Текст книги "Музыка войны"
Автор книги: Ирина Лазарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Но именно в то мгновение, когда счастье наше было неизмеримо, а будущее представлялось самым теплым, нежным, и только совместным, случилось то, что столкнуло наши отношения с верного пути. Или, быть может, это я так думаю теперь, спустя годы, приписывая значение событиям мелким и пустым, предотвращение которых никак не повлияло бы на нашу дальнейшую вероломную судьбу? Как бы то ни было, я задал Кате тогда неумолимый вопрос, вопрос, которому суждено будет родиться вновь на самом небосклоне наших отношений:
– Неужели ты не хотела бы жить здесь, среди этих древних улиц, которым, быть может, тысячи лет? Выучить французский, завтракать в кофейнях настоящими круассанами?
Удивительно, но, как оказалось, в те дни не только я, но и Катя – не замечала ни жуткого запаха в Лувре и других древних зданиях Парижа, ни грязи, помоев в закоулках, ни бездомных людей, ни снующих повсюду крыс. Мы были очарованы красотой и древностью города… быть может, потому что страстно желали быть очарованными?
– Честно скажу: я была бы не против. Сменить обстановку, пожить в другой стране. Просто понять: каково это?
– Так почему ты сказала тогда…
– Я не знаю! Когда меня зажимают со всех сторон, я не могу отвечать по-другому, не могу соглашаться со всеми. Мне нужно всем перечить…
– Ах, вот оно что!
И я опять обнял ее. Наши отношения с Катей, если были не безоблачными, то после моего задержания в Москве стали теплыми и нежными, и мы быстро прощали друг другу упреки, недопонимание, назойливость. Не верилось, что еще недавно я был в заключении и даже не мечтал о том, что завоюю Катерину вновь, а теперь она была в моих объятиях, более того, она училась сглаживать противоречия, какие могут возникать даже между самыми близким людьми, избегать ссор и дурного настроения. Мне в самом деле в тот час казалось: еще чуть-чуть, и она начнет понимать меня и разберется наконец в том беспорядке, что творится у нас в стране; тогда-то последние разногласия между нам будут стерты, и мы с полуслова будем понимать друг друга.
Мы шли вдоль набережной Сены, еще не тронутой льдом, как вдруг, приостановившись, увидели быстро шагающего Лешу. Куртка его была расстегнута, голова без шапки, отчего волосы успели покрыться тонким слоем снега, как будто он вышел на улицу в сердцах, толком не одевшись, словно хотел назло кому-то навредить себе. Неказистое лицо его, все покрытое родинками, было особенно бледно при свете фонаре. Он, казалось, совсем не видел нас и упрямо шел мимо. Я окрикнул его, и Леша замер, с непониманием уставившись на нас, как будто впервые видел нас.
– Да что с тобой? Что случилось? – спросил я.
– Да ничего. – Голос Леши показался нам чужим: звенящим, гулким, злым. – Просто мы с Валей расстались. Вот и все.
И он тут же отвернулся и пошел дальше, вдаль от дома, будто не желая выдавать нам своего волнения, разочарования… вероятно, глубочайшей боли. Кто знал их пару так же долго, как знал ее я, тот бы понял, что именно сейчас произошло! Пять лет столь теплых и искренних отношений, наполненных юмором, поддержкой и безусловной любовью, и наконец, разговоры Леши о том, чтобы сделать Валентине предложение, закончились крахом… в городе всех влюбленных! Вскоре темная куртка и серые джинсы Леши слились со мраком парижской ночи. Не верилось, что так безлико, безмолвно, без громкой огласки можно было навсегда перевернуть столь светлую страницу, нет, не страницу – закрыть целую главу своей жизни. Мы долго глядели с Катей, прижимаясь друг к другу, чтобы согреться, в ту сторону, где, должно быть, если бы мы имели зрение, как у зорких птиц, мы все еще видели бы одинокую и зябкую куртку Леши.
День в Версале должен был принести всем нам множество приятных впечатлений, но вместо этого мы вынуждены были разделиться: Валя, Лена и Артур втроем исследовали великолепный дворец и парк Людовика Четырнадцатого, а мы с Катей и Лешей старались не пересекать наши пути с их дорогами, мы даже прибыли в Версаль в разное время.
Поначалу Катя боялась заговаривать с Лешей, его хмурый вид не мог скрыть того глубокого несчастья, что обрушилось на него, и ей казалось, что любое слово заденет его, любой знак напомнит ему о его утрате. Однако постепенно и она стала говорить с ним, к собственному удивлению, обнаружив, что Леша был также любезен, как и всегда, быть может, только менее многословен, и во взгляде по-прежнему сквозила злость и будто даже ненависть. Однако по его тону, по тому, как он дружелюбно отвечал Кате она знала, что то была злость на Валю. Ах, почему она не рассказала ему прежде, еще задолго до поездки о том, что видела Валю с ее ухажером на Гелендвагене? Но ведь тогда она уже не общалась ни с Сашей, ни с Лешей, а просто звонить и рассказывать, как будто клеветать на его возлюбленную было нестерпимо, как будто это она совершила бы подлость, а не Валя! А все же они могли расстаться и по другой причине, и, быть может, ее вины не было вовсе!
Когда Катя ушла вперед, а мы с другом оказались бок-обок, я решился спросить его.
– Что между вами произошло? Вы ведь помиритесь, да?
– Нет. – Отрезал Леша.
– Но почему?
– Я случайно увидел в ее телефоне уведомления о сообщениях, пока она была в душе. Кто-то называл ее ласковыми именами.
– Может быть, кто-то просто дурачился? Это ведь еще ничего не значит!
– Да. И я так подумал сначала. Но когда Валя вышла из душа, и я с порога ванной спросил ее, что означают эти сообщения… она так раскраснелась и испугалась, что я уже не смог поверить дальнейшим ее оправданиям. Потом она и вовсе сама созналась во всем.
– И ты не простишь ее?
На Лешином неказистом лице показалась кривая усмешка.
– А она просила у меня прощения? Сказала, что собиралась уйти от меня к нему сразу после Парижа. Ей, видите ли, было жалко ее денег, которые она потратила на билет для себя и бронь жилья.
– Какая расчетливость!
– В этом все женщины. – Теперь Леша говорил уже не только с горечью в голосе, а гневаясь, закипая. – Думают только о том, как и где кого использовать.
– Неужели Валя…
– Да! Крутит роман с начальником, очень обеспеченным типом.
– Дуреха! Пожалеет об этом сто раз! Но будет слишком поздно.
Я сказал так вовсе не потому, что хотел поддержать друга: я действительно был убежден в том, что Валины новые отношения продлятся недолго, ведь в основе их был только расчет. Но Леша, казалось, не понял моей мысли и посмотрел на меня с упреком, ему не хотелось, чтобы я жалел его – именно как жалость он воспринял мои слова. Мы долго обсуждали Валин поступок в самых скверных словах, какие могут быть использованы меж мужчин, потому я не буду приводить здесь весь разговор, ограничившись лишь тем, что и для меня с того часа Валя как будто перестала существовать: столь гнилой она представилась мне.
На сегодняшний вечер у нас был задолго до поездки забронирован столик в очень популярном китайском ресторане, где готовили на жарочной поверхности прямо перед каждым столиком: это было нечто невероятно вкусное и зрелищное, чего мы так долго ждали, некая изюминка всей поездки, но из-за Вали и Леши поход в это чудесное место оказался под угрозой. И действительно, кто-то должен был уступить и отказаться от ресторана.
– Я просто схожу в магазин и куплю готовую еду, а вы идите. – Сказал Леша, когда мы вместе сидели в нашей комнате и решали, что делать.
Но Катя уперлась: она не могла оставить глубоко подавленного Лешу одного.
– Давай попробуем позвонить в ресторан и попросить нас посадить за другой столик? – Предложила Катя. – Ведь там человек восемь помещается за каждым столом, наверняка многим все равно, за какой стол их посадят.
Я так и сделал, поэтому, как бы странно это ни выглядело, мы все оказались в одном заведении, но за разными столиками, причем, к нашему большому удовольствию, рассажены мы были так, что не видели ни Вали, ни Лены и Артура. К нашему изумлению и облегчению, к нам подсадили группу из русских туристов, чей возраст было сложно угадать из-за того, как хорошо выглядели в ней и мужчины, и женщины. С ними было двое маленьких детей и взрослая дочь-студентка. Они обрадовались, что мы оказались из России, а я отметил про себя, что небеса будто ограждали нас от большинства европейцев, которые наверняка ненавидели русских из-за нападения России на другие страны.
– А вы из какого города? – спросил я Андрея, невысокого и удивительно худого, но жилистого мужчину с темными с проседью волосами, которые он стриг не слишком коротко – на удивление эта прическа придавала ему и красоту, и лоск, должно быть оттого, что лицо его было мужественным и сухим и не могло быть испорчено необычной прической.
Андрей переглянулся со своей женой Натальей и друзьями Владимиром и Анной.
– Мы вообще из Германии. Из Франкфурта.
– Вот оно что! – Я не смог удержаться от восклицания, в котором выразилось мое восхищение: я действительно считал русских, давно устроивших прекрасную и достойную жизнь в Европе за лучших из нас. – Это так здорово.
Оживился и Леша, узнав, откуда родом наши соседи:
– Но постойте, как у вас теперь дела? Как живется после четырнадцатого года?
– А что четырнадцатый год? – Спросил Андрей.
– Ну как что! На Россию ополчился весь мир, ведь она напала на Украину, отняла ее Крым, отсоединила Донбасс.
– Ах, ты про это, Алексей!
В это мгновение Анна и Наталья обменялись быстрыми взглядами и улыбнулись нам. Казалось, всех их забавлял вопрос Леши. Катя недовольно сверкнула глазами и, опередив Андрея, сказала:
– Что вы все придумываете? Никто на нас не ополчился! К нам в консерваторию постоянно приезжают музыканты из Италии, Франции, Вены. Все они как один говорят, что они на стороне России.
– А тебе не приходило в голову, что они так говорят из одной вежливости? – Съязвил я.
– Нет!
– Ну погодите. – Вступился Владимир. Друг Андрея был высоким, почти полностью лысым мужчиной, его жена была несколько младше его, оттого и дети были еще школьного возраста. – Мы живем в Германии и можем подтвердить, что ваши музыканты, Катерина, не лгут. Никто нас не притесняет, и многие действительно понимают, почему произошла война на Украине.
– А те, кто не понимает, так скажем, большинство. – Вторила ему Анна. – Не вникают, не хотят вникать… им, так скажем, больше все равно.
Анна была высокой и худой, с правильными чертами лица и спокойным умным взглядом карих глаз. Но краше всего в ней были огненно-рыжие волосы, короткие, ниспадающие только до плеч.
– Конечно. – Согласился Андрей. – Это же такой слой европейцев, в основном молодежь, для кого главное, чтоб цены на пиво не росли, чтоб можно было раздобыть травку и другие наркотики, расслабиться после работы.
– Подождите… Разве в Германии молодежь часто употребляет…
– У! Еще как!
– А в России? – спросила Наталья. Это была невысокая, чуть полная женщина с удивительно молодым улыбчивым лицом, на котором почти не заметны были линии морщин. Лишь жесткие редеющие волосы на голове могли выдать ее возраст, если вглядываться и искать в ней признаки возраста.
Мы дружно переглянулись.
– В нашем окружении, пожалуй, нет. – Сказала Катя. – Даже наши одноклассники в регионах… нет, я не слышала, чтобы кто-то курил. Кто-то, наверное, да, употребляет наркотики, но сейчас это настолько редкое явление, что среди наших знакомых таких, пожалуй, не найти. Помню, когда я только училась в школе, о, тогда поголовно молодые погибали от передозировки…
– Ты слишком превозносишь нашу страну. – Заметил я.
– Так это же хорошо, Александр, повезло тебе с девушкой! – Андрей засмеялся, глядя пристально на Катю, отчего щеки ее запылали румянцем. Замечание его приковало внимание Владимира, Натальи и Анны к Кате. Казалось, даже дети отвлеклись от своих разговоров и взглянули на нее. – Всегда приятно встречать людей из России, которые никуда не уехали, не бедствуют, еще и хорошо отзываются о нашей стране. Да, это наша страна: и ваша, и наша. Если бы не Горбач-предатель и такой же предатель Ельцин, я бы никогда не уехал из Советского Союза! Тепло на душе оттого, что в ней есть такие люди. Значит, Россия выстоит.
– Да… такую страну потеряли! – Владимир покачал головой в знак согласия с другом. – Променяли лучшую в мире страну на… джинсы и жвачки!
– Мы же сами это и сделали, – возразила Владимиру его жена Анна.
– Так я и не говорю, что не мы. Мы, кто же еще?
– А теперь уже поздно локти кусать. – Перебил его Андрей. – Теперь у нас совсем другая жизнь.
И тут Катя – святая простота! – Сказала то, что даже я от нее никак не ждал:
– Так возвращайтесь назад. Знаете, как у нас теперь хорошо? Россия нынешняя – это не девяностые годы.
– Может и правда вернемся? – Спросил со смехом Андрей, обращаясь к Наталье, и по тону его вопроса всем стало ясно, что он говорил не всерьез и что обстоятельства их жизни складывались так, что они даже не рассматривали возможность возвращения на Родину.
– Хоть и не девяностые. – Возразил я Кате. – Но расслоение на богатых и бедных катастрофическое. В регионах нищета, а в деревню без слез не сунешься. Разруха кругом.
– Ну что значит: «кругом»? – Не сдавалась Катя. – В чем-то, может быть, еще не встали на ноги, а в чем-то не только встали, но уже и галопом скачем, и обогнали весь мир.
– В чем, интересно? – Даже Леша, всегда необычайно учтивый к Кате, не удержался от смеха.
Катя вновь раскраснелась, видимо, на ум ей не пришел ни один довод, а присутствие за столиком чужих людей, перед которыми ей менее всего хотелось ударить в грязь лицом, заставляло ее переживать свое поражение намного сильнее. Она даже кусала губы от досады, а я не мог не думать о том, что она была на редкость дубинноголовой.
Вы скажете: как же так, ведь совсем не давно ты изливал здесь на бумаге пространные признания в том, что любил Катю за глубину, а вот уже в который раз называешь ее непробиваемой и тугой на ум? И будете по-своему правы! Однако ж, если читатель вспомнит, то я признавался также в том, что в те годы не понимал Катиной глубины, не распознавал ее, как не видит бездонности моря человек, вглядывающийся в болотного цвета волны, человек, убежденный, что море мелкое, оттого лишь, что ему в силу ограниченных способностей собственного зрения не дано оценить расстояния до его дна. Все это я осознал намного позже, лишь годы спустя, однако… не будем забегать далеко вперед.
А в данное мгновение моя влюбленность померкла, и мне представилось, что рядом со мной сидит девушка с томными глазами и глуповато-поднятыми, будто изумленными дугами бровей. Что этот человек мог делать рядом со мной? Позорить меня перед всеми? Все-таки музыканты ничего не знали и не видели, кроме своей музыки!
– Да… – вдруг протянул Андрей и вновь уставился на Катю так, словно разглядывал необычайный музейный экспонат. – А ведь я бы вернулся. Вернулся, бы, Катерина, и семью увез обратно. Только ведь это все было бы не то…
– Но почему?
– Дело в том… Дело в том, что мы уезжали из совсем другого государства… Советского государства. А возвращаться опять в новое, в другое – нет мочи. Боюсь, при всех своих достижениях Россия не выдержит сравнения со своим предшественником.
Я засмеялся, усмехнулся и Леша:
– Это с «совком»-то?
Тут же на лицах наших новых знакомых мелькнула едва уловимая тень; я почувствовал, что невольно задел их, но словно кто-то неведомый толкал и толкал меня, заставляя произносить все то, что я произнес:
– Вновь стоять в очередях за мясом и молоком, не говоря уже о вещах, вроде мыла, спичек, брюк, обуви… Приходить в магазины с пустыми полками? Рукоплескать зажравшимся партийным лидерам, непонятно, когда спящим, а когда умершим от старости на заседаниях? Ведь эта закостенелая система не имела ни единого шанса на выживание в соперничестве с капиталистическими странами. Нулевая промышленность и экономика, только одна военка…
– Нулевая экономика? – Владимир чуть не задохнулся, когда сказал это. – На момент развала она составляла 20 процентов от мировой. А сколько сейчас? Два-три процента?
Я покраснел, потому что не знал точных цифр, а проверить их слова никак не мог.
– Двадцать процентов? – Воскликнула Катя. – Это действительно так?
И мужчины, и женщины: все утвердительно покачали головами.
– Тогда почему же… очереди и дефицит всего?
Андрей воскликнул:
– Катя, милая, это все искусственно создавалось Горбачевым! Искусственно нарушалась складская логистика и заводское планирование. Дети! Вы такие дети! Неужели вы никогда не задавались вопросом, почему в сталинское и хрущевское время, да даже в брежневское, полки ломились от товаров, а экономика росла, а в горбачевское вдруг возник дефицит? Так это Советский Союз был недееспособен? Или все правители после Сталина?
– Ты слишком строг с молодежью. – Мягко улыбнулась Анна. – Когда-то мы тоже были молодыми, и тоже этого не понимали, возмущались, что ничего не купишь, верили, что это потому, что социализм – не имеет будущего.
– Нет-нет. – Возразил я. – Как можно все сваливать на одного человека, на партийного предводителя? А как же сама система, не должна она была толкать и выталкивать его как недееспособного? Почему тогда его выбрали руководить страной? Виной всему был сам закостенелый аппарат…
– Что такое «аппарат»? – Не без сарказма в голосе сказал Андрей. – Ты так говоришь Саша, как будто это некая машина, которая управляет всей страной и вдруг заржавела, и перестала работать.
– А разве нет? – Поддержал меня Леша.
– Нет! – Андрей засмеялся. – Это огромное количество людей, составляющее пирамиду власти по всей стране, и часть из них действует на благо государства, а часть, как гангрена, гниет и разлагается, охватывая все больше людей, пока не проникает в верхушку власти, и тогда-то все приходит в упадок. Государственный переворот после смерти Сталина не был случайностью, как и не мог быть совпадением расстрел его преемников.
– Андрей то имеет в виду. – Вступился Владимир. – Что если бы советский строй был бы нежизнеспособен, то Сталин бы никогда не смог аграрную страну превратить в промышленного гиганта, опередившего все страны мира за десять лет.
– Ну, знаете ли. – Вновь вступился за меня Леша. – Диктатура всегда очень эффективна на короткий срок. Она загоняет массы людей в жуткие условия и заставляет трудиться не покладая рук. Поэтому сталинское жесткое обращение с огромным количеством рабочих и дало такие плоды. Но страна не может все время существовать в таких жутких условиях. Никто это не выдержит.
– Да кто кого загонял? Слушай, Леш, давай на живом примере. А то голословно получается. – Владимир перебил его. – Вот возьмем мой родной уральский город Магнитогорск. Если ты будешь изучать его историю, то узнаешь, что металлургический комбинат начали проектировать в конце двадцатых, а закончили строительство… в 1932-м году! Ты же сам проекты выполняешь, можешь представить себе, насколько это невозможная ситуация. Один проект должны были делать пять лет, а вместо этого стройку завершили за четыре года.
– Это чудо какое-то. – Произнесла Катя.
– Чудо! Это люди, которые строили комбинат, стоя по горло в холодной речной воде. Это уральские инженеры, начавшие строительство одновременно с проектированием. Можете себе такое представить в современном мире или где-то на западе? Проектирование шло параллельно со строительством! Всюду на такие стройки приезжали зараженные коммунизмом люди и брали на себя самые сложные задачи. Потому что не может подневольный человек совершить, как ты правильно заметила, Катя, чудо. Даже за деньги – не может. А за идею – да.
– Хотя Сталин платил очень высокие зарплаты, соразмерно вкладу рабочего или инженера в проект. – Заметил Андрей. – Это при Хрущеве всех уравняли, и смысл работать лучше других утратился.
Не слушая его, Владимир продолжил свою мысль:
– И вот каждое такое чудо как Магнитогорск возьми изучать, читать про него, и увидишь, что история везде одинаковая: неравнодушные люди, которые в самых невозможных, немыслимых ситуациях устраивают совещания и все-таки находят выход.
– Всегда, когда меня спрашивают, какой я национальности, – вдруг сказала Наталья, и голос ее задребезжал внезапно, как у старушки, отчего я внимательно посмотрел на нее: была ли она в самом деле так молода, как я решил в начале? – Я говорю: я не русская, не украинка, хотя в моих жилах течет и та, и та кровь, а я – советский человек. Только в Советском Союзе были бесплатная медицина, образование, детские садики, всюду библиотеки, наконец, выдавали бесплатно жилье. Я когда рассказываю об этом немецкой молодежи, что в деревне можно было сразу после выхода на работу получить квартиру от государства и рожать детей в двадцать лет – мне никто не верит. Им это кажется невероятным. Но так было, было! И в каждое деревне больница, роддом. Да, под конец накопилось много изъянов, много ошибок, так ведь было и столько хорошего, так ведь надо было просто исправить эти ошибки, зачем же было ломать все до основания?
– А все-таки в Германии демократия. – Сказал Леша. – Ведь это же лучше социализма и российской или сталинской тирании?
– Демократия! – Со смехом воскликнул Андрей, и лицо его разошлось в лучах сухих морщин, выдававших возраст. Все остальные, кроме детей, которым этот разговор был необычайно скучен, засмеялись вместе с ним. – Что такое «демократия», Леш?
– Народная власть, ведь у людей есть избирательные права.
– Вернее сказать: у них есть иллюзия избирательных прав. А уж как там проходят выборы, и кто ими руководит – остается за ширмой.
Его перебил Владимир:
– Народная власть – это когда все ресурсы в стране и все предприятия принадлежат народу, как было в советское время. А демократия – это когда виновник народных страданий не один, а рассеян на тысячи мелких единиц. Кого именно винить в ухудшении жизни в стране? Кого обвинять в попрании прав и свобод человека? Все эти политики меняются быстрее, чем туалетная бумага у тебя в доме. А между тем происходит что-то нехорошее, на что ни я, ни любой другой человек в Европе не может повлиять.
– При этом все ресурсы и предприятия принадлежат не народу. – Продолжила его мысль Катя.
– Вот именно! – Воскликнул Андрей и, мне показалось, как будто подмигнул ей.
Внутренне я закипал, но не оттого, что не знал, что возразить, а оттого, что должен был выслушивать эти старческие, далекие от действительности речи, притворяясь, что я уважаю мнение своих собеседников, не имея возможности спорить с ними, потому что не хотел дальше обижать их. Все эти рассуждения напомнили мне вздохи моих дедушек и бабушек, но ведь последние были намного старше Андрея, Владимира или Натальи, последние не видели мира, ничего не знали, кроме «совка», а эти… мракобесы! Жили в Германии и пускали слезу по чему? По Советскому Союзу! Мне хотелось плеваться, и я опасался, что выражение моего лица выдавало меня с потрохами.
Но тогда, когда мне казалось, что тошнотворнее быть не может, вдруг Катерина продолжила:
– Мне иногда кажется, что пройдут тысячи лет, а люди будут изучать историю от начала времен и говорить: за всю историю мира была лишь одна попытка построить совершенное общество, человеколюбивый строй, и эта попытка была предпринята в Советском Союзе. Советскую культуру будут изучать наряду с античной как яркий образец высшего искусства, при том античная культура будет неизменно проигрывать советской, потому что одна содержала в себе лишь все оттенки страсти, а другая: все оттенки мысли, чувства, добра и стремления к совершенству. Вы должны гордиться, что родились и выросли в такой стране, а мы – что родились и воспитывались советскими людьми, на обломках такой державы, впитывая в себя – вместе со всеми западными культурными отходами – все-таки и советскую культуру тоже.
Все наши новые знакомые закивали и поспешно согласились с Катей, даже Леша не стал ни возражать, ни смеяться над той напыщенной многословной глупостью, что она произнесла.
Я невольно прикрыл веки, вероятно, чтобы скрыть свое чувство крайнего разочарования в собственной избраннице, той самой, от любви к которой я изнывал больше года, той самой, что, еще несколько дней назад, казалось, приковала меня к себе на веки. «Какая же дура, какая же дура!» – Твердил я про себя.
Однако я сдерживался, ведь я все еще не мыслил своей жизни без Кати, и когда нескончаемый вечер, тоскливый, полный раздражения, неприязни и разочарования, наконец завершился, я недолго был нарочито молчалив, и уже засыпая, страстно обнимал и целовал ее. Я внушал себе, что никакие изъяны ее женского ума не имели для меня значения, что это была такая едва заметная мелочь, которая никак не помешает нам быть вместе, строить отношения и, быть может, даже встретить старость – лишь бы только она не остыла ко мне, лишь бы только она всегда боготворила меня, как боготворил ее я!
