Текст книги "В нашем классе"

Автор книги: Иосиф Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Иосиф Иванович Дик
В нашем классе

I

В первый день занятий после зимних каникул, когда в седьмом классе «Б» закончился последний урок и учительница литературы Ирина Николаевна вышла из класса, к доске вдруг выбежал председатель совета отряда Толя Гагарин.

– Ребята, тише! – взволнованно крикнул он, покрывая голосом разговоры и хлопанье парт. – Потрясающая новость! В наш класс пришло письмо! – И, улыбаясь, он театральным жестом поднял голубой хрустящий конверт и потряс им в воздухе.

– А кому пришло? Тебе? – спросил с задней парты Юра Парамонов.

– Нет, это для всех. Вот здесь так и написано: «Москва, 810-я школа. Седьмому классу «Б».

Ребята мгновенно окружили Толю.

– И обратный адрес есть? – подскочив к Толе, спросил Димка Бестужев, невысокий паренек с курчавыми черными волосами.

– Обратного адреса нет.

– Странно! – сказал Димка. – Ну-ка, открывай!

Толя поднял конверт на свет и начал осторожно срывать верхний край.

– «Уважаемые мальчики! Простите за беспокойство. Это письмо вам пишут ученицы соседней с вами 739-й школы, – прочел Толя, и все ребята затаили дыхание. – Нам очень нужен от вас один человек. Убедительно просим прислать его к нам в школу в среду в 7 часов 30 минут вечера. Ждем его для важных переговоров в пионерской комнате.

По поручению 7 кл. «А»

группорг Аня Семенова».

Класс с минуту молчал, потом все вдруг захохотали, запрыгали, застучали крышками парт, словно каждый только что получил удивительно радостную весть.

– Девчонки хотят с нами знакомство завести! – кричал со своей парты Юра Парамонов. – Если надо, пускай сами приходят!

– Никто туда не пойдет! – замахали руками Силкин и Маркин. – Это, наверно, подвох!

– Долой девчонок! – завопил Федя Горшков, прозванный за свой маленький рост Пипином Коротким. – Какой им человек нужен – не сказано, а раз не сказано – не пойдем!

Толя немного растерялся.

– Подождите, ребята! – сказал он. – Я так считаю: кто не хочет идти, тот не пойдет, а послать делегата нам нужно: может быть, у них там важное дело. Ну, кого пошлем?

Класс утих. Собственно говоря, каждый не прочь был бы заглянуть в женскую школу – ведь там никому не приходилось бывать, – но никто не решался первым сказать о своем желании.

А идти нужно было сейчас. Сегодня была среда, и время уже подходило к семи. Уроки окончились, и почему бы не сходить в 739-ю школу – все равно как в кино?

– Туда надо особого послать! Чтоб не подкачал! – опять крикнул Парамонов. – Девчонки все языкастые, и с ними держись! Вот Димка Бестужев пускай идет. Он по всем статьям подходит: красивый и отличник учебы!

– Эй, давай без подковырки! – сказал Димка. – А уж если кого посылать, так надо тебя. – И, обернувшись к классу, он предложил: – Ребята, а давайте Парамонова туда отправим! Пусть девчонки посмотрят, какой Геркулес у нас учится.

Это был действительно широкоплечий мальчик. Ходил он, пригнув голову и растопырив полусогнутые в локтях руки.

Федя Горшков вскочил на парту:

– Парамонова! Парамонова!

Щупленький, с оттопыренными ушами на стриженной под машинку голове, этот Горшков по неизвестным для ребят причинам обрел в классном силаче своего защитника и поэтому во всем его поддерживал.

– Нет, не подходит, – сразу отвел эту кандидатуру Толя Гагарин: – у Парамонова по физике двойка в четверти. Пускай он поменьше классической борьбой занимается!

– Никто мне этого не запретит! – ответил Парамонов. – И прошу не указывать!

– Ну и что ж, что двойка? – возразил Димка. – Мы его посылаем с педагогической целью. Девочки там его облагородят.

– Брось ты, Димка, паясничать! – сказал Толя. – Надо ведь понимать, что туда должен пойти серьезный человек.

– Значит, кого? Опять тебя посылать? И на встречу с киноартистами – тебя, и на Неделю детской книги в Колонный зал – тебя. А чего ж мы других затираем?

– Никто никого не затирает, а я не виноват, что я могу с кем хочешь разговаривать и никогда не осрамлюсь. А по существу говоря, это совсем не проблема – кого посылать в женскую школу…

– Тогда давайте пошлем Вальку Сидорова – он на балалайке играет! – воскликнул неугомонный Горшков и, выставив указательный палец правой руки, отчаянно замахал им в воздухе, будто бил по струнам балалайки.

– При чем здесь балалайка? – спросил Толя. – Я считаю, что лучше всего послать Бестужева. Димка, пойдешь?

– Бестужева! Бестужева! – закричал класс.

– Меня? – Димка удивленно поднял брови. – Мерси! Я туда и за тыщу рублей не пойду!

– Почему? – спросил Толя.

– Ну как я один пойду?

– А что там тебя, зажарят, что ли?

– Не зажарят, а все-таки.

– Хорошо. Тогда, чтобы тебе было веселее, выберем и второго человека. Ребята, у кого какие предложения?

Через пять минут решено было послать к девчонкам вместе с Димкой Бестужевым и Толю Гагарина, незаменимого участника всех заседаний, делегаций и встреч. Может быть, многие в классе и не хотели бы, чтобы Толя был делегатом, но как-то так уж повелось: предлагают Гагарина – он сам или другие, – пусть будет Гагарин. А впрочем, он действительно хорошо ораторствовал и красиво жестикулировал… Потом Толя неплохо играл на рояле и во время перемен частенько подбирал по слуху разные песенки. Это ребятам нравилось. Иной раз он исполнял и свои собственные этюды. Конечно, до настоящих композиций Толе было еще далеко, но учитель музыки, старичок Ипполит Веньяминович, который начал заниматься с Толей с девяти лет, говорил ему, что все великие композиторы творят с детства и, видимо, в Толе «божий дар». В прошлом году Ипполит Веньяминович умер, и Толя сразу же забросил музыку. Заниматься он больше ни с кем не захотел и в музыкальную школу тоже не пошел. Но о своем «божьем даре» он не забывал. А кроме всего, Толя всегда был хорошо одет. И сегодня, например, на нем были эффектная курточка с молнией, которая очень шла к его смуглому лицу и серым глазам, и отутюженные штаны кофейного цвета с задним карманом.

С Димкой дело обстояло похуже. На правом рукаве его голубоватого лыжного костюма красовалось большое чернильное пятно, и, конечно, пускать Димку к девочкам в таком виде было нельзя.

Но выручил всех Парамонов. Он отдал Димке свой пиджак. Правда, тот был изрядно помят. Один из учеников сказал, будто его троллейбусом утюжили. Но Парамонов все же настоял, чтобы Димка надел пиджак, потому что он был сшит по последней спортивной моде – с хлястиком сзади и с широкими накладными карманами. А Федя Горшков, для того чтобы Димка выглядел более солидным, воткнул ему в верхний карманчик свою малахитовую самописку и нацепил на левую руку часы.

Весь класс провожал двух делегатов до женской школы. Валили по улице веселой гурьбой, и каждый поминутно старался то ободрительно хлопнуть Толю и Димку по плечу, то дать дружеский подзатыльник и сказать, что-де как придете, то почаще говорите «пожалуйста» и «извините» и в двери вперед девочек не лезьте.

Школа находилась совсем рядом. Нужно было пройти только одну троллейбусную остановку и пересечь сквер.

На сквере ребятам повстречался пионервожатый Леня Светлаев, комсомолец из автобазы Метростроя, которая шефствовала над мужской школой. Это был круглолицый коренастый паренек в меховом полупальто и в хромовых сапогах.

В прошлом году он окончил ту же самую школу, где теперь был вожатым, и, видно оттого, что еще с седьмого класса имел права юного водителя, сразу пошел работать шофером. Одновременно он учился на первом курсе заочного автомеханического института. Он появлялся в классе раза три-четыре в месяц, проводил сборы, ходил с ребятами в кино, на каток и в лыжные походы в Останкинский парк. Ребята его любили – он был добродушным и общительным.

– Здорово, ребята! – сказал он, расставив руки. – Куда путь держите?

– У нас культпоход, – ответил Парамонов.

– А почему мне ничего не сказали?

– Это внеплановое мероприятие… Мы в женскую школу идем! Нас пригласили!

– Пригласили? Весь класс? – удивился Леня.

– Нет, звали только одного человека, – ответил Димка, – но мы все гуртом. Так веселее. А вот зачем зовут – загадочная неизвестность…

– Гм!.. Любопытно! – сказал Леня и пошел вместе с ребятами. – Да, кстати, – на ходу добавил он, – мы скоро пойдем к нам в автобазу. Я уже договорился с директором. Хорошее дело придумал, а?

– Хорошее, – сказал Горшков. – А на машине покатаешь?

– Это видно будет… – уклончиво ответил Леня. – У меня машина особенная: с хорошим грузом она плавно идет, а с пустой тарой ее бросает.

Когда дошли до входа в школу, Парамонов с шутливой угодливостью распахнул перед робеющими делегатами массивную дверь с медным кольцом вместо ручки и напутствовал:

– Ну, послы, – ни пуха вам ни пера!

II

Ребята причесались в раздевалке перед зеркалом.

В вестибюле показался лысый старик в телогрейке, в валенках с калошами из красной резины и с лопатой на плече. Димка подбежал к нему и весело сказал:

– Савелий Яковлевич, как живете?!

– А-а! Здорово, Архимед! – ответил старик. – Ты как сюда попал?

– Нежданно-негаданно. Где тут у вас пионерская?

– Пионерская? На третьем этаже. Это по коридору направо лестница будет. А я гляжу – люди стоят. Думаю: может, комиссия какая ко мне в котельную?

– Это наш сосед по квартире, – сказал Димка Толе, поднимаясь по лестнице. – Так-то он вообще ничего дядька, но иногда любит моей матери на меня жаловаться…

В коридорах стояла тишина. За дверями классов шли уроки… Блестящий паркетный пол, выложенный коричневыми ромбиками, был очень звучным, и как ни старались ребята ступать потише, шаги их были громкими и отчетливыми. На втором этаже в буфете полная женщина в белом халате делала бутерброды.

А рядом с буфетом висела большая картина. На ней был нарисован бедный длинноволосый деревенский мальчик, с завистью заглядывающий в сельский класс. Он был в лаптях, с палкой в руках, на спине – котомка. Видно, шел издалека.

На третьем этаже вдоль стены тянулся длинный ряд стенных газет: одни – с кричащими, яркими заголовками, другие – поскромнее. На многих красовались искусно нарисованные картинки и карикатуры. Это очень удивило Толю. Он совсем не предполагал, что девочки могут так хорошо рисовать.

А одна газета была на английском языке. Называлась она «The school news», что по-русски означает: «Школьные новости».

В этом же коридоре на мраморных подоконниках стояло много гераней, фикусов, пальмочек. На одном из глиняных горшков, на наклеенной бумажке, Димка прочел:

«Осока

Васильевой Тани, 6 кл. «А».

Другим не поливать!»

Димка вспомнил, что у них в школе осенью тоже было много цветов, но потом они почему-то завяли.

Вдруг из угловой комнаты им навстречу выбежала какая-то длинноногая девочка. Увидев Толю и Димку, она оторопело посмотрела на них, пошевелила беззвучно губами и кинулась обратно в комнату. За дверью послышался ее задыхающийся голос:

– Мальчишки идут! Мальчишки идут!

Потом все стихло, и дверь снова распахнулась.

На пороге стояла уже другая девочка, в коричневом платье с маленьким стоячим кружевным воротничком. Две тугие косы оттягивали ее голову чуть назад, и взгляд поэтому у нее был прямой и гордый.

– Скажите, пожалуйста, – улыбаясь, спросила она, – вы из восемьсот десятой школы?

– Из восемьсот десятой, – в один голос ответили Толя и Димка.

– Здравствуйте. Меня зовут Аней. – Девочка протянула руку. – Заходите сюда.

Ребята вошли в пионерскую.

Посередине просторной комнаты, увешанной плакатами, красными флажками и треугольными вымпелами, стоял рояль. Девочка, которая первая встретила ребят, придвигала к столу стулья, убирала шашки и шахматы. Дима и Толя поздоровались и назвали свои имена.

– А я Зина, – сказала девочка. – Прошу к нашему шалашу.

Аня уселась за стол и вынула из кармана записную книжечку:

– Вот видите, мальчики, мы… то-есть наш класс… решили сделать литературный монтаж…

Аня внимательно посмотрела на Димку, и Димка покраснел. Он был в помятом пиджаке, и девочка, наверно, подумала о том, что дома за ним никто не следит. Димка старался не глядеть на Аню. Он немного косил. У него были большие черные, будто бархатные глаза, и правый смотрел чуточку в сторону.

– У нас на сцене будут и врачи, и слесари, и шахтеры. А потом мы решили, что шахтера все-таки должен играть мальчик.

– Простите, и план монтажа у вас есть? – спросил Толя, а про себя отметил, что какие все-таки девчонки хитрые: присыпали загадочное письмо, а тут все дело, оказывается, в шахтере.

– Есть. Мы даже хотим на сцене и салют устроить, – ответила Аня.

– А дадут стрелять в школе? У нас даже из резинок не позволяют стрелять, а не то что порохом.

– Зачем порохом?! – Лицо у Ани вытянулось. – Мы хотим сделать салют из разноцветных лампочек… их только надо вверх подкидывать.

– Это великолепно придумано! – сказал Толя. – И даже можно в это время по радиоузлу марш транслировать.

Толя, статный и чистенький, сразу произвел на Аню хорошее впечатление. На смуглом лице его играл румянец, светлые волосы были гладко зачесаны назад и открывали широкий лоб. Из-под светлых бровей смотрели внимательные серые глаза.

– А у нас нет радиоузла, – сказала Зина, которая до сих пор молчала, – некому этим заняться. У нас была одна девочка, понимавшая в этом деле, но теперь она уехала…

– Н-да, – задумчиво произнес Толя и подмигнул Димке. – Надо, значит, теперь товарищескую помощь просить.

– А у кого?

– Ну, хотя бы у нас, – усмехнулся Толя.

– Мальчики, теперь вы попались! – вдруг захлопала в ладоши Аня. – Лучше, пока не поздно, берите свои слова обратно.

Димка хотел было толкнуть Толю – дескать, зачем ты это затеял? – но, увидев на лице у девочки неподдельную радость, подумал: «А может быть, и правда взяться за это дело?», и промолвил:

– Чего же нам отпираться? Раз сказали – значит, сможем. Только через недельку начнем. Нам ведь еще подготовиться надо.

– Дим, – вдруг обратилась к нему Аня, – а ты когда-нибудь играл на сцене?

– Нет, не играл, – ответил Димка, чувствуя какую-то странную неловкость, будто его связали по рукам и ногам.

– А как ты декламируешь?

– Да так… Не умею я.

– Но это ничего не значит! – вдруг решительно сказала Аня. – Научим… Знаешь, ты подходишь к нашей постановке! – Девочка покосилась на Толю, как бы раздумывая, куда бы и его пристроить.

Но Толя опередил ее:

– Нет, мне поручать ничего не надо. Я очень занят, – и, встав из-за стола, медленно подошел к роялю и тронул пальцами клавиши.

Родился стройный аккорд. Он был взят умелой рукой.

Разговор в пионерской умолк. Девочки насторожились.

– Вот вам кого на роль надо пригласить, – шепнул Димка. – Ох, и играет же здорово! Чего хочешь подберет! – И громко добавил: – Толь, ну-ка, знаешь, сыграй… как это: «Слышишь, в роще зазвучали трели соловья».

– Шуберта? Не хочется…

– Не ломайся, не ломайся! – сказал Димка. – Раз просят – сыграй. Только приглуши звук – уроки идут… Или давай лучше свое.

– Как свое? – спросила Аня.

– Очень просто – он может и сам сочинять музыку. Вот сейчас услышите… Это живой композитор.

Толя с минуту поколебался, потом сел за рояль. Положив пальцы на холодные белые клавиши, он на секунду задумался, затем качнул головой, и комната вдруг наполнилась тихой, мелодичной музыкой.

Девочки не сводили с Толи глаз.

Он играл минут пять. Когда в музыке слышалось напряжение, какая-то борьба, он склонялся над клавишами и бил по ним, будто хотел вмешаться в эту борьбу. А наступало просветление – он откидывался на спинку стула и поднимал глаза к потолку. Пальцы, казалось, двигались сами собой…

Толя играл ноктюрн Шуберта – единственная вещь, которую отлично знал, но всем почему-то казалось, что это «свое»…

Улицы в тот вечер после дневного снегопада были сплошь в сугробах. На Колхозной площади снегопогрузчик, похожий на пожарную машину, окруженный толпой любопытных, медленно надвигаясь на сугробы, захватывал их гребками и грузил на самосвалы. Снег на транспортере кипел, как пена в водовороте.

Садовое кольцо лежало, как широкое русло замерзшей реки…

Да, очень хорошо было вчетвером идти по заснеженным улицам и вдыхать морозный, колкий воздух. И хотелось бы всем продлить эту прогулку, но время было уже позднее, и поэтому волей-неволей надо было расставаться. Первым свернул к себе в переулок Димка, потом отделилась Зина, и вдруг оказалось, что Толе с Аней по пути.

– А что у вас, Аня, за значок такой рядом с комсомольским? – сказал Толя, когда они остались вдвоем.

– Это один французский писатель мне подарил, – сказала Аня. – Он к нам в школу приезжал. Он у меня знаете о чем спросил через переводчика? Есть ли у нас телесные наказания. Ну, я очень удивилась и говорю: «А почему вы так спрашиваете?» А он показал на свой лоб, на котором был шрам. Это, оказывается, его учитель головой о парту стукнул.

– Хм!.. Интересно! А почему это он пришел в вашу школу?

– Не знаю. Наверно, кто-нибудь порекомендовал.

– Значит, школа на хорошем счету?

– На хорошем.

– У вас двоек мало?

– Совсем нет. И двоек нет, и второгодников нет.

– Ни одного второгодника?

– Ни одного.

– Ого! Что-то не верится! А учителя отметки не натягивают?

– Очень странный вопрос! – Аня даже замедлила шаг.

– Вы не сердитесь. Тут недавно в газете одну школу ругали. Раньше ее хвалили, что, дескать, ни одной двойки! не имела, а сейчас оказалось – обман, там отметки завышали. Вот я и спросил – это не у вас?

– Нет, у нас школа не такая, – с обидой в голосе сказала Аня, – наши знания даже специальная комиссия проверяла. Все отметки оказались правильными. А это нельзя так думать – если в одной школе были люди нечестные, то, значит, и в других школах, где нет двоек, отметки завышают.

– А сколько у вас учениц?

– Полторы тысячи.

Толя неуверенно сказал:

– Конечно, к этому можно стремиться, но это уж только, наверно, при коммунизме будет так, чтоб ни одной двойки!

– Это почему же? Ведь есть же такие заводы, на которых все стахановцы? Есть. А отчего же и вся школа не может быть успевающей? Вы комсомолец?

– Пионер, – смущенно сказал Толя. – Но мы уже подготавливаемся.

По дороге Аня рассказывала о том, что ее папа работает механиком на «Шарикоподшипнике»; потом, что она очень любит цветы и у нее в аквариуме плавает тритон, которого надо кормить мясом. А летом она была в «Артеке» и там упала со скалы, но ничего себе не сломала.

С Аней было легко и просто. Толя даже немного огорчился, когда она, вдруг остановившись около высокого нового дома с красивой башенкой на крыше, сказала:

– Ну, я здесь живу. А вон мои окна, на четвертом этаже. Видите? Ближе к углу.

– Вижу, – сказал Толя.

– До свиданья! – Аня внезапно сняла перчатку, сильно пожала Толину руку и вошла в дом.

Хлопнула дверь парадного, но Толя не тронулся с места. Сквозь стекла двери он увидел освещенную поднимающуюся кабину лифта.

«Умная девчонка! – подумал он. – Только зачем она показала мне свои окна?»

Толя, как бы между прочим, взглянул на освещенный номер дома, чем-то похожий на скворечник, и запомнил его.

Домой он шел в приподнятом настроении. Гнал ногами перед собой снежные комья; разбежавшись, скользил по ледяным накатанным дорожкам, как тире расчерченным по тротуару. Было очень радостно. И, конечно, Аня совсем не случайно показала ему свои окна и была такой разговорчивой.

Толя перебирал в памяти всю сегодняшнюю встречу и об одном сожалел – мало играл на рояле. И зря сначала отпирался. И почему на него иногда находит упрямство? Ему говорят одно, а хочется, чтобы было все наоборот, по-своему. Ведь понимаешь, что потом будешь жалеть, а все-таки делаешь по-другому…

Толя почему-то решил, что об этой прогулке лучше никому не рассказывать. И оттого, что в душе появилась маленькая тайна, которой, видно, не было еще ни у Димки, ни у Парамонова, одним словом – ни у кого из приятелей, он даже почувствовал, что немного повзрослел и стал больше понимать в жизни.

Придя домой, он быстро снял пальто и, не поужинав, подсел к радиоле и стал рыться в пластинках, лежавших в ящике. Тут были старинные русские романсы Варламова и Гурилева, любимые мамой, были и Шуберт – цикл лирических песен, и Мендельсон, и самый дорогой – Чайковский!

Но сегодня Толе нужно было не то. Он нашел пластинку со второй рапсодией Листа, которую сам еще не мог играть, и положил ее на диск радиолы. В комнате зазвучали тромбоны, скрипки, трензеля, барабаны. Потом медленная, торжественная и даже мрачноватая музыка начала сменяться короткими лирическими картинками. А затем, убыстряя ритм, музыка вдруг стала необыкновенно солнечной, в ней появились танцевальные переходы. Но вот она незаметно перешла на спокойные, напевные мелодии, и сердце от них наполнилось необыкновенным восторгом…

Из кабинета вышел отец – широкоплечий, чуть сутуловатый человек в сиреневой рубашке с отстегнутым воротничком. Он присел на диван и подпер ладонью щеку.

Толин отец, Борис Ефимович, преподавал в Медицинском институте анатомию и сотрудничал в одном из медицинских журналов. Он не бывал дома с утра до вечера. Но когда он работал над какой-нибудь статьей, он не выходил из квартиры по два-три дня.

Во время войны Борис Ефимович был на передовой в медсанбате, делал операции, собирал материал для научной работы, читал лекции на курсах по усовершенствованию военных врачей. За активную работу командование Первым Белорусским фронтом наградило его орденом Красной Звезды и подарило трофейную легковую машину «Вандерер» с открывающимся верхом. Объездив на автомобиле почти всю Германию и Чехословакию, Борис Ефимович приехал на нем в Москву, запер его, видавшего виды, в маленький металлический гараж и больше никогда о нем не вспоминал. Сам он машину не водил, а нанимать шофера считал неудобным.

Задумчивый, сосредоточенный, Борис Ефимович казался необщительным и строгим. Его фразы были короткими, резкими, и тот, кто впервые с ним встречался, делал вывод, что он человек нерадушный, холодный. Но это, конечно, было не совсем так. Иногда его было просто не узнать: веселый, песни мурлычет себе под нос, сыплет латинскими изречениями. Но главное – ему не надо докучать. Толя хорошо знал характер отца. Молчит – значит, думает, а если что потребуется ему – сам спросит.

Целыми днями за дверью кабинета слышно, как отец ходит по комнате, покашливает, стучит на машинке. А иной раз по скрипучей раскладной лестнице взбирается под потолок, к книжным полкам, и часами сидит на лестнице, листая книги.

Толя знал, что отец открыл недавно в кровеносных сосудах человека какие-то новые органы чувств – нервные ответвления, которые беспрестанно анализируют протекающую кровь и посылают сигналы в головной мозг. Теперь отец подготавливал к печати работу по этой теме. Открытие, по отзывам, было важным, но Толя все как-то не удосуживался получше расспросить отца об этом. И, кстати, он никогда не бывал в Медицинском институте. А, вероятно, там было интересно. Отец в разговорах дома упоминал о каких-то распилах человеческого тела, о вскрытиях и медицинской экспертизе. На кафедре анатомии – Толя видел это на фотографиях – в стеклянных банках лежали заспиртованные желудки, сердца, печени. А однажды Толя в одном из медицинских учебников прочел, что «анатомичка» в средние века называлась театром не случайно. Для привлечения публики во время вскрытия трупов на лекциях играла музыка. И это было, собственно, все, что Толя знал об отцовской профессии. Да и сам отец ни о чем не рассказывал ему, не пытался заинтересовать своим делом и вообще все заботы о семье предоставил своей жене.

А мама у Толи была боевая. Она была занята строительством дачи и поэтому знала, сколько стоит килограмм гвоздей и мешок алебастра. Днем она ездила по складам за асфальтом, креозотом и дранкой, а вечерами – это было почти ежедневно – уходила в гости. В гостях она говорила об успехах своего мужа, которого похвалил сам министр, о том, какой у нее чудесный участок под Москвой и какой у нее способный мальчик – Толя.

И сейчас, несмотря на позднее время, мамы дома еще не было.

Толя был голоден. Он нашел на кухне две холодные котлеты и, подцепив их вилкой со сковороды, съел. Потом взял из своего книжного шкафа рассказы Чехова и, ни слова не сказав отцу, лег в постель.