Текст книги "Ржавый Рыцарь и Пистолетов"
Автор книги: Ирина Мельникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Я понимаю, – Марьяш явно чувствовал себя не в своей тарелке, но разве он мог сдать свои позиции первым и потому продолжал с должной почтительностью во взоре: – Молодежь не успела обрести моральной закалки старшего поколения и поэтому так быстро очерствела и обездушела. Жаль, что Арефьевы уходят, а с ними уходит то, что помогает России держаться на плаву.
Даша вылупила на него глаза, удивившись слишком правильным фразам. И тотчас поняла, почему Вадим Марьяш заговорил столь высокопарно. На них уставились объективы нескольких телекамер. Неважно, что она стояла к ним спиной, главное – олигарх находился в ракурсе. Молодой да ранний, с хорошо подвешенным языком и обаятельной улыбкой, от которой таяла вся лучшая половина российского общества.
– Я вполне с вами согласна, – Даша вежливо улыбнулась. – Вы очень метко охарактеризовали роль старой русской интеллигенции. Если б вы еще читали их книги, то Россия не плавала бы в дерьме, а крепко стояла на своих ногах.
Она не видела реакции Марьяша, но по лицам телевизионщиков поняла, что ее слова попали в цель. Отвернувшись от олигарха и его свиты, Даша стала выбираться из толпы. Расстроенный ее выходкой, Оляля сердито гудел за спиной:
– Ты что, с катушек слетела? Поганок объелась? Зачем Марьяша обидела? Он ничего плохого тебе не сделал!
– Отстань! – рявкнула она. – Марьяши плачут крокодильими слезами, а сами рвут страну на куски. Это для нас Арефьев – Ржавый Рыцарь, а для них он всего лишь объект наживы.
– Что ты порешь? Какой наживы? – опешил Оляля. – Чего он мог нажить с Олеговича?
– Образ он мог нажить, образ! Образ благодетеля и радетеля! Неужели непонятно, что это даже не волчонок, а самый настоящий волчара в овечьей шкуре, ты же сам меня недавно в этом убеждал.
– Ну и что? – изумился Оляля. – При чем тут Олегович?
– Ты совсем тупой? Или прикидываешься? – Даша покачала головой и махнула рукой. – Ладно, проехали, не хватало нам подраться из-за этого Марьяша. Все ты прекрасно понимаешь, только решил меня по какой-то причине разозлить.
– Это гораздо лучше, чем твои сопли, – неожиданно улыбнулся Оляля. – Я не люблю, когда бабы ревут. От этого я слабею и самому завыть хочется.
Они выбрались на набережную, где ветер и вовсе разбушевался, как пьяный в стельку «новый русский». Согнувшись под его ударами, они, точно партизаны, перебегали от одного скопления деревьев к другому, пока не достигли Речного вокзала. Здесь они нашли наконец убежище в крошечном кафе, где им подали горячий чай с лимоном и пиццу. Но кусок не лез Даше в горло. Она по-прежнему не находила себе места, а на вопросы Оляли отвечала не сразу и невпопад.
И тогда Гришино терпение лопнуло.
– А, чтоб тебя, раззява! – выругался он в сердцах и достал из кармана мобильник. – Звони хоть Таньке, хоть Маньке, но запомни, я тебя уговаривал поехать завтра утром. Если не хочешь видеться с этой сворой, я звякну Лайнеру. Он через минуту примчится, я тебя уверяю!
– Дай трубку! – Она почти вырвала телефон из рук Оляли. И набрала номер Таньки, чтобы узнать, что абонент временно недоступен. Тогда пришел черед Маньки.
– Слушаю, – произнес Гусев нежно, но она почувствовала, как он подобрался, когда понял, кто ему звонит на самом деле.
– Миша, мне нужна машина, – начала Даша без долгих подходов к теме. – Я хочу уехать в Сафьяновскую сегодня после обеда. Ты меня знаешь, твою колымагу я не обижу... Бензин, естественно, мой.
– Видишь ли, – Гусев замялся на мгновение, – у нас все колеса в деле, особенно сегодня и завтра.
– Но я прошу вашу старую машину, – произнесла она с досадой.
– Я понимаю, – протянул Гусев. Даше показалось, что он прикидывает, как ему поступить. И прикинул очень быстро: – К сожалению, она стоит у меня без колес и аккумулятора, да и карбюратор барахлит.
– Спасибо, мне все понятно, – Даша отключила телефон и беспомощно посмотрела на Олялю. – Отказал. Говорит, что разобрана. Я не ожидала...
Гриша исподлобья посмотрел на нее, затем затолкал в рот оставшийся кусок пиццы и принялся сосредоточенно жевать. Даша сжимала в руках трубку мобильника, смотрела в окно, а по щекам ручьем текли слезы.
– Кончай реветь! – приказал Оляля и потянул из ее рук трубку. – Верни добро, а то грохнешь о стенку, а он мне кучу тугриков стоил. – Он подал ей пуховик и вдруг весело подмигнул: – Давай одевайся, едем ко мне! Так и быть, дам тебе свой «москвичонок». Неделю назад старикан по всей программе техосмотр проскочил, думаю, до Сафьяновки не развалится.
Даша вскочила на ноги. Не бог весть что, но все же горбатый Лялькин «москвичонок» гораздо лучший вариант, чем идти на поклон к Лайнеру. Она поцеловала Олялю в щеку, а он пробурчал сурово:
– То сопли, то вопли, то поцелуйчики! С вами, бабами, своей смертью не сдохнешь!
Глава 7
Сначала ей повезло. По дороге недавно прошлись снегоочистители, присыпали полотно песком, и хотя мела поземка, «москвичонок» легко шел под восемьдесят километров. Даша подумала, что еще засветло успеет в Сафьяновскую. На душе у нее сразу полегчало, стоило последним домам Краснокаменска исчезнуть за ее спиной. Верховой ветер разогнал облака, и небо сияло немыслимой и по-весеннему яркой голубизной.
Конечно, она могла бы спрямить дорогу и добраться до Сафьяновской через водохранилище. Но Оляля взял с нее честное слово, что она не полезет на лед. Море в этом году замерзло поздно, и под снежными заносами могли скрываться предательские полыньи и наледи.
Она и сама не решилась бы на столь опрометчивый шаг. Проселочные дороги грозили другой бедой. Можно было загнать машину по самое брюхо в сугроб и выбираться из него до морковкиных заговен.
Первая сотня километров шла через лес, сказочный в своей красоте. Огромные ели в горностаевых шубах и шапках стояли вдоль дороги, склонив верхушки под тяжестью снега, словно важные сивобородые бояре, с любопытством ожидавшие выхода государя с молодой государыней. Малолетние елочки толпились стайками у дороги, и Даша вспомнила, что скоро Новый год, единственный праздник, который она любила. Но каждый прибавлял ей грусти: за спиной копились года, а впереди их становилось все меньше и меньше. И крошечный этот запас таял и таял, как снежок на детской ладошке.
Снова Ржавый Рыцарь ворвался в ее мысли. Чуть больше года прошло после его второго, особо страшного инфаркта. Она примчалась в Краснокаменск из Англии, но Паша успел, как всегда, первым. Встретил ее на пороге госпиталя, весь какой-то осунувшийся, словно после глубокого запоя, и, подхватив под руку, долго вел ее по этажам и коридорам к кабинету начальника кардиологического отделения и что-то бормотал про двустороннее поражение миокарда, и что он достал какое-то лекарство за две тысячи долларов, и что Олеговичу после него полегчало... В панике они где-то оставили Дашину шубу, а после долго не могли ее отыскать. Оказалось, что шубу забрал из Пашиных рук его водитель Митя и даже успел выспаться на ней. Но они оба ничего не помнили, перепуганные и почти отчаявшиеся...
Однако благодаря то ли Пашиному чудо-лекарству, то ли доброй наследственности предков, одаривших его неплохим здоровьем, Арефьев снова выкарабкался. А через несколько дней им позволили пройти к нему в палату. Дмитрий Олегович сверкал новыми зубами и весело бахвалился: «Смотрите, прямо-таки голливудский оскал, льгота репрессированному». И подмигивал: «Осталось последней воспользоваться – бесплатными похоронами». Они с Пашей бурно запротестовали, но Арефьев серьезно посмотрел ей в глаза и взял за руку: «Даша, дай слово, что обязательно приедешь ко мне на похороны!»
Она не выдержала и отвернулась. В его взгляде ясно читалось, что Ржавый Рыцарь не шутит и, возможно, знает, какой срок отмерен ему судьбой. Совсем невеликий срок. Сердце откликнулось болью, и она не сумела отшутиться, как это бывало прежде. Спас положение Паша. Он обнял ее за плечи и пробурчал сердито:
– О чем разговор, Олегович? Кто ж откажется на дурняк киселя похлебать...
Вот и пришел этот «дурняк». Скоро наступит Новый год, но уже без него, Дмитрия Олеговича Арефьева, никогда не унывающего Ржавого Рыцаря. Без его шуток и веселых подковырок. «Ну, где мои молодые годы, Даша?» – частенько спрашивал он, и эти слова были самым большим подарком для нее. Потому что давно догадалась о том, о чем он ни разу не сказал напрямую: как он жалеет об их огромной разнице в возрасте. «Там, где я под стол пешком ходила», – привычно отшучивалась она, и оба прекрасно понимали, что Даша никогда не воспримет его как мужчину в прямом смысле этого слова. Для нее он значил гораздо больше. Кумир, фетиш, идол, которому она поклонялась не менее истово, чем язычники древним божествам.
Мотор вдруг чихнул, и сердце екнуло в унисон с ним. Но «москвичонок» продолжал как ни в чем не бывало бежать по дороге, и Даша успокоилась. И только сейчас она заметила, что тайга расступилась. Бескрайняя степь распахнулась перед ней, как полы огромной бараньей шубы. С той и другой стороны дорожного полотна разлеглись похожие на горбы верблюдов, бурые от мертвой травы сопки. Пурга снесла с них тонкий покров снега, но в ложбинах таились глубокие по пояс сугробы, покрытые толстым, выдерживающим вес взрослого человека настом.
И на всем этом бескрайнем, ограниченном только горизонтом пространстве ни одной живой души: ни тебе овечьих отар на склонах холмов, ни одинокой птицы, парящей высоко в небе, ни улепетывающего со всех ног зайца, ни рыжей лисы, мышкующей в лесополосе. Всех разогнал злобный ветер, даже камыши вокруг небольшого озерца прибил к земле.
Машин на дороге встречалось мало, и лишь единожды попался пост ГАИ, безжизненный, как и все вокруг. Хиус оказался сильнее даже служебного долга.
Но в машине, несмотря на ее преклонный возраст, было тепло, и Даша расстегнула пуховик и сняла с головы шапочку.
Дорога пошла в гору, миновала перевал и спустилась в новую долину, ровную, как тарелка. Изредка то слева, то справа от шоссе мелькали и пропадали за спиной почти идеальные по форме, но размытые временем земляные пирамиды. Это знаменитые усыпальницы динлинских князей, рыжеволосых и голубоглазых жителей тагасукских степей, до той поры, пока на эти земли не пришли конные орды Чингисхана. Где-то она читала, что здешние пирамиды намного древнее египетских. И не зря, видно, эта долина в последние годы, когда открыли границы, стала настоящей Меккой для археологов, как своих, российских, так и зарубежных тюркологов.
Даше всегда не хватало времени, чтобы посетить Долину Царей, так ее немного высокопарно называли ученые. Где-то недалеко, говорят, обнаружили неплохо сохранившийся домонгольский еще дворец, чуть дальше, в урочище Пляшущих Теней, с древних времен проводят камлание хемы – местные шаманы, а в одном из хитрых тайников в разрушенном кургане обнаружили настоящий клад из золотых и бронзовых украшений. Пришлось вызывать СОБР, чтобы уберечь его от грабителей, которые дважды пытались напасть на лагерь археологов. Все это она узнавала из газет и тем не менее оставляла знакомство с Долиной Царей на потом – ведь то, что под боком, никуда не убежит, и не подозревала, что совершает одну из самых распространенных ошибок. Гоняясь за журавлем в небе, мы зачастую выпускаем из рук синицу.
Впереди замаячили горы. На их спинах лежали мрачные снеговые тучи, которые как на полозьях скатывались вниз, затягивая рваной грязной пеленой подножие пятиглавого исполина, гольца Абдраган,[3]3
Ужас, страх (местн.).
[Закрыть] который навис над долиной. Согласно местным легендам, именно к его вершинам пристал в доисторические времена ковчег со спасшимися после Всемирного потопа людьми и животными. Первым на землю ступил ирбис – снежный барс, особо почитаемый в этих краях хищник. Редкий и очень опасный. Его фигурка украшает герб маленькой республики, границы которой охраняет грозный Абдраган...
Но голову Даши сейчас занимали не пристрастия местных жителей, не их обычаи и не их история. Она поняла, что слишком поторопилась радоваться ясной погоде и ухоженному дорожному полотну. До Сафьяновки оставалось с полсотни километров, не больше, когда мощный снеговой заряд торпедой ударил точно в лоб ее «москвичонку». Машину подбросило, как жестянку, и Даша тотчас пожалела, что не положила в пустой багажник хотя бы с десяток кирпичей, как советовал ей Оляля.
Страшные тучи клубились почти у самой земли, резко стемнело. И через пару мгновений машина оказалась в центре котла, в котором пурга варила свое адское зелье. Свет фар едва пробивался сквозь сплошную стену снега, колыхавшуюся в их бледных лучах, как огромный занавес под порывами сквозняка. Дворники забило снегом, и они едва ползали по стеклу, а вскоре и вовсе застыли, словно поставили крест на ее попытках двигаться дальше. Даша снизила скорость до минимума и некоторое время ехала вслепую. Но сколько такая езда могла продолжаться? До первого поворота или мостика через реку? Не хватало еще слететь в кювет или, хуже того, свалиться в обрыв. В одиночку она не выберется, а надеяться на то, что какой-нибудь дурень вроде нее отважится отправиться в дорогу по такой лихоманке, не приходилось.
Она выругалась и тут же въехала в сугроб, наметенный поперек дороги. Выжала сцепление, но задние колеса крутились вхолостую, мотор ревел, наполняя кабину выхлопными газами, и она сдалась. Натянув шапочку и застегнув пуховик, Даша попробовала открыть дверцу, но ее придавило снегом. Кроме того, порывы ветра были настолько сильными, что когда она, увязнув в сугробе по колено, все-таки выбралась наружу, то не смогла удержаться на ногах и повалилась в снег. Уже на расстоянии вытянутой руки невозможно было разглядеть, что происходит вокруг. Задние огни тоже забило снегом, и лишь свет фар продолжал пробиваться сквозь дикую свистопляску взбесившейся природы. «Москвичонок» прямо на глазах засыпало снегом, и все попытки Даши очистить рукавичкой лобовое стекло не увенчались успехом.
Даша вернулась в салон. Через плохо прикрытую дверцу снег набился на сиденья, а в ногах и вовсе образовался сугроб.
Что делать? Даша достала дорожный атлас, включила свет в салоне и попыталась разобраться, где же она сейчас находится. Прикинув расстояние, вгляделась в жирную линию тракта, который тянулся до границы с Монголией. Если она проехала Долину Царей, то до Сафьяновской оставалось чуть меньше сорока километров. На карте вблизи Абдрагана значилась всего лишь одна деревня. «Кирбижель» – с трудом разобрала она мелкие буквы. Но селение располагалось не по тракту, а в стороне, километрах в пяти от дороги. Даже не стоило добираться до нее пешком. Раз плюнуть заблудиться в бескрайних полях. Да при таком ветре она вряд ли сумеет пройти больше десятка метров.
Что-то темное внезапно прижалось к боковому стеклу, и она испуганно вздрогнула. «Что-то» отсвечивало красным, и через мгновение Даша поняла – это всего лишь рваный пластиковый пакет, принесенный бурей бог весть откуда, возможно, из того же Кирбижеля. «Сорвет ветром, значит, замерзну, – неожиданно загадала она, – продержится, выживу...» Пакет держался как приклеенный, и новая мысль неожиданно посетила ее голову. На заднем сиденье лежало несколько деревянных реек – заготовок для подрамников. Гриша просил их не трогать, но он наверняка простит ее самодеятельность, если это поможет ей спастись.
Даша перетащила рейки себе на колени, затем вытянула шнур, стягивающий внизу пуховик, и связала их в плотный пучок. И снова вылезла из машины. С трудом, но ей удалось вогнать рейки почти до половины их высоты в сугроб рядом с багажником. Сверху Даша натянула тот самый прибившийся к машине беспризорный пакет и привязала его к рейкам носовым платком. Он сразу наполнился воздухом и забился на ветру, как красный пионерский флажок. Буря ревела и рвала его, словно дикий зверь когтями, тем не менее Даша надеялась, что ее сигнал бедствия продержится какое-то время... Окрыленная своим маленьким успехом, она вернулась в машину. Теперь, по крайней мере, любой идущий со стороны Краснокаменска автомобиль не врежется в задницу «москвичонка»...
Двигатель работал, и все же ноги стали замерзать от настывшего на морозе днища. Кроме того, она понимала, что угарные газы постепенно наполняют салон, и, подумав, повернула ключ, выключая двигатель. Боковые окна почти мгновенно затянуло кружевом изморози, и Даша не видела, держится ли пакет или его давно сорвало ветром.
В салоне ощутимо похолодало. Изо рта шел пар и оседал инеем на внутренней обивке автомобиля. Даша достала из сумочки блокнот и ручку. И обнаружила рядом с ними небольшой сверток. Это Гриша сунул ей в дорогу пару бутербродов с маслом и сыром. Озябшие руки слушались плохо, в одной она держала бутерброд, а другой торопливо нацарапала несколько номеров телефонов. И, не сдержавшись, быстрыми штрихами изобразила шаржированную фигуру Арефьева в нелепых старинных доспехах и шлеме, ее когда-то придумал Ляля, и подписала «Ржавый Рыцарь», словно попрощалась с ним.
Покончив с этим нелегким делом и расправившись с бутербродами, она некоторое время сидела без движения, тупо уставившись в темное лобовое стекло. Затем встрепенулась, вырвала листок из блокнота, сложила его вдвое и затолкала за бюстгальтер. Так вернее, быстрее поймут, что к чему. Но у нее уже зуб на зуб не попадал от холода. Даша стянула чехлы с заднего сиденья, они были из искусственного меха, сняла ботинки и закутала ноги в чехлы. Затем натянула поверх шапочки капюшон пуховика, а руки засунула в рукава.
На некоторое время она и впрямь согрелась, и тотчас ее неудержимо потянуло в сон. С четверть часа она мужественно с ним боролась. Трясла головой, ругалась. Но вскоре поняла, что это выше ее сил, и закрыла глаза...
...Она ехала в пролетке. Сейчас, сейчас, отсчитывало сердце секунды, вот он, этот поворот. Она уже видела двух бомбистов в черных тужурках политехнического института. Они стояли почти напротив друг друга по обе стороны улицы, а высокая фигура того, кого она любила больше жизни, вожака их боевой группы, виднелась чуть дальше. Лицо у него было напряженно, брови сведены у переносицы, тонкие губы сжаты в едва заметную полоску.
Пролетка остановилась у аптеки. Она сошла и сунула извозчику двугривенный. Затем направилась к деревянной театральной тумбе, на свое, отведенное ей в этой операции место. Первым делом проверила револьвер, который все это время придерживала за пазухой. И тут вожак взмахнул рукой. Внимание! Вот-вот покажется карета. Тогда он вскинет руку во второй раз, и бомбисты метнут самодельные бомбы под копыта лошадей и колеса экипажа. Вчера они весь день тренировались за городом, поэтому не должны промахнуться.
Но ее роль в другом: сразу после взрыва она должна подскочить к карете и выстрелить в великую княгиню, жену наследника, если та еще будет жива. Она предполагала, что казаки-атаманцы из охраны будущего императора зарубят ее на месте, и готова была пустить себе пулю в висок прежде, чем они придут в себя после взрыва. Она нисколько не страшилась смерти. В том предназначение их группы – отомстить за смерть товарищей, которых два месяца назад повесили в Шлиссельбурге за убийство дяди царя. Она шла на смерть осознанно, равно как и ее любимый, и как те, почти незнакомые ей студенты-политехники...
Карета вывернула из-за поворота неожиданно, чуть раньше, чем ее ожидали. Но она успела ухватить взглядом и сам экипаж, и предваряющий его появление сигнал вожака. Бомбисты одновременно шагнули на мостовую, взметнулись руки с зажатыми в них чугунными шарами. Она тотчас укрылась за тумбой, чтобы не посекло осколками. Но взрывов не было. Страшно кричали люди, дико ржали лошади, однако бомбы не взорвались.
Она выглянула из-за тумбы. Лошади, которые везли карету, вынесли ее на тротуар, а бомбисты уже лежали на мостовой, и несколько дюжих казаков избивали их ногами. Откуда-то появились жандармы, придерживая шашки, они разгоняли зевак. В воздухе стоял забористый мат и слышались гневные крики толпы.
Тут она заметила, что их вожак стоит в стороне, за деревьями, и ей показалось, будто он с любопытством взирает на то, что происходит рядом с экипажем. Он мгновенно почувствовал ее взгляд. Его лицо исказилось, и он повелительно махнул рукой в сторону кареты. К ней только что подкатила коляска. Великая княгиня с маленькой девочкой на руках вышла из кареты. Им помогли подняться в коляску. Два жандарма заскочили следом. И в этот момент она рванулась им навстречу, целясь из револьвера прямо в лицо юной красивой женщины и пытаясь что-то кричать при этом. Но горло стянули спазмы, а пальцы задеревенели, и она, как ни старалась, не сумела нажать на спусковой крючок.
На нее набросились сзади, схватили за волосы, повалили на землю, и последнее, что она заметила, это любопытный взгляд ребенка и глаза княгини. Александра смотрела на нее с жалостью. А когда ее подняли на ноги, вдруг бросила к ногам своей несостоявшейся убийцы платок. «Утрите ей лицо, оно у нее в крови», – произнесла великая княгиня с явным немецким акцентом, а та, которую она пожалела, едва не задохнулась от ненависти. Все пропало! Смерть их товарищей останется неотомщенной...
Даша повернулась и стукнулась лбом о боковое стекло. Локоть уперся в рулевое колесо, и громкий стонущий звук ударил ее по ушам. Она испуганно отдернула руку от сигнала, но, успокоившись, несколько раз нажала на него, прекрасно понимая, что вряд ли кто расслышит его сквозь завывания пурги. Однако это помогло ей справиться с сердцебиением. Странный какой-то сон она увидела, ничем не связанный ни с ее литературными интересами, ни с событиями прошлой жизни. Скорее он походил на эпизод из старого фильма про жизнь революционеров. Но при чем тут великая княгиня, жена будущего императора Николая Второго? Как Даша ни напрягала мозги, не могла вспомнить, существовал ли исторический факт нападения боевиков на карету будущей императрицы или это плод ее воображения? А может, она читала где-то об этом покушении или слышала краем уха? И о нем почти ничего не известно по той простой причине, что оно было неудачным. Но почему все-таки бомбы не взорвались? Причем обе? Наверняка их тщательно проверили, прежде чем пустить в дело...
Тут Даша окончательно пришла в себя и поняла, что ее волнуют совсем не те проблемы, которые должны волновать человека в ее положении. Ноги замерзли настолько, что она почти их не чувствовала. И тут Даша вспомнила о пуховых носках Оляли. Вот в них-то ее ногам было бы тепло, как в духовке. Однако она так поспешно собиралась, что забыла взять в дорогу самое необходимое, не говоря уже о носках. Например, термос с горячим чаем или ту же фляжку со спиртным, которая осталась в номере.
Она поворочалась на сиденье, разминая затекшие мышцы. Кровь быстрее побежала по жилам, пальцы заломило от ее притока, но боль напомнила Даше, что она до сих пор жива и пока еще контролирует себя. Она принялась растирать ноги. При этом Даша опять согрелась и даже попыталась открыть дверцу, чтобы понять, что происходит снаружи. Однако та не поддалась ни на йоту, вероятно, ее завалило снегом, а может, просто примерзла.
Ветер продолжал завывать и месить снежную муку, но, кажется, его порывы стали тише, пустой багажник уже не грохотал, как тамтам африканского воина. Скорее всего, «москвичонок» замело по самую крышу. Даша огорченно вздохнула. Если Гришины рейки повалило, а пакет сорвало ветром, то ее откопают только тогда, когда прекратится пурга. Тут она вспомнила, что утром по тракту пойдут автобусы и машины с теми, кто отправится в Сафьяновскую на похороны Арефьева. Она представила, какие будут у них лица, когда из машины достанут ее закоченевший труп. И скривилась. Оляля, Лайнер, Мишка с Танькой... Она бы врагу не пожелала подобного зрелища, а каково будет ее друзьям? Хотя утром уже ничто не будет ее волновать: и как она выглядит, и что подумают при этом ее друзья и недруги.
Страшная усталость навалилась на Дашу. Она уже не пыталась ей сопротивляться. И снова закрыла глаза...
...Виселица возвышалась впереди, и ее контуры в бледном свете раннего утра казались дверным проемом, распахнутым в еще не наступивший день. На площади бесновалась толпа. Осужденных на казнь окружали плотным кольцом солдаты. Они шли, выставив перед собой винтовки с примкнутыми к ним штыками. И все же толпа теснила их, напирала, сжимала, а в лица тех, кто пытался убить будущую императрицу, летели плевки, комья земли и камни. Обреченные на казнь молодые люди были закованы в железо и не могли защититься от народного гнева. Толпа ревела: «Цареубийцы!» – и хмелела от собственной ярости, как будто от чарки домашнего самогона.
– Дурка! Дурка! Раззява! – послышался ей вдруг голос Оляли. Она подняла голову и увидела юродивого – грязного, тщедушного, шелудивого. Он метался рядом с помостом, на котором всю ночь стучали топоры плотников, спешно сооружавших эшафот для висельников. Лохматая голова на тонкой шее болталась, как коровий колокольчик. Он задирал к небу костлявые руки и голосил истошно: – Смерть, смерть иродам! Раззявы! – и еще что-то совершенно непонятное и оттого жуткое и безысходное. Она зажмурилась на мгновение, а когда открыла глаза, то обнаружила, что у юродивого и впрямь лицо Оляли... Он разевал рот, корчил рожи и кривлялся, кривлялся, брызгая слюной, и визжал, тыча в осужденных пальцем: – Кровь! Кровь! Пуститя кровь, юшку пуститя...
Наконец их подвели к эшафоту. Вокруг него стояли в оцеплении конные казаки с шашками наголо. Ее взгляд выхватил группу из нескольких человек: врач, священник, прокурор с кожаным портфелем. За их спинами сидел на корточках человек в красной рубахе и быстро курил в кулак. И она поняла по рубахе, что это палач...
Врач и священник о чем-то тихо переговаривались и не обращали внимания на осужденных, словно казнь давно стала для них будничным, таким же обыденным делом, как поход в булочную или поездка на дачу.
Обреченные застыли на помосте и стояли без движения, пока их освобождали от цепей. Толпа притихла, а юродивый сел прямо в грязь и уставился на них своими круглыми безумными глазами. Он чесался, быстро и возбужденно, как собака, а сквозь немыслимое рванье проглядывало бурое иссохшее тело, все в ссадинах и расчесах. Она отвела от него глаза и перевела их на толпу. Ни одного доброго взгляда, а на лицах всего лишь любопытство, вожделение и злорадство. И это так не вязалось с надвигающейся трагедией, с самим таинством смерти, что она подняла голову и стала смотреть в небо. Там плыли легкие облака и виднелся бледный серп луны. Нет, совсем по-другому представляла она последние минуты своей жизни...
Прокурор нетерпеливо посмотрел на карманные часы, захлопнул крышку и достал из портфеля картонную папку. Затем быстро взбежал по ступеням на эшафот, следом за ним поднялся жандармский поручик. Прокурор выступил вперед и открыл папку. Он по очереди опросил осужденных: фамилия, имя, происхождение, год и место рождения, будто хотел удостовериться, что казнят именно тех, кто значится в приговоре.
За последние дни эта процедура повторялась неоднократно, и осужденные отвечали равнодушно, словно речь шла о ком-то чужом, а не о них самих. Сверка данных закончилась быстро, ведь их было только трое. Два неудавшихся бомбиста и та, что не сумела расстрелять княгиню. Их вожак погиб на месте покушения, выстрелив себе в висок в тот момент, когда на него набросились жандармы.
Прокурор перевернул бумагу и начал зачитывать приговор зычным голосом, бившимся гулким эхом в каменные стены окружающих площадь домов:
«Военно-окружной суд... согласно положению „О преступлениях государственных“... „Уложения о наказаниях уголовных и исправительных“, том пятнадцатый, в соответствии со статьей 241-й, коей всякое злоумышление и преступное действие против жизни, здравия или чести Государя Императора, равно как и членов Императорской семьи, и всякий умысел свергнуть их с престола... В соответствии со статьей 243-й, коей все участвующие в злоумышлении или преступной деятельности против священной особы Государя Императора или против прав самодержавной власти... В соответствии со статьей 245-й... приговариваются... к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение...»
Прокурор читал все быстрее, пропуская абзацы и проглатывая окончания слов, а голос его забирал и забирал вверх и, казалось, вот-вот сорвется от напряжения.
«За принадлежность к преступному сообществу „Народная воля“... за хранение оружия... за изготовление самодельных метательных снарядов... за сопротивление властям...» – слова вылетали с присвистом из прокурорских уст. И последнюю фразу «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит» он произнес с явным облегчением.
Прокурор покончил с приговором, а на его место заступил протоиерей. Он уже успел облачиться поверх рясы в епитрахиль, выпростав крест наверх.
– Исповедуйтесь, рабы Божии, – протянул он нараспев, поднимая зажатое в кулаке распятие.
Студенты смотрели угрюмо, а один, тот, что постарше, пробурчал:
– Лишнее, батюшка, не трать время!
– Не возропщите на Господа, не богохульствуйте, не предавайте себя гордыне, дети мои! – Протоиерей словно не заметил вызова в словах осужденного, говорил мягко и доброжелательно. – Спаситель завещал нам любить ближнего аки себя самого, и эта благовесть по всему миру идет. И даже на пороге земного существования...
– Лишнее это, – прервал его все тот же студент.
– Воля ваша, дети мои, – смиренно произнес протоиерей и осенил всех троих крестным знамением. – Да простит вам Всевышний грехи ваши, гордыню и закоренелость во зле вашу! Аминь!
И тут она почувствовала пристальный взгляд. Подняла глаза и увидела человека, того самого, в красной рубахе. На лице у него была черная полумаска. Он держал в руках что-то похожее на огромные мешки для сена и, несомненно, смотрел на нее, а по щекам его, исчезая в бороде, катились слезы. Это было самое сильное потрясение: палач плакал перед тем, как казнить своих жертв. И тогда она швырнула ему платок, тот самый, который ей бросила под ноги княгиня, и процедила презрительно: «Утрись!» Он подхватил его у самого помоста. Затем подошел и, как заправский модный парикмахер, поднял ей волосы, длинные и почему-то светлые, и перевязал их широкой полотняной лентой, обнажив при этом высокую шею.
После этого на них набросили длинные грязно-белые мешки, в которых казненных похоронят потом где-нибудь в яме, в лесу, а тела присыплют негашеной известью...
Она уже ничего не слышала и не ощущала, кроме едкого запаха пыли, пропитавшего ее саван. Ей помогли подняться на деревянный табурет, и тотчас чья-то рука набросила петлю на ее шею. Застучали дробно барабаны, и жандарм выкрикнул истошно: «В-выбивай!» Заскрипела перекладина, захрипели и задергались в агонии ее товарищи...
