Текст книги "Собор"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Офицер потерял терпение:

– Чертов мальчишка! Да ты нам не нужен! Если ты в доме один, то и счастье твое. Но если ты спрятал у себя заговорщика…

– Разве с заговорщиками не было покончено три года назад? – наивно спросил Огюст, между тем вновь переводя взгляд на потолок своей комнаты. – Разве у императора так много врагов во Франции?

– А он болтлив! – офицер положил руку на эфес сабли и махнул рукой жандармам: – Ломайте-ка дверь!

– Не советую! – воскликнул Рикар, наводя на них пистолет, и прошептал: – Еще минута, и я соображу…

– Огюст, они убьют нас обоих! – простонал Антуан в ужасе. – Все кончено. Лучше я выйду к ним… Может быть, хоть тебя они не тронут.

– Замолчи! – юноша искоса глянул на него и заговорил скороговоркой: – Возьми-ка сундук и выдвинь его на середину комнаты, а на него поставь стул.

– Для чего? – дико спросил Модюи.

– Делай то, что я говорю! Скорее! А теперь становись на стул. Ты достанешь до потолка, да?

Ничего не понимая, но повинуясь энергичному тону своего друга, Антуан исполнил приказание Огюста. Встав на сундук, потом на стул, он легко дотянулся до деревянного потолка комнаты. Потолок был разбит на крупные светлые квадраты пересекающимися балками.

– Этот наглец совсем сошел с ума! – закричал между тем жандармский офицер. – Вы что же, будете стрелять в представителей закона, мсье? Вперед, жандармы! Вышибай дверь!

– Назад, господа, если вам дорога жизнь! – воскликнул Рикар.

И так как офицер, взяв у солдата ружье, подскочил к двери и уже занес приклад, юноша спустил курок. Пуля сшибла каску с головы офицера, и тот, яростно выругавшись, отбежал на несколько шагов.

– Следующим выстрелом я продырявлю вам голову, если хоть кто-нибудь из ваших людей прикоснется к двери! – отчетливо произнес Огюст, поднимая второй пистолет.

– Да вы – мятежник! – взревел офицер.

– Четыре жандармских ружья при этих словах вскинулись и нацелились на окно.

– Огюст! – шепнул Антуан. – Впусти их, или…

– Тише, Антуан, – не поворачивая головы, сказал Рикар. – Отсчитай от стены четыре… нет, пять квадратов и сдвинь пятый в сторону… Ну, толкай!

Поняв наконец, в чем дело, Модюи напряг руки, толкнул деревянный квадрат потолка – тот действительно отъехал в сторону, открывая неширокий люк.

– О, боже! – голос Антуана дрожал и звенел от восторга и изумления, он готов был зарыдать. – Откуда… откуда ты узнал?

– Да залезай же, черт возьми! – прошептал Огюст, краем глаза наблюдая за тем, что происходит у него за спиной. – В черепице тоже есть люк, только найди его… Он наверняка просвечивает… По лестнице перелезь на ту сторону крыши, потом на пристройку, оттуда спустись в сад. Он запущен, там никого нет… Когда услышишь, что они уехали, возвращайся через крышу сюда. Понял?

– Да, – живо ответил Модюи и в следующее мгновение исчез в люке.

– Послушайте, мальчик мой! – обратился в это время жандармский офицер к Рикару. – Или дайте честное слово, что сейчас откроете дверь, или я прикажу вас застрелить. Вы достаточно испытывали мое терпение, а сейчас совершили покушение на меня.

– О, только на вашу каску! – ответил Огюст.

Его острый слух уловил шорох на крыше, и он понял, что Антуан благополучно перебрался через конек и спустился к пристройке.

– Если бы я хотел вас убить, мсье офицер, то попал бы не в каску, а в вашу голову, – сказал юноша, невольно переводя дыхание.

– Довольно! – прогремел офицер. – Именем императора, откройте, или…

– О, вот перед именем императора я сдаюсь! – осажденный бросил на стол пистолет. – Сейчас я открою вам, мсье, хотя и не знаю, что вам от меня надо. Но придется чуть-чуть подождать: я с трудом спускаюсь по лестнице.

С этими словами он подошел к сундуку. Стиснув зубы, чуть не плача от боли, Рикар влез на сундук, затем на стул и концом костыля задвинул деревянную крышку люка, которую оставил открытой Антуан. Потом Огюст спустился на пол, подвинул сундук на место, поставил к стене стул.

С лестницы он спустился на этот раз очень медленно, и жандармы уже опять начали колотить в дверь прикладами.

– Да не стучите же, открываю! – закричал через дверь Огюст. – Только имейте в виду, господа: я доверяюсь вашей чести и отдаю себя в ваши руки. Если вы убьете меня, моя кровь навсегда запачкает ваши мундиры.

Он отодвинул оба засова. Створки двери тут же распахнулись, и офицер, первым вбежавший в коридор, приставил острие сабли к груди юноши:

– Где ты прячешь его, негодяй?! Говори, или я…

– Клянусь вам, я один в доме! – в синих глазах Рикара были недоумение и упрек. – Клянусь вам Божьей Матерью, я здесь один.

– Обыщите дом! – резко приказал офицер. – Но знай, висельник: если заговорщик все-таки здесь, ты живым не останешься!

Через пятнадцать минут, вломившись по очереди во все помещения дома и все в них обшарив, жандармы доложили командиру, что дом действительно пуст.

– Так какого же черта ты нам не открывал, негодяй?! – набросился офицер на Огюста.

– Откуда я знал, кто вы такие! – молодой человек вытер ладонью пот с висков и тверже стиснул левой рукой костыль, ибо его пошатывало. – Мало ли кто наденет форму… Дом-то не мой… Да мне и страшно стало… Простите меня, мсье!

Офицер минуту колебался, принимая решение, потом опустил саблю.

– Как ваше имя?

– Огюст Рикар. С вашего позволения, отставной сержант 9-го конногвардейского полка. Ранен во время боевых действий в Италии, в июле этого года.

– Хм! Герой… Ну ладно… Будем считать, сержант, что вы со страху наделали глупостей. Но впредь относитесь поуважительнее к представителям закона. Идем, ребята. А где этот сосед, что нам наболтал чепухи?

Но соседа уже и след простыл.

Побранившись на этот раз в адрес соседа, жандармы уселись на коней и ускакали, взметнув на узкой улочке тучу рыжеватой пыли.

Огюст поднялся к себе и в совершенном изнеможении упал на стул. Спустя некоторое время над ним заскрипел люк, и Антуан в полном смысле слова свалился ему едва ли не на голову. Он заливался смехом, хотя на щеках его блестели дорожки слез.

– Уехали, убрались! – закричал он, обнимая своего друга и в бешеном порыве едва не опрокидывая стул вместе с ним. – Я спасен! Спасен!

– Только не пляши перед самым окном! – весело отбиваясь от его сумасшедших объятий, проговорил Рикар. – Как бы тебя опять не заметил этот соглядатай. Больше, кажется, в доме напротив никого нет: то ли на ярмарке, то ли бог их знает где. Счастье, что с улицы нашей крыши не видно, а из окон этого дома – вполне.

– Ты спас меня, Огюст! Ты меня спас! Боже, боже, я тебе обязан навеки, навеки! Ах, Огюст! Но это какая-то чертовщина… Откуда ты узнал об этом люке?

– Я о нем не знал, – покачал головой Рикар.

Глаза Антуана округлились:

– Но…

– Ты же помнишь: меня мучила эта лестница. Я не мог понять, для чего она там, на крыше. И вот, когда мы с тобой оказались в ловушке, вдруг сообразил. Жил здесь, должно быть, сто лет назад какой-нибудь ростовщик или ювелир, боялся ежечасно, что его ограбят или зарежут. Ну и придумал эти люк и лестницу. А едва я это понял, остальное было уже просто: я мысленно нарисовал разрез дома, рассчитал, где начинается лестница, ну и высчитал, за каким квадратом потолка спрятан люк.

– Ты – гений! – закричал Модюи.

– Ага, признаешь! – Огюст расхохотался.

– Признаю! Признаю и скажу это кому угодно! Мой отец, поверь, устроит тебе нужные знакомства, а я…

– Знакомства я сам себе устрою. – Рикар озорно подмигнул товарищу. – Мне теперь есть что показать хоть самому Шарлю Персье [7]7
  Персье Шарль (1764–1838) – придворный архитектор Наполеона, один из создателей стиля ампир. Известно, что Монферран работал в его мастерской и считал себя одним из его учеников.


[Закрыть]. Ну а ты, надеюсь, и так был мне другом.

– Да, Огюст, но теперь скажи только слово, и я отдам тебе свою жизнь.

– Мне она не понадобится, Антуан, мне хватит и своей… Надеюсь… Что теперь ты будешь делать?

Модюи вздохнул:

– С наступлением темноты выберусь из города и отправлюсь в Булонь, к родственнику отца. Покуда отец не купит в очередной раз благосклонность префекта, мне придется оставаться там. Но потом… О, потом я во всем тебе помогу, можешь не сомневаться. И с заказами, и с деньгами. Уж теперь-то отец для тебя раскошелится.

Огюст опять засмеялся, на этот раз печально:

– Моя благосклонность будет стоить дешевле. Франков пятьсот я, возможно, и возьму у него в долг. Ах, Антуан, как противно быть бедным. Тебе этого не понять… Впрочем, я обязательно разбогатею.

– С таким-то талантом! Я не сомневаюсь! Конечно!

Антуан готов был сейчас согласиться с любыми словами своего друга. Он все еще находился в состоянии, близком к истерике, но то была уже буйная истерика спасенного, истерика ликования, и Огюст, недавно испытавший страх смерти, понимал это состояние.

– Послушай, Антуан! – прервал юноша бурные речи товарища. – Окажи-ка мне одну услугу уже сейчас. Да и себе заодно. К вечеру вернутся мои хозяева, и тебе до темноты придется попрятаться за шкафом: мадам Леду может войти и без стука. Потом уйдешь опять через крышу. Ну, а пока надо подкрепиться. Спустись вниз, зайди на кухню и отыщи там большую корзину с бутылками.

– С бутылками?

– Ну да. Я видел их утром, когда хозяева уходили, а я за ними запирал. По-моему, великолепное бургундское.

Модюи прищелкнул языком:

– Отлично! А что скажет хозяин?

– Что? – поднял брови Рикар. – Да проклянет и назовет последними словами жандармов. Это ведь они посшибали отовсюду замки и все перевернули в его доме. Ну вот, стало быть, и бутылку прихватили.

– О, конечно! Негодяи! А может быть, две? Их все же было пятеро.

Рикар слегка покраснел, но тут же кивнул:

– Да, пожалуй, лучше две. Ну и, наверное, полголовки сыра, что лежит на полке, они тоже могли взять. И отрезать кусочек ветчины от здоровенного окорока. А вот есть ли там хлеб, не помню.

– Я найду! – пообещал Антуан, уже выскакивая на лестницу.

Когда он исчез, Огюст устремил взгляд на висящее в углу изображение Богоматери, перекрестился и прошептал:

– Прости меня, святая дева Мария. Я понимаю, что это дурно, но бедняга Антуан голоден. И я тоже. Я почти голодаю уже неделю, а ведь мне надо оправляться от ран… Да и после сегодняшнего приключения силы восстановить надо. Прости меня, дева Мария!

V

Зимою 1812 года звезда Наполеона Бонапарта закатилась. Его роковой поход в Россию закончился страшным разгромом «великой армии» и предательским бегством императора и полководца от своих погибающих среди русских снегов солдат.

Париж был потрясен и растерян. Париж оплакивал своих воинов, даже не зная всей правды, всех ужасов постигшей их судьбы, не зная, сколь немногим суждено возвратиться домой, и какими они вернутся… Никто не знал еще, что ожидает Францию в скором будущем, но оно уже никому не представлялось полным светлых надежд. Многие твердили, правда, пока совсем тихо, что лучше было бы императору давно прекратить эту бесконечную цепь войн…

Напечатанный в «Мониторе» 16 декабря 29-й армейский бюллетень поразил всех, как разрыв бомбы.

Наспех сколоченный из обломков французской революции, обитый потускневшим золотом версальского двора, трон Бонапарта затрещал.

Вечером 24 декабря, накануне Рождества, по набережной Сены неторопливо шагали два человека. Вечер был холодный. При резких порывах ветра в лица им летели залпы мокрого снега. Они жмурились, заслоняли лица, плотнее кутаясь в шерстяные плащи. Но шагов не ускоряли: они были заняты своим разговором и не спешили расставаться.

Старшему из них было на вид лет под пятьдесят, однако походка его была по-юношески легка, и сзади он казался куда моложе. Лицо, покрытое тонкой сеткой морщинок, тоже выглядело энергичным и очень живым. Только в темных внимательных глазах заметна была привычная спокойная усталость.

– Так вот, друг мой, – говорил он своему спутнику, помахивая изящной тростью, на которую и не думал опираться, – я рад буду, разумеется, поздравить вас с окончанием школы, однако же боюсь, новых удач вам ждать не следует.

– Из-за войны? – спросил его собеседник.

– Из-за поражения в войне, – уточнил первый.

– Вы уверены, мсье Шарль, что война будет проиграна?

– Пф! – в этом возгласе мсье Шарля послышалась нескрываемая досада. – Не надо прикидываться, мальчик мой. Я-то отлично знаю, сколь вы умны. Вы и сами понимаете, во всяком случае, после издания этого несчастного бюллетеня, что русская кампания уже закончена, и закончена самым бесславным поражением. А за ним, надо полагать, последуют и другие поражения. Враги империи получают в свои руки слишком могучий козырь.

Молодой спутник мсье Шарля на мгновение зажмурил глаза при новом резком порыве ветра, отвернулся и задумчиво посмотрел на темную, подернутую легким клочковатым туманом воду Сены.

– И как вы думаете, чем все это кончится? – спросил он.

Мсье Шарль пожал плечами:

– Я не пророк. Однако полагаю, империи придет конец. Надеюсь, что только империи, а не Франции, хотя, кажется, еще ни разу Франция не оказывалась над такой глубокой бездной, как ныне.

– Боже мой! Опомнитесь! Что вы говорите?! – вскричал молодой человек, вновь порывисто оборачиваясь.

На тонком лице мсье Шарля показалась улыбка.

– О, вы тоже патриот. Вы любите Францию – это видно. И вам не безразлична ее судьба, хотя безразлична судьба императора.

Спутник мсье Шарля слегка вздрогнул:

– Я никогда ничего подобного…

– Не говорили, да! Но обмануть меня трудно, Огюст. Ваше настроение я давно понял. Вы же дворянин, стало быть, по убеждению – роялист.

– Нет! По убеждению я только архитектор! – решительно возразил молодой человек.

– Браво! – мсье Шарль улыбнулся еще шире. – Сказано прекрасно, хотя, очевидно, не совсем искренно… Я тоже только архитектор, и ничего больше. Слава моя расцвела с восхождением Бонапарта, но в душе моей не кипит верноподданническая страсть. Я всю жизнь трезво смотрел на события, и потому величие нового трона меня не ослепило: я предвидел возможность его заката… Увидев, что цель императора – завоевать мир, я понял, сколь вероятно его падение, а вместе с ним – падение Франции, ибо такие как он, погибая, увлекают на дно и корабль, которым управляли: для такого человека мир существует до тех пор, пока в этом мире есть он сам.

– Да, овладеть миром никому еще не удавалось, и все дерзновенные безумцы погибали на этом пути… – прошептал Огюст. – Но Франция!.. Что же будет с нею, мсье?

– Не хочу об этом думать! – махнул рукою мсье Шарль. – Надеюсь, она выживет. А вы, мальчик мой, думайте, что будет с вами. Вы начинаете свою карьеру в неудачнейшее время, и хотя я вижу в вас блестящие и даже гениальные способности… Да не краснейте, черт возьми. Вы уже не ребенок, и вам можно это сказать. Вас дважды допускали к конкурсу на Большой Римский приз [8]8
  Монферран дважды участвовал в период своей учебы в этом конкурсе, на который допускались самые талантливые молодые архитекторы.


[Закрыть], и в последний раз вы его едва не выиграли, а это о многом говорит. Так вот, вам же из-за этого-то и хуже, Огюст: в разоренной, проигравшей войну стране строить не будут, во всяком случае, храмы и пантеоны. И если найдется работа мелким ремесленникам, услужливым исполнителям, добросовестным и кропотливым труженикам, которым одинаково легко строить дворцы и винные склады, то таким, как вы, настоящей работы не будет. Это говорю вам я, Шарль Персье, милостью Господа Бога и его величества императора, – главный придворный архитектор.

– Что же мне делать? – печально усмехаясь, спросил Огюст.

– Прежде всего постараться снова не угодить в армию, ибо все идет к тому, что призывать начнут уже всех подряд.

Огюст сморщился:

– Господи помилуй! Но ведь я уже два года работаю у мсье Молино, и он… он мной очень доволен.

– Разумеется! – Персье пожал плечами. – Но это не значит, что он вас защитит; ему не до того, да и не привык господин главный архитектор Парижа оспаривать высочайшие повеления. И я не смогу вам помочь: официально вы со мной очень мало связаны, я не могу, к примеру, заявить, что вы мне непременно нужны. Ну а как сейчас ваше здоровье?

– К сожалению, мсье, великолепно. В последние три года я начисто перестал хромать, да, впрочем, и прежняя хромота мало помогла бы: я же кавалерист.

– Тем более. Думайте, как избежать призыва, а если все же вас призовут, умерьте свою отвагу: глупо умирать героем в заранее обреченной военной кампании. Ну, а когда наконец все это кончится, чем бы оно ни кончилось, придется искать окольных путей к успеху.

– А именно? – грустно спросил молодой человек.

– Вероятнее всего, уехать… Что вы смотрите на меня с таким испугом? Так поступали многие. Кстати, вы мне рассказывали о своем друге… как его? Ма…

– Модюи. Антуан Модюи.

Персье кивнул:

– Я слышал о его стремительном взлете. По утверждению моих знакомых, этим взлетом он обязан не выдающимся своим способностям, а выдающимся капиталам и связям своего отца.

– Неправда! – покачал головою Огюст. – Модюи очень талантлив. Я его хорошо знаю.

– Такие слова делают вам честь как другу, прежде всего, ибо полагаю, что дать настоящую оценку чужому дарованию, не проявившемуся пока что ни в чем, вы не можете. Однако мне говорили, что ваш друг уехал в Россию?

– Два года тому назад, мсье Шарль. Представляю, как он там себя теперь чувствует. Выть сейчас французом в России почти то же, что волком на псарне… Но в восемьсот десятом году Тони поехал туда с самыми радужными надеждами: ему там обещали хорошее место и высокий чин. До того у Антуана были неприятности. Я, кажется, вам говорил – он едва ли не был из-за чьей-то клеветы арестован по обвинению в заговоре и два месяца скрывался в Булони, пока его отец не замял совершенно этого дела. Потом к нему вдруг пришла слава, его имя стало известно при дворе; и мне странно, что вы, мсье, тогда с ним не познакомились: говорили о нем много.

– Помню, и это как раз охладило мой интерес, – фыркнул Персье. – Я люблю, когда об архитекторе говорят уже в связи с его творениями, хотя бы начатыми… Хм! Ну а дальше?

– Дальше – приглашение приехать в Россию, в Петербург. Антуан его принял. Я иногда получал его письма оттуда. Он был доволен службой.

Персье искоса бросил быстрый взгляд на своего спутника и улыбнулся:

– Я слышал, ареста он избежал благодаря вам.

– Это правда, – кивнул Огюст, – но я ему тоже обязан. Пять лет назад, покинув отцовский дом, я остался без гроша в кармане. Мне пришлось узнать, что такое голод, и это едва оправившись от ранений… Отец Антуана нашел мне тогда работу, и, если бы не это, я бы не смог, вероятно, возобновить своего обучения.

Персье кивнул:

– Услуга за услугу. Буржуа вроде мсье Модюи-старшего, насколько я знаю, просто так ничего не делают. Хорошо же. Не теряйте связи со своим Тони, Огюст. Быть может, его успехи в России, если таковые имеются, помогут и вам впоследствии найти свое место под этим неласковым к нам, смертным, небом… Однако вот и Новый мост. Я сворачиваю. А вам, если не ошибаюсь, отсюда уже недалеко?

– Совершенно верно. До свидания, мсье Шарль.

Персье запросто, почти по-дружески, простился со своим учеником, ибо считал его таковым по праву, часто принимая его в своей мастерской и иногда консультируя.

– Навестите меня на будущей неделе, мой мальчик! – сказал он, пожимая руку молодого человека.

Огюсту было теперь действительно недалеко до дома, но он должен был зайти еще в две-три лавочки и купить подарки родне к завтрашнему Рождеству. Для этой цели он сберег в своем кошельке целых шестнадцать франков, что при скромных его доходах было подлинным проявлением нежных родственных чувств. Но холод и густой мокрый снег заставили молодого человека переменить свое намерение, он решил отложить покупки до утра и свернул с набережной на улицу, в конце которой последние три года снимал квартиру из двух небольших, но приличных комнат.

Дойдя до большого кирпичного дома и машинально подняв глаза к знакомым окнам последнего, четвертого этажа, точнее, высокой мансарды, Огюст вдруг замер на месте, затем злобно выругался. Два окна его гостиной-кабинета были освещены и притом довольно ярко. Это означало, что негодяй Гастон, его слуга, снова осмелился зажечь свечи, да не одну (это еще Огюст мог простить ему, зная, что лакей любит на ночь почитать чувствительный роман), а, судя по свету, не меньше четырех. Этого только не хватало! Расходы в декабре и так превысили все нормы, а ведь еще придется тратиться: наступают праздники, шестнадцатью франками дело не обойдется. А мсье Моли но может и не выдать своему подчиненному аванс за следующий месяц, последнее время Огюст и так часто его просил…

– Я тебя убью, чертов верблюд! – прошептал молодой человек, бегом поднимаясь по узкой и совершенно темной лестнице, где он знал наизусть каждую ступеньку. – Небось решил, что я приду поздно, и затащил к себе какую-нибудь потаскуху… Угощает ее в моей гостиной, моим вином, да еще палит мои свечи, дабы лучше выглядела его пьяная физиономия! Ну, я тебе сейчас устрою закуску! Погоди же у меня!

Подскочив к двери, он не стал звонить, а выхватил из кармана ключ и одним движением, почти бесшумно повернул его в скважине. Ему хотелось появиться перед провинившимся слугою подобно Юпитеру [9]9
  Юпитер – в древнегреческой мифологии глава олимпийских богов. Обладал способностью метать молнии и отличался гневливым и грозным нравом.


[Закрыть], нежданно и грозно, блистая громами и молниями.

– Гастон! В честь чего сей фейерверк?! – крикнул Огюст, врываясь в гостиную, действительно освещенную четырьмя свечами, вставленными в большой хозяйский канделябр.

– В честь меня, разумеется! – ответил голос из глубины гостиной.

И тогда молодой архитектор увидел, что в его квартире не только зажжены свечи, но вовсю растоплен камин, который обычно до позднего вечера еле-еле теплился, а растапливался по-настоящему только к ночи. В глубоком кресле возле камина сидел, закинув нога на ногу, черноволосый молодой человек в элегантном и, судя по всему, очень дорогом костюме, а у ног его валялась картинно брошенная на пол мохнатая волчья шуба.

Огюсту не надо было всматриваться, чтобы узнать этого человека, хотя он не видел его два с половиной года.

– Тони! – закричал он и ринулся к гостю, который тотчас вскочил и, перепрыгнув через шубу, бросился ему навстречу.

– Огюст, милый мой! Здравствуй!

Они кинулись друг другу в объятия, и прошло немало времени, прежде чем они, осыпав один другого целым потоком полубессвязных слов и восклицаний, уселись наконец за стол, на который предусмотрительный Гастон уже водружал тарелки с холодными куропатками и крупно нарезанной колбасой, а в добавление к ним две бутылки прекрасной выдержки «Вдовы Клико».

– Это ты притащил? – растроганно спросил товарища Огюст. – Узнаю тебя, щедрая душа!

– Ничего я не притаскивал, – засмеялся Антуан. – Я пришел, открыл твой буфет, увидел, что вина маловато для нашей встречи, а закуски и того меньше, ну и отправил твоего слугу в ближайшую лавку, разумеется, после того как он растопил пожарче камин. С меня, знаешь ли, довольно русских снегов, и я не желаю мерзнуть еще и в Париже!

– Что с тобою было в России? Расскажи! – Огюст прямо-таки захлебывался от нетерпения.

– Было такое, от чего я удрал сломя голову, хотя, возможно, и не к моей чести, – махнув рукою, Модюи вытащил нож и принялся отковыривать сургуч с головки одной из бутылок. – Вернусь когда утрясется, если, конечно, это будет не через десять лет Я писал тебе все время из Петербурга, там я и жил, и, надо сказать, превосходно устроился, но все полетело к чертям этим летом. А накануне проклятого сражения под Москвой я, как на грех, в Москве и оказался: поехал за обещанным мне еще прежде вознаграждением (я дом там переделывал одному болвану-купцу) да вот и застрял.

– И ты видел московский пожар? – голос Огюста даже немного дрогнул.

Антуан поставил на стол еще не открытую бутылку и обеими руками выразительно стиснул свои виски.

– Чтоб мне только в кошмарах не снились эти дни! – проговорил он, откидываясь на стуле, будто недавнее воспоминание сразу отняло у него все силы. – Да, Огюст, я видел это! Пылающую Москву, расстрелы поджигателей и даже только заподозренных в поджогах… Я видел, как озверели и наши и русские. Мне страшно было в эти дни открыть рот, чтобы москвичи не поняли, кто я. Они обычно безошибочно отличают своих аристократов, ни черта не говорящих по-русски, от настоящих французов. Я думал, они меня могли бы разорвать. Ну и приложил все усилия к тому, чтобы покинуть Россию до лучших времен, ибо при таком положении дел мне и в Петербург страшно было возвращаться. Надежные люди, само собою, за большие деньги устроили мне отъезд в Швецию, ну а оттуда я уже прибыл сюда и здесь узнал о том, что произошло с нашей армией на Смоленской дороге, и о возвращении императора. Вот уже неделя, как я в Париже.

– Неделя?! – ахнул с возмущением Огюст. – И за это время ты не побывал у меня ни разу?

– Если бы я знал, где тебя искать! – развел руками Модюи. – В Шайо я не решился сунуться, помня, как меня любит твой дядюшка Роже. Он же считает, что я совратил тебя, «заразил архитектурой».. Первые дни я был еще немного не в себе после всех этих потрясений и не догадался справиться о тебе у Молино. Честно говоря, даже позабыл, что ты теперь у него. А тут еще гром среди ясного неба: ты изменил имя и стал называться мсье де Монферран! Вот и ищи тебя!.

– Имя я только удлинил, – засмеялся Огюст. – На то были причины… Итак, за твое возвращение, Антуан, и за нашу встречу!

Он взял у товарища распечатанную бутылку, наполнил бокалы и поднял один из них. Антуан взял другой, они чокнулись.

– Да сгинут все наши печали! – воскликнул Модюи. – За тебя, мой милый Огюст, мой драгоценный спаситель! Пью до дна! Ну, а теперь говори, как же твои дела? Ты писал мне, что чуть было не взял Большой Римский приз?

– Это я похвастался, – вздохнул Огюст. – Хотя, да, проект мой, как и в восемьсот седьмом году, оказался одним из лучших. Одним из… Но для Большого приза у меня было еще маловато покровителей. Персье лишь в последние полтора года особенно расположен ко мне. Впрочем, быть может, у меня и способностей не хватает. Молино от меня в восторге, а платит по-прежнему гроши. Правда, я участвовал в работах над церковью святой Мадлен. Интересно! Школу в этом году заканчиваю… Мсье Шарль находит меня талантливым. Он мне только сегодня это говорил. Еще я, возможно, через год женюсь, во всяком случае, дело идет к обручению.

– Ба! – так и подскочил Антуан. – Ну и кто она?

Огюст усмехнулся:

– Она – дочь одного купца, некогда богатого, сейчас немного пообедневшего из-за всяких военных событий. Они ведь бьют и по карману торговцев… Но этот господин снова будет богат: у него огромные способности доставать деньги. Мадемуазель Люси, моя вероятная невеста, его старшая дочь, ей сейчас двадцать шесть лет, а младшей, Луизе, девятнадцать, и в нее влюблен по уши сын другого купца, партнера мсье Шарло, с которым мсье Шарло мечтает породниться больше всего на свете. Однако же он не может выдать замуж младшую дочь прежде старшей.

– Да уж, у купцов с этим строго, – кивнул улыбаясь Антуан, – и потому, стало быть, мсье Шарло спешит женить тебя на мадемуазель Люси?

– Именно поэтому, – подтвердил Огюст. – Его партнер – старик железных правил. Он не согласится, чтобы его сын обвенчался с Луизой, до тех пор пока не будет обвенчана ее старшая сестра.

– А много ли дают за мадемуазель Люси? – осведомился Модюи.

– Дают гроши, – вздохнул Огюст, – ибо за Луизой приходится давать сто пятьдесят тысяч франков, а больше у мсье Шарло сейчас почти ничего нет. Но не думай, что я позволяю себя одурачить, – поспешно добавил он, заметив изумленный взгляд Тони. – К Люси перейдет дом ее отца, а самое главное – мне достанутся его богатейшие связи, без которых, как ты понимаешь, мне не пробить себе дороги, тем более сейчас… Впрочем, я еще думаю… Уже и пора делать предложение, а мне не очень-то хочется. Я не влюблен в Люси Шарло.

– Понимаю! – Модюи сочувственно поморщился. – Она некрасива?

– Она похожа на букет, старательно составленный садовником, – ответил Огюст. – В ней всего вполне достаточно…

– В таком случае можно и рискнуть. В конце концов, что ты теряешь? А каково мнение старика Роже? Доволен ли будет твой суровый дядюшка, если ты сделаешь такой выбор?

– Не знаю.

– Не знаешь? – удивился Антуан. – Ты с ним не говорил об этом? Или он ничего не отвечает?

– Он никогда ничего уже не скажет, Тони… Он умер восемь месяцев тому назад.

– Черт возьми! – вырвалось у Модюи. – Я и не знал…

– Разумеется, не то ты не побоялся бы ехать в Шайо. Бедного дядюшку хватил удар, и пролежал он после того всего два дня. Жозефина вызвала меня письмом – я ведь так и не бывал там с тех пор, как дядя меня выгнал. Старик очень ласково попрощался со мной, сказал, что все мне простил и оставил мне одному все свои сбережения – полторы тысячи франков. Не улыбайся! Для семейства Рикаров это – большие деньги. Получив их, я расплатился с долгами и смог наконец снять вот эту квартиру вместо прежней дрянной конуры. В благодарность за свое благодеяние мсье Роже попросил меня, умирая, только об одном: чтобы я стал носить имя отцовского поместья, имя, которое дядюшки давно мне дали, еще при крещении. Я никогда им прежде не назывался… Но Роже сказал, что я – единственный и последний мужской потомок рода… Бог ты мой! Что за честь – называться по имени сто раз проданного имения… Однако не мог же я не исполнить просьбы умирающего? И вот я теперь мсье де Монферран. Красиво звучит?

– Очень-очень красиво! – убежденно ответил Модюи. – И тебе идет.

– Я тоже думаю, что это звучное, как воскресный перезвон, имя очень идет к моей круглой физиономии, курносому носу и менее чем среднему росту! – расхохотался Огюст. – Остается прославить его, чтобы оно не было мне велико.

– Так сделай же это! – вскричал Антуан. – Пью за здоровье мсье Огюста де Монферрана, черт возьми, и за его грядущие успехи! Да простит меня добрейший дядюшка Роже, но за упокой его непреклонной души мы выпьем следующий бокал. А пока за мсье Огюста де Монферрана! Виват!