Текст книги "Собор"

Автор книги: Ирина Измайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Пока Монферран говорил, в зале было тихо, однако, когда он замолчал, опять послышались голоса со всех сторон, возник шум, и председателю опять стоило труда призвать всех к порядку.

Началось обсуждение. К удивлению Огюста, по первому из поставленных вопросов почти все участники Комитета оказались с ним согласны и обвинения записки признали неосновательными. Касательно же второго и третьего вопросов возникли споры, и здесь сторону архитектора приняли только два инженера – генерал Базен и полковник Дестрем, а вместе с ними все тот же Росси, начавший горячиться и злиться, приведший еще множество примеров из истории архитектуры и упрекнувший своих коллег-архитекторов в старомодности, чем, разумеется, их и разозлил. Оленин поставил перед Комитетом вопрос и об упомянутой в записке неподготовленности архитектора, об отсутствии у него настоящего образования, однако же собравшиеся нашли в этом заявлении одни только общие рассуждения, лишенные доказательств, и рассматривать этот вопрос не стали. Росси возмутился по поводу такого обвинения и назвал его прямым, незаслуженным оскорблением.

– Не потому ли вы, господин Росси, так горячитесь, что и сами не получили должного образования? – вдруг подал голос Модюи, до сих пор слушавший всех молча, но, вероятно, взбешенный словами Карла Ивановича.

Тут же он понял, что допустил непростительный промах. Росси побагровел, многие академики возмущенно зашумели, и Оленин, поднявшись с председательского места, крикнул, пожалуй, слишком громко:

– Не говорите лишнего, господин Модюи! Кто вам позволил оскорблять членов Комиссии?!

Модюи, явно досадуя на себя, извинился и после этого, к великой радости Монферрана, вскоре исчез из зала.

Обсуждение продолжалось долго. Страсти накалялись. Оленину становилось все труднее поддерживать порядок.

Постепенно начало складываться общее мнение, и Огюсту стало ясно, что оно будет для него благоприятно. Комитет утвердился в решении продолжить обследование фундаментов и запросить у Комиссии построения собора дополнительные чертежи купола и барабана. Оленин высказал предложение в докладе, который Комитет Академии обязан был представить императору, настоятельно потребовать прекращения работ на строительстве «до разрешения спорных вопросов и устранения недостатков проекта…»

После того как президент закончил свою речь, вновь очень пространную, опять поднялся неугомонный Росси и проговорил еще решительнее, чем раньше:

– Со своей стороны я вместе с господами Базеном и Дестремом не соглашаюсь с мнением Комитета, к докладу присоединяться не хочу и намереваюсь подать записку с особым мнением.

– В чем же оно заключается? – с места, не скрывая иронии, спросил академик Стасов.

– В том, сударь, что мы считаем строительство по проекту господина Монферрана возможным при условии прочности старых и новых пилонов и надежности фундамента. Лично у меня ни в том, ни в другом сомнений нет. Если в проекте и имеются недостатки, то укажите мне, господа, проекты, в которых бы таковых вообще не было. В процессе строительства они, как правило, устраняются, если же и нет, то здания от них не падают. Проект, о котором мы говорим, смел и грандиозен, в России подобных еще не бывало, и с нашей стороны было бы неразумно, а то и преступно не дать такому проекту осуществиться.

Зал снова зашумел. Огюст смотрел на Росси, окаменев от удивления, сгорая от стыда и боясь, что дрожание губ и краска на щеках выдадут его. И это говорит человек, на которого он так незаслуженно обиделся, когда тот давал ему разумные советы…

Монферран вышел наконец из зала заседаний. От перенесенного смятения и досады, от сознания унижения у него заболела голова. Ему хотелось поскорее выйти на ветреную набережную Невы.

Нева в этот день была неспокойна. По ней, как по морю, гуляли волны с густыми лохмами пены, она вздыбилась мощной серой, отливающей серебром спиною. Низко над нею ветер гнал толстые дождевые тучи.

Огюст остановился возле парапета, всматриваясь в противоположный берег, левее различая на нем знакомую фигуру всадника на взвившемся коне. Ему опять вспомнилось далекое видение, призрак собора, который он увидел десять лет назад в Италии, когда лежал раненный на берегу незнакомой речки и готовился умереть… Тот ли это был собор, что ему удалось создать в чертежах? Суждено ли ему построить великолепный памятник, возвести это чудо на суровом берегу Невы, позади памятника великому Петру? Стоит ли ради этого терпеть унижения, испытывать сомнения, надежды честолюбия? А не бросить ли все? Не уехать ли, как советовал ему мсье Ферронэ, назад, во Францию, к скромному, но спокойному существованию?.. Ибо здесь, в Петербурге, ему уже не будет покоя… А впрочем, его, верно, не будет уже нигде, раз он взялся за это – строить…

Он вновь посмотрел на Неву, невольно испытав дрожь от самой близости этой торжествующе могучей реки, от повелительной силы ее неукротимого течения. И вдруг он почти с испугом подумал:

«Нет, я не смогу! Я люблю эту реку… Я люблю этот город… Я не смогу бросить его и убежать, не подарив ему собора; ему, любимому городу, который подарил мне такую веру в себя.»

– Господин Монферран! Август Августович! – послышалось за его спиной.

Запыхавшись, поправляя на буйных своих кудрях сбившийся набок цилиндр, к нему подбежал Росси.

– Август Августович, – проговорил он, не дав Огюсту и рта раскрыть и с бесцеремонной порывистой искренностью хватая его за локоть, – я прошу вас простить меня! Я был перед вами неправ, очень неправ.

– Вы? – только и сумел выговорить Монферран.

Росси увидел его смущение, наивно приписал его плохому знанию языка и заговорил дальше по-французски:

– Помните наш нелепый разговор в Комитете год тому назад? Да нет, теперь уже больше прошло… Я вас тогда очень глупо и незаслуженно обидел… Простите же меня, я вас очень прошу!

И он нерешительным движением протянул руку молодому человеку. Огюсту вместо рукопожатия захотелось кинуться ему на шею, но он устыдился своего порыва и лишь стиснул руку Карла Ивановича с такой силой, что тому, наверное, стало больно.

– Спасибо вам! – глухо, преодолевая спазм в горле, проговорил Монферран. – Это я виноват перед вами, и вы же вступились за меня перед всем собранием… Господи, ну зачем же они так-то?

Росси видел отчаяние и почти детскую обиду на выразительном лице молодого архитектора и подивился его восхитительной сдержанности во время заседания. Он ласково взял Огюста под руку, и они вместе пошли по набережной к понтонному мосту, который три года назад, в восемьсот восемнадцатом году, протянули от Университета и Двенадцати коллегий к Адмиралтейству, точнее, к Сенатской площади.

– Не обижайтесь на наших академиков, – виноватым тоном говорил Карл Иванович. – Они, право, не из жестокости… Но у нас, вы же это поняли, еще очень сильны старые традиции. А вы так сразу и так по-новому… Ваша смелость, ваша уверенность, неожиданное ваше возвышение при дворе, дерзость вашего проекта, его ошеломляющая новизна и сам ваш талант, такой сильный и яркий…

– Спасибо! – опять, на этот раз заливаясь краской, проговорил Огюст.

– Да я же не льщу вам, я же правду говорю! – вскричал Росси. – О, вам трудно будет, поверьте мне, очень, очень трудно… Мне бывало и не раз, да и теперь бывает…

Они уже шли по мосту. Мост пугливо и зябко вздрагивал под ногами, сотрясаемый осенним буйством Невы.

– Быть наводнению, – с тревогой глядя на высоко поднявшуюся воду, сказал Карл Иванович. – Вот ведь еще напасть!. И как с ней справиться? Этот Модюи все говорит о проектах каких-то дамб защитительных, да уж я-то вижу, что разговорами да чертежиками пустыми он и ограничится. А наше с вами дело – работать. Кому больше дано, с того больше и спросится.

– Но проект мой не так уж плох. Как по-вашему? – заглянув в лицо своему спутнику, спросил Монферран.

– Я уже говорил вам – проект поразительно талантлив, – голос Карла Ивановича не выдавал никакого сомнения. – И в любом случае, мсье, знайте: я в вас и в проект ваш верю. Слово Карло Росси. Надеюсь, в архитектуре оно чего-то стоит.

– Спасибо! – в третий раз горячо прошептал Огюст.

XI

На другой день Огюст шел на строительство в самом тяжелом настроении. Несмотря на поддержку Росси, он чувствовал себя беспомощным и одиноким перед стеной недоверия и предубеждения, которую вчера воочию увидел. Ему казалось, что и его руководитель, сам отважный Бетанкур, потерял уверенность в их совместном предприятии и решил бросить своего товарища на произвол судьбы, не то как можно было объяснить его вчерашнее отсутствие?..

Ночью прошел дождь, и архитектор, к своему негодованию, увидел, что кучи только что привезенного свежего песка, ссыпанного возле длинного полуоткрытого барака, в котором шло приготовление цемента, намокли и стали расползаться, и башмаки рабочих кое-где уже втоптали в жирную черную грязь сероватые пятна этого песка.

Монферран на ходу поймал за руку проходившего мимо и поспешно поклонившегося ему смотрителя работ Савина.

– Я кому велел накрыть песок брезентом? – зло спросил Огюст.

– Так нету брезента, ваша милость, – пожимая плечами, ответил Савин. – Лежал тут, в сарае, с уголочка, так вчера его унесли.

– Кто унес и для чего?

– Ч-черт его знает! – в глазах мастера вдруг загорелся какой-то колючий огонек, и он усмехнулся. – Итальянец приказал забрать. Какие-то там обломки у него получились, так чтоб их вывезти, ему их в брезент завернуть понадобилось. Я ему сказал: «Для чего гранит в брезент заворачивать? Чай не песок». А он мне: «Не твое, дурак, дело!» А я не дурак. Я понимаю: под брезентом-то что хошь вывезешь!

Огюст так и вспыхнул. Он понял намек мастера, и его окатило горячей волной бессильной ярости. Карлони! Вот оно что… Среди бела дня! И сразу после ревизии… А рабочие видят и еще злорадствуют, что архитектор ничего не может поделать…

Он отправился искать каменных дел мастера, но вначале встретил Алексея. Слуга, поджидая его, крутился возле шлифовален, где в этот день как раз началась обработка одной из привезенных буксиром гранитных колонн. Алеша сидел на штабеле свежих белых досок и с величайшим интересом смотрел, как десятки людей, вскарабкавшись на козлы и подставки, корпят над телом круглого недвижимого чудовища, похожего на спящего красного дракона из какой-нибудь китайской сказки.

– Ты чего здесь? – спросил его Огюст. – Тебя не берешь, так ты сам являешься. Чего надо?

– Элиза Эмильевна меня послала, – ответил Алексей. – Спрашивает, не поедете ли вы с ней сегодня в Петергоф? Вы вроде рано освободиться собирались.

– Какой еще Петергоф? – пожал плечами архитектор, – На ночь глядя? Хорошо, ты скажи, я еще не знаю… Может, и уйду раньше.

В это время из-за угла шлифовальни показался Джованни Карлони.

Едва взглянув на его физиономию, суховатую, с быстрыми и нахальными черными глазами, Монферран пришел в бешенство. Он широким шагом пошел навстречу итальянцу, и когда тот остановился и на скверном французском пробормотал: «Доброе утро, мсье!» – желая поскорее обойти начальника, Огюст преградил ему дорогу:

– Доброе утро, Карлони. Чем вы заняты, позвольте вас спросить?

– Ничем, мсье, – ответил каменных дел мастер.

– То есть как это, ничем? – голос архитектора дрогнул, выдавая ярость. – Вам что, делать нечего? Я вам два дня назад велел приготовить партию блоков для закладки в западный котлован. Ну и что там?

– Там место еще не выровняли, – пожал плечами Карлони. – Некуда класть блоки. А надо их положить к самому котловану, не то потом опускать трудно будет.

– А кто выравнивать место должен, а? – уже совсем резко спросил Монферран. – Дать распоряжение землекопам должны были вы. Или у вас там что-то не в порядке?

Карлони еле заметно переменился в лице, взгляд его забегал, он смущенно поглядел себе под ноги, но тут же оправился.

– Что может быть не в порядке, сударь? – спросил он по-русски, ибо русский язык знал отлично, куда лучше французского, и говорить предпочитал на нем. – Все там в порядке, но земляные работы не мое дело. Сами распоряжайтесь.

– Что?! – взвился Огюст, потеряв всякое равновесие. – Не ваше дело?! А воровать гранит со строительства – дело ваше, с-сударь мой?!

Позади них топтались привлеченные шумом люди. Подошли несколько рабочих, два-три мастера. Среди них был и Савин, которого, похоже, весьма радовала спровоцированная им стычка. Он одинаково терпеть не мог ни Карлони, ни Монферрана.

Каменных дел мастер съежился, сразу сделавшись совсем маленьким, ибо он и так был невелик ростом, да еще и изрядно худощав. Его лицо побледнело, но одновременно приняло какое-то крысиное выражение, он только что не оскалил зубы.

– Вы… не можете предъявлять мне обвинений! – кривясь и дергаясь, пробормотал он. – Вы… и никто… никто… не мог такого видеть! Как вы смеете?

– Я как смею?! – вскричал архитектор. – Ах вы… А кто унес брезент для того, чтобы им прикрывать на телегах ворованное, а? Я ведь все равно узнаю, сколько вы украли и кому продали, учтите! Хватит вашего воровства! А работу извольте сегодня сделать, не то я не потерплю вас у меня на строительстве! Ясно вам?

Он повернулся и пошел прочь, чтобы не давать больше воли своей ярости. За ним кинулся Алексей.

Когда они отошли на десяток шагов, каменных дел мастер поднял покрывшееся потом лицо к столпившимся в сторонке злорадно улыбавшимся рабочим и прошептал:

– «У меня на строительстве!» Ишь ты! Проворовался, а на других валит! Да еще, может быть, и тебя самого здесь скоро не будет!

Но Карлони совершенно упустил из виду, что начальник строительства великолепно слышит.

В два прыжка Монферран вернулся назад и вновь встал против Карлони. Задыхаясь, глотая слова, он крикнул:

– Пов-то-ри-те, что вы сказали?!

Бешенство, написанное на его лице, привело мастера в ужас. Он и так-то был до предела напуган.

– Я… я ничего не говорил! – выдохнул итальянец. – Вам послышалось.

Эта ложь была последней каплей. Кровь ударила в голову Монферрану, и он уже не закричал, а взревел:

– Мер-р-р-завец!!!

Трость в его руке взлетела словно сама собою. Карлони не успел заслониться и с пронзительным криком упал, сбитый с ног сокрушительным и точным ударом.

Останься он лежать, Монферран, наверное, не ударил бы его во второй раз, но итальянец, визжа, тут же вскочил, собираясь бежать, и тогда трость вновь обрушилась на него, хлестнула по плечам, потом по голове.

– Помогите! – завопил Карлони. – Спасите! Он убьет меня!

– Август Августович! Постойте! Господь с вами!

Алексей, очнувшись от мгновенного оцепенения, кинулся к Огюсту и, рискуя угодить под трость, схватил его за руки.

– Поди прочь! – Огюст рванулся, но ничего не мог поделать против богатырской Алешиной силы. – Прочь, я сказал! Как ты смеешь?! Пусти!

Воспользовавшись мгновением, Карлони, растрепанный, с окровавленным лицом, кинулся было бежать, но споткнулся и растянулся плашмя прямо посреди одной из бесчисленных луж.

Монферран отшвырнул наконец от себя Алексея и встал над итальянцем, стискивая трость, содрогаясь от омерзения, презирая в это мгновение и Карлони, и самого себя. Себя, кажется, больше.

Переводя дыхание, он обернулся. Позади него топтались, остолбенело глазея на происходящее, уже человек двадцать рабочих и мастеров.

– Вон отсюда все! – крикнул Огюст. – Нечего глазеть – вы не в цирке! Ступайте работать! А ты, негодяй, – тут взгляд его вновь упал на скорчившуюся в грязи фигуру Карлони, – а ты отправляйся сию минуту к котловану, и боже упаси тебя хоть на час задержать исполнение работы! Чтоб завтра же плиты были готовы к укладке, или я тебя выгоню с такими рекомендациями, что в Петербурге ты себе никакой работы не найдешь! И за все, что ты тут наворовал, заставлю заплатить!

С этими словами он переломил свою трость ударом о колено, отшвырнул обломки и, повернувшись на каблуках, пошел к западному котловану.

Этот день прошел бестолково и пусто. На строительстве все время что-то срывалось, не получалось, мастера бранились между собой и жаловались друг на друга архитектору, а в полдень на пристани при выгрузке гранита переломилось бревно, по которому спускали с баржи гранитную глыбу, и глыба, сорвавшись, убила двоих рабочих.

– Из чего бревна? – спросил Монферран, когда ему доложили о происшествии.

– Сосновые, – последовал ответ.

– Заменить дубом, – коротко распорядился архитектор.

– Так ведь опять же, Август Августович, неприятности будут, – уныло возразил командовавший разгрузкой мастер Журавлев. – Опять отпишут чиновные Головину, что лишнее тратится, дорогой материал идет…

– А мне плевать, кто, кому и что отпишет! – закричал Огюст. – Дерево хотите спасать, а люди пускай шеи ломают?! Делайте, что вам сказано, или идите…

И далее с уст начальника строительства слетела фраза, от которой пожилой мастер, видавший виды саратовский мужик, подскочил на месте, а потом, вытянув руки по швам, покраснев до самых седеющих волос, выдохнул:

– Слушаюсь, ваша честь! Все будет сделано!.. Я – мигом! – И, повернувшись волчком, ринулся к причалу.

Огюст и сам не мог потом вспомнить, где и когда запомнилось ему это потрясшее Журавлева выражение. Смысла его он не знал, и вероятно, если бы ему перевели эту фразу, он бы тоже покраснел.

Настроение архитектора оставалось скверным. Безобразная сцена возле шлифовален вспоминалась ему снова и снова, и он думал:

«Стыдно… Ах как стыдно! И кого отлупил-то? Мелкую дрянь! Поди-ка поколоти палкой графа Головина или ступай к царю и скажи, что из-за его дури строительство вот-вот встанет и что Головин – неуч и дурак. А? Не можешь? Хорош!»

Домой он пришел рано, но ехать в Петергоф, конечно, уже не имело смысла. Элиза была немного расстроена этим, и Огюст, не в силах сдержаться, сорвал свое раздражение и на ней.

– Некогда мне, мадам, любоваться фонтанами! – воскликнул он сердито. – У меня черт знает что на службе и на строительстве, и я не знаю, как со всем этим разобраться, а ты думаешь только о своих развлечениях! Скучно тебе? Изволь же – у тебя теперь приятельниц полно, ходи к ним, а не то заведи поклонника, гусарика какого-нибудь!

– А ты будешь опять сходить с ума от ревности? – тихо, опустив голову, спросила Элиза.

– Мне теперь и это некогда! Не-ког-да, мадам! – он чуть было не швырнул на пол чашку, но, сдержавшись, ткнул ее на стол, так что темные капли разлетелись по скатерти. – Мне не до упреков и не до сцен! Понимаешь? Я не силой привез тебя сюда, ты сама приехала!

– Да, конечно, мсье, я сама, – сухо сказал Элиза и, поднявшись из-за стола, вышла.

Некоторое время Огюст молча смотрел на забрызганный стол, потом вскочил и бросился в коридор. Дверь Элизиной комнаты оказалась заперта, и он постучал в нее.

– Лиз, открой, пожалуйста!

– Сейчас, подожди минуточку! – отозвалась она, и почти сразу в замке заскрипел ключ.

Когда Огюст вошел, мадемуазель де Боньер уже отвернулась к зеркалу и неторопливо, аккуратно водила по лицу пуховкой. Но пудра ей не помогла – следы слез были слишком видны.

– Прости меня! – проговорил Монферран с таким глубоким раскаянием, что Элиза слегка улыбнулась.

– Это ты меня прости, Анри! Я знала, что сейчас ты прибежишь, а вот все равно заревела… Я все понимаю, ты не думай. Тебе никогда не было так трудно, как сейчас.

– Никогда! – он привлек ее к себе и расцеловал покрасневшие глаза. – Я задыхаюсь, Лиз!. Я наделал кучу ошибок и даже не знаю, как их исправить. Но это не дает мне права быть свиньей. И за что только ты любишь меня?

– Понятия не имею! – развела руками молодая женщина. – Ведь и не за что, вроде бы. Может быть, мне тебя разлюбить?

– Не надо! – почти всерьез взмолился он. – Без тебя я не справлюсь… Я ведь только с тобой могу быть откровенным, только при тебе могу оставаться собою. Сегодня я сорвался и дошел до такого скотства, что до сих пор не могу опомниться. Если бы ты знала, что я натворил на строительстве!

– А что ты натворил?

– Тебе Алексей не сказал? Ну так знай: я избил палкой одного из мастеров. Подлеца, воришку, но что это меняет? Вот! Хорошо, а?

Элиза ласково погладила его кудрявую голову и с тревогой заглянула ему в глаза.

– У тебя будут неприятности, Анри, да? Он станет жаловаться?

Огюст махнул рукой:

– Ах, пускай! Какая разница? И без него все висит на волоске. В любом случае я мошенника этого дольше не потерплю. Но и он мне, наверное, напакостит. Плевать! Послушай, одевайся, а? Поедем в Петергоф!

Элиза расхохоталась:

– Ну что ты! Поздно уже. И пока еще Алеша найдет карету…

Монферран нахмурился:

– Ах ты, черт! Ведь надо же, не иметь своей кареты… У всех архитекторов есть. Знаешь что, Лиз, карету я завтра куплю.

Глаза Элизы округлились от испуга.

– Ой, Анри, а твои долги? У тебя же…

Но он не дал ей договорить.

– С долгами как-нибудь рассчитаюсь, ничего. Завтра куплю. Пока что простенькую, открытую. Ну и одну лошадь. Уж я сумею выбрать недорогую, но хорошую.

– Я лучше выберу, – Элиза ласково улыбалась. – Я же наездница.

– А я – сын берейтора и бывший кавалерист. Нет, Лиз, даю тебе честное слово! И вечером поедем кататься. И пусть нам завидуют! Тебе за карету, а мне за то, что у меня такая жена-красавица.

В награду за эти слова и в виде утешения за все горести прошедшего дня Элиза одарила Огюста одним из тех поцелуев, что вот уже шесть лет подряд заставляли его терять голову. Он все пытался и не мог постичь тайну этих поцелуев.