Какого, прости меня, хрена, ты пришла сюда наниматься? Тебя интересует карьера наемника?

– Наниматься? – Доната уловила главное слово и перевела дух, чтобы не закричать. – Куда наниматься?

– Не делай из меня дурака, Донатэ, – посоветовал ей Берт, – я и так с утра чувствую себя не в своей тарелке.

– Тогда и ты, твоя светлость, не задавай глупых вопросов. Хорошо?

– Оставь свой насмешливый тон мне, – нахмурился Берт, – ты теперь подчиняешься воинским приказам, и я могу делать с тобой все, что хочу. Отвечай, как положено уважающей себя девушке: быстро и четко. Какого хрена ты здесь делаешь? Зачем тебе понадобилось наниматься?

– Мне? – она со злостью пустила нож, точно поразивший цель. – Мне здесь даром ничего не нужно. Ладимира, избитого, насильно взяли в деревне родину защищать. А меня в лесу.

– Как это насильно? Меня уверяют…

– Не верь. Некоторые, действительно, идут по доброй воле, прославиться мечтают на поле брани. Но есть и такие, которых подбирают на дороге, особенно тех, за кого некому постоять, и насильно впрягают в одну упряжку. Частокол вокруг видел? Высокий, специально для того, чтобы добровольцы не разбежались. А труп, что висит у загона?

– Какой труп?

Доната обернулась в сторону загона для скота, но отлично видимая отсюда перекладина была девственно пуста.

– Теперь уже никакой. Не в том дело. А дело в том, что отсюда не убежишь.

Берт долго молчал, разглядывая ее исподлобья.

– У меня возникали сомненья. Но чтобы так… Думал, уговорами, обещаниями, обманом, наконец, но чтобы насильно… Насильно бывает в конце военных действий, как показывают исторические события. А в начале, когда боевой дух силен – от добровольцев не отбиться…

– Отбились, видать, до срока.

Берт кивнул головой.

– Так. С Ладимиром все ясно. Ты чего в лесу забыла, после того, как его взяли?

– То и забыла! Освободить его хотела.

– Отбить у десятка вооруженных мужиков! Да, это дело! Узнаю тебя, звезда моя. Историю твоего «пленения», я знаю в другом перепеве. От Исидора. Ты храбро сражалась со стаей шакалов, а после кинулась в ноги к Исидору, умоляя его взять тебя в наемники. Говорила, что пробиралась по лесу, в надежде встретить военных, потому что с детства мечтала стать настоящим воином. Весь рассказ переделай с поправкой на мужской род – твой, между прочим. Врал, стало быть, мужественный Исидор?

– Почти, – она спрятала глаза подальше от света Гелиона. – По поводу моей просьбы. Не было этого.

– Понятно. Значит, шакалы были. Но все равно, – глаза его стали жесткими. – Зачем нужен был весь этот обман? Назвалась бы девушкой. Во всяком случае…

– В любом случае у меня нет желания ублажать мужиков в Веселом домике! Понимаешь? Вообще никакого желания нет!

Берт дрогнул и опустил глаза, чтобы тотчас их поднять.

– Как? И там тоже насильно? Я думал…

– Я слышала, что в начале, когда боевой дух силен и от добровольцев-то не отбиться…

– Много на себя не бери, звезда моя. Пошлю уборную всю ночь убирать! Никакой дисциплины! До чего дошли: чтобы новобранцы так с графом разговаривали! Ладно. С этим вопросом все ясно. Теперь дальше. Что я могу для вас сделать. Могу ли я вытащить вас отсюда?

– А в самом деле, можешь?

Берт коротко вздохнул.

– Не знаю. Исидор не согласится отдать лучших воинов. А приказывать – выше моих полномочий. Для этого нужны веские основания. Была бы ты девкой, все было бы проще… Этак я буду по поселкам разъезжать и лучших сманивать. Не сегодня-завтра выступаем… Ты тут всех мужиков за пояс заткнула. Кого Исидору в армию вести?

– Скажешь тоже, – покраснела Доната.

Берт махнул рукой.

– Не отдаст тебя Исидор. А нажать на него я не могу… Пока.

– Отдаст.

– Точно?

– Отдаст.

– Ладно. Раз ты так думаешь, попробую сослаться на то, что мне нужен телохранитель, метающий ножи. В порядке дружеской услуги со стороны Исидора, которую я никогда не забуду. По крайней мере, целых два месяца…

– Без Ладимира я не поеду.

– Понятно. Ладимир.

Его светлость размахнулась, и из холеной руки в черной перчатке вырвался нож, как птица, наконец-то получившая свободу. С силой воткнулся в середину многострадальной мишени и расколол деревяшку пополам.

Они навалились на нее скопом. Дюжий Вавила накинул ей на голову куртку, стянув на затылке. В то время как кто-то вцепился ей в пояс, срывая пуговицы со штанов. Задыхаясь, полузадушенная, Доната пнула его ногой, удовлетворенно отмечая, что попала по лицу. Раздался сдавленный хрип, но окрыленную надеждой на спасение Донату постигло разочарование. Место поверженного противника тут же занял другой, с жадностью шакала вцепившийся ей в ноги.

Доната шарила под подушкой, пытаясь обнаружить нож, заботливо сберегаемый по ночам, но рука наткнулась на пустоту.

– Ножик ищет, гад, – услышала она громкий шепот, и ее тут же схватили за руки, сжимая с двух сторон.

– Крепче руки держи.

Она извивалась как змея, тщетно пытаясь вырваться из цепких рук. Она ногами расталкивала особо суетливых, но когда уходил тот, кому досталось, его место тотчас занимал следующий.

Их было много. Их было слишком много.

В темноте, задыхаясь от недостатка воздуха, она билась в потных руках, ловя действительность ускользающим сознанием. На нее навалились сверху и придавленная тяжестью здорового тела, она с ужасом почувствовала, как разорванные у пояса штаны ползут вниз.

– На живот, переверни его на живот, – услышала она приглушенный шепот, и страх заставил ее выгнуться дугой, сбрасывая с себя тяжелое тело.

– Сопротивляется, гаденыш.

– Дави его, Вавила.

– Будет знать.

Легкие разрывались от желания дышать, но открытый рот ловил остро пахнущую чужим потом ткань подкладки. Ярость разрывала грудь пополам, ярость током крови душила горло, ярость придавала нечеловеческую силу желанию освободиться. Но она не могла помочь вырвать тело из цепких, как шакальи укусы, рук.

Раздался грохот, звук тяжелого удара, чей-то жалобный вой – все это уловило сознание, готовившееся скользнуть в небытие.

– Влад!

– Ты сдурел!

– А! Дружка милого пожалел!

– Сейчас мы его все тут… любить будем!

– Вали его!

– Ах ты, гад!

Крики, ругань, вой, треск, грохот опрокидываемых лавок задавил Донату сильнее куртки, что по-прежнему закрывала голову. Драка, по всей видимости, приблизилась к ней. Ненавистная куртка исчезла, и Доната судорожно втянула в себя воздух.

Вокруг стояла темнота. Доната дернулась с новыми силами, но державшие ее не дремали. В руки ей впились чьи-то ногти, разрывая запястья.

– Не рыпайся, голубок, – хриплый шепот, надвинувшийся на лицо, навис над нею запахом перегара. – Поздно рыпаться!

– Пусти! – пронзительно крикнула она, но потная ладонь закрыла ей рот.

Доната сцепила зубы, заставив хриплый шепот смениться криком боли.

– Кусается, гаденыш!

И страшный удар под дых выбил из нее дыхание.

– Добавь ему еще, Вавила, сговорчивей будет!

И еще один удар слева в бок заставил всхлипнуть от боли, что сложила тело пополам. Она обмякла в чужих руках, из последних сил пытаясь вернуть дыхание, но воздух со свистом вырывался из легких, не давая вздохнуть. Страшная боль вывернула тело наизнанку, скрутила живот и отдавалась иголками в спине.

– Будет знать, сопляк, – и еще один удар обрушился справа на лишенное чувствительности тело.

Она слабо стонала, вместо боли теперь ощущая, как с нее срывают нижние штаны.

Их было много. Их было слишком много для двоих.

– Братцы! Это девка! Тьма возьми! Девка!

И крик, подхваченный воем десятков голосов, толкнул Донату. Она из последних сил, подбросив тело вверх, вырвалась их цепких рук. В одной рубахе, оставляя в потных руках клочья сорванных штанов и собственные волосы. Развернулась, успев увидеть рот, перекошенный в крике, чьи-то глаза, расширенные в радостном удивлении, и ткнула пальцем в один из этих глаз, выдавливая радость из ошалевшего от боли лица.

Она еще успела пнуть самого настырного коленом в пах, и с разворотом ударить кого-то кулаком в лицо, отмечая хруст сломанной кости.

Но их было много. Со всех сторон к ней тянулись потные руки, слюнявые рты и сальные глаза.

– А ты бы хоть спасибо сказала!

– Я сказала…

– Сказала она, – не сдержался Исидор. Встал с лавки и подошел к окну, заложив руки за спину.

И долго молчал, наблюдая за тем, как над горизонтом, разгоняя снежные облака, лениво встает Гелион.

– Я-то думал, что всякого повидал на своем веку. Но поверь, когда я вошел в казарму…

– Избавь меня от подробностей, господин десятник, – ехидно скривила губы Доната.

Исидор от удивления обернулся быстрее, чем намеревался.

– Теперь я понял, что мне в тебе нравилось, Донна…

– Неужели моя роскошная грудь? – съязвила она, едва переживая острую боль, что скрутила внутренности узлом. Какое стеснение после того, чему он был свидетелем? И тут же подняла голову, смущенная его молчанием.

В его глазах плескалась искренняя обида, как будто он слышал эти слова от того мальчика, которым она была еще вчера. Словно прежним Доном она пришла к нему и стала говорить непотребные, кощунственные вещи.

– Непростым ты была мальчиком, Донна, – хрипло сказал он. – Но девочкой получилась и вовсе странной. Зачем нужен был весь этот маскарад? Все-таки объясни. Да после тех шакалов я бы тебе…

– Отдельное место в Веселом домике. Благодарствую. Мне кажется, я не достойна такой чести.

Его черные брови сошлись у переносицы.

– А что ты вообще забыла в лесу, Донна? Я как-то не брал это в голову: мало ли парней в лесу бродят? Одних Истина немилосердная из дома гонит, других беды. Война все выправит… Но чтобы девочка по лесу одна бродила… Чего ты одна в лесу забыла, Донна?

– У меня тоже Истина, – выдохнула Доната, передернувшись от отвращения. Если ему требовалось назвать черное черным, а белое белым, грех в этом отказать.

– Иди ты! – не поверил он. – Кто ж это постарался, неужто мать родная?

– Не имеет значения. Я устала от болтовни, господин десятник.

Он опять дрогнул и уставился на нее, что-то разглядывая.

– Да, – его голос потерял выражение. – Теперь я понял, что и девчонкой ты мне нравишься. Оставайся, Донна. Чего ты забыла с графом? Я в обиду тебя не дам. Обещаю, ни в каком Веселом домике жить не будешь. В этой комнате живи…

– С тобой? – вырвалось нечаянно.

Пауза.

– Со мной, – тяжкий выдох.

Она поворочалась на лавке, устраиваясь удобнее, чтобы ток крови оставил в покое ее многострадальные бока.

– Я с графом поеду, в Славль.

– С графом? Думаешь, лучше тебе будет с графом? – он постепенно распалялся, и подходил ближе. Бритый череп блестел, отражая лучи Гелиона. – Думаешь, где ты окажешься после того, как граф натешится с тобой? Там же окажешься – только в Славле не домик, нет – бери выше, Веселый дом! Представляешь себе? Здесь на пару сотен мужиков – десять девок! А там десять девок – на тысячу! Хоть на миг представь себе, скольких надо за ночь через себя протащить! Так где лучше тебе будет?! Донна! Где лучше? Оставайся, последний раз тебя прошу!

– Исидор, не трать силы. За вчерашнее спасибо.

И не поднимала глаз, пока не раздался хлопок двери, закрытой с чувством и в отчаянии.

Потом откинулась на подушку, и боль тотчас овладела телом. Полноправной хозяйкой стала вить гнездо где-то в животе, довольно ощутимо намекая на то, что не прочь бы заняться и левым боком. А не случись Исидору поинтересоваться, что за шум в казарме по ночам, так и вовсе…

Впрочем, лучше об этом не думать. Лучше думать о том, что сейчас предстоит последний и самый трудный рывок: превозмогая боль одеться, выйти во двор и весь день провести в седле, сопровождая Берта в качестве его дамы.

Доната застонала. Так громко, что испугалась даже боль. Она на миг отступила, и стало легче дышать. За стоном девушка не услышала, как открылась дверь. На пороге, внушительно поддерживая крутые бока руками, стояла Тереса. Стояла и угрюмо рассматривала Донату.

– Чё встала? – вежливо осведомилась Доната. – Заходи, раз пришла.

– Мужиком обходительней была, – фыркнула Тереса. – А я-то тебе… я-то тебе…

Она прыснула, смешно надувая щеки. Сдерживаемый смех душил ее. Она закрыла рот руками, тщетно пытаясь сдержаться. Но не смогла. Задирая подбородок вверх, она хохотала, дважды порываясь остановиться. И всякий раз, бросая на Донату полный слез взгляд, начинала смеяться снова.

Отсмеявшись, она с трудом перевела дыхание, вытерла слезы рукавом и вдруг совершенно серьезно спросила:

– Исидор уговаривал остаться?

Доната кивнула.

– Не соглашайся ни за что!

Доната глянула на нее, не скрывая удивления. Потом кивнула снова.

– Знаю я, что он тебе говорил. Не верь, – Тереса вздохнула и села на табурет, придвинув ближе к лавке, где лежала Доната. – Врет он все. Не сможет он тебя защитить. Кто он такой? Десятник! Всегда найдется какой-нибудь сотник, который захочет тебя. А здесь – девки общие, будь ты хоть трижды раскрасавица. Сменишь десятника на сотника, а потом опять вернешься к солдатам. И никто тебя не убережет.

– А граф убережет?

– Граф, – Тереса мечтательно закатила глаза. – Граф красавчик, не быдло какое-нибудь. Мне такие никогда не доставались. Езжай с ним, – она вдруг подалась вперед, и Доната увидела, как в ее глазах заплясали огни. – Хоть одна ночка, хоть две, хоть десять, а все твои будут. А ночью с мужиком, хоть граф он, хоть кто, такое можно вытворять, что прилипнет к тебе, не оторвать. А уж у графа никто отнять не посмеет. Эх, жаль, ничему я тебя научить не успела, Дон… на, – она улыбнулась. – Да ничего, с таким красавчиком сердце телу подскажет – слушайся больше… И про Веселый дом в Славле в голову не бери, слышала я под дверью, чем тебя Исидор пугал. Славль – большой город, там домов этих, как собак нерезаных. Между нами: Влад знал, что ты девка?

– О чем ты?

– Значит, знал. Так я и думала. То-то я смотрю, я к нему и так, и этак, а он…

– Вот еще, – не сдержалась Доната, только чтобы не слушать. Но Тереса поняла ее по-своему.

– Хватит разговоры разговаривать. Пора и собираться. Сейчас человека из тебя делать буду.

– Какого еще человека? – недоброе предчувствие мелькнуло в душе.

– Какого – какого… Красивого! Времени, жаль, мало. Карета для тебя готова. Расстарался граф, знать в душу ты ему запала. Распорядился, чтобы в платье тебя обрядили, не чучело же ему в Славль везти? Прическу тебе сделаю, лицо в порядок приведу.

– Я не хочу лицо, – отодвинулась Доната, и Тереса поймала ее красноречивый взгляд.

– Сильно мазать не буду. Чуть губы трону, я рябиновую помаду сама варю. И глаза чуть. А на меня не смотри. Краска – это как сладкое, знаешь? Сначала кусочек сахара сладким кажется, а после и целой сахарной головы мало. Вот смотри теперь, у меня и зеркальце имеется. Все мужики, кто над тобой издевался, локти кусать будут, – Тереса поставила перед ней зеркальце на подставке.

Где она раздобыла это платье, осталось неясным. Благородный темно-красный бархат, стянутый корсетным поясом до такой степени, что вдруг появилась вполне привлекательная грудь, которую едва скрывало тонкое кружево. По части прически Тереса тоже оказалась настоящей мастерицей: она умудрилась собрать недлинные волосы и стянуть на макушке заколкой. Тонкая шея, обнаженные смуглые плечи, оттененные светлым кружевом, слегка тронутые чем-то зеленым под цвет глаз веки, да подчеркнутая линия упрямых губ.

Доната не узнала себя в зеркале. С той женщиной, которую она видела, невозможно было договориться. Она не слушала оправданий, она не снисходила до просьб, ее не трогали мольбы. Она могла только одно – повелевать. В таких глазах не встретишь сочувствия, а такие губы не скажут «да». Им удобнее говорить «нет».

Доната не узнала себя, но это было именно то, что нужно, когда спустя некоторое время, собрав волю в кулак, заставив боль затаиться, ступила она на крыльцо. Платье было длинным и пришлось поддерживать его, чтобы не споткнуться. Но ни на миг она не опустила голову, глядя прямо перед собой.

Она шла одна через площадь, заполненную народом. И дух ярости, который исходил от нее, заставлял всех держаться от нее подальше. Здесь был весь поселок. Доната не удивилась бы узнав, что даже вышки лишились своих караульных. Враг мог запросто подступить вплотную к частоколу, никому не было до него дела.

Люди молчали, не спуская с нее жадных глаз. Доната и не знала, что у площади бывает столько глаз. Голубых, карих, глубоко посаженных, на выкате, удивленных, пронзительных. Как Лесник состоял из одних ртов, так площадь состояла из сотен глаз, которые ловили каждое ее движение. Как многоглазое чудовище, площадь шумно дышала, исторгая из темного чрева сопение, ахи, вздохи, короткие возгласы. Но чудовище лежало у ее ног, поверженное, и все что ему оставалось – жадно вдыхать ее запах.

Среди сотен пар устремленных на нее глаз, Доната поймала единственный, лишенный пары. Второй глаз был закрыт черной повязкой – чудовище навсегда сохранило память о прошедшей ночи. И острый шип, кольнувший в сердце Донаты, тотчас расцвел красным, как кровь, цветком.

– Ты была так прекрасна, Донатэ, что я впервые себя пожалел.

Берт старался казаться насмешливым, но она видела, как нелегко ему это дается.

– Берт, я…

– Молчи, – он обозначил жест, словно хотел закрыть ей рот. – Я не хочу слышать ни одного слова. Я не хочу знать, какая сила гонит тебя прочь. Но я благодарен ей за то, что привела тебя в Гранд. Но, Донатэ, я хочу, чтобы ты знала: когда, наконец, ты закончишь то, что задумала, тебе не обязательно оставаться с Ладимиром. Ты вполне можешь поступить по-другому. Вернуться ко мне, например.

Свет факела, который он держал в руке, прятался за близкими деревьями. Тропа, по которой предстояло спуститься к реке, а потом пройти до настоящего Леса, а там уже и до разрушенного Белого города – терялась в темноте. Ладимир ушел вперед. Не хватило терпения дожидаться, пока они с Бертом попрощаются.

Берт не хотел ее отпускать. Яркий свет огня не терпел обмана и не терпел полутонов. И те нескромные желания, которые Берт умело скрывал под лучами далекого Гелиона, теперь отражались у него на лице. Он сжимал в руках факел, но Доната видела: более всего он хотел его погасить.

– Перестань заглядывать мне в глаза, Донатэ, – с досадой сказал он. – Не то я позову стражу, и вас вернут назад. Ладимира в казарму, а тебя – в мою постель.

– Ты действительно так этого хотел?

– Глупый вопрос, как, впрочем, и все твои поступки. Хватит меня мучить, жестокая девчонка! Жалко было мне уступить? Сейчас бы прощались по-другому. Я бы с легким сердцем проводил тебя в путь.

– А так?

– А так у меня складывается впечатление, что мои неудовлетворенные желания так и останутся неудовлетворенными. Затянула ты прощанье, Донатэ. Иди. А то я рискую получить стрелу в горло от твоего ревнивого кавалера.

– Берт…

– Да знаю, знаю. Он – смелый, благородный, красивый… Все, Донатэ, – он порывисто схватил ее руку, перевернул и поцеловал в открытую ладонь. – Слава Свету, война начинается, не до тебя будет.

Он повернулся и пошел прочь. Она послала ему вопрос в спину, как посылают стрелу.

– Почему ты помогаешь мне, Берт? Ты же знаешь, что была облава, и…

Он с готовностью развернулся и подошел к ней.

– Знал, что окликнешь. Я знаю, что ты не женщина-Кошка, о которой столько кричали, – он довольно улыбался и черные глаза сияли, удерживая свет факела.

– Как это? – не сдержалась она.

– Люблю, когда все остается по-старому. Никакая ты не Кошка. Не знаю, кому ты наступила на горло, и в связи с чем взбесился город. Я был с тобой в ночь полной Селии. Кошки могут… могли долго не обращаться, но в полную Селию природа брала свое. Ты можешь быть кем угодно, но ты не Кошка. Хотя знаешь, я ничего не имел бы против того, чтобы полюбоваться на это зрелище… Ну, вот, опять у меня одни любовные утехи на уме… Прощай.

На сей раз он вернулся сам.

– Да, Донатэ, ты Лесника не бойся. Он не пойдет за тобой.

Доната рот открыла от удивления. Берт не стал ждать от нее обычного «как это», предпочел ответить сразу.

– Он вернулся в город, требуя новых охотников. И как бы между прочим поинтересовался: цела ли плата, обещанная ему за тебя. Если не знаешь, он колдуна за тебя просил. Есть, вернее, был у нас один такой. Слово за слово, губернатор собрал людей, чтобы Лесник убедился в том, что его не обманывают. Колдуна и правда нашли. Только несвежего уже, и вовсю попорченного червями. В общем, чтобы не пугать тебя кровавыми подробностями – а поверь мне, там было на что посмотреть, Лесник расстроился и под горячую руку сожрал и губернатора и его людей… Вот мне их нисколько не жаль. А тебе?

Она только вздохнула в ответ.