Текст книги "В нашем классе"
Автор книги: Иосиф Дик
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
XI
Горшков на следующий день подробно рассказал Парамонову о том, как сыгрался Димкин оркестр и кто чего говорил про Парамонова. И, как бы между прочим, он добавил:
– Да, ты знаешь, в это воскресенье Димка со своими уже в женскую школу идет узел оборудовать. Давай пойдем и мы, а?
– Уже одурачили тебя в оркестре? – усмехнулся Юра. – Трында-брында балалайка – и ты уже готов!
– Почему одурачили? Я всегда с тобой был и с тобой останусь. А ведь мы можем и не работать. Они будут работать, а мы не будем. Просто так придем. Может, почудим.
Почудить – это было одно из самых любимых занятий Парамонова. Он приносил в класс кусочки карбида и клал их в чернильницы. Чернила пенились, и по классу шел тяжелый запах ацетилена. Потом он любил во время уроков незаметно привязывать ребят за ремешок к партам. А однажды на киносеансе, когда показывали «Лесозаготовки», Юра повернул специальный переключатель в киноаппарате, и вдруг всё на экране пошло наоборот: спиленные деревья начали подниматься с земли и поляны на глазах зарастали лесом.
– Впрочем, если пойти и почудить – тогда можно, – согласился Юра. – Все равно в выходной нечего делать.
Когда в воскресенье к Димке вместе с Горшковым пришел и Парамонов, Димка дружелюбно поздоровался с ним и даже дал тащить радиоприемник, завернутый в клеенку.
– А-а, блудный сын пришел! – улыбнулся Леня. – К трудовой деятельности потянуло? – и шутя поднес к парамоновскому носу кулак. – Будешь баловаться – во!
Горшков нес в руках одну-единственную граммофонную пластинку, понадобившуюся Димке для пробы патефонного моторчика.
Еще позавчера с девочками было договорено, что в это воскресенье ребята приходят в школу и приступают к оборудованию радиоузла. Вместе с Леней, который был блестящим техническим консультантом, и учителем физики Михаилом Федоровичем, преподававшим в Анином классе, Димка составил план проводки трансляции.
На всех четырех этажах будет стоять по одному мощному динамику, и еще один динамик нужен в физкультурный зал, где всегда проходят школьные вечера. А сама радиорубка устраивается в лаборантской кабинета физики. Это самое подходящее помещение.
Ребят в вестибюле встретила Аня. Она была в лыжных брюках и синем свитере; видно, специально оделась для работы. Она повела всех в лаборантскую.
– Михаил Федорович, мальчики пришли, – сказала она, заходя в комнату.
– Проси, проси, – улыбнулся Михаил Федорович. – На лацкане пиджака у него красовался бело-синий ромб с гербом Советского Союза – знак выпускников университета.
В лаборантской было полно девочек. Они галдели, о чем-то спорили, но, увидев мальчиков, разом смолкли и отошли в угол комнаты, к шкафам с приборами.
– Ты что, из десятого класса? – спросил Михаил Федорович у Парамонова, когда смущенные ребята зашли в лаборантскую.
– Нет, из седьмого! – покраснел Юра.
– Здоров!.. А я по усам подумал, что десятиклассник, – сказал Михаил Федорович, и девочки дружно рассмеялись. – В общем, ребята, работать сегодня будем так: на каждую бригаду девочек мы дадим одного бригадира-мальчика, и каждая бригада будет работать на своем этаже. Кто-нибудь возражает?
– Нет! – хором ответили все.
– Прекрасно! Можем начинать. Наша задача – за сегодняшний день радиофицировать школу. Работа не трудная. Главное – протянуть из радиорубки провода по всем этажам.
Михаил Федорович, Леня и Димка остались оборудовать в лаборантской пульт включения, остальные ребята со своими бригадами, захватив по мотку проволоки и по большому динамическому рупору, выкрашенному в серебристый цвет – их купили в магазине, – двинулись по своим участкам.
Парамонов был определен в бригаду вместе с Аней, но как только девочки направились вниз, в физкультурный зал, он отстал от них и пошел на третий этаж за Горшковым.
– Ну, начнем? – прошептал он приятелю.
– Я не могу, я бригадир.
– У-у… подлиза! – ответил Парамонов. – Работать будешь?
Горшков не знал, что ответить. Откровенно говоря, ему действительно хотелось работать. Но как оставить Парамонова? И он сдался.
Незаметно от всех ребят они прокатились на перилах с четвертого этажа на первый. Лестница была пустынная, и лететь по ней можно было с любой скоростью. На первом этаже рядом с раздевалкой они включили звонок, а сами снова побежали на четвертый этаж. Звонок минуту спустя кто-то выключил. Потом Парамонов и Горшков обнаружили, что зоологический кабинет открыт, и быстро прошмыгнули туда.
В кабинете, словно в оранжерее, кругом была зелень: елочки, пальмочки, фикусы, герани. В длинных ящиках на подоконниках красовались маленькие росточки лука. А у доски на учительском столе, в террариуме, ползал уж и стояли клетка с худощавой лисой и клетка с белкой, соединенная с голубым колесом. Рыженькая белка с пушистым хвостом, увидев ребят, перешла из клетки в колесо. Затем она покачалась в нем туда-сюда и вдруг, сюсюкнув и выбросив далеко вперед лапки с коготочками, пустилась вскачь. Колесные спицы слились в полупрозрачный круг.
– Во дает – тыщу километров в час! – засмеялся Парамонов. – Ой, идея! – хлопнул он себя по лбу. – Ведь так можно где-нибудь в тундре электричество добывать! Посадил лисицу – эта посильнее, чем белка – в колесо, а колесо с динамомашиной соединено, вот и всё! Хочешь, мы сейчас это и попробуем?
– У нас динамки нет, – возразил Горшков.
– Мы без динамки. Открывай клетку у лисы, а я сейчас белку вытащу. Мы их сейчас поменяем местами.
Горшков открыл клетку, засунул в нее обе руки, чтобы схватить лису, и вдруг – цоп! – лиса укусила за палец. Горшков выдернул руки, и в это мгновение лиса выскочила в открытую дверцу, спрыгнула со стола и пулей вылетела в коридор.
– Ага, Пипин, что наделал! – захохотал Парамонов. – Упустил школьное имущество!
– Она… она меня укусила.
– Укусила? Покажи!
Горшков протянул указательный палец, на котором были две кровоточащие ранки.
– Ну, теперь ты взбесишься! – безнадежно сказал Парамонов.
– А-а… что же делать? – Горшков часто заморгал, и глаза у него наполнились слезами.
Белка все неслась галопом в своем колесе. Парамонов остановил ее рукой и вдруг увидел, что на пороге кабинета появился Михаил Федорович.
– Это вы звонили в звонок? – строго сказал он и поглядел на пустую клетку. – А где лиса?
– У-укусила, – сказал Горшков, – и убежала.
Через пять минут лису нашли в соседнем классе. Михаил Федорович закрыл за собой дверь, а Парамонов и Горшков, сняв с себя пиджаки, загнали лису в угол и тут ее накрыли.
Когда лиса была водворена на место, Михаил Федорович сказал:
– Если вы пришли сюда баловаться, тогда я вас прошу уйти. А если хотите помогать, занимайтесь делом. Выходите из кабинета.
И, провожаемые строгим взглядом учителя, Горшков, держа перед собой укушенный палец, а Парамонов – заложив руки в карманы, пошли к своим бригадам.
В физкультурном зале Юра был встречен девочками в штыки.
– Ты где ходишь? – сказала Аня. – Другие уже динамики вешают, а мы только провод распутываем!
– В лесу гонял лису, – сострил Юра и окинул взглядом потолок. – А где будем пристраивать динамик?
– Над сценой. – Аня указала рукой на подмостки.
– Правильно. А лестница?
– Обойдемся без нее.
Вдруг в зал, подталкиваемые девочками, влетели три парты.
– Сильны! – сказал Юра, глядя на девочек. – А хотите, я один всех вас прокачу?
– Не прокатишь!
– А ну садись! – скомандовал вдруг Юра.
И три девочки, кто на скамейке, кто на крышке, расселись на парте.
Парамонов засучил рукава и налег плечом. Парта стронулась, и Юра провез шагов пять визжащих девочек.
– Во как у нас! – подняв руки вверх и сделав глубокий вдох, сказал он. – Мы еще и не то можем.
– А что? – спросила Аня.
– Приходите на стадион «Динамо», там увидите. Я классический борец.
– Вот хвастун! – сказала Аня. – Что ж, сильнее тебя никого нет на свете?
– Я говорю «классический» не потому, что я сильнее всех, – степенно сказал Юра, – а потому, что я могу бороться, как в древней Греции.
– Как в древней Греции? Очень интересно!
Аня и девочки не спускали с Юры глаз. Он стоял перед ними, сильный, крепкий, и смотреть на него было приятно.
Поставив друг на дружку парты, Юра взял в руки динамик и полез к потолку. Он привесил серебристый рупор над самой сценой, присоединил к нему два провода и стал их тянуть через зал в коридор.
Со своей «лестницы» Юра не слезал. Девочки передвигали его вместе с партами, подавая ему наверх маленькие скобочки и изоляционную ленту.
Юра быстро и ловко орудовал молотком – с одного маху вбивал скобки в стену, на ходу поправляя железную кувалдочку, сползавшую с деревянной рукоятки.
– Где ты так научился приколачивать? – задрав голову к потолку, спрашивала Аня.
– У отца. Это наука нехитрая. Залезай сюда, я и тебя научу.
Аня охотно полезла наверх.
– Молоток надо держать так, – сказал Юра: – за конец рукоятки. Это если тебе нужен сильный удар. А можно взять и за середину рукоятки. Этот удар будет потише. Вот так. Ну-ка, попробуй вбить скобку.
Аня взяла в руки молоток и, ударив им по своим пальцам, отчаянно затрясла рукой, будто дотронулась до горячего железа.
В физкультурный зал вошел Федя Горшков и поманил к себе Парамонова:
– Юрка, слезь на минутку!
– А что?
– Одно дело…
Юра слез с парты и подошел к Горшкову.
– Там, на третьем этаже, бунт на корабле! – прошептал Федя.
– Какой бунт?
– Девчонки меня не слушаются.
На третьем этаже по коридору, как и в физкультурном зале, тоже двигалось «многоэтажное здание». На столе стояла парта, а на парте – тумбочка. Одна из четырех девочек, работавших в Фединой бригаде, Зина, сидела наверху на тумбочке и болтала ногами.
– Юрка, давай нам другого мальчишку! – закричала она, увидев Парамонова. – Этот ваш Горшков даже молотка держать не умеет. Посмотри: пока он вколотил две скобки, всю штукатурку на потолке отбил.
Федя, весь красный, виновато смотрел на Зину:
– Я… я им говорю, понимаешь, что у меня рука больная, а они…
– «Рука больная»! – передразнила Зина. – Тащи вот с первого этажа щетку – пол подметать!
– А что ты на него кричишь? – вступился Парамонов. – Рука у него действительно больная. И вообще, он взбеситься может. Вы его не волнуйте. А во-вторых, если бы нас в слесарной мастерской или вот в столярной учили, как с молотком обращаться, тогда стоило бы кричать.
– А мальчишкам надо все равно уметь мастерить, – сказала Зина.
Федя, потоптавшись, смущенно пошел за щеткой. Парамонов спустился к себе в физкультурный зал.
На втором этаже, видно в бригаде Вали Сидорова, запели песню «Над городом Горьким, где ясные зорьки…», и она разносилась по всей пустой школе. Ее подхватили и на третьем этаже – у Горшкова, и на четвертом – у Маркина, стали подпевать и в физкультурном зале.
Работали до темноты. В три часа дня сделали перерыв на обед, и все, кто бегал домой, принесли для тех, кто никуда не ходил, толстые бутерброды.
И вот, когда все репродукторы были соединены между собой и девочки уже расстанавливали по классам парты и подметали паркетный пол, по всем коридорам школы вдруг кто-то громко сказал:
– Уже можно включать, Леня?
– Включай, – ответил другой голос.
И вслед за этим на всех этажах духовой оркестр заиграл вальс.
– Ура? – закричала в физкультурном зале Аня и, подхватив одну из своих подруг, закружилась по паркету.
Парамонов с молотком в руке отошел в сторону. Он смотрел на танцующих девочек, порозовевших, счастливых, и очень сожалел, что сам не умеет танцевать. Проводить радио – это, оказывается, интереснее, чем гонять белку в колесе.
И никто из ребят не видел, как в эту минуту в лаборантской учитель физики Михаил Федорович обнял Димку и сказал:
– Молодчина! Мне бы вот такого помощника!
XII
Однажды поутру седьмой класс «Б» собрался у входа в автобазу Метростроя.
В проходной будке Толя попросил позвать шофера Леню Светлаева, и вахтер-инвалид на костыле немедленно выглянул из окошечка во двор и закричал:
– Эй, Светлаев, твои пришли!
Леня вышел к ребятам в синем комбинезоне, в засаленном берете. В черных, замасленных руках он держал хромированный передний буфер от «победы».
– Проходите, – сказал он. – Только вот беда: у нас одна машина в аварию попала и я занят. Помогаю слесарям.
– А интересно бы посмотреть, – сказал Димка.
– Авария как авария. Наша «победа» обходила грузовик, а навстречу ей – самосвал, широкий такой. В общем, старшина дорог. Он шел посередине шоссе и нарушал движение. Ну, вот и… удар. Приятного мало.
– А шоферы целы? – спросил Парамонов.
– Каким-то чудом спаслись, – пожал плечами Леня.
Друг за другом через проходную все прошли во двор.
В огромные ворота сюда то и дело въезжали тупоносые «ГАЗ-51», рычащие дизеля с зубром на радиаторе, тяжелые самосвалы с цепями на задних колесах. Они направлялись в специальную мойку с решетками на полу, и четыре женщины в резиновых сапогах и брезентовых капюшонах брандспойтами смывали с них грязь. Машины становились чистыми и съезжали с решеток.
В следующем помещении грузовики останавливались над ямой, в которой сидели два чумазых человека. Они быстро орудовали тавотными шприцами и снизу автомобиля смазывали всю его ходовую часть.
– Это что за детский сад? – увидев среди ребят Горшкова, усмехнулся один из смазчиков, молодой парень, похожий на ремесленника.
– А ты что, себе язык тавотом смазал? – заступился Парамонов за друга. – Смотри шприц не проглоти.
Ребята дружно засмеялись, и смазчик, смутившись, нырнул за колесо.
После смазки машины по спиральной лестнице без ступенек въезжали на второй и третий этажи и в огромных помещениях, похожих на заводские цехи, выстраивались в ровный ряд.
В слесарном цехе стояла какая-то странная «победа» коричневого цвета. Задняя часть у нее была новенькая, отполированная, а передок был изуродован и смят. Крылья с никелированными фарами и подфарниками походили на гармошку, капот был вздыблен, а радиатор вдавлен в мотор.
– Чистая работа! – усмехнулся Парамонов.
Над машиной возились два слесаря. С помощью цепной тали они вынимали мотор. А третий слесарь, уже сняв левое крыло и выправив его деревянным молотком, накладывал на места разрывов автогенные швы.
На этой «победе», будто на модели, Леня показал, как бензин из бака по тоненькой трубке подается насосом в отстойник и, пройдя сквозь фильтр, очищается от пыли. Потом он поступает в так называемый карбюратор, где распыляется, как одеколон, пульверизатором и смешивается с воздухом. А из карбюратора газообразный бензин уже попадает в поршневую группу, и здесь специальные электросвечи поджигают его.
Парамонов обошел «победу» вокруг. В кабине все блестело: на сиденьях лежали ковры, на боковых окошках висели батистовые занавесочки, а на заднем окошке на ниточке болтался чортик с рожками и хвостом. Видно, шофер очень ухаживал за своей машиной.
– И как же все-таки авария произошла? – сокрушенно спросил Парамонов.
– Шофер на самосвале не учел законов инерции, затормозил, а машина-то по скользкой дороге, пусть хоть на всех тормозах, как по маслу едет.
– Чорт его дери, какую ценность разбил! А что теперь ему будет? Суд?
– Суд…
– Да-а… Учили, учили человека в шоферской школе, деньги тратили на него, а он… загубил такую «победу»! – покачал головой Горшков.
– А с тобой вот тоже, мальчик: будешь плохо учиться – за ушко да на солнышко полетишь, – учительским тоном сказал Парамонов. – И деньги на тебя – пятьсот рублей – мы больше не будем тратить!
– Хм! Пятьсот рублей? Уж наверно, не меньше тысячи Горшков стоит, – сказал Толя.
– Ученик-то в год? – отозвался Леня. – Кладите, ребята, больше.
– А ты, Леня, сегодня, того… в баньке не парился? – сказал Парамонов.
– Не веришь? Я тебе сейчас докажу! Вот посмотри. – Леня вынул из кармана блокнот и карандаш, окинул взглядом с ног до головы Парамонова. – Сколько в вашей школе таких, как ты?
– Он один такой. – Горшков нахлобучил Парамонову шапку на глаза.
– Очень хорошо. Пишем «один». А вообще учеников?
– Кажется, у нас тысяча четыреста человек, – ответил Парамонов.
– Так. Пишем «тысяча четыреста». А сколько в школе работает учителей, нянечек, истопников и других работников? Человек семьдесят пять. Правильно я говорю?
И дальше Леня в одну минуту подсчитал, что бюджет школы – зарплата учителям, ремонт, отопление и освещение – равняется приблизительно одному миллиону рублей! И, следовательно, на каждого ученика в год государство тратит около семи тысяч рублей. А отсюда ясно: если на второй год в школе осталось человек тридцать, то, значит, свыше двухсот тысяч рублей государство потратило на них впустую…
– Двести тысяч рублей! Двести тысяч рублей! – удивились ребята. – И только одна школа! А в Москве их сколько?
Это была огромная цифра, хотя и приблизительная. Ребятам показалось, что это ошибка, но вместе с тем они сами следили за расчетами, и было ясно, что Леня нигде не ошибся.
– Вот знали бы эту арифметику ваши родители! Небось, школой никто еще с этой стороны не интересовался, – сказал Леня и, положив блокнот и карандаш в карман, добавил откровенно: – Да и сам-то я впервые… так подсчитал…
В соседнем дымном цехе на чугунной станине, вделанной в бетонный пол – это был испытательный стенд, – ревел длинный мотор. Стоявший около него широкоплечий человек с засученными рукавами снял с крючка на стене металлический стерженек с двумя отходящими от него резиновыми трубочками, воткнул концы этих трубочек, как доктор, к себе в уши и приставил стерженек к мотору.
– Я слушаю, не стучат ли шатуны! – прокричал он ребятам. – Понимаете, поршень давит на шатун, а шатун – на коленчатый вал. Вот так и создается вращательное движение.
– А у нас дома тоже автомобиль есть! – похвастался Толя. – Но он не заводится.
Но на эти слова никто не обратил внимания.
В моторную вошел знакомый вахтер-инвалид на костыле:
– Светлаев, тебя в диспетчерскую! Там наша машина с досками в снегу увязла. Поезжай – возьмешь на буксир!
Леня пошел в диспетчерскую за путевкой, и за ним во двор высыпали все ребята. Вахтер-инвалид указал им на стоявшую посередине двора грузовую машину:
– Залезайте туда! Это Ленькина. Он вас сейчас прокатит.
Ребят долго упрашивать не пришлось.
Вскоре из диспетчерской вышел Леня.
– Расселись уже? – поглядел он на отряд. – Жалко, правда, что я вам еще токарный цех не показал и вулканизаторскую, где клеят камеры. Но не беда, как-нибудь еще раз придете. Уж так вышло. Значит, вас до школы?
«ЗИС-150» выехал из гаража. Вахтер-инвалид помахал рукой и закричал:
– Эй, не стойте в кузове! Вались на дно!
Ребят уже успело тряхнуть на первом ухабе, и они, повалившись вправо, вдруг все опустились на колени, вцепились руками в борта и загоготали радостно и счастливо.
XIII
в тот день, когда Димка принес в свой класс известие о вечере в женской школе, ребята на уроках сидели неспокойно, перешептывались, перемигивались и никак не могли дождаться конца занятий. И Толя, как и все, с нетерпением ожидал, когда Димка начнет раздавать самодельные пригласительные билеты, отпечатанные на глянцевой фотобумаге.
Раздача произошла после третьего урока. Толя стоял около Димки, но тот словно не замечал его. Билеты получили почти все, даже Горшков и Парамонов, а Толя, то-есть председатель совета отряда, остался с пустыми руками.
– А мне? – с обидой спросил он, когда Димка отдал последний билет. – Ты что, забыл про меня?
– Нет, не забыл. Я специально тебе не дал.
– Почему?
– А ты помнишь, что ты говорил после того, как мы были в женской школе?
– Когда это?
– Когда я тебе позвонил.
– Не помню.
– Не ври, все помнишь! Ты отказался нам помогать. А мы обошлись без тебя. Ну, и ты сегодня обойдись без вечера!
– Но меня же ведь туда приглашали!
– Кто? – Димка внимательно посмотрел на Толю.
– Не твое дело!
– Тогда кто тебя приглашал, тот пускай и достает тебе билет.
– А впрочем, нужен ты мне со своим вечером! Еще унижаться перед тобой! – И Толя, демонстративно выйдя из класса, хлопнул дверью.
Однако, придя домой и пообедав. Толя быстро вытащил из шкафа новый черный костюм и коричневые ботинки с рубчатым рантом. Переодевшись, смочил волосы водой и гладко причесал их на пробор. Затем, взяв у мамы с туалетного столика духи «Белая сирень», он надушил платок и лацканы пиджака.
Вечер в школе начинался в семь часов, а сейчас было уже восемь. Толю задержал обед.
Когда он вышел на улицу, он почувствовал, что перелил на себя духов. От него так пахло сиренью, будто он тащил подмышкой целый цветущий куст. Это обстоятельство Толю очень смущало. «Засмеют», – подумал он о своих ребятах, и, расстегнув пальто, на ходу стал помахивать полой пиджака.
В узком проходе между дверями в женской школе толпилось человек сорок мальчишек-безбилетников. Прослышав о том, что сегодня здесь будет вечер, они сбежались сюда со всех окрестных улиц.
– Эй, нянечка, открывайте! – раздавались крики. – Впустите хоть трех человек! Что вам, жалко, что ли?
– Ребята, давайте возьмем дверь на таран!
Мальчишки дружно напирали на дверь, за которой стояла уборщица в синем халате и укоризненно качала головой.
Толя пытался хотя бы пробиться вперед сквозь толпу – а тут уж он уговорит уборщицу, – но все было бесполезно. Его никто не пропускал к дверям.
– Да я сегодня в оркестре, должен играть, и мы радиоузел делали! – кричал Толя.
– Ха-ха! Барабанщик какой! – смеялись незнакомые ребята. – А может быть, ты еще ответственный работник?
– Ребята, пустите! – рвался вперед Толя. – Я серьезно говорю. А то хуже будет…
– Хуже этого не будет, – опять смеялись ребята и локтями слегка отводили Толю в сторону.
«Что же делать? – растерянно думал он. – Неужели так и не попаду?»
Он выскочил из школы, зачем-то пробежался под ее широкими освещенными окнами, будто мог найти открытое окно, и снова вернулся к ребятам. И здесь его вдруг схватил за воротник какой-то паренек в коротком демисезонном пальтишке и в кепочке с поломанным козырьком. У него были красные руки и красный нос.
– Ты что хватаешься – получить хочешь? – обозлился Толя.
– У тебя нет билета? – тихо спросил незнакомец.
– Нет. А что? – насторожился Толя.
– Говори тише, – торжественно сказал мальчишка, еле шевеля губами и совсем не глядя на Толю. – Мы сейчас проникнем в школу. Айда за мной… – И он стал выбираться из толпы.
– А куда?
– Следуй!
Толя со своим новым знакомым зашли за школу и остановились около какой-то вделанной прямо в асфальт крышки с фасеточными стеклянными глазками.
– Дай перчатку, – сказал мальчишка Толе, а затем, наклонившись над крышкой, потянул ее вверх.
Крышка поднялась, и под ней оказался черный люк. Он был темный, и поэтому трудно было определить его глубину. Казалось, это был бездонный колодец, из которого, если туда упасть, никогда не выберешься.
Порыв ветра проволочил мимо Толиных ног обрывок газеты, и тот, упав в люк, исчез в одно мгновенье.
– Сюда для котельной уголь ссыпают, – прошептал мальчишка. – Ты лезь первый, а я второй – крышку за нами закрою.
– А там ведь, наверно, грязно? – сказал Толя.
– Подумаешь, грязно! Ты что, в интеллигенты записался?
– А вдруг поймают?
– Ничего не будет. Скажем, потанцевать захотелось. Ты из какой школы?
– Из восемьсот десятой.
– А я из семьсот третьей. Ну что ты такой нерешительный? Полезай!
Толя потоптался в раздумье, потом сел на край люка – если б его видела сейчас Аня! – и спустил в него ноги. Затем, упершись голыми руками в ледяной, посыпанный песком асфальт, наклонился вперед. В ту же секунду правая его рука соскользнула, и он, ударившись лбом о какую-то железку, провалился в люк. Когда он летел в темноту, он подумал, что тут ему пришел конец. Но, еще раз ударившись – боком о кирпич, – он упал на что-то мягкое, и это мягкое даже охнуло.
– Тише ты, чорт! – услыхал Толя чей-то шопот и почувствовал, как чьи-то мокрые, с налипшим на них песком пальцы зажимают ему рот. – Молчи, а то попадемся. Ты из какой школы?
– Из восемьсот десятой, – прошептал Толя.
Он не мог себе представить, куда он попал в своем новом костюме. Кругом была непроглядная тьма.
– И я из восемьсот десятой, – сказал мальчишка и, шумно втянув в нос воздух, добавил: – Сиренью запахло. Это ты, что ль, надушился?
– Нет, я не душился, – ответил Толя и вдруг тихо вскрикнул.
На него из люка упал его новый знакомый. Он ударил Толю ботинком по голове и с шорохом поехал по угольной горке вниз.
– Ты живой? – сдерживая смех, спросил он.
– Живой, – сказал Толя. – А там еще не будут прыгать?
– Тише, вы! – прошептали рядом с Толей. – Тут, за стенкой, кочегар торчит. Я уж этого старика, наверно, час жду, пока он уйдет. А он все разговаривает сам с собой…
– Парамонов, это ты? – спросил Толя. – Как ты сюда попал? У тебя же ведь билет?
– Я. А это ты, Толька? – засмеялся Юра. – Билет у меня в кармане. Так интереснее! Тсс! Не смейтесь! Он совсем рядом.
И действительно, Толя справа от себя услышал старческий голос. Кочегар пел дребезжащим тенорком:
Ванька-ключник, злой разлучник,
Разлучил князя с женой…
– Что это за песня? – спросил Толя.
– А кто его знает! Он уж тут без вас, наверно, песен двадцать мне пропел…
Вдруг Толя зажмурился. Перед ним распахнулась дверь, и в угольную яму брызнул ослепительный электрический свет. На пороге, в зимней шапке-ушанке, в валенках с калошами из красной резины, стоял старик с лопатой в руках. Толя сразу его узнал. Это был Савелий Яковлевич. Не заметив ребят, сидевших в углу, он поддел лопатой уголь и понес его к топке.
«Пропали! – подумал Толя и прижался к Парамонову. – Истопник нас поймает, поведет к директору, а там – родителей вызовут! Скандал будет! И хорош же я – куда залез!»
Истопник снова вернулся, но уже не с лопатой, а с кувалдой в руках и стал разбивать уголь. Кувалда взлетала над Толиной головой, и при каждом взмахе душа у него уходила в пятки. «Сейчас как трахнет по башке! Из-за танцев пострадаю!» Потом старик взял лопату, и через секунду Толя почувствовал, что его нога уже лежит на лопате и ее выносят на свет. Толя невольно отдернул ногу.
– Э-э… да тут кто-то есть! – вдруг сказал Савелий Яковлевич. – А ну-кось, давай… Постой, да вы, никак, втроем?
Толя вылез из ямы. За ним в котельной появились еще два приятеля. Под глазами и под носом у всех были черные разводы. Руки от угольной пыли казались обуглившимися.
– Вы зачем здесь сидите? – прищурив левый глаз, сердито спросил старик.
– На танцы, Савелий Яковлевич, торопимся, – бойко сказал новый Толин приятель, который затянул его в эту яму, и, улыбнувшись кочегару, как старому знакомому, сдвинул большим пальцем на затылок свою кепочку.
– На танцы? – Старик открыл топку котла и стал шуровать в ней уголь. Жаркое пламя дохнуло в ребячьи лица. – А кто ж с вами танцевать станет, когда рожи у вас, как у чертей?
– Это не беда! – Парамонов вынул из кармана большой платок и провел им по лицу. Платок стал черным.
– Да… не видят вас девочки, – покачал головой старик. – Намедни, на прошлом вечере, в этой яме у меня, наверно, человек десять сидело. Как вылезли оттуда в котельную, – мать моя родная! – я аж перепугался! Хотел было их к начальству, да что с ними, думаю, сделаешь! Дал им мыла, воды горячей, а вот полотенца не нашел. Это уж, видно, через директора придется просить, чтобы его специально для вас здесь повесили. Он меня сегодня вызывает, директор-то, и говорит: «Вы, Савелий Яковлевич, в нашей школе также являетесь педагогом. В райжилуправлении начинается учеба дворников и истопников, так что прошу посещать». А что, ребята, это педагогично будет, если я вас отпущу?
– Очень педагогично, – сказал, усмехнувшись, Парамонов. – По самой что ни на есть науке.
– Березовой бы тебе каши дать! – ответил старик. – В общем, мальцы, давайте так уговоримся: сегодня я вас пропущу, но чтобы это в последний раз! А как еще раз залезете – в сарай на два дня посажу.
– Честное слово, Савелий Яковлевич, в последний раз! – сказал Юра и подмигнул Толе – дескать, ну и старик, любо-дорого смотреть на него!
Тут же, в котельной, ребята вытряхнули пиджаки, почистили тряпкой ботинки и горячей водой вымыли руки и лицо.
– Вот чудаки!.. – ходил вокруг них старик. – Нет чтобы прийти во-время да, как людям, сесть на место! Всё норовят через подземный ход…
Из котельной по подвальному коридору ребята вышли на первый этаж, к физкультурному залу.
Однако войти в зал было нельзя. Там шло выступление, и дежурные девочки с красными повязками на рукавах никого не пропускали.
Толя взад-вперед прошелся по коридору, потом заглянул в один из классов. Там, к своему удивлению, он увидел какого-то мужчину с папиросой в зубах, который выводил мелом на доске смешную рожицу. Но вот, улыбнувшись, он стер свою картину и, грузный, сел за маленькую парту в первом ряду и, подперев ладонью подбородок, задумался…
Толя тихо отошел. По всему было видно, что этот человек учился давным-давно и теперь за партой вдруг припомнил свое детство – шумные коридоры, звонки на перемену и всю-всю веселую школьную жизнь. Наверно, это был чей-нибудь отец. Пришел за своей дочкой.
До коридора донеслись аплодисменты. Толя подбежал к дверям и протиснулся вперед, в душный, переполненный школьницами зал.
Занавес на минуту закрыл сцену, а когда он раздвинулся. Толя вдруг почувствовал, что медленно краснеет. На сцене стояла Аня.
Она была в коричневом форменном платье и в ослепительно белом переднике с крылышками. Толя не отрывая глаз смотрел на девочку, и радость и гордость наполняли его. Радовался он тому, что в зале было темно и он, никого не стесняясь, мог смотреть на Аню, а горд был оттого, что весь зал – Толя это чувствовал – также с восхищением глядел на Аню. Но из всего зала лишь один-единственный человек ходил с ней на каток!
– Литературный монтаж седьмого класса «А»! – звонко объявила Аня.
В зале погас свет, а затем сцена стала постепенно озаряться розовыми лучами. Толя увидел большую панораму зубчатого Кремля. Над Кремлем всходило солнце. За сценой на рояле кто-то выбивал бой курантов Спасской башни.
В зале захлопали, и тут, как в театре, начался самый настоящий концерт.
Какая-то девочка сыграла на ксилофоне «Нас утро встречает прохладой». После нее в форме летчика гражданской авиации вышла другая ученица и прочла рассказ о том, как в глухом селе спустился посланный из Москвы самолет и врач спас больную колхозницу.
Затем в ярком сарафане со ржаным снопом в руках выбежала на цыпочках колхозница. Это был танец урожая. Девочка вертелась на одной ноге, кружилась по сцене, подкидывая к потолку ржаной сноп, потом махала руками, будто снимала с деревьев яблоки, и все это делала она легко и красиво.
В первых рядах завизжали:
– Би-ис! Бис!
Но вот на сцене появился Димка – в комбинезоне, с электрическим фонариком на лбу.
Толе очень ясно припомнился тот вечер, когда Аня выбрала Димку на роль шахтера. Он вспомнил, как зашел разговор о радиоузле и как именно сам Толя, а не Димка, предложил построить в женской школе радиоузел. Потом он вспомнил и первую прогулку с Аней, когда она, сняв перчатку, протянула теплую ладонь, а потом показала свои окна на четвертом этаже. И почему-то встали перед ним ее глаза: серые с коричневыми лучиками.