Текст книги "Сибирская амазонка"

Автор книги: Ирина Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4

Только-только засветлело небо. Подступившую к берегу тайгу окутывал серый туман, но уже кричали петухи, а над трубами темных от мороси изб курчавились первые дымки. Натужно мычали коровы, звенели о дно подойника струйки молока, блеяли в загонах козы и овцы, лениво перебрехивались собаки. А несколько кудлатых, со слипшейся шерстью псов сидели на косогоре, к которому от пристани вела узкая извилистая тропка, и наблюдали, как подходит пароход и бросает якорь в сотне саженей от берега. Тотчас от него отвалила большая лодка с двумя гребцами и устремилась к пароходу за пассажирами.

На косогоре их дожидалась коляска, запряженная тройкой лошадей, и три казака: один – молодой в форме урядника и два рядовых – возрастом лет на десять постарше, в овчинных папахах и синих чекменях. В поводу они держали несколько лошадей. Судя по широким, слегка прогнутым спинам, предназначены они были для перевозки багажа, который спускали с парохода в крупноячеистой сетке прямо в лодку. Затем в нее по веревочному трапу сползли две мужские фигуры. Гребцы помогли им устроиться на сиденьях и закрыли сверху куском брезента от проникающей всюду мороси.

Пароход дал пару коротких гудков, его колеса начали вращаться, винт вспенил воду, и через мгновение лодка отвалила от него, и гребцы направили ее к берегу. Урядник спешился и побежал вниз по косогору. Лодка достигла мелководья. Один из гребцов перебросил казаку цепь, сам спрыгнул прямо в воду и принялся толкать лодку в корму, а урядник тянул ее за цепь. Нос лодки благополучно выполз на гальку, а ее пассажиры поднялись на ноги. И один из них, маленького роста, худощавый, тут же попал в объятия молодого казака, который был головы на две выше его.

– Иван Лександрыч, – казак почти вынес Вавилова из лодки и принялся трясти за плечи, прижимать его голову к своей необъятной груди и даже прочувственно шмыгать носом, – Иван Лександрыч, а мы вас уже и не чаяли увидеть! Думали, опять в последний миг какая зараза остановит.

– Зараза у нас одна – начальство! Да еще жулики, которым дела нет, что нам тоже в отпуск хочется. – Иван наконец освободился от объятия казака. Оглядел его критическим взором с ног до головы и подал ладонь. – Ну что, Гаврюха, здорово! – И одобрительно покачал головой: – Возмужал, паря, дюже возмужал! В урядники, гляжу, пробился! И усы вон какие отрастил, точно вейник под забором.

Казак крепко стиснул ему руку, счастливо улыбнулся.

– С приездом вас, Иван Лександрыч! Как добрались? Ночью на реке зябко, не замерзли под казенным одеялом?

– Было дело! – засмеялся Иван. – Схватил нас под утро с Алексеем такой колотун, что пришлось по стопке водки пропустить, чтоб согреться. Знакомься, Гаврюха! Это мой первейший друг и товарищ по службе Алексей Дмитрич Поляков. Тем же делом, что и я, промышляет, жуликов и болдохов исправно ловит, потому и отпуск нам вместе дали.

– Добро пожаловать в наши края, Лексей Дмитрич! – Парень степенно пожал ладонь Алексею и окинул взглядом его городской костюм. – В тайге приходилось бывать или в первый раз наведались?

– Приходилось, – улыбнулся Алексей, – в прошлом году месяц бандитов по тайге да степи вылавливали, но чуть западнее, в Тесинском уезде.

– Знаю те края, – ответил Гаврюха, – мы туда по осени табуны гоняем в обмен на зерно да картошку. Самим нам недосуг огородами заниматься. Граница много времени отнимает. Контрабандист нонче злой пошел, так и ломит, так и ломит. А намедни приказ пришел, по тайге скиты шуровать... – Он вздохнул. – Батя в затылке скребет, не знает, что делать. Многие наши казачки в родове своей староверов имеют...

– А... – Алексей открыл было рот, чтобы развить тему, но Иван благоразумно перехватил инициативу в свои руки.

– Погоди пока, – он взял Алексея за рукав, – после спросишь. – И обратился к Гавриле: – Нам бы переодеться где-нибудь по-дорожному.

– Это мы мигом, – засуетился казак, – сейчас всю вашу поклажу к деду Семену доставим. Его изба тут недалече, в десяти шагах...

Их встретил рослый старик с густой в седых подпалинах бородой. Войлочный капелюх наседал на его широкие лохматые брови. Глаза его весело щурились. Здороваясь, он поочередно, начиная с Ивана, подал всем свою большую руку.

– Вот и к нам люди заглянули! Добро пожаловать, гости дорогие! – басил старик, помогая казакам привязать лошадей к забору. – Хорошему человеку у нас завсегда рады. Изба у меня большая, места всем хватит! – Он протянул руку в сторону просторной, в шесть окон, избы с шатровой крышей. В палисаднике буйно цвела сирень, а по забору прохаживалась кошка, при каждом шаге брезгливо стряхивающая лапками. Только теперь Алексей заметил, что морось прекратилась, туман поднялся вверх и сквозь него уже вовсю высвечивает ослепительная голубизна неба.

Тройку тем временем загнали во двор. Дед пригласил всех прибывших в избу. Но вслед за городскими гостями в нее прошел лишь Гаврила. Остальные казаки остались под навесом во дворе. «При конях», – как пояснил старший из них.

В просторных сенях находился верстак, висели сети, починкой которых занимались две пожилые женщины, стояли у стены сундуки, обитые железной полосой и покрытые домоткаными ковриками. Из сеней прошли на кухню, отделенную от горницы дощатой стеной. Огромная русская печь, длинный стол, рукомойник в углу, навесная полка с посудой и глиняными горшками... Чугунные горшки стояли на шестке, и от них натягивало сытными запахами каши и топленого молока.

Кошка, которая только что гуляла по забору, шмыгнула у них под ногами и заскочила на печную лежанку. С нее послышался ворчливый старушечий голос. А хозяин пояснил:

– То матушка моя! По зиме девяносто годков стукнуло. – И крикнул весело: – Вставайте, маманя! Гости к нам пожаловали!

Бабка закряхтела и заворочалась на печи, а они прошли в горницу. В ней стояла кровать, застеленная белым пикейным покрывалом с подзором и горой подушек в кружевных наволочках. Полы сплошь укрывали домотканые половики. А чистота была такая, словно в горнице никто никогда не жил. Полы, столы, подоконники избы были выскоблены добела, как это принято в сибирской деревне. За образами в переднем углу виднелся пучок вербы, ниже лежало несколько пасхальных яиц и стояла бутылка, вероятно, со святой водой. И здесь же находилась толстая книга в кожаном переплете с медными застежками.

Алексей толкнул Ивана локтем и показал глазами на книгу. Тот скорчил свирепую гримасу и отрицательно покачал головой. Наверняка книга была простым Евангелием и интереса особого не представляла. Но Алексей все же взял ее на заметку, чтобы при удобном случае поинтересоваться у хозяина ее возрастом.

Тем времени казаки внесли их багаж и завалили горницу баулами с дорожными вещами. Алексей и Иван быстро переоделись по-походному: в высокие сапоги, шаровары из толстой бумазеи, рубахи из солдатского полотна и тужурки из грубого казенного сукна. Их им выдавали на службе на случай непогоды, так же как и дождевики из темной плотной ткани, шуршащей при каждом шаге. Поэтому для служебных надобностей они подходили плохо, а вот для тайги – в самый раз. Об этом Алексей знал по собственному прошлогоднему опыту и к нынешней поездке подготовился должным образом.

Хозяйка, высокая старуха в низко надвинутом на глаза платке, подала на завтрак сковороду с глазуньей на сале и еще одну, с сочными, изжаренными на масле с луком сигами. Не обошлось и без стопки водки. Хоть и рано еще, но с дороги положено! Тем более путь до станицы предстоял долгий, так что за его успешное завершение тоже приняли чуток, затем бог велел выпить за хозяев, потом за гостей...

Дед, приняв на грудь, разговорился. Иван начал расспрашивать про снасти, нужные для ловли хариуса и щуки, и можно ли добыть тайменя острогой, а осетра сетью. Дед со снисходительной улыбкой посвящал городского гостя в тайны рыбацкого промысла. Гаврила дремал, привалившись головой к стене. После Алексей заметил, что поспать он мастак, и только выдастся свободная минута, как уже слышен его молодецкий храп.

Алексей вышел на кухню. Хозяйки не было, а возле печки сидела на низкой скамеечке маленькая, высохшая, как опенок, бабка в темном платье, застегнутом под самый подбородок, и в таком же платке. Уже знакомая ему кошка терлась о бабкины колени и мурлыкала. Старуха держала на коленях деревянную чашку и выуживала из нее деревянной же ложкой кашу, то отправляя ее себе в беззубый рот, а то скидывая под ноги кошке.

Некоторое время Алексей наблюдал за ними, затем подошел и, опустившись на корточки, заглянул бабке в лицо.

– Здравствуйте, бабушка! – сказал он громко, подозревая, что та не только подслеповата, но и глуховата.

Кошка порскнула в сторону и, заскочив на лежанку, принялась усердно намывать гостей. Старуха вздрогнула и испуганно уставилась на него маленькими тусклыми глазками. Левый полностью затянуло бельмо. Но она все же разглядела, что перед ней незнакомый человек. Прикрыв чашку ладонью, принялась быстро-быстро креститься двумя перстами и визгливо, на удивление звонко, кричать:

– Изыди, сатана! Отчепись, анчихрист!

– Бабушка, – Алексей поднялся на ноги, – я только спросить хотел...

Но старуха продолжала голосить и даже плюнула в его сторону. Из сеней показалась хозяйка, из горницы – хозяин. Алексей виновато развел руками:

– Я ведь только поздоровался.

– Бабка у нас по старой вере живет, – вздохнул хозяин, – даже пищу отдельно принимает. За печкой у нее и молельня своя. Туда нам ходу нет. И блажит, если кто из чужаков подходит. Видишь, миску закрыла. Боится, что бесы в ее кашу проникнут.

– Раньше она в скит ходила на моления, верстах в пяти от села, а после его солдаты сожгли, так она теперь дома молится, – подала голос хозяйка и сокрушенно вздохнула: – Одна беда с ней!

– Я хотел про книгу спросить, ту, что на божнице лежит. Узнать, сколько ей лет? – пояснил Алексей свой интерес к бабке.

Лицо старика неожиданно изменилось. Он смерил Алексея подозрительным взглядом.

– Тоже, что ль, про древние книги разведать хотите?

– Хочу, но почему – тоже? Разве до меня кто-то еще о них спрашивал? – насторожился Алексей.

– Да, было дело! – пробурчал нехотя старик и посмотрел на Гаврилу.

– Говори, дед! Им можно, – успокоил его казак.

Дед крякнул, почесал в затылке и нехотя стал рассказывать, но глаза старательно отводил в сторону, из чего Алексей сделал вывод: он знает гораздо больше и говорит, только чтобы отвязаться от назойливого горожанина.

– По прошлом лете заявился к нам один городской. По всей округе рыскал, про книги древние спрашивал. Особливо про Четьи минеи и те, что рукою писаны. В скиты пытался попасть, да к пустынножительным заимкам пробиться, но не получилось. Туда ему дорог не показали. Тогда он бабок наших принялся обхаживать, тех, что бобылками живут. К мамке моей тоже наведывался, так я его так пужанул, что он до угла бежал и все оглядывался, не догоню ли. У старух в загашниках, конечно ж, кое-что имеется, но разве они выдадут божьи книги никонианину, псу шелудивому. Для них все, кто щепотью крестится, – псы вонючие да изверги рода человечьего. Одну бабку, Измарагду Арсеньеву, каким-то образом уломал, решилась она показать ему какие-то книги, а после вроде учуяла от него запах табака и наотрез отказалась даже из избы выйти.

– А как он выглядел? Как представился? – быстро спросил Иван и переглянулся с Алексеем.

– Мне он не представлялся, поскольку никакого заделья ко мне не имел. Может, старухам, возле которых вертелся, как-то и назывался, про то не знаю и сказать ничего не могу. А был он из себя белесый, волосы редкие, назад он их зачесывал, да еще все время рукой отбрасывал со лба. На носу очочки круглые. Борода клином, но маленькая совсем, с кулак – не больше, усы у нашей кошки гуще, чем у него. Ростом, – он смерил взглядом Ивана, – повыше вас на голову. Вот и все!

– И что ж, он за книги большие деньги предлагал? – спросил Алексей.

– Нет, деньги бабки не принимают. Деньги от Анчихриста. Но он не просил продать их, просто посмотреть.

– Удалось ему их увидеть или вы не знаете об этом? – спросил Иван.

– Не знаю, – развел руками дед, – но уже после его отъезда полыхнули сразу две избы, в которых у нас одинокие старухи проживали. Та же Измарагда Арсеньева. Обе в огне погибли. Урядник долго потом в золе копался. По его словам, бабок сначала убили, а после избы подпалили.

– Их ограбили? – уточнил Алексей.

– Добра у них особого не было, и то все выгорело. Но самое странное, что книги-то не сгорели!

– В огне уцелели? – поразился Иван.

– Нет, от огня их не спасти, горят, как порох, – вздохнул дед. – Просто книг в избах не было, когда те огнем занялись. Урядник ничего в пепле не нашел, а ведь застежки и бляхи медные не горят. Выходит, или старухи книги те не в избах хранили, или кто-то их украл, а потому и бабок убил. И избы поджег, чтобы следы замести.

– Этого человека искали? – спросил Иван.

– А про то нам неведомо. – Старик взмахнул рукой, приглашая гостей в горницу. – Пройдемте к столу, а то вся рыба остыла. – Но на пороге вдруг остановился и пристально посмотрел на Алексея. – Урядник по тем случаям всех в селе опросил, а поймал ли того байстрюка в очочках, про то нам не докладывали. Да, – встрепенулся он, – дня через два урядник у нас в Мотылеве покажется, если хотите, расспросите, что к чему.

– Через два дня они уже в Пожарской будут, – ухмыльнулся Гаврила и заторопил гостей: – Давайте быстрее, рыбу доедим, да в дорогу!

– А чаю попить или молочка? – заволновалась хозяйка. – Это ж не по-людски, чтоб без чаю в дорогу отправляться.

– Ладно, чаю тоже попьем, – согласился Гаврила, – но чтобы долго не рассиживаться. Надо выезжать, пока прохладно. А как до тайги доберемся, там жара уже не страшна, только от мокреца[8]8
  Мокрец – мельчайшее ядовитое насекомое, которое не жалит, а прямо-таки выгрызает кусочек кожи.


[Закрыть] да от паута[9]9
  Паут – сибирское название овода.


[Закрыть] отбиваться придется. В этом году гнус страсть какой злой!

Глава 5

Дорога до станицы шла сквозь глухую, забитую буреломом тайгу, по дну ущелья вдоль бурной порожистой реки Кызыр. Сдавленная скалами и лесом, мчала она мутные воды в низовья, где теряла свою силу и, разбившись на множество проток, привольно разливалась по степи. Слева, за отвесными уступами берега, прятались в облаках вершины белков,[10]10
  Белки – горные вершины, на которых снег лежит даже летом.


[Закрыть] а справа, теснясь к реке, подступал грозный Тензелюкский голец. На его крутых склонах с проплешинами оползней и серыми лентами курумов[11]11
  Курумы – россыпи огромных камней.


[Закрыть] вволю погуляла стихия, оставив после себя царство хаоса, где что-то сохранилось и торчало острыми изломами и зубцами, другое провалилось, повисло и обрушилось... Беснующиеся ручьи срывались с его отвесов ревущими водопадами, восточными минаретами и куполами проступали на фоне ослепительно голубого неба тенистые скалы.

В самом ущелье было сумрачно, пахло сыростью и гнилым дуплом, но сквозной ветер прогнал мошку, и путники откинули с лица сетки накомарников. Прохладный воздух был наполнен ароматом каких-то цветов, который перебивал запахи мхов и обветшавших скал. В нем мешалась ванильная пряность с гвоздичной свежестью и еще с чем-то незнакомым, но очень нежным и приятным.

– Надо ж такому цветку пахучему народиться, – Иван высунул голову из коляски, пытаясь отыскать взглядом неизвестное ему растение. – Что ж это за одурь такая?

– Так это белогорский чай, куда лучше лавочного, – рассмеялся Гаврила, который всю дорогу ехал верхом рядом с коляской. – Вона его сколько! – Он махнул рукой в сторону гольца, подножие которого, казалось, затянуло розовой кисеей.

Подъехали ближе. Заросли мелкого кустарника с аршин, а где и ниже высотой, с кожистыми, размером с ноготь, листьями и розовыми, разных оттенков, от светлого до темного, цветами затянули россыпи камней, вытеснив другие растения. Гаврила наломал веток с цветами, затолкал их в чересседельную сумку.

– К обеду чай заварим. Один раз попьете, лавочного на дух не надо будет.

Иван вновь отвалился на подушки. Одну веточку он прихватил с собой в коляску и, вдыхая тонкий аромат багульника,[12]12
  Белогорский чай, багульник – сибирское название вечнозеленого рододендрона душистого.


[Закрыть] таял от блаженства. Алексей не лез к нему с разговорами и пытался дремать под мерный стук лошадиных копыт и скрип колес. Везли их чуть ли не с царскими почестями. Казаки вели в поводу двух оседланных лошадей, на тот случай, если гости соизволят проехаться верхом. Коляску заполнили сеном, закрыли его коврами, бросили несколько подушек, и Алексей, развалившись на них, почувствовал себя чуть ли не персидским падишахом. И подумал, что восточные владыки неплохо устроились, окружив себя подобными удобствами. Не хватало лишь пары юных наложниц да черных мулатов с опахалами, чтобы отгонять надоедливую мошкару.

Иван полулежал рядом с ним, и на лице у него блуждала довольная улыбка. И Алексей, без всякого сомнения, мог сейчас поставить сто рублей против одного, что приятель тоже вспоминал не о начальстве и грезил не о служебных делах. И, конечно, мечты о будущей добыче были для Вавилова более сладкими, чем мысли Алексея о волооких, но совершенно нереальных в их положении наложницах.

Сено мягко пружинило, голова тонула в подушке, коляску раскачивало из стороны в сторону, и скоро все звуки слились в один – монотонно-убаюкивающий, напоминающий скрип колыбели или голос няньки, рассказывающей очередную сказку и засыпающей за каждым словом.

Алексей не заметил, как задремал, но необъяснимая, таившаяся где-то в самых глубинах его души тревога заставляла его то и дело открывать глаза и пялиться на голубой прямоугольник неба, видневшийся из коляски.

А резвая тройка продолжала тем временем мчать их дальше. Редкие облака сомкнулись над горами вдруг плотным слоем. Пошел дождь, но вскоре солнце прорвало тучи, и от ливня остался лишь сгусток тумана на груди гольца да лужи на каменистой дороге.

– Ты спишь? – поинтересовался Иван и сел, заткнув веточку багульника за ухо. Алексей повернулся на бок и, облокотившись, уставился на приятеля.

– С тобой поспишь, – произнес он насмешливо, – ворочаешься, сопишь, цветочек нюхаешь так, что мне слышно! Смотри, изойдешь на слюни еще до того, как в Пожарскую приедем. Поберег бы себя, что ли?

– Какие слюни? – Иван с досадой посмотрел на него. – Это ты дрыхнешь без задних ног, и сам черт тебе не брат! А у меня из головы рассказ деда Семена не идет. Про этого белобрысого в очках, что за старинными книгами охотился. Помнишь, когда мы за обозом наблюдали, из коляски человек выглянул?

– Помню! – Сон моментально пропал. Алексей тоже сел и внимательно посмотрел на приятеля. – Ты хочешь сказать, что он смахивает на любителя древностей из Мотылева?

– Хочу. Правда, видели мы его со спины, и сейчас я, пожалуй, вряд ли его узнаю, но все ж кое-какое представление об этом господине у нас имеется, а? – Он вопросительно посмотрел на Алексея.

Тот окинул его скептическим взглядом.

– Ты же в отпуске, зачем голову себе забиваешь? Или надеешься этого белесого в Пожарском встретить? Честно сказать, мне бы этого не хотелось.

– Почему? – совершенно по-детски удивился Иван. – Я думаю, у нас бы нашлось что у него спросить.

– Иван, кражей книг занимается Ольховский, – произнес Алексей с расстановкой. – И я не уверен, что ему понравится, если мы опять влезем не в свои дела.

– С каких это пор ты стал бояться перейти ему дорогу? – язвительно усмехнулся Иван. – И потом, ты здесь видел хоть одного его агента?

– А что им тут ловить? – Алексей взбил подушку повыше и с удовольствием откинулся на спину. Высокое небо в сугробах кучевых облаков заглядывало в коляску. Огромные пихты подступали к самой дороге, а громкий и разноголосый птичий гомон перебивал стукоток копыт.

– Ло-о-овить, – передразнил его Иван и покачал удрученно головой, – не узнаю я тебя. Что ж тогда к бабке привязался? Я ведь сразу заметил, что тебя книга возле божницы заинтересовала. Только кто ж положит древнюю книгу на виду? Слышал, как дед Семен рассказывал, с какими предосторожностями их хранят? Чужому ни за что не покажут. И денег ни в какую не берут. Тогда спрашивается, как Чурбанову удалось прибрать к рукам книги, которые у него украли? Уж не из тех ли они, что этот белесый у бабок высмотрел?

– Знаешь, Иван, – Алексей опять сел, – а ведь Усвятов, секретарь Чурбанова, тоже на этого белесого смахивает. Волос у него белокурый, только не редкий, а пышный. Он у него во все стороны распадается, поэтому и челку он со лба откидывает. И очки носит. Правда, бороды у него и усов нет, но ведь их в любой момент можно сбрить.

– Вот, видишь, – с торжеством в голосе произнес Иван и хлопнул себя по колену, – сколько интересного набралось! Я думаю, Илья Фомич не потому еще нервничал, что книги пропали. Он боялся, что о его грязных делишках проведают. Сам купец, конечно, не убивал, но всегда найдутся подлецы, что за рупь с полтиной родных отца с матерью зарежут, а не то что бобылок безродных.

– Тебе версии строить, что забор городить, – усмехнулся Алексей. – Чурбанов эти книги и другим путем мог приобрести. Допустим, солдаты сожгли скит, но книги не уничтожили, а продали за приличные деньги тому же Чурбанову.

– Ну, тогда это не солдаты, а скорее офицеры постарались. Они люди грамотные, могли быстро сообразить, что к чему.

– Вот и еще одна версия. Думаю, Ольховский на нее и без нас выйдет. – Алексей потянулся. – По-дурному у тебя, Иван, мозги устроены. Как можно о делах без толку трепаться? Все равно вернемся в управление к самому разбору, а Тартищев и вовсе отыграется, всех «глухарей» на нас повесит.

– А я что говорю? – оживился Иван, услышав это слово. – Я все того «немого» офеню вспоминаю, «глухаря». Неспроста он за девкой шел, ох неспроста! Какая-то у него корысть была, не иначе, чтобы она ушла. А защищать ее не стал. Почему? И заметь, на махрятника[13]13
  Махрятник – пренебрежительная кличка торговцев мелочным товаром.


[Закрыть] он мало похож. Я после прикидывал, думал, что меня в нем насторожило. А потом вспомнил. Выправка. У него явно военная выправка. Спина прямая и не сутулится, как настоящий офеня, который с малолетку на шее свой короб таскает. И рожа у него холеная. Не сытая, как у купчишки, не курносая. У него лицо барина и повадки барские, и рожу эту никакой одежкой и бородой, даже самой лохматой, не скрыть, Алеша! Это я тебе доподлинно скажу.

– Когда ты успел все разглядеть? – удивился Алексей.

– Сноровка, – усмехнулся Иван, – походишь с мое за всякой шушерой и не такое научишься замечать и запоминать. Даже то, что сапоги у него юфтевые, хороший сапожник их тачал. Привык наш лоточник к удобной обуви, и, кажется, он птица такого полета, что ему наплевать, что мы с тобой его засекли.

– Ты думаешь, он из жандармов?

Иван пожал плечами.

– Тех, кто у Лямпе служит, я всех знаю, и у Ольховского, до самого вшивого, последнего разбора филера... Нет, этот не из наших. И определенно действовал не в ногу с людьми из охранки. Он, скорее, прикрывал эту «монашку». Может, они одной с ней компании?

– Постой, – прервал Алексей Ивана, – по-твоему выходит, за этой раскольницей следили не только мы и агенты охранного отделения, но и кто-то третий, кому нужно было, чтобы девица благополучно скрылась?

– Воистину так, – закивал головой Иван, – кто-то третий, кого мы не знаем. И он определенно не здешний. Я же сказал, что всю шушеру Лямпе и филеров Ольховского за версту вычислю. А этого парня я встретил в первый раз. Не думаю, чтобы у Лямпе новый агент появился, да еще такого высокого класса, а я бы об этом не узнал. И я только сейчас понимаю, как здорово он нас провел!

– А по мне, так это он чуть не обмишурился, – Алексей пренебрежительно скривился, – надо было додуматься немым прикинуться. Не будь мы в запале, тут же его бы за жабры взяли!

Иван хитро прищурился.

– В этом весь и шик, Алешка! Наш «глухарь» хорошо знает, что человеку, если он в азарте, в мозги все, что угодно, можно надуть. Вот он и надул пузырей, будто немой, а когда мы поняли, что он нас объегорил, его и след простыл.

– Что теперь об этом вздыхать, – с досадой произнес Алексей, – меня больше эти ратники волнуют. Я, честно сказать, хотел деда о них расспросить, а потом смотрю, он про блондина с бо-о-ольшим нежеланием рассказывает, ну и не стал его пугать. Тут в глубинке у них свои отношения, свои обычаи, и наверняка не все староверов порицают...

– Ты говоришь, Усвятов сильно испугался, когда ты про эту девку в бахотне сказал?

Алексей молча кивнул в ответ.

– Меня, по правде, тоже в дрожь бросает, когда ее вспоминаю. До сих пор спина ноет, после того, как она меня своей палкой приветила. – Иван покачал головой. – Первый раз вижу, чтобы баба так отчаянно дралась. Я ведь тебе не сказал тогда, думал, ошибся сгоряча, но у нее под балахоном, похоже, бахтерец был надет. Не каждому мужику под силу такую тяжесть таскать, а она в нем не только бегала, но и на лошадь вскочила.

– Что еще за бахтерец? – удивился Алексей новому слову.

– А это что-то наподобие лат или кольчуги, только из плоских бляшек, – пояснил Иван. – Казаки его раньше под кафтан надевали, чтоб от копья или сабли уберечься. А девка наша, видно, от пуль себя защищала. Явно ученая, знала, что наверняка стрелять будут, а... – Он прервался на слове, потому что в коляску вновь заглянул Гаврила.

– Через версту переправа будет, так что вам лучше на верховых пересесть. А после нее биваком на часок станем, чтобы пообедать. – Он взглянул на небо. – Если дождь не соберется, к вечеру в станице будем. – Он перекрестился. – Лучше не загадывать, но всего тридцать верст осталось. Посуху кони-звери за три часа домчат.

Алексей и Иван пересели на лошадей. Честно сказать, лежание на боку изрядно им надоело, и они легкой рысцой направились вслед за Гаврилой к переправе. Дорога вильнула вбок, обходя огромное нагромождение камней, следы старого обвала, и тут впереди грохнули выстрелы – один и через пару секунд, раз за разом, еще два. Эхо ударилось о стены утесов, загрохотало, наслаивая одну звуковую волну на другую. Следом разразилась ведьмячим криком кедровка, заверещали испуганно первейшие таежные сплетницы сороки и, снявшись с деревьев, бросились в разные стороны разносить по тайге последние новости. Чудовищная какофония, к которой примешались крики людей и конское ржание, заставила всадников пустить лошадей в галоп, и через несколько мгновений они вынесли своих седоков на крошечную поляну.

С этого места и начиналось то, что Гаврила гордо называл «переправой» и что человека неискушенного ввергало в известное состояние, про которое говорят: «Поджилки затряслись!» Никакого моста, в прямом смысле этого слова, не было и в помине. Просто поперек реки висели на цепях два длинных бревна, скрепленных между собой железными костылями, а вместо поручней приспособили два толстых пеньковых каната, изрядно провисших и истертых множеством рук безумцев, осмелившихся доверить свою жизнь сомнительному сооружению.

«Мост» скрипел и раскачивался на цепях. Трое солдат с винтовками в руках пытались удержать на скользкой поверхности слегка обтесанных сверху бревен огромного кудлатого мужика в располосованной до пупка грязной рубахе. Был он босиком, его длинные волосы схватывал ремешок, лицо заливала кровь, но он продолжал вырываться даже тогда, когда солдаты заломили ему руки за спину и несколько раз пнули в живот. И лишь после удара прикладом под вздох мужик замотал головой, как одуревший от гнуса сохатый, и обвис у них на руках, почти касаясь лохматой головой настила.

Солдаты, матерясь, волоком протащили его по бревнам, но лишь ноги мужика коснулись земли, он зарычал яростно и вдруг, распрямившись как пружина, разметал служивых в разные стороны. Двое попадали на траву, но третий остался на ногах и вскинул винтовку. Мужик, подхватил с земли камень, расправил плечи... И в этот момент солдат выстрелил в него, один раз, второй, третий... Мужик покачнулся, попытался поднять руку, сделал шаг в направлении стрелявшего и вдруг, словно споткнувшись, повалился лицом в траву. Руки его скребли по земле. Казалось, он все еще ищет точку опоры, чтобы подняться. Стрелявший в него солдат осторожно приблизился к нему, постоял мгновение, поднял винтовку и с размаху вогнал штык ему между лопаток. Тело мужика вздрогнуло и затихло. Солдат выдернул окровавленный штык, снял его и деловито вытер о траву, а после примкнул к винтовке с выражением полного равнодушия на лице.

– Господи, что они себе позволяют? – вскинулся Алексей.

Но Иван придержал его за руку.

– Погоди, у них есть старший. Не будем лезть не в свое дело!

Алексей выругался, но он понимал, что солдат вряд ли переступил через приказ. Видимо, мужик был слишком опасен, и солдатам велено применять оружие при любой попытке сопротивления.

Тем временем стрелявший остался у неподвижного тела, а два других солдата бросились назад к мосту и, ухватившись за перила, стали заглядывать вниз и что-то кричать при этом. Только теперь Алексей заметил на противоположном берегу несколько оседланных коней и телегу. Еще три или четыре солдата, хватаясь руками за хилые кустики ольхи, пытались спуститься по крутому противоположному берегу вниз. Но без веревок там делать было нечего. И они наконец оставили свои безуспешные попытки и бегом направились к своим товарищам на мосту.

Река рычала и катала внизу огромные валуны. Водяной бус[14]14
  Бус – мельчайшая водяная пыль.


[Закрыть] повис в воздухе. В нем стояли крутые радуги, а бревна и канаты почернели от влаги. Солдаты заметили всадников и бросились им навстречу, размахивая руками, и, видимо, что-то кричали, предупреждая или угрожая, но все звуки заглушал дикий рев реки.

Первым на поляну выскочил рыжий и усатый унтер-офицер с кровившей ссадиной на лбу и оторванным погоном. Выхватив револьвер, он подскочил к Гавриле и принялся рвать у него повод из рук.

– Проваливай, проваливай! – орал он надсаженным голосом, срываясь на хрип. – Не положено!

Гаврила растерянно оглянулся на гостей. Иван спешился и неторопливо подошел к унтеру. Алексей заметил, как напряглась спина приятеля, а походка приняла кошачью грациозность и вкрадчивость. На всякий случай он тоже спешился и нащупал в кармане «смит-вессон». Гаврила последовал его примеру, и они стали плечом к плечу, наблюдая за Вавиловым.

– Чего орешь? – Иван остановился напротив унтер-офицера. – Что тут у вас не положено?

Тот, похоже, опешив на мгновение от такой наглости, вытаращил глаза на Ивана. Он был унтеру по грудь. И офицер тут же разразился такой срамной отповедью, что даже видавший всякое Вавилов поморщился.

– Уймись и объясни, что происходит.

Унтер смолк, окинул Ивана угрюмым взглядом, затем перевел его на Алексея и Гаврилу, но орать перестал, лишь выставил перед собой револьвер и устало приказал:

– Не подходить! Пристрелю на месте!

Тогда Иван вытащил карточку агента и не торопясь сунул ее под нос унтеру.

– Полиция! По важным делам. – И, вернув карточку на место, высокомерно спросил: – Умылся? А теперь доложи, что здесь произошло? – Кивнул на убитого мужика: – Беглый, что ли?