Текст книги "В нашем классе"

Автор книги: Иосиф Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

XVIII

Борис Ефимович пришел из института домой в десятом часу вечера. Дверь ему открыла жена. Взяв пухлый портфель, она взволнованно сообщила:

– Боречка, у нас несчастье: Толю не приняли в комсомол.

– Не приняли? – удивился Борис Ефимович. – Но его, кажется, и не должны были сегодня принимать. Ты что-то путаешь.

– Нет, нет, это я точно знаю. Он сейчас вернулся с собрания и в твоем кабинете… плачет! – Толина мама покосилась на угловую по коридорчику дверь.

Борис Ефимович нахмурился и задумчиво погладил подбородок:

– Хорошо… Приготовь мне поесть. Я сейчас с ним поговорю.

Он повесил пальто и, заглянув в квадратное зеркало, висевшее в прихожей, поправил галстук.

Что могло произойти с сыном? Школьные дела у него, кажется, шли хорошо, и вдруг – не приняли в комсомол!

Борис Ефимович вошел в свой кабинет. Толя лежал на диване, уткнувшись в кожаный валик.

– А ну-ка, брат, что у тебя там случилось? – сказал отец, сев рядом.

Толя не отвечал.

– Поднимайся, поднимайся, – ласково потрепал его по волосам Борис Ефимович, а затем, как маленького ребенка, поднял за плечи и усадил рядом с собой.

Лицо у Толи было красное, глаза припухшие.

– Тебя действительно не приняли в комсомол?

– Да, – глухо ответил Толя. – Рекомендацию не дали.

– Подожди. Насколько мне известно, прием в комсомол – это одно дело, а рекомендация – другое. Так, значит, тебе не дали рекомендацию? А кто должен был дать?

– Наш отряд.

– И отряд не поддержал своего председателя?

– Да… – По Толиным губам пробежала легкая судорога. – Сказали – повременить.

– Значит, дело серьезное. – Борис Ефимович встал и прошелся по комнате. – Ну, а как же все это произошло?

Дверь бесшумно отворилась, и в кабинет вошла мама:

– Боря, ужин на столе. Я считаю, что мы немедленно должны идти в школу и поговорить с директором. Так нельзя с ребенком поступать. Если ты не пойдешь, пойду я…

– Хорошо, хорошо… утихомирься, – сказал Борис Ефимович. – Я готов пойти в школу, но должен же я сначала все выяснить!

– Тут выяснять нечего. Толя учится хорошо. Толя культурный мальчик – ты сам видишь, как он много читает и всем интересуется, – и он безусловно достоин, чтобы его приняли в комсомол. Я не хочу, чтобы на мальчике уже с детства появилось пятно.

– Оставь этот разговор! Никаких на нем пятен не появится. По твоим словам. Толя уже достоин, чтобы его приняли в комсомол, а вот видишь, у класса другое мнение – повременить. И Толя сейчас нам обо всем расскажет.

– Ужин остывает.

– Ничего, подождет.

Борис Ефимович открыл ящик письменного стола и достал из него трубку в виде человеческой головки.

Толя посмотрел на склонившееся над трубкой лицо отца и прерывисто вздохнул. Он помнил такой случай. Во дворе его всегда бил и дразнил Мишка Туманов, сын дворника. Он был сильнее, и поэтому Толе всегда приходилось убегать. Но однажды, когда Толя вышел во двор с отцом и встретил Мишку Туманова, то стукнул его без всяких разговоров по спине. Мишка посмотрел на Толю, а потом с размаху ударил его по уху.

«Папа!» – закричал Толя и кинулся к отцу – дескать, помогай!

Но тот даже и слова не сказал Мише. Он сжал Толину руку и тихо промолвил:

«За тебя я никогда не буду заступаться. Действуй сам. А самое простое – наберись храбрости и расквитайся. Но лучше всего живи с Мишей в мире, и вам во дворе будет веселее».

Толя понял тогда, что на отца можно рассчитывать не во всех случаях. Он принципиальный.

– Тут долго рассказывать нечего. – Толя поставил локти на колени и подпер ладонями голову. – Не рекомендовали, и всё!

– А ты поподробнее, не стесняйся. – Отец обнял Толю.

– Ну, сбор отряда начался сразу после уроков, – начал Толя. – Нас троих – меня, Димку Бестужева и Сидорова – должны были рекомендовать в комсомол.

– Вот тебе первое замечание, дружок, – сказал отец: – когда ты о ком-либо рассказываешь и упоминаешь о себе, себя ты должен упоминать в конце. Понял?

– Понял, – сказал Толя. – В общем, в классе сидели все ребята и Ирина Николаевна.

– Ирина Николаевна тоже была? – спросила мама, которая присела в кресло напротив Толи. – Она ведь к тебе хорошо относится.

– Да при чем здесь «хорошо относится»! – сердито посмотрел на нее Толя. – В комсомол не она рекомендует! Не перебивай! Значит, сначала все хорошо шло, меня хвалили. Да-а… а на собрании надо было, чтобы все шло на основе критики и самокритики. И вот… все вдруг напали на меня, и первый – Димка…

– Это какой Димка? – заинтересовалась мама. – Он к нам приходил?

– Приходил. Он тебе на швейную машину ремень надел.

– А-а, помню. Симпатичный мальчик. И что он говорил?

– «Симпатичный»! – горько усмехнулся Толя. – С него все и началось!

– Почему? – спросил отец.

– Кто его знает!

– Все-таки, на каком основании?

– Говорил, будто я его подбил в женской школе радиоузел сделать, а потом сказал по телефону, что делать не надо.

– Это было?

– Ну… было.

– А ты прямо отвечай, без «ну». Дальше.

– Говорил, что я ломаюсь, когда меня просят сыграть на рояле и музыку от масс зажимаю. – Толя улыбнулся. – Нашел, за что уколоть!

– Ты действительно так поступаешь?

– Я играю, когда мне захочется. А эти ребята ко мне почти на каждой перемене пристают – сыграй да сыграй. А у нас в зале рояль стоит. Но не могу же я, как автомат, играть!

– Хорошо. Может быть, в этом ты и прав, – сказал отец. – Но я бы на твоем месте всегда играл для ребят. Что еще было?

– У нас Парамонов учится, здоровый такой тип, но двоечник. А Димка свалил все на меня. Будто я сам отлично учусь, а на остальных мне наплевать… И я новое не поддерживаю.

– Так… А в чем у вас заключается новое?

– В том, чтобы вся школа не имела ни одной двойки, ни одного второгодника.

– Почему это новое? Это старая школьная проблема.

– Конечно, старая. Но если раньше об этом только учителя говорили, то теперь все ребята сами взялись.

– И ты, значит, не поддерживаешь это начинание?

– Чепуха! Я никогда ничего не говорил против этого!

– А по какому предмету у Парамонова двойка?

– По алгебре. Но он и физику плохо знает. А что я с ним поделаю, когда и сама Ирина Николаевна не справляется!

– Стоп! – перебил отец. – Вот тебе пример того, что ты действительно не поддерживаешь эту борьбу. Раз ты видел, что будто бы учительница не справляется, значит, ты, как председатель совета отряда, должен был ей помочь. Как вожак несешь ответственность.

– Ответственность? Что я, родитель?

– Во-первых, ты отвечаешь за честь отряда, во-вторых перед самими ребятами. Они тебя выбирали, так сказать, в идейные вожаки, и они ждут от тебя руководства.

– Я руководил… – сказал Толя. – Когда я сейчас им стал возражать, они сказали, что я несамокритичен. А на самом деле, вот спроси у кого хочешь: у нас подшефный детский дом есть? Есть. Наш класс золу для удобрения собирал? Собирал.

– Это верно, – сказала мама. – Он у меня почти новое корыто в школу унес для этой золы.

– Хорошо, это я принимаю, – согласился отец. – Но как ты учебой руководил? Вот ты сейчас сказал, что у тебя в отряде есть двойки. Признаешь?

– Признаю.

– Значит, этот главный показатель что о тебе говорит?

– Пускай говорит неважно, – согласился Толя, – но почему я вчера для класса был хорош, а сегодня уже плох?

Отец исподлобья посмотрел на сына, пососал затухающую трубку. Он понял, что этот вопрос задал уже не тот Толя, который еще совсем недавно ходил в матросской шапочке с надписью «Герой» и называл бабушку «буней» и газированную воду «дрессированной», а взрослый человек, к которому пришла жизнь с первыми раздумьями и первыми переживаниями. И ему надо было дать простой ответ.

– Жизнь идет вперед, сынок, – сказал Борис Ефимович, – и ребята просто поумнели. Вчера ты их удовлетворял, а сегодня они видят, что ты топчешься на месте. Вот тебя и ругают. Ругают своего вожака, если говорить языком взрослых, за формально-бюрократическое руководство. Надо всегда и везде идти вперед. Я иной раз сам с удивлением гляжу вокруг, как у нас все растут, учатся. И если ты хочешь руководить, ты должен вдесятеро больше учиться, чем все остальные… Ты до конца был на сборе?

– Нет. Как они проголосовали, я сразу ушел. Мне обидно стало. Но я, наверно, уже не председатель. И хоть бы я сам плохо учился, а то ведь из-за двоечников пострадал!

Борис Ефимович спичкой поковырял в трубке и задумчиво постучал ею по пепельнице. У него было такое ощущение, будто он тоже в чем-то виноват. Да, учебой сына он интересовался, но почему, например, он ни разу не спросил у Толи, как идут дела в классе? Ведь Толина школа – это для него второй дом. А он, отец, в этом доме за все семь лет обучения сына был всего лишь два раза, и то на родительских собраниях. А ведь можно было бы и по-дружески зайти к ребятам, рассказать им, ну, хотя бы об изобретении микроскопа, о кровообращении или о строении человеческого организма. Наконец, можно было бы повести их в лабораторию и показать аппарат Рентгена, объяснить его устройство… И это надо сделать в самое ближайшее время.

– Вот что. Толя, – вдруг тряхнул отец головой. – В общем, твое дело поправимое. Ты завтра подойди к Димке и поговори с ним в открытую, по-честному: «Знаешь, Дима, давай вместе подумаем…»

– Я к Димке больше никогда не подойду! – отрезал Толя. – Подлизываться не буду!

– Нет, ты должен подойти! Это не подлизыванье.

– Не подойду! Димка для меня умер!

– Ну, если ты считаешь личную обиду важнее вашего общею дела, тогда наш разговор окончен. Мне кажется, прямой путь – это лучший путь. Ты поступаешь несерьезно! Думай сам! – И отец, засунув трубку в карман, вдруг вышел из комнаты.

– Толя, ты неправ! – поднялась за ним мама, сидевшая в кресле. – Я всегда бываю на твоей стороне, ты знаешь, но сегодня ты неправ. И ты зря так с папой разговаривал.

Мама тоже пошла в столовую за отцом, и Толя услышал, как там зажужжали их приглушенные голоса.

После ухода родителей ему совсем стало невмоготу. Он снова и снова перебирал в памяти все то, что было сказано на сегодняшнем сборе. С кем-то соглашался, с кем-то не соглашался, но никак не мог простить Димке его слов о том, что Гагарин и Парамонов одинаково мешают классу. Один тянет назад, а другой не ведет вперед. И неужели после этих слов он сможет подойти к нему?!

И вдруг Толя вспомнил об Ане. Хорошо бы поговорить с ней, встретиться!

Однажды – это было давно – он бродил возле женской школы. Но все было безрезультатно. В первый раз он ее не встретил, а во второй она шла с подругами – не подойдешь. И неизвестно, захотела ли бы она с ним разговаривать после той ссоры… Гордая… Вернула этюд и даже «до свиданья» не сказала. Три дня Толя носил свое сочинение в портфеле и не знал, куда его девать. Уничтожать было жалко, дома держать – опасно (мама найдет и обязательно спросит, что это такое – «Посвящается Ане С.»), а какого-нибудь несгораемого шкафа у Толи не было. И тогда он опустил «Весенний этюд», как и первую свою записку с приглашением на каток, в знакомый почтовый ящик. Он думал, что Аня после этого, может, позвонит ему или, рассердившись, перешлет обратно этюд. На конверте он написал номер своего телефона и обратный адрес. Но ни звонка, ни почты на Толино имя не было…

А теперь… теперь, когда его не рекомендовали в комсомол? Да она ему и руки теперь не подаст!

И вдруг Толя понял, что ему больше никогда, никогда не придется дружить с Аней.

Всю ночь он плохо спал, ворочался. В полудремоте ему беспрестанно снилось собрание. Потом он катался с Аней на коньках и спрашивал у нее: «И разве я виноват?» А она смеялась. Ей было все равно.

Под утро у Толи разболелась голова, и он сказал маме, что в школу не пойдет. У него было такое чувство, будто в их семье случилось страшное, непоправимое горе, которое гнетет и гнетет и от которого совершенно невозможно избавиться. Толя думал все об одном и том же – о своем провале, и если раньше он не понимал, о каких таких переживаниях говорят взрослые, то в эти дни понял.

XIX

В спортивном зале «Динамо» оркестр играл колонный марш. Сто борцов – широкоплечие, мускулистые, в белых трикотажных борцовках, в коричневых легких ботинках на каучуковой подошве – попарно шагали вокруг зала. С балконов им аплодировали зрители.

Юра шел в предпоследней паре и, выпятив грудь, старался не смотреть ни на зрителей, ни на фотографов.

Он не понимал, что произошло. Три дня тому назад, на очередной тренировке, когда Иван Антонович назначал пары к предстоящему соревнованию. Юра вдруг услыхал и свою фамилию. Юре показалось, что он ослышался, потому что никакой учебной характеристики от Ирины Николаевны он сюда не приносил и, следовательно, разговор о каком-нибудь участии в соревнованиях сам собою отпадал, и вдруг!

Оставалось думать, что он очень хороший борец и не показать его на соревнованиях детская секция не могла.

Вообще Юра не так давно пришел к определенным мыслям насчет совмещения учебы и классической борьбы и решил незамедлительно провести в жизнь свои соображения. Но эти соревнования чуть не спутали все планы. Видно, Юра был на особом учете, если тренер обошелся с ним так ласково.

В спортивный зал Юра хотел было пригласить весь свой класс, чтобы ребята все-таки получше узнали, какой человек с ними учится. Но билеты достать не удалось.

Откровенно говоря, к этому первенству Юра уже давно потихоньку готовился. Он приблизительно знал, с кем ему предстоит бороться. Его противник – тоже член детской секции, Саша Максимов, слесарь-ремесленник – был одного веса с Юрой. Но ему уже стукнуло семнадцать лет, а Юре только недавно исполнилось четырнадцать. Эта разница в годах, вероятно, влияла на Юру: ни на тренировках в зале, ни в маленьких схватках, которые велись в полушутливой форме на снегу, никогда он не был уверен в своей победе.

Максимов брал на силу. У него были широкие плечи и короткие руки с железными пальцами. Во время борьбы он сопел и кряхтел, как взрослый, и, проводя тот или другой прием, так сильно сжимал Юру, что сопротивляться ему не было никакой возможности. Его можно было только обманывать. Например, Максимов бросает тебя через плечо и думает, что ты сразу ляжешь лопатками на ковер, а ты – раз! – становишься на мост, делаешь «жучка» – крутишься вокруг головы и снова вскакиваешь на ноги. Правда, Максимов не раз у Юры выигрывал по очкам – ему присуждали победу за активность, – но это было не так позорно, как лечь лопатками.

Некоторые борцы советовали Юре перед соревнованием подольше посидеть в баньке и, сбросив в весе несколько килограммов, бороться уже не с Максимовым. Но Юра не захотел этого делать. Раз бороться, значит надо по-честному.

Но вот церемониальный марш окончился. Председатель совета общества сказал приветственную речь, и снова под оркестр шеренга борцов вышла из зала.

Соревнования начались.

Юра, сидя со своими товарищами на скамеечке около ковров, внимательно следил за тем, как боролись взрослые. Это были опытные и закаленные бойцы. Они то подкидывали друг друга вверх ногами, то пыхтели на четвереньках, то, уперев лоб в лоб, кружились и выжидали момента для атаки.

Через час судейская коллегия вызвала Юру и Максимова.

Юра, чуть дрожа от волнения, стал на край квадратного ковра, Максимов – по диагонали напротив.

– Борцы детской секции! Показательная встреча! Полулегкий вес! Направо – Юра Парамонов, ученик седьмого класса, налево – Саша Максимов, ремесленное училище! – торжественно объявил судья и дунул в сирену. – Схватка: три минуты в стойке, три минуты в партере!

Юра пошел к центру ковра, пожал Максимову руку и, не успев ее отдернуть, почувствовал, что Максимов уже начал борьбу.

В первую секунду Максимов хотел перекинуть Юру через бедро, но Юра, во-время присев и обхватив противника за пояс, бросил его назад через себя. На балконах захлопали. Это Юру ободрило, и он стал наседать активнее. Но Максимов не давался, и Юра вдруг почувствовал всю его силу.

Первый бросок! Летя в воздухе. Юра увидел почему-то на потолке два чьих-то смеющихся лица. Шлеп! Юра быстро встал на мост и хотел было повернуться, чтобы вскочить на ноги, но увалень Максимов на этот раз оказался проворным. Он уже наваливался всей тяжестью тела.

У Юры еще были силы. Он соединил свои руки в замок и… почувствовал, что задыхается. В тот самый момент, когда ему, как никогда, нужен был воздух, воздуха не хватало. Это произошло, вероятно, оттого, что он курил.

И Юра лег на лопатки.

Весь зал захлопал, а судья объявил:

– Победил в стойке Максимов! Две минуты шестнадцать секунд. Теперь схватка в партере!

По жеребьевке Юре опять не повезло. Он хлопнул по руке судьи, в которой лежал пятачок, и потому должен был стать на четвереньки. Максимов «работал» сверху.

– Что ж ты, школьник, подкачал? – услышал Юра около себя чей-то голос.

Юре было очень стыдно. И в школе не везет, и здесь то же самое! Как хорошо, что его никто не видел из класса! Позор! Лег на лопатки!

Максимов сжимал Юрины руки будто клещами, и из его цепких захватов трудно было вырваться. Впрочем, Юра в партере не особенно вырывался. «Пускай, пускай нападает и тратит силы», – думал он и выжидал момента для атаки.

И вот, когда Максимов подхватил под живот. Юра, вдруг вцепившись в его руку, подтянул ее под себя и резко перебросил Максимова через спину.

– Ура-а! – завопил кто-то на балконе. – Наша берет!

Кажется, это был голос Горшкова. Но как он попал сюда?

В секунду Юра навалился на противника, но, оказалось, продолжать борьбу было уже поздно. Судья дул в сирену.

Юра в недоумении встал на ноги и пошел по ковру в свой угол. Неужели истекло время и победа за активность опять будет присуждена Максимову?

Но странное дело – судья подошел к Юре и, подняв его руку, сказал:

– В партере победил Парамонов за одну минуту тридцать семь секунд.

Оказалось, когда Юра бросил через спину Максимова, тот на мгновение обеими лопатками коснулся ковра.

Ребята опять пожали друг другу руки. Максимов, еще стоя на ковре, улыбнувшись, сказал:

– Ты хорошо меня поймал! Техника!

В раздевалке все тоже хвалили Юру за удачный бросок и говорили о том, что Парамонов «растет».

Вдруг Юра увидел, что в комнату, озираясь, входит Федька Горшков. Он подошел и молча пожал Юре руку.

– Ты как здесь очутился? – спросил Юра и подумал, что этот Пипин Короткий все-таки настоящий друг.

Федя, улыбаясь, подмигнул:

– Мы нигде не пропадем – твоя школа. Ох, и болел же я за тебя!

Потом он сбегал в буфет, заказал чай с лимоном и, вытащив из стакана желтый пахучий ломтик, принес его Парамонову. Так делали все борцы – брали лимон в рот.

В раздевалке появился Иван Антонович.

– Молодец! Молодец! – похлопал он Юру по плечу. – На следующей тренировке разберем твою победу.

– Иван Антонович, – сказал Юра, – вы меня простите, но я больше не приду на тренировку. Я решил в этом году не заниматься борьбой. Я с алгеброй и физикой пропадаю, могу на второй год остаться. Но скажите: почему вы меня допустили к соревнованиям?

– Ты разве ничего не знаешь? – удивился Иван Антонович. – Три дня тому назад на стадион мне позвонила ваша учительница Ирина Николаевна. Мы с ней долго говорили, а потом решили «не лишать человека радости». Ты ведь так говорил, а?

Юра вспомнил свои слова, сказанные им учительнице на улице, и теплое чувство вдруг родилось у него к Ирине Николаевне. Она, действительно, поняла его как человека.

XX

Весна в этом году пришла рано. Уже в середине марта началась оттепель. С мутного, серого неба сыпался влажный снежок и, ложась на тротуар, превращался в коричневую сахаристую жижу. День и ночь неутомимая капель подтачивала нависшие на краях крыш снежные наплывы, и те, вдруг падая средь белого дня, глухо хлопались о тротуары и пугали прохожих.

Бульвары были загорожены мокрыми скамьями, но на переходах, среди взбитой каблуками земли, лежали цепочки красных кирпичей, неизвестно кем сюда принесенные.

После снега в течение нескольких дней шел дождь, и витиеватые ручьи и ручейки, омывая каждый закоулочек, несли к водосточным решеткам серебряные обертки от эскимо, спичечные коробки, окурки.

Под вечер легкий морозец покрывал лужи хрустящей, словно хворост, корочкой и высушивал асфальт.

Воздух становился свежим, бодрящим.

И с каждым днем солнце все чаще и чаще проглядывало из-за облаков.

Однажды Димка, торопясь в школу, около газетного киоска случайно встретил Аню.

После того памятного школьного вечера и скандальной истории с радиолой они не виделись. Правда, Димка как-то думал забежать в женскую школу и взять на ремонт приемник, но, по совести говоря, ему стыдно было туда показываться. И он отложил ремонт на неопределенный срок.

Аня обрадовалась Димке так, словно не видела его сто лет. Она схватила его за руку и, отведя к чугунной ограде скверика, где было поменьше прохожих, закидала вопросами: как живут ребята? Почему они не приходят в школу? Что нового в классе? Где Толя?

Она, казалось, совсем забыла обо всем, что произошло на вечере, и в ее веселых глазах не было ни тени упрека.

Димка сначала не хотел ей рассказывать о школьных делах – зачем выносить сор из избы? – и отвечал односложно: «все хорошо», «да», «нет», но потом, видя, что Аня по-настоящему интересуется его классом, а не ради разговора, рассказал ей и о заметке в стенгазете, и о пионерском сборе, и о Толе Гагарине.

Услыхав, что Толю не рекомендовали в комсомол и поэтому он вот уже второй день не приходит в школу, Аня опустила голову и, раздавив меховым сапожком прозрачную сосульку, сказала:

– Наверно, переживает. Можно представить, какое у него сейчас настроение!

– Ясно, неважнецкое, сказал Димка. – К нему бы сходить надо… Но он, наверно, меня и на порог не пустит.

Аня поправила сбившийся на затылок белый кружевной платок и спросила:

– А ты сейчас в школу?

– Да. Мы газету выпускаем.

– Тогда знаешь что… дай мне адрес.

– Чей?

– Толин. Я знала, где он живет, но забыла.

– Зайти к нему хочешь?

– Посмотрю.

Положив на колено свой портфель, Димка долго рылся в тетрадках и учебниках, потом, найдя голубенькую записную книжечку с алфавитом, тоже долго ее листал, проглядывая внимательно каждую страничку. Наконец он спросил:

– У тебя карандаш есть? – и, взяв у Ани карандаш, на вырванном листочке написал адрес. – Какая хорошая весна!.. – вздохнул он, глядя на ручьи и протягивая листок.

– Весна! – счастливо улыбнулась Аня и вдруг спросила: – Дим, а куда ты летом поедешь?

– В пионерский лагерь.

– Я тоже уеду из города. В деревню. И мы, значит, все лето не увидимся?

Впереди было еще два месяца учебы, но Димке и Ане почему-то показалось, будто сегодня уже наступил последний день экзаменов, а завтра – поминай как звали!

– А тебе, Дима, все-таки спасибо за радиоузел, – сказала Аня. – Пускай он поломался, но все-таки ты деловой!

Она протянула руку и благодарно взглянула в Димкины глаза с еле заметной косинкой.

Они расстались на том, что Димка на днях обязательно зайдет в женскую школу и возьмет радиоприемник.

Аня стояла в нерешительности. Что же делать?

Откровенно говоря, она не раз хотела позвонить Толе и спросить, не знает ли он, где достать для мамы новую кулинарную книгу, но ей почему-то казалось, что Толя ответит: «Не знаю». И она не звонила ему. Но как быть теперь? А Толя, наверно, вырос, похудел… Давно они не виделись… И жалко его. Переживает, наверно.

Она пошла к Толе напрямую, через соседний с его домом старый сад. Когда Толя открыл на звонок дверь, он остолбенел. Перед ним – уж не мерещится ли ему? – стояла Аня. Впервые в жизни к нему в гости пришла девочка!

– Ты что? – тихо проговорил он и почувствовал, как у него отчаянно заколотилось сердце.

– Я… я книгу кулинарную, – смутилась Аня. – Вот Димку сейчас встретила… Он сказал, что ты дома…

– И он тебе все рассказал? – Толя сделал ударение на слове «все».

– Да.

– Димка опасный человек! – Толя сдвинул брови. – Я никогда не думал, что он такой.

Он оглянулся, не видит ли мама, с кем он разговаривает. В комнату он не решался пригласить Аню.

– Никакой он не опасный… Ребята к тебе будут относиться попрежнему…

– Теперь мне это все равно. Я уже не председатель.

– Кто это тебе сказал?

– Я сам так думаю.

– Зря… Димка сказал, что тебя сначала хотели переизбрать, но ваш пионервожатый предложил дать проверочный срок…

У Толи словно камень с души свалился. Он не верил своим ушам.

– Это ты правду говоришь?

– Честное слово!

– Тогда подожди минуточку… на лестнице, – стеснительно сказал он и, притворив перед Аней дверь, опрометью кинулся надевать пальто.

Когда они вдвоем вышли на улицу, в воротах дома они столкнулись лицом к лицу с бегущим навстречу Димкой.

– Вот случайная встреча! – сказал тот и многозначительно посмотрел на Аню. – А я в школу иду. Здравствуйте!

– Привет! – официально сказал Толя и быстрым шагом пошел вперед.

Впрочем, он уже не сердился на Димку, но он не хотел перед Аней так просто спускать обидчику – вести с ним разговоры. А то она еще подумает, что он тряпка и безвольный.

Краем глаза Толя заметил, что Аня догоняет его и шагает с ним в ногу. Вот и Димка отразился в зеркальной витрине магазина. И кепка-то у него смешна на боку сидит, и лицо совсем не надутое. Видно, он не очень-то обижен Толиной суровостью. Это хорошо.

И в эти минуты, когда все трое шли в школу. Толя заметил, что небо над городом очистилось, будто кто-то огромной рукой схватил за край облака и стянул их за горизонт, и ослепительное солнце засверкало в окнах домов, в лужах, в стекляшках, валявшихся в скверах, в хромированной облицовке автомобилей, на остроконечных шпилях высотных зданий.

Нет, Парамонов ни за что не останется на второй год! Этого Толя просто не допустит. Он поднимет всех на ноги, а своего добьется. И еще – хорошо бы организовать в классе автокружок. Вот, никто об этом не догадался, а он уже подумал! И руководить кружком будет Леня. А потом можно будет выкатить из гаража отцовскую машину, починить ее и даже подарить школе или отправиться в автопробег. Да мало ли впереди еще дел!

Над широкими газонами с пожелтевшей прошлогодней травкой курился еле заметный парок. На черных липах осенней посадки, радуясь теплу, дремали воробьи, и издали они были похожи на пушистые комочки только что распустившихся верб.

Скакали через веревочку на тротуарах дети, чертил в голубом небе туманную спираль самолет, и у всех прохожих была видна на лицах светлая улыбка.

Москва встречала весну!