Текст книги "Это было в Калаче"

Автор книги: Иосиф Гуммер

Соавторы: Юрий Харин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

ОТ ЛИЦА СЛУЖБЫ…

Лейтенант не мог смотреть Александре Дмитриевне в глаза. Уже давно миновали все сроки, а ребята не возвращались. «До Карповки рукой подать, давно уже пора им дома быть», – говорила мать, а глаза ее, зоркие и тревожные, испытующе вглядывались в лицо Ивана Васильевича. Шестеренко, Покровский и Михайлушкин тоже приставали с расспросами.

Ночь выдалась беспокойная. Фашисты методично, через каждый час, обрушивали на хутор и окрестности огневой шквал. На правом берегу трещали пулеметы. Лейтенант уснул лишь на рассвете. Не успел он забыться, как его разбудили. Еще не открывая глаза, on привычно потянулся за автоматом, но тут услышал чей-то радостный возглас: «Вернулись! Наконец-то!» Иван Васильевич вскочил и увидел перед собой Цыганкова и Кошелева.

– Чертенята вы этакие! – обнял он ребят. И где пропадали, мы извелись тут все.

Через полчаса ребята сидели в землянке комбата и докладывали о своих похождениях. Командир внимательно изучал документы, доставленные юными разведчиками.

– Да, для штаба армии эти бумаги – настоящая находка, – сказал он. – А в пакете, который вы везли в Боковскую, знаете что? Распоряжение, чтобы вас допросили с пристрастием. Ваше счастье, что ускользнуть удалось. Молодцы, ребята! Благодарю за отличную службу. А теперь – быстренько по домам, успокойте своих…

Радостные выбежали Цыганков и Кошелев на улицу. И сразу же столкнулись с Покровским, Шестеренко, Михайлушкиным…

– Ребята! – позвал Иван.

Те не ответили, сделав вид, что ничего не слышат.

– Ну, здорово, что ли! – подошел к ним Иван и протянул руку.

Егор потянулся к нему, но Миша Шестеренко так посмотрел, что Егор тут же отошел в сторону.

– Да вы чего? – удивился Иван.

– Ничего. Не надо нас за дураков считать и за сетями посылать. Могли сразу сказать, в чем дело. Тоже – друзья!

– Вот что! – вспомнил Иван. – Так мы при чем? Мы же сами не знали.

– Ну и катитесь от нас, – разозлился Михайлушкин. – Подумаешь, герои! Секретики завели. Пошли, ребята, – позвал он остальных.

– Да ты что, взбесился? – двинулся к нему Кошелев. – За такие штучки…

– А ну дай!

– И дам!

– Попробуй!

– Ребята, ребята, бросьте вы! – успокаивал их Покровский.

Иван понимал обиду друзей. Но ведь, честное слово, они не виноваты. Да и не думали они скрываться от дружков. Так получилось. Армия. Служба. Крепкая дисциплина.

– Ну не злитесь, ребята, – примирительно сказал он. – Мы-то с Пашкой ни при чем. В следующий раз могут вас послать, и мы ничего не будем знать.

– Все равно друзья так не поступают, – еще не остыв, но уже более миролюбиво проговорил Михайлушкин.

– Так ведь дисциплина, – убеждал Иван. – А нам запретили кому-нибудь рассказывать. Эх, да бросьте вы! Не до этого сейчас! Немцы рядом…

Он повернулся и пошел к дому. Павел за ним. Остальные в нерешительности переглянулись и тоже двинулись за Цыганковым. Мир был восстановлен.

Через несколько дней, перед самым рассветом, Цыганкова разбудил гул автомобильных моторов. В одних трусах Иван выскочил на крыльцо. Вся улица была забита грузовиками и подводами. С других улиц тоже доносился шум. Шоферы расставляли машины по дворам. В Калач прибыла новая воинская часть.

Цыганков побежал за новостями к лейтенанту. Иван Васильевич уже давно не спал, был бодр и весел.

– Маловато нас было до сегодняшнего дня, – говорил он. – А теперь, тезка, пускай фашист только сунется. Вон какая сила теперь в Калаче. Кровавой юшкой гады умоются.

Мимо проскочила открытая легковая машина. Рядом с шофером Иван увидел командира с четырьмя «шпалами» в петлице.

– Это наш новый начальник гарнизона, – пояснил лейтенант. – Толковый дядя, говорят.

Иван еще плохо разбирался в этих воинских ступеньках – батальон, полк, дивизия, корпус. Прибыла большая часть. И если ею командует полковник, то, наверно, это полк. А, может быть, дивизия? Спросить об этом у Ивана Васильевича? Да разве он скажет?

Днем мать послала Ивана с каким-то поручением к знакомым на соседнюю улицу. У калитки стоял часовой. Узнав, к кому идет Цыганков, пропустил его.

Выполнив наказ матери, Иван уже собрался уходить. В передней семилетняя девчушка ему доверительно сообщила:

– А у нас, знаешь, какой большой начальник теперь живет? У-у!

И тут Цыганков увидел того полковника, которого заметил в машине утром, когда разговаривал с лейтенантом. Сейчас полковник был без гимнастерки, в майке. Он вышел из другой комнаты не один, с ним был Иван Васильевич, как всегда, подтянутый, стройный, с белоснежным подворотничком на гимнастерке. Увидев Цыганкова, лейтенант улыбнулся:

– Вот он, легкий на помине, тезка мой.

Полковник тоже улыбнулся и протянул широкую ладонь Ивану:

– Давай знакомиться, юный разведчик. Полковник Ильинов. От лица службы объявляю благодарность тебе и твоим хлопцам. Молодцы, ничего не скажешь. Вы можете идти, товарищ лейтенант, – сказал он Ивану Васильевичу, и тот, щелкнув каблуками и весело подмигнув Цыганкову, вышел. – А ты, Ваня, подожди, поговорить хочу с тобой.

Когда они сели на скамейку у окна, Цыганков подумал: «Сейчас полковник скажет: «Вот тебе новое задание». Но Ильинов почему-то молчал. Иван терпеливо ждал, пока полковник начнет разговор. Но тот, вместо того, чтобы говорить о делах, начал совсем о другом. Обнял Ивана за плечи, глубоко вздохнул.

– Гляжу я на тебя, Ваня, и своего Володьку вспоминаю. Он такого же возраста, как и ты. В Воронеже сейчас, у родичей. А война и туда докатилась… От дочери тоже вестей нет, в армии она у меня.

Полковник крепко потер лоб ладонью, словно стряхивая грустные мысли.

– Ну-ка расскажи о своих дружках, о себе.

Слушал внимательно. А когда Цыганков закончил рассказ, спросил:

– А как у вас дома с продуктами? Может, подбросить чего-нибудь?.

С продуктами было туго, но Иван постеснялся признаться в этом.

На прощание Ильинов сказал:

– Вот и познакомились. Если что надо – заходи, помогу.

Иван вышел, неудовлетворенный разговором: задания-то полковник не дал!

КАТЯ И ТОНЯ

Солнце еще не поднялось. Над Доном, словно пар над огромным котлом, поднимались облачка утреннего тумана. Тишину нарушало кукареканье петухов; где-то на дальнем дворе ржала лошадь; у вокзала какой-то незадачливый шофер заводил машину: мотор ревел, странно всхлипывая, и снова смолкал.

Правый берег, невидимый за туманом, молчал. «Может быть, фрицы ушли? – гадал Цыганков. – Наперли на них наши откуда-нибудь с фланга – они и драпанули».

И словно в ответ на его мысли на правом берегу гулко застрекотал пулемет. «Нет, сидят гады. Разве они уйдут!»

– Мальчик, не скажешь, где тут штаб разместился? – отвлек Ивана от размышлений женский голос.

У калитки стояли две девушки, почти девчонки, самое большее – года на два старше Ивана. Одна из них, та, что задала вопрос, – невысокая, полная, глаза бледно-голубые, почти бесцветные, нос вздернут, – была одета в полинявшее ситцевое платье и держала в руках пузатую хозяйственную кошелку. Другая – высокая, тонкая, похожа на грузинку: нос с горбинкой, влажные карие глаза, черные волосы собраны на затылке в короткий пучок – была в посеревшей от пыли кофте и черной помятой юбке.

«Что за птицы? – разглядывал их Иван. – На хуторе я таких не встречал. Наверно, пришлые. «Мальчик» – это только в городе так называют ребят».

– А зачем вам штаб? – спросил он.

– Нужен, если спрашиваем.

– Откуда будете-то?

– Из города.

– Это я и так понял, без объяснения.

Девушки переглянулись и почему-то засмеялись.

– Кто такие? – продолжал Цыганков строгий допрос.

– Меня зовут Катей, – сказала толстушка, – а ее – Тоней.

– Так, значит, штаб вам нужен? А может быть, показать, где танковый корпус стоит? Или артполк? – Иван откровенно посмеивался над незнакомками. – Или вам оперативную карту достать?

Потом не выдержал, сорвался с вежливого тона:

– Катитесь-ка вы отсюда подальше, пока к лейтенанту не отправил.

Девушки смутились, переглянулись, пожали плечами и побрели по улице. А Иван смотрел им вслед и размышлял: «Подозрительные какие-то… Может, и впрямь сообщить, куда следует?»

Подруги были уже далеко, но Цыганков расслышал, как Катя, смеясь, сказала:

– Вот и попались сразу! И как это у меня вырвалось: мальчик!.. Вот он и догадался, что мы городские. А сообразительный этот рыжик, правда?

Цыганков так и не решил, как ему поступить: прибежал Кошелев. Он, видно, тоже встал недавно. Вон как на щеке отпечаталась пуговица от подушки. На зубах вкусно хрустел малосольный огурец, от Пашки пахло укропом и ржаным хлебом.

– На, подзаправься, – он вынул из-за пазухи большой огурец, отломил кусок от горбушки и протянул Ивану. – Новый план есть. Закуси – поговорим.

Ребята присели на скамейку, и Пашка начал развивать свой план:

– Сколько можно сидеть без настоящего дела? Ждать, пока снова позовут? Сколько времени утечет? А то, чего доброе, лейтенант подумает, что мы просто струсили, поэтому и на глаза не показываемся.

– Как не показываемся? – перебил его Цыганков. – Ивана Васильевича я каждый день вижу. Да и полковник несколько раз на улице встречался…

– А ты им – «здрасте и до свидания» и только, да? Вот они и могут подумать, что струсили. Надо самим предложить, чтобы знали – у нас тоже есть головы на плечах.

В прошлом году Пашка гостил в дальнем задонском хуторе у деда Григория. Дедова хата стоит на краю хутора. Километрах в трех – большак. По нему наверняка сейчас идут фашистские части. Если у деда появятся два гостя – Цыганков и Кошелев, – ни у кого это не вызовет подозрения. А наблюдения за дорогой дадут ценные сведения.

Целый час ушел у друзей на обсуждение подробностей нового плана. А когда все детально обговорили и собрались к лейтенанту, их окликнула мать Ивана:

– Идите завтракать! А ну-ка, живо за стол!

Пришлось подчиниться. Тарелки быстро опустели. После завтрака ребята выскочили на улицу.

Ивана Васильевича они не нашли. У домика, где жил комбриг, их остановил часовой:

– Товарищ полковник занят.

Занят? Что ж, дело военное, у командира всегда много забот, можно и подождать. Друзья уселись на траву возле забора. Разговаривать не хотелось: мысли были заняты предстоящим рейдом в тыл врага. Сначала, чтобы отвлечься, Пашка плевал сквозь зубы, стараясь достать до камня на дороге. Но скоро во рту пересохло, и он стал разглядывать снующих в траве муравьев. Иван то и дело посматривал в щелку забора: не появился ли полковник на крыльце.

Так прошел час, а может быть, и больше. Кошелев, заглядевшись на муравейник, уснул, задремал на какую-то минуту и Цыганков.

Его разбудили голоса у калитки. Иван остолбенел: полковник провожал тех двух девушек, которые на рассвете спрашивали, где находится штаб.

– Капитан все устроит, – говорил полковник, указывая на стоявшего рядом с ним офицера. – Я не прощаюсь. До вечера, девушки. Отдыхайте как следует.

Девушки с капитаном пошли по улице, а полковник долго провожал их взглядом, потом вздохнул и повернулся. Тут он только и заметил ребят.

– А, кого вижу! Здравия желаю! Как идут дела?

– Мы к вам по делу, товарищ полковник, – серьезно, с намеком на тайну, проговорил Иван.

– По делу? Тогда идемте в хату.

Окна были прикрыты ставнями. Комбриг как бы невзначай перегнул пополам лежащую на столе карту и пригласил ребят сесть.

– Ну, рассказывайте.

Цыганков сначала сбивался, путался, но потом увлекся, речь потекла плавно, и, когда кончил, сам удивился: таким простым, ясным и легко выполнимым получился новый план. Он смолк, готовясь к ответам на вопросы и чувствуя, что развеет все сомнения.

Но вопросов не последовало. Полковник с улыбкой посмотрел на ребят, толкнул ставню. На стол веером легла солнечная полоса. Откинув угол карты, полковник ткнул пальцем:

– Этот хутор, что ли?

– Этот, – подтвердил Кошелев.

Полковник снова свернул карту, прошелся по комнате. Ребята молчали, чувствуя, что сейчас командира расспрашивать неудобно – пусть подумает.

– Вот что, хлопцы, – проговорил наконец комбриг. – Когда была острая нужда, мы обратились за помощью к вам. А сейчас… как бы вам сказать…

Он замялся, и Цыганков почувствовал, что полковник чуть не рубанул прямо: «Сейчас без вас обойдемся».

«Обидеть не хочет!» – догадался Иван, и в нем тотчас зашевелилась обида.

– Надо, чтобы в этой кутерьме вы уцелели, ребята, – серьезно проговорил комбриг. – Вот отобьем врага – снова за учебу возьметесь. Много разрушений принесли фашисты. А кому после войны все это восстанавливать? Вам. Вот и не хочется рисковать. Да и разведчики у нас свои есть, ребята надежные…

– А мы, значит, ненадежные? – окончательно обиделся Иван. – Мы же… не девчонки какие-нибудь, вроде вон тех, городских…

– Но-но, насчет девчонок полегче, ты совсем не знаешь их, – перебил полковник. И продолжал уже полушутливо: – Ай-ай, товарищ Цыганков, быстро ты забыл про воинскую дисциплину: приказ командира – это закон. А мои слова можешь считать приказом. План ваш мне не подходит. Так-то вот!

Раздосадованные неудачей ребята буркнули «до свидания» и ушли.

Очутились за воротами и остановились: куда же податься? Пять минут назад была какая-то цель, надежда на новое увлекательное дело… А теперь? Что делать?

Друзья уныло поплелись к дому Цыганкова. Мать встретила их удивленным взглядом: странно – обычно домой весь день палкой не загонишь, а тут – на тебе, сами заявились. Да еще скучные какие-то. Александре Дмитриевне было некогда, и она ни о чем не расспрашивала: сидят дома – материнское сердце спокойно.

Долго молчали, каждый по-своему переживая неудачу. Цыганков злился и на полковника, и на себя, и на тех неизвестных девчат, с которыми комбриг был почему-то так любезен. Кошелев вспоминал деда Григория. Ему вдруг стало казаться, что он очень соскучился по деду. Одинокий старик часто ворчал на Павла, но кормил-поил его, предоставлял в его распоряжение кровать (сам ночевал на сеновале), а что еще нужно беспризорнику? Вот и казалось теперь Кошелеву, что лучше деда Григория нет в мире никого. Как же не навестить старика? Нелегко ему, поди, сейчас. А главное – никакого нарушения приказа полковника не будет: пошли в гости – и все.

Когда Кошелев поделился своими мыслями с Иваном, тот сразу оживился.

– Еще посмотрим, кто принесет ценнее сведения – разведчики полковника или мы, – обрадовался он, – Вот уж ахнут все, когда мы вернемся!

Весь день прошел в ожидании. Едва стемнело, два друга двинулись к заранее выбранному месту для переправы через Дон. Удачно миновали посты, расположившиеся в наспех вырытых окопах за хутором. До реки оставалось метров триста. Но вот впереди показались силуэты людей, и ребята легли, притаились. Цыганков услышал голос полковника. Что он сказал, Иван не понял. Ответил девичий голос:

– Вернемся через четыре дня. Встречайте, как условились.

Это еще что за новость? Куда собрались эти девчонки? Цыганков привстал, вглядываясь в группу людей. Его заметила Тоня:

– Товарищ полковник, там кто-то есть.

Скрываться было бессмысленно. Друзья вышли из кустов.

– Это еще что такое? – сердито проговорил комбриг, узнав ребят. – Чего болтаетесь, где не положено? Я приказал никого не выпускать из хутора.

– Гуляем вот… – промямлил Кошелев. – Не спится…

– Нашли место для прогулок! А ну, марш домой! – полковник погрозил пальцем Цыганкову. – Ты у меня допрыгаешься, казак. Вот прикажу матери запереть тебя в чулан.

Друзья повернули назад, к хутору. Но едва скрылись с глаз полковника, как Цыганков шепотом скомандовал:

– Ложись! Ползи за мной!

Они проползли с полкилометра вдоль реки, вверх по течению, и, наконец, очутились у воды. Кошелев понял, что Иван не отказался от намеченного плана, только место переправы сменил. Ниже, примерно в километре от них, внезапно вспыхнула перестрелка. С берега на берег протянулись цветные нити трассирующих пуль. С обеих сторон в разговор вступили минометы.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Иван. – Под этот шумок мы и переправимся. Будто нарочно нас прикрывают огоньком.

Перестрелка стихла, когда друзья уже углубились в степь на правом берегу. Всю ночь они шли на запад. Утром разыскали в поле яму и уснули, скрытые от посторонних глаз, а вечером снова пустились в путь.

У ДЕДА ГРИГОРИЯ

Давно перевалило за полночь. Не спится старику, ворочается с боку на бок дед Григорий. Не знал он сна в мирные ночи, а теперь и подавно. Всякие мысли не дают покоя. Дед думает о немцах, которые пришли в Придонье, о родном хуторе, где почти в каждой хате нынче ночуют враги. Только халупу Григория миновали: не понравилась – мала и кособока. А корову – единственное богатство старика – все-таки увели. Да и во всем хуторе теперь не услышишь ни мычанья, ни кудахтанья, ни лая: всю живность извели чужеземцы. Ох и тяжелую годину переживает русская земля!..

Дед приподнял голову: показалось, будто кто стукнул в оконце. Почудилось? Нет, стук повторился. Кого это нелегкая принесла?

Дед, кряхтя, слез с лежанки, дошлепал босыми ногами до двери.

– Кто там?

– Это я, дедуся, Пашка Кошелев. С товарищем.

– Какой Пашка Кошелев?

Дед загремел задвижкой, и в хату вошли два подростка. Старик не сразу узнал мальчишку, которого приютил когда-то. Пашка жил у него месяца два, а потом исчез так же неожиданно, как и появился. Старик первое время скучал, но постепенно забыл о нем. И вот теперь…

Дед завесил оконце дерюгой и засветил лучину (керосина давно и в помине не было). Оглядел Павла: вытянулся, окреп паренек, не узнать.

Пашка же чувствовал себя неловко.

– Вот… – проговорил он и кашлянул, – погостить пришел… А это мой товарищ, Ваня. Не выгонишь?

Старику осточертело одиночество, и в душе он был рад нечаянным посетителям. Но виду не показал, пробурчал недовольно:

– Нашел времечко по гостям шляться… Да уж ладно, проходите, садитесь. Где пропадал так долго?

Пока Кошелев рассказывал о своей жизни за последние два года, Иван разглядывал хатенку. Крошечная, грязная комната, полуразвалившаяся печь. Стол, две табуретки, деревянная длинная скамейка, заставленная ведрами и другой посудой, грубо сколоченная лежанка, вместо постели – старый овчинный тулуп. В комнате висел запах спиртного. «Уж не пьянствует ли старый бирюк?» – подумал Иван. Дед в эту минуту крутил цигарку. Он скупо насыпал самосаду на клочок бумажки, бережно выровнял табак, аккуратно свернул цигарку, заправил ее в обгрызенный деревянный мундштучок.

– А ты как живешь, дедушка? – спросил Кошелев, закончив свой рассказ.

– Да разве это жизнь? – Старик выпустил облако дыма, закашлялся и сплюнул на пол. – Пришли эти басурманы, забрали все подчистую. Ни муки, ни мяса, ни молока. Да что же это я, старый хрыч, – спохватился дед Григорий. – У вас небось с дороги кишки подвело? Сейчас что-нибудь сообразим.

Старик, кряхтя, нагнулся, пошарил под лежанкой и достал две банки немецких консервов, кусок сала, немецкие галеты. «А прибедняется!» – мелькнуло у Ивана.

Дед Григорий, словно отвечая ему; усмехнулся:

– Кормят меня немцы-то. – Он вздохнул. – Надо ведь как-то пропитание добывать, пожить хочется, своими глазами увидать, как побегут супостаты, как победят наши. Вот и устраиваюсь, как могу. Самогонщиком я, Паша, стал, вот оно какое дело-то. Раньше – помнишь? – любил грешным делом опрокинуть чекушечку, но чтобы самому варить – ни-ни. А тут пришлось. Нужда заставила.

Дед длинным ножом ловко вскрыл консервные банки и продолжал:

– А они, завоеватели эти… Первое время носом крутили: дюже воняет, мол. А как же ему не вонять, коли самогон из буряков? А хлещут проклятые!

Проголодавшиеся ребята уписывали еду за обе щеки. А старик, обрадованный тем, что наконец-то нашел собеседников, все говорил:

– Вот и оставят иной раз за бутылку кто – консервов, кто – галет. А вот это сало понюхай. Чуешь? Я по одному запаху определил: у Аксиньи Быстровой, что на другом конце хутора живет, отобрали паразиты, только она так может его готовить, это всем хуторянам известно. Хотел обратно ей снести, да ушла, говорят, Аксинья к родичам в Морозовскую.

Дверь от ударов вдруг запрыгала, затрещала, ребята замерли. Старик спокойно сказал:

– Они. Легки на помине. Не бойтесь, знаю, что сказать.

Через несколько минут в комнату ввалился солдат. Он был без винтовки, в расстегнутом кителе, босиком. По блестевшим глазам и потному лицу нетрудно было догадаться, что солдат пьян.

– Гиб мир айне самеген, – проговорил он, уставившись на деда оловянным взглядом.

Дед вышел во двор и скоро вернулся с бутылкой. Солдат выхватил ее из рук и повернулся к выходу.

– Эй, мусью, а плата? – окликнул его дед.

Немец попробовал сложить кукиш, но спьяну у него ничего не получилось. Тогда солдат погрозил деду кулаком и исчез. Старик усмехнулся.

– И так частенько бывает. Хорошо еще, что не избили ни разу.

Дед Григорий указал на лежанку:

– Ложитесь, отсыпайтесь.

Друзья не заставили себя упрашивать.

Проснулись они поздно. Из открытого окна со двора доносились голоса – деда Григория и немца. Оказалось, опять заявился тот солдат. Он что-то хрипло лопотал, и по тому, как часто в его речи звучало слово «самеген», можно было догадаться, что немец хотел опохмелиться. Он все-таки выклянчил бутылку (на этот раз в обмен на нижнюю рубашку), тут же, прямо из горлышка, вылакал половину и, блаженствуя, уселся под плетнем во дворе.

Когда ребята вышли во двор, солдат курил сигарету и насвистывал что-то веселое. Настроение у него было самое радужное, а жидкости в посудине заметно поубавилось. Немец помахал рукой ребятам, что-то сказал по-своему. Иван заметил, что теперь он в сапогах, подпоясан, а сбоку висит плоский штык в ножнах. Этот штык привлек внимание и Павла. У Кошелева на этот раз никакого оружия не было. Перед тем как идти к переправе, Цыганков, наученный горьким опытом, не постеснялся обыскать друга. Пашка только сопел, когда Иван ощупывал его карманы, но стерпел, потому что начал привыкать к дисциплине. Вот почему сейчас он не сводил жадных глаз с клинка.

Друзья проскользнули за калитку. На единственной улочке хутора то и дело появлялись фашисты. Возле многих хат стояли автомашины. Пушек и танков нигде не было.

На выходе из хутора Цыганкова и Кошелева остановил немецкий пост.

– Цурюк! – приказал часовой, положив руки на автомат и широко расставив ноги на истертой в пыль дороге.

Ребята повернули назад. Они поняли, что днем из хутора не выбраться. Поболтавшись по улице, они вернулись во двор. Немец, расстегнув китель и сняв ремень и сапоги, спал, рядом валялась пустая бутылка. Иван прошел в хату, а Кошелев замешкался…

Ночью, когда дед уснул, друзья без труда выбрались из хутора. Три километра до большой дороги они преодолели без передышки. Но напрасно юные разведчики пролежали несколько часов возле дороги. На востоке уже слегка засеребрилось небо, а тут – ни одной машины, ни одного солдата.

Уже светало, когда вернулись. Дед не спал. Немца под плетнем не было.

– А я уж думал, вы совсем ушли. Скучно со старым небось, – встретил их старик.

– Что ты, дедуся? Нам здесь нравится, – неуверенно заметил Кошелев.

А дед, довольный тем, что ребята вернулись, уже приступил с допросом:

– И где это вас черти носили? Ночью проснулся – пусто. Выглянул во двор – ни вас, ни этого пьянчуги. По хутору в такие часы ходить запрещено.

– Да мы, дедушка, на большую дорогу ходили, хотели кого из знакомых встретить, – наспех придумал Цыганков.

– Чудаки! – засмеялся дед. – Там сейчас не токмо знакомого – немца паршивого не встретишь. Пашка, может, и помнит – есть недалеко отсюда три крутые балки. Одна за другой. Так вот, наши отступали, они все мосты через эти балки взорвали. Немцы теперь огромный крюк делают, а большак скоро травой зарастет. А ты – «знакомых встретить». Да и какие нонче могут быть знакомые!..

Пашка вдруг весело заржал:

– Оглянись, дедусь, вот и знакомый твой!

В калитку входил давешний солдат – опухший, растрепанный, без ремня и в рваных сапогах. Он долго что-то растерянно объяснял деду, показывая на ноги и на живот. Кое-как поняли, что солдат ищет свои сапоги и ремень (на ногах у него была чужая обувь).

Сапоги нашли в густой лебеде у плетня (видно, как бросил их немец сюда, так и остались лежать), ремень валялся в трех метрах от сапог. В ножнах штыка не оказалось. Но солдат, обрадованный находками, махнул рукой и попросил у деда «самегена». Через полчаса, покачиваясь, он уже шел по улице и мурлыкал под нос какую-то песенку.

А ребятам было не до смеха. Выходит, зря они рисковали, пробираясь во вражеский тыл. Полковник, наверное, знал, что дорога эта сейчас потеряла свое значение, и, конечно, направил своих разведчиков в другие места. А неудачникам придется возвращаться с пустыми руками. Может, дед Григорий знает, где теперь проходят магистрали, по которым гитлеровцы перебрасывают подкрепления к фронту? Но как у него спросишь об этом? Всю правду ведь не расскажешь – военная тайна.

Так и уснули друзья, ничего не придумав. А к вечеру, когда проснулись, пришли к выводу: надо возвращаться; может быть, на обратном пути подвернется что-нибудь подходящее. Иначе просто стыд. Правда, Пашка заметил, что никакого стыда нет, ведь никто не узнает, что они были в тылу у фашистов.

Надежды возложили на будущее. Решили к полуночи тайком покинуть деда.

К вечеру стало пасмурно. На землю упали капли реденького дождя.

Стемнело. Ребята лежали на тулупе и прислушивались к дыханию деда: скорей бы уснул. Но к старику, как нарочно, сон не шел. Дед Григорий ворочался на полу. Дважды выходил во двор покурить, снова ложился и опять вздыхал и кашлял.

Медленно текли минуты. Но вот дыхание старика стало ровнее: он задремал. Иван толкнул Пашку локтем и шепнул:

– Ждем еще минут пять и уходим.

Дед захрапел. Кошелев знал: это верный признак, что старик теперь раньше, чем через час-полтора не проснется.

– Пора, – сказал Пашка, приподнимаясь.

И вдруг неподалеку, на окраине хутора, залаяла собака. Храп в хате мгновенно оборвался. Дед Григорий приподнял голову, прислушался. Удивились и ребята. Они знали, что фашисты, едва вошли в хутор, перестреляли всех собак. Откуда же взялась эта, нарушившая ночную тишину?

В лае звучало остервенение, злоба. Донеслась неразборчивая немецкая речь. Потом раздался выстрел; собачий лай перешел в визг; еще один выстрел – визг прервался, стало тихо, только доносились возбужденные голоса немцев.

Дед вздохнул:

– И откуда она взялась, эта псина? Подвернулась под горячую руку.

Он нащупал в темноте кисет, чиркнул кресалом, пламя осветило горбатый, в прожилках нос. Вылазка ребят откладывалась на неопределенный срок.

Голоса солдат приближались. Вот кто-то забарабанил в дверь. Дед поспешно вскочил, щелкнул задвижкой. В хату вошел солдат. Луч фонарика обежал все углы и остановился на лицах ребят.

– Это кто? – спросил вошедший.

– Внуки брата, из Суровикино, навестить меня пришли, – объяснил дед Григорий. Луч фонарика светил ему прямо в глаза, и старик, щурясь, отворачивался в сторону.

Вошедший солдат приказал зажечь лучину и что-то крикнул по-немецки тем, кто оставался во дворе. Сначала в дверях появился еще один немец, за ним – две девушки и третий гитлеровец. Цыганков чуть не ахнул от изумления: он узнал Катю и Тоню.

Один фашист остался возле двери, двое других уселись на скамейку, положив автоматы на стол. Девушки стояли, касаясь плечами друг друга.

– Партизаны? – старший в патруле начал допрос.

– Что вы, дяденька! – заговорила Катя. – Суровикинские мы, в Ляпичево идем к родственникам.

– Суровикинские? – фашист повернулся к ребятам. – Знаете их?

Только сейчас Катя и Тоня увидели Цыганкова и его товарища. Девушки замерли от неожиданности.

– А как же, знаю, – уверенно соврал Иван и добавил: – Вот у той, – показал на Катю, – я еще семечки на базаре покупал.

Старшего в патруле, видимо, удовлетворил такой ответ. Он продолжал допрос:

– Почему спали в поле, не вошли в хутор?

– Так мы боялись, дяденька. Кругом военные с винтовками. А ну стрелять начнут. А мы страсть как боимся стрельбы.

Катя немного переигрывала, и будь немец чуточку понаблюдательнее, он бы заметил это. Но он принял все за чистую монету, не услышал фальшивых ноток в Катином голосе.

– Еврейка? – спросил он у Тони.

– Нет, – ответила та, – мать – грузинка, отец – русский.

Фашист забарабанил пальцами по столу.

Интерес к допросу у него иссяк. Он уже не находил вопросов.

– До утра я запру вас в землянке. Тут, во дворе, – решил он. – А утром доставлю обер-лейтенанту. Он очень любит говорить с молоденькими русскими девушками. – Немец что-то сказал своим товарищам, и те загоготали.

Цыганков не спускал глаз с девушек. Тоня была по-прежнему спокойна, а взгляд Кати молил о помощи. В эти минуты Иван припомнил все: и вопрос девчат о штабе в то утро, и любезность комбрига у калитки, и отрывки подслушанного ночного разговора, и вскользь брошенную полковником фразу: «Ты же не знаешь этих девчат». Теперь он понимал: это не простые девушки, это разведчицы, и они нуждаются в помощи.

Солдаты вывели девчат во двор. Цыганков подскочил к старику:

– Дедушка, дорогой, – горячо зашептал он. – Этих девчат надо обязательно выручить. Это, знаешь, какие девчата? Я не могу тебе все сказать, это военная тайна. Да я и сам все не знаю, только догадываюсь. Очень надо выручить их, дедушка. Их ждут наши.

Дед растерянно развел руками.

– Да как же их выручишь? Немцы-то при оружии, а у нас – голые руки.

За спиной кашлянул Пашка:

– Есть оружие.

– Какое оружие? – удивленно спросил Иван.

Кошелев замялся:

– Да тот пьяный немец… Я ведь штык-то спер у него… И спрятал во дворе возле двери.

В другой раз Иван хорошенько пробрал бы товарища за недисциплинированность. Но сейчас самостоятельность Кошелева оказалась очень полезной.

Дед Григорий размышлял:

– Может, напоить их? Припрятано у меня несколько бутылок первача, думал – вернутся наши, угощу. Ну, раз такое дело, придется потратить па немчуру. А первач-то – чистый спирт!..

В хату вернулись лишь два солдата. Третий остался дежурить у землянки.

Гитлеровцы достали консервы, хлеб, вареные яйца, поставили на стол флягу.

Дед Григорий оживился.

– А самогончику не угодно? – деланно заискивающе спросил он. – Самый настоящий первач.

– Это хорошо, – согласился солдат, а его напарник повторил слово, смысл которого ему, видно, был понятен: – Перватш.

Дед вышел во двор и через минуту вернулся с двумя бутылками. Он не донес их до стола: одну тут же выхватил немец. Он приложился к горлышку и сделал большой глоток. Его глаза моментально округлились и налились слезами.

– О-о! – только и мог произнести он. А когда перевел дыхание, проговорил, одобрительно качая головой: – Зер гут, зер гут!

Через час немцы были уже пьяны.

Один из них уснул прямо за столом, уронив голову на яичную скорлупу. Второй несколько раз пытался петь, что-то рассказывал деду и, наконец, едва добравшись до лежанки, грохнулся на нее и захрапел.