Текст книги "В нашем классе"

Автор книги: Иосиф Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Толя почти не слушал Димку, о чем он там говорил на сцене. Он очнулся, лишь когда перед зрителями закружился хоровод из узбечек, армянок, русских, татарок и других девочек, одетых в национальные костюмы.

Над стенами Кремля спускается вечер. И вдруг взлетают разноцветные огни салюта. Это были гирлянды разноцветных лампочек, которые подбрасывались к потолку за макетом Кремля…

Занавес медленно закрылся.

Зал захлопал, застучали ногами. Вместе с девочками к зрителям вышла и мать Ани. Толя сразу узнал ее и, поняв, что главным постановщиком была она, зааплодировал.

После девочек Димкин оркестр, рассевшись на сцене, ударил «Светит месяц». Горшков с самозабвенным лицом колотил по своим бутылкам, подвешенным на П-образной перекладине. Сидоров, казалось, хотел выбить душу из балалайки, так он стучал по ней пальцем, а Маркин, как какой-нибудь испанский гранд, играл на гитаре.

Оркестр громыхал вовсю, и иногда выходило: кто в лес, кто по дрова. Но когда он исчерпал весь свой репертуар, зал почему-то застонал:

– Еще! Еще!

В эту секунду Толе вдруг очень захотелось быть на сцене, среди ребят, и играть хоть на чем попало – на бутылках так на бутылках, лишь бы играть.

Но вышла Аня и сказала:

– Концерт окончен… Сейчас танцы! Первый – полонез!

В зале зажегся свет. Девочки быстро расставили по стенкам стулья, а через минуту они уже выстроились по парам и под торжественную музыку – это на рояле играла учительница пения – длинной колыхающейся вереницей двинулись по залу. Живая колонна, скользя по паркету, то растягивалась, то свертывалась, рисуя в своем движении удивительные фигуры.

В первой паре, которая вела за собой всех, стояли Аня и Зина. Они, казалось, хотели превзойти себя в выдумке – выводили девочек в коридор, возвращались обратно, давали знак рукой, и вдруг колонна растекалась на две струи – одна пара шла налево, другая направо. Девочки плыли по паркету плавно и величаво, и глаза их сияли.

Среди танцующих Толя увидел и того мальчишку, с которым он пробирался через угольный люк. Тот изящно вел свою партнершу, едва касаясь ее руки кончиками пальцев. Он обходил девочку то с одной стороны, то с другой и вежливо кланялся ей. И девочка, слегка придерживая платье, также отвечала поклоном.

Когда Аня проводила всю колонну мимо Толи, их глаза встретились. Аня улыбнулась и еле заметно кивнула головой. И вдруг Толя почувствовал, что в зале душно. Он дождался конца полонеза и пошел сквозь толпу в коридор.

– Толя, а ты что, уходишь? – вдруг услыхал он сзади Анин голос. – Иди сюда, я тебя познакомлю с нашим классом!

Толя обернулся и совсем рядом увидел серые смеющиеся глаза и бисеринки пота на лбу.

– Как, хорошо получилось? – спросила Аня.

– Очень!

– А я так волновалась, что концерт сорвется. Нет, ты подумай, какой Димка: оркестр привел! Сейчас они радиолу запустят. Ты танцуешь?

– Немножко…

– В кружке занимался?

– Меня ребята научили.

– Пойдешь па-де-катр? – спросила Аня, когда раздались звуки рояля.

– Давай попробуем, – согласился Толя.

Они стали друг против друга и взялись за руки.

Толя очень хорошо знал этот танец, но сейчас, как назло, перепутал все па. Надо было подтянуть правую ногу к левой, а он сделал наоборот. Потом вместо трех шагов вперед прошел четыре, а начал вальсировать – наступил Ане на ногу. Он казался себе некрасивым, неловким и совсем смутился.

– Подожди, не торопись и слушайся меня, – тихо сказала Аня.

И по тому, как она крепко сжала его руку. Толя почувствовал, что вести теперь уже будет она. Движения у него сразу стали размеренными и спокойными. Он моментально припомнил все детали в фигурах – плавность хода, легкие приседания, которые придают грациозность – и уже свободно пошел по кругу. Теперь ему казалось, что весь зал смотрит только на них. А музыка была такой мягкой, задушевной, что хотелось, чтобы она продолжалась долго-долго и, может быть, даже никогда не кончалась…

Тем временем на третьем этаже, в лаборантской физического кабинета, разыгралась трагедия.

После выступления Димка со своими ребятами побежал включать радиолу. Физик Михаил Федорович отдал ему ключ от лаборантской, а сам остался в зале.

Димка зажег свет в лаборантской и, включив приемник и микрофон, присоединил к ним провод от динамика в физкультурном зале. К этой торжественной минуте у него была заготовлена маленькая шутливая речь, и он, вынув из кармана исписанный тетрадный листок, положил его перед собой. Справа, в альбоме, развернутом веером, лежали пластинки, принесенные Сидоровым.

– Ребята, тише, – сказал он, заметно волнуясь. – Ходить только на цыпочках! Включаю!

– С нами крестная сила! – Парамонов сделал испуганное лицо и торжественно перекрестился.

– Внимание! Говорит школьный радиоузел! Товарищи девочки, сегодня мы передаем вам… – часто дыша, начал Димка, и вдруг – чик! – зеленый глазок на приемнике погас.

– Тьфу! – сплюнул Димка. – Так и знал, что что-нибудь случится!

Он дрожащими пальцами проверил все контакты, потом открыл заднюю крышку приемника, вытащил из медных зажимов стеклянную трубочку предохранителя и посмотрел на свет.

– Ну да, волосок перегорел, – обрадованно сказал он. – Это пустяки! У меня есть запасной. Только он в пальто в раздевалке лежит. Я сейчас прибегу.

Димка выскочил в коридор.

Парамонов с умным видом заглянул в приемник, дотронулся пальцем до двух зажимов, между которыми стоял предохранитель, и сказал:

– Димка дурак, зачем побежал? Соединил бы их куском проволоки, и все.

– Сюда простую проволоку не поставишь – специальную нужно, – возразил Горшков.

– Уж больно ты, Пипин Короткий, понимаешь! Смотри-ка! – Парамонов взял лежавший на столе никелированный пинцет и его раздвинутыми ножками дотронулся до двух зажимов. И вдруг в приемнике что-то треснуло и из него повалил дым. Запахло жженой резиной.

– Что, доигрался?! – зловеще сказал Сидоров. – Чуть пожар не наделал…

Парамонов улыбнулся. Но улыбка у него вышла жалкой. Видно было, что он перепугался.

В комнату вбежал Димка. Он потянул носом и спросил:

– Кто резину жег? Уж нельзя одних оставить!

– Здесь не резина сгорела, здесь хуже дело, – сказал Маркин.

– А что?

– Вот он пусть тебе скажет. – Сидоров кивнул на Парамонова.

– А чего? Я ничего… – растерянно сказал Парамонов. – Хотел побыстрей сделать, дотронулся пинцетом… ну и…

Димка побелел. Дальше ему ничего не нужно было объяснять, он все понял сразу.

– Так… Теперь это уже непоправимо… Сгорел трансформатор, – тихо сказал он и, бросив на стол принесенную из раздевалки новую трубочку предохранителя, устало опустился на стул.

– Эх, Юрка, в дураков нас превратил! – сказал Сидоров. – Там, в зале, все ждут, а мы?

– Что «мы»? Пока нас не растерзала толпа, надо бежать по домам, – попробовал пошутить Парамонов.

– При чем тут «бежать по домам»!.. – вздохнул Димка. – Ну кто тебя просил ковыряться?

– А я знал, что нельзя совать? – серьезно сказал Парамонов.

– Должен был знать. Ведь в предохранители ставится специально тоненькая проволочка, чтобы она расплавилась при большом напряжении. Понимаешь, в этой школе двести двадцать вольт напряжения, а приемник у меня был поставлен на сто двадцать семь…

– А-а… – обрадовался Парамонов. – Значит, он у тебя так или иначе сгорел бы!

– Ты Митрофанушка! – разозлился Димка. – Это разве дело – переключить трансформатор в приемнике на двести двадцать вольт и поставить новый предохранитель? А ты догадался – целую кочергу сунул!

– Ты потише с этим Митрофаном, – угрюмо сказал Парамонов. – Я понял твою дипломатию. Думаешь, позвал Горшкова в свой симфонический оркестр, так и я уже обработан?

– Ничего я не думаю, – сказал Димка. – Но и ты не думай, что это дело с приемником мы так забудем.

– Платить заставишь?

– Не бойся, деньги твои целы будут…

– Что же тебе надо? Мои моральные мученья? Ха-ха!

Парамонов деланно рассмеялся. Чувствовалось, что он просто хорохорится. Его внутреннее состояние выдавали глаза. Они бегали по ребячьим лицам, искали в них хоть маленькой, но поддержки и не находили.

– Ладно, уходи отсюда, – сказал Димка, – тебя никто не держит.

– Пипин Короткий, пошли! Ауфвидерзеен! – Парамонов повернулся и взялся за ручку двери.

Сидоров заметил, что у него дрожат пальцы.

Горшков растерянно посмотрел на Димку, потом на Парамонова и вдруг тихо сказал:

– Никуда я с тобой не пойду!

Парамонов, пораженный, остановился:

– Не пойдешь? Ну, заказывай гроб! – И он хлопнул дверью.

– Сам ты гроб! – сказал ему вслед Горшков и, убедившись, что Парамонов уже отошел от двери, громко добавил: – Дурак!

– Торжественная минута! – усмехнулся Маркин. – Прощание Горшкова с прошлым!

Димка и Сидоров спустились в физкультурный зал. Все девочки, тесной толпой окружив репродуктор, висящий над сценой, с напряжением вглядывались в его серебряное горло.

Аня заметила ребят и вышла из толпы:

– Слушайте, что там у вас? Почему не включаете? Мы только услышали: «Товарищи девочки», и всё…

– Сгорел трансформатор, – прямо сказал Димка.

– И музыки не будет?!

– Нет, – ответил Димка и вдруг увидел, как все девочки, окружившие его, переглянулись, перестали улыбаться и как-то обмякли.

– Какой ужас! – сказал кто-то из них.

– Да-а… вечер сорван, – как бы про себя, сказала Аня. – Учительница пения, которая нам тут играла, уже ушла. Но ведь там же было все в порядке?!

– Было…

– Тогда в чем дело?

– Парамонов… сжег…

– А когда можно будет починить?

– Теперь не знаю. На это время надо.

– Эх, досада, дело до конца не довели!

Аня в упор посмотрела на Димку и на Сидорова. Димка взглянул в ее строгие серые глаза и потупился.

Было очень горько и обидно. Трудился-трудился, ходил за деталями по магазинам и рынкам, аккуратненько все припаивал – а пришел один человек, который никогда не имел никакого отношения к его труду, и все разрушил. «Подвел!» И как тут оправдываться?

– Фокус не удался, – услыхал он за спиной шопот и обернулся.

Сзади стоял Толя. На его лице было легкое злорадство вот, не дал билета и провалился! Эту фразу услышал один лишь Димка.

Он опустил голову и, не попрощавшись, вышел из зала. За ним, провожаемый десятками глаз, тронулся Сидоров.

И в наступившей тишине были отчетливо слышны их шаги по блестящему коричневому паркету.

Толя отошел к сцене и вдруг почувствовал на себе неодобрительные взгляды школьниц, будто он тоже был в чем-то виноват. И даже Аня, стоявшая невдалеке, косо поглядывала на него. Толе стало почему-то неловко. Но почему? Он-то к радиоле непричастен. Что же, он должен бежать за ребятами и уговаривать их, чтобы они остались? Но они действительно провалились! Ведь говорили Димке – не берись!

Кое-кто из девочек пытался играть в «ручеек», водить хоровод, но веселья не получалось. Не было музыки.

– Толя, – вдруг подошла к нему Аня, – сыграй нам что-нибудь, а?

– Что именно?

Толя заметил, что многие девочки прислушиваются к их разговору, и, небрежно отбросив полу пиджака, засунул правую руку в карман брюк и чуть отклонился назад.

– Венгерку можешь?

– Я этого танца не помню.

– А какой-нибудь другой знаешь?

– Другой? – Толя поднес указательный палец к подбородку и опустил голову. – Это надо подумать…

Лицо у Ани вдруг осветилось.

– Подожди… У меня в портфеле лежит твой «Весенний этюд». Я его сейчас принесу!

Аня стремительно повернулась, но Толя схватил ее за руку:

– Подожди… Я не буду этюд играть.

– Почему?

– Эту вещь… здесь не поймут. – Толя вынул из кармана руку и покрутил пальцем в воздухе, как бы подыскивая аргумент поубедительней. – Она серьезная.

Конечно, он готов был сыграть, но ему хотелось, чтобы Аня еще немножко поговорила с ним, может быть еще раз попросила.

– Толя, я тебя очень прошу, – проникновенно сказала Аня, – выручай.

– Нет, у меня этюд очень сложный.

Тогда Аня спокойно повернулась и пошла к выходу из зала.

– Ты куда? – удивился Толя.

Он быстро догнал Аню и протянул к ней руку, будто собираясь что-то объяснить. Но Аня легонько оттолкнула руку и стремительно вышла в коридор.

«Гордость свою показывает!» – глядя ей вслед, подумал Толя, и вдруг ему стало невыразимо грустно. И зачем он поссорился? Танцевали, смеялись, а потом – вот те на! Главное, из-за чего?! Ломался, ломался… Болван!

Конечно, чтобы помириться, об этом сейчас не может быть и речи. Не ходить же за ней при всех! Да и если ходить, она не захочет мириться.

Толя еще несколько минут постоял в зале и пошел одеваться. В коридоре к нему подошла Аня и, не глядя на него, молча вернула «Весенний этюд», свернутый в трубочку.

Он вышел на улицу и долго бродил вокруг женской школы с освещенным первым этажом. Через открытые форточки из физкультурного зала долетали звуки рояля и слышны были веселые голоса. Пианист, видимо, уже нашелся…

Погода была мягкая, с мелким снежком – как раз для прогулки. Но нет, Толе уже некого было ждать.

«Неужели и я виноват в том, что Парамонов сжег трансформатор?» – думал он и, вспомнив о том, с чего началась его ссора с Аней, никак себе не мог ответить на этот вопрос. Но он чувствовал, что Аня в чем-то права, и от этого на душе было горько и обидно. Ему казалось, что он потерял что-то такое, что восстановить уже трудно и, может быть, уже невозможно. Но это потерянное «что-то» очень важно всегда и во всем. Толя долго не мог определить, что же все-таки он мог потерять, но когда уже ложился в постель, он понял и испугался. Это было Анино доверие.

XIV

Через несколько дней с Толей произошла неприятная история.

Когда он вошел в школу, торопясь на уроки, в широком вестибюле, заполненном первоклассниками, которых встречали мамы и бабушки, его окликнул Миша Фрумкин, ученик из параллельного класса.

– Здорово, Толька! – улыбаясь, сказал он. – Что же это ты ростки нового зажимаешь?

– С чего ты взял? – нахмурясь, спросил Толя.

– А ты еще не читал?! Ха-ха! Там про тебя такое написано. Ну, как в «Правде», протянули.

– В «Правде» – про меня? – побледнел Толя.

– Да нет, в нашей стенной газете! До «Правды» тебе еще далеко. Ох, и здорово! С образными выражениями, с цитатами. А карикатура – любо-дорого смотреть. Что ж ты так опростоволосился?

Толя уже не слушал Мишу. Прямо в пальто он побежал к себе, на второй этаж.

Около дверей класса, где всегда вывешивалась стенная газета, толпились мальчики. Тут были из шестых классов, из седьмых и даже из десятого.

– Эй, расходись, сам идет! – вдруг выскочив из класса, крикнул Юра Парамонов.

Увидев взволнованного Толю, ребята расступились. «Мысль ученика (экстренный выпуск)», – пробежал Толя по яркому заголовку отрядной газеты. За передовицей «Отдадим все силы учебе» шли статьи: «Скоро весна», и… вот она: «Зажимщик ростков нового». Толя впился глазами:

«Наш известный композитор Толя Гагарин махнул рукой на учебу своего отряда. Например: Юрий Парамонов ведет бесшабашный образ жизни, и поэтому из-за него сорвался вечер в женской школе. Он поломал нам общественный приемник, не зная законов физики. И ясно: Парамонов может очутиться в числе второгодников. А подсчитано: если свести всех второгодников нашего района вместе, то получится, что у нас каждый год две школы (!) учатся впустую.

В соседней, 739-й школе все классы стараются учиться без единой двойки и второгодников. А Толя Гагарин знает об этом начинании, но палец о палец не ударяет. Он только ходит, как Гамлет, и размышляет. Надо председателя одернуть!

Цепкий глаз».

«Цепкий глаз, цепкий глаз…» – повторял про себя Толя и никак не мог оторваться от газеты, потому что за его спиной стояли ребята и безусловно ждали, что он скажет. Да какой это «Цепкий глаз»? Это же Димка Бестужев!..

Под статьей была нарисована карикатура: Толя, сидящий за партой, закрыл глаза и заткнул пальцами уши, то-есть ничего не видит и не слышит, что творится вокруг него. У него был длинный нос и толстые губы, а волосы на голове почему-то стояли дыбом. Но все-таки он был похож на себя, и из этого можно было сделать вывод, что его рисовал Пипин Короткий.

– Ну что, товарищ председатель, – тронул Толю за плечо Парамонов, – здорово нас с тобой в прессе увековечили, а? Теперь мы вроде друзья – на одной доске стоим!

– Пошел вон! – обернувшись, сказал Толя и замахнулся портфелем на Парамонова.

Ребята, окружившие стенгазету, засмеялись.

– Это кому портфелем, мне? – удивился Парамонов. – Я хочу тебя поддержать в тяжелую минуту, а ты мне портфелем? Черная неблагодарность!

Толя побежал в раздевалку сдавать пальто, а вернувшись в класс, подошел к Димке, сидевшему с Маркиным и Сидоровым:

– Твоя статейка?

– Моя, – ответил Димка.

– Значит, по-твоему, я не поддерживаю новое начинание?

– Да.

– А чего ж тут нового в семьсот тридцать девятой школе, когда все школы всегда стремились и стремятся к полной успеваемости?

– А то, что теперь сами девочки – понимаешь, сами! – решили взяться за дело. Они к каждому подходят индивидуально.

– «Индивидуально»… – с иронией сказал Толя. – Какое слово выдумал! А может быть, персонально или сугубо лично?

– Ничего Димка не выдумывал. А индивидуальный подход к неуспевающим у них есть на самом деле, – сказал Сидоров. – И мы вот тоже подошли к тебе индивидуально – заметку написали.

– Хорошо, пускай такой подход будет. А при чем здесь я? Чего вы на меня навалились? Написал Димка жалкую статейку и уж думает, что Гоголь!

– Весь этот разговор – тоска зеленая, – подняв на Толю глаза, сказал Сидоров. – Вместо того чтобы согласиться с нами, ты обижаешься.

– Да была бы эта заметка деловой… Не понимаю! Сами выставляли мою кандидатуру в председатели, а тут – хлоп: «размышляет, как Гамлет»!

– Да, я выставлял тебя в председатели, – сказал Димка. – Но это не значит, что я на тебя должен все время богу молиться. И если будешь дальше так смотреть на класс, я снова напишу про тебя.

– Этого тебе уже не придется делать, – твердо сказал Толя.

– Перестроишься? – спросил Сидоров.

– С сегодняшнего дня или Димка больше не редактор газеты, или я больше не председатель совета отряда!

– Как? – изумился Димка.

– Я уже сказал, надо слушать.

В коридоре зазвенел звонок, и Толя пошел к своей парте.

В класс вместо преподавателя географии Ивана Матвеевича входил Парамонов. В руках он нес длинный человеческий скелет, видимо вытащенный из школьной кладовой, где тот всегда стоял. На черепе с пустыми глазницами сидела парамоновская шапка, а к его полукруглым ребрам веревкой был привязан учебник физики.

– Ребята! – крикнул Парамонов. – Привет из загробного мира! Географии не будет! У Ивана Матвеевича грипп! Ура!

– Ура-а! – обрадовались многие.

– Тише! – вдруг встал на парту Димка. – Учителя нет, а география будет!

– Ребята, не слушайте его! – сказал Парамонов. – Айда на улицу! – Он взял руку скелета и махнул ею в сторону окна.

– Но, ты! Отдай сюда скелет! – вдруг подошел к Парамонову Горшков. – И садись на место! Понял, идиот?

– Почему идиот? – растерянно пролепетал Парамонов, не понимая, откуда Горшков набрался такой наглости и смелости.

– Почитай один словарь – узнаешь… Надо участвовать в общественной жизни.

– А-а ты?

– Чего – я?

– Участвуешь?

– Это не твоего ума дело.

Через пять минут Ирина Николаевна, зная о том, что в седьмом «Б» пустой урок, заглянула в класс и была приятно поражена. В классе царила тишина. За столом учителя сидел Димка Бестужев и для всех читал вслух учебник по географии.

XV

В конце февраля на очередной тренировке по классической борьбе Иван Антонович Гордеев прошелся перед шеренгой ребят, одетых в борцовские костюмы.

– Итак, молодцы, – сказал он, – прошло полгода тренировки. У каждого из вас налились мускулы, стала крепче шея, а шея, как вам известно, в нашем деле вещь основная. За всеми вами я потихоньку наблюдаю и хочу сказать, что ваши спортивные успехи меня радуют. У Максимова появилась уверенность в наступлении, Парамонов выработал быстроту реакции. Но не это главное в моем слове. В марте состоятся городские соревнования по борьбе, и мне предложено из детской секции выделить несколько пар для показательных встреч…

– Вот хорошо! Впервые на соревнования! А кого выберут? – заволновались ребята.

– Разговоры отставить! Слушайте дальше, – продолжал Иван Антонович. – А поэтому все члены детской секции должны принести из школ учебные характеристики. И вывод: если у кого есть грешки, к соревнованию мы их не допустим, да и тренировочки тоже придется оставить. Сначала школа, а потом физкультура. Все понятно? Садитесь! Начинаем занятия. Парамонов и Максимов – на ковер!

На белоснежный ковер вышли двое и положили друг другу на шею руки. Иван Антонович стал на углу ковра со свистком…

Для Парамонова это сообщение было громом среди ясного неба. До сих пор о его школьной жизни в детской секции никто не знал, и Юра был спокоен. Но как быть теперь? Характеристику придется брать у Ирины Николаевны, а что она может написать, это уже известно. И, значит, к следующей тренировке Юру уже не допустят…

Юра откладывал свой разговор с Ириной Николаевной до последнего дня. Он решил действовать дипломатически. На уроках стал тише сидеть, а когда была литература, после объяснений задавал Ирине Николаевне много вопросов и делал вид, что кровно заинтересован в ее предмете.

Через несколько дней, после уроков, подождав, пока Ирина Николаевна оденется в раздевалке. Юра незаметно пошел за нею.

В переулке, освещенном фонарями, от наваленного снега было светло и чисто.

Парамонов шел сзади. Он чувствовал, что разговор о положительной характеристике для него бесполезен. На что тут можно рассчитывать?

Однако в душе теплилась маленькая надежда, что Ирина Николаевна поймет его. Он ей скажет, что не может жить без классической борьбы, что она очень развивает человека. А если у него и бывали срывы на уроках, так с кем они не случаются? И разве можно из-за этого лишать человека радости?

Но прежде чем заговорить с ней. Юре пришлось пройти кварталов пять. Ирина Николаевна зашла в булочную и купила батон. Потом в магазине «Мясо» она долго стояла в очереди. А на улице, остановившись около рекламного щита, минут десять читала сводную афишу репертуара московских театров.

Около кинотеатра «Уран» она подошла к незнакомому мальчишке, который держал в зубах папиросу, и что-то сказала ему. Мальчишка испуганно посмотрел на нее и тут же шмыгнул в толпу.

Парамонов все это видел и мог бы, конечно, поймать его, подвести к учительнице, а заодно и заговорить о своих делах, но, решив, что это нечестно – строить на мальчишке свою выгоду, зашагал дальше.

Учительница уже подходила к своему дому, когда Парамонов, сказав себе: «Была не была», поравнялся с ней.

– Ирина Николаевна, вы меня простите. Я вас не задержу?

Она остановилась и удивленно взглянула на Юру:

– Парамонов?! Как ты сюда попал?

– У меня серьезное дело.

– А почему ты в школе не подошел?

– Там народу около вас много было. Я, Ирина Николаевна, классической борьбой занимаюсь, – с жаром начал Юра. – Я без нее жить не могу. Поймите меня, как человека. Я, конечно, в чем-то виноват, но лишать человека радости? Дайте мне, пожалуйста, характеристику. У нас тренер требует… В общем, такую надо, чтобы я… Мне очень хочется заниматься борьбой.

– Ага… Я понимаю. Тебя, в общем, могут не допустить к занятиям? – сказала Ирина Николаевна.

– Да.

– Ты сейчас никуда не торопишься?

– Никуда.

– Тогда зайдем ко мне.

– Хорошо, – сказал Парамонов и подумал радостно: «Раз к себе приглашает – наверно, напишет».

Ирина Николаевна жила на первом этаже. Она открыла ключом входную дверь, обитую клеенкой, и пошла по длинному коридору. Возле своей комнаты она указала на вешалку:

– Раздевайся. Калоши поставь ближе к стенке.

В маленькой комнате по стенам были развешаны эскизы каких-то зданий, рисунки в карандаше, масляные натюрморты.

У окна на столике стояли глиняные фигурки: кузнец в фартуке, с поднятым молотом, мальчик, держащий в руках планер, и женщина с ребенком на руках.

Незаконченный бюст Пушкина был обернут тряпкой. Сбоку на фанерке лежал бесформенный комок глины.

Вдоль стены, к которой был приставлен обеденный стол, тянулась длинная книжная полка.

Ирина Николаевна вынула из своего портфеля стопку тетрадей.

– Вот жалко, ты моего сына не застал, – заговорила она, заглядывая в буфет. – Он только позавчера уехал в Китай. Окончил архитектурный институт и уехал. Скучно без него… А знаешь, он раньше тоже у нас учился. А ты, я слышала от ребят, хочешь бросать школу?

Ирина Николаевна повесила на спинку стула свой жакет, потом присела на диван и, расстегнув пряжки на туфлях, сняла их и надела тапочки. Затем она вынула из шкафа синий передник, надела его и, засучив рукава кофточки, вдруг из строгой учительницы сразу превратилась в домашнюю хозяйку.

– Нет, что вы! – смущенно сказал Парамонов и тут же придумал: – Мне просто хочется уехать в Куйбышев.

– К родителям?

– Да.

– А кстати, ты помнишь адрес отца?

– Помню. – Юра насторожился.

– Дай мне его, пожалуйста. – Ирина Николаевна взяла в руки карандаш.

«Соврать или не соврать? – заволновался Юра. – Она, наверно, ему напишет».

– Пожалуйста, – сказал Юра: – «Куйбышев, Отдел земляных работ. Парамонову».

Это был правильный адрес.

– Валентину Ивановичу? Так отца зовут? Буду ему писать, – улыбнулась Ирина Николаевна. – Это очень интересно – поговорить с человеком, который находится на такой стройке. Так… тебе, значит, характеристика нужна?

– Очень.

– Трудную ты задал мне задачу. Но ничего, что-нибудь придумаем… Впрочем, мне надо на кухню, а ты посиди здесь. Времени-то смотри сколько! Но чтоб тебе не было скучно, я сейчас кое-что покажу.

Учительница встала на стул и сняла с книжной полки толстый альбом в кожаном переплете:

– Это труд сына, посмотри.

– Спасибо, – сказал Юра и спросил: – А скажите, Ирина Николаевна, это лепит из глины тоже ваш сын?

– Сын. – В ее голосе чувствовалась гордость. – А ты любишь искусство?

Юра вспомнил, что в Третьяковской галерее он был всего один раз, но чтобы не обидеть учительницу, сказал:

– Люблю.

Он действительно любил, только не искусство, а литературу – главным образом те книжки, которые ему самому хотелось читать, а не из школьной программы.

Когда Ирина Николаевна вышла, он оглядел стол, который был одновременно и обеденным и письменным. На нем стояли белый пластмассовый прибор с одной чернильницей, настольная лампа с бумажным абажуром и будильник. На краю лежали четыре тома толкового словаря в зеленом переплете и «Бальзак об искусстве». Юра взглянул на стопку школьных тетрадей и на верхней прочел:

Институт усовершенствования учителей.

Запись лекций по методике преподавания.

Тетрадь И. Н. Бобровой.

«Тетради самой Ирины Николаевны! – догадался он. – Учительница, а сама еще учится! Неужели она не кончила института? Хотя Институт усовершенствования – это другое. Интересно, для чего ей еще учиться?»

Юра представил себе аудиторию института – это что-то вроде класса. За партой – Ирина Николаевна. И улыбнулся: наверно, там уж не побалуешься!

Потом раскрыл тяжелый альбом. Он назывался «История нашей школы со дня ее постройки в 1938 году».

На первой странице была фотография знакомого фасада школы. На ступеньках – группа ребят с физкультурным мячом.

Дальше шел календарный листок, на котором было написано: «В этот день нас приняли в комсомол».

На других страницах были наклеены фотографии незнакомых мальчиков и девочек. Это были то маленькие карточки на паспорт, то большие снимки, – например, занятий литературного кружка.

А вот бал-маскарад. Ребята танцуют в масках. На тетрадном листке тут же – окончание каких-то стихов:

 
Тому, кто нас знакомит рано
С литературой, русским языком,
Приносим поздравление с наградой,
И от восьмого «А» большой поклон.
 

«Неужели Ирина Николаевна была награждена?» – подумал Юра.

И действительно, на новой странице – фото: Ирина Николаевна с орденом Трудового Красного Знамени.

Очень четкий снимок: накрытые столы, десятиклассники держат бокалы, а внизу подпись: «Ура! Мы окончили школу! На выпускном вечере ребята курили при учителях!»

А рядом – на крыше школы стоят двое ребят и держат в руках какую-то вещь. И снова подпись: «Я и Колька вчера во время бомбежки чуть не свалились с крыши. Мы тушим зажигалки!»

Перевернув страничку. Юра нашел пожелтевшее письмо. Оно было написано карандашом.

«Дорогая Ирина Николаевна! – углубился Юра в чтение. – От кого от кого, а от Новикова Вы, уж наверно, никогда не предполагали получить весточку. Если б вы знали, как мне хочется хоть одним глазком взглянуть на наш класс! Я уже нахожусь на фронте, и целыми днями мы с ребятами вспоминаем, кто как грыз гранит науки, наши проделки и очень смеемся. Здесь все из 10-го класса. Народ веселый.

Вот уже больше двух месяцев, как мы стоим и ожидаем приказа о наступлении. В одном разрушенном доме я нашел учебник химии и с удовольствием его читаю. Я просто сам себя не узнаю. От былой моей лени не осталось и следа.

Ну, пока все. Можно было бы вам рассказать и многое другое, но я и так написал целое «сочинение».

Ирина Николаевна, мне очень хочется знать, как живут мои бывшие одноклассники. Какие ребята учатся сейчас у Вас и как они успевают? Передайте им, что я советую не пренебрегать иностранным языком. Скажите, что это говорит «кающийся грешник». О многом упущенном приходится сейчас сожалеть.

Передайте привет нашей нянечке – тете Даше.

Ваш бывший и не забывший Вас

ученик Евгений Новиков

5.5.42».

Парамонов медленно сложил письмо и подумал, что Новиков теперь, наверно, имеет много орденов и работает где-нибудь инженером.

Он показался Юре чудесным человеком – честным, простым. Кстати, между Юрой и Новиковым есть что-то общее. Тот тоже, видно по всему, в школе был не из дисциплинированных. А какое письмо написал: «Скажите, что это говорит «кающийся грешник»!»

Юра засунул письмо в конверт и вдруг на обратной стороне конверта увидел почерк Ирины Николаевны: «Убит в сентябре 1942 года».

Юра вздрогнул. Ему никак не верилось. Вот письмо лежит, а человека, чудесного человека, бывшего ученика их школы, уже нет.

Юра сдвинул брови и, глядя на одно слово «убит», тяжело вздохнул.

Потом он снова стал разглядывать фотографии учеников и учениц, но в голове почему-то вертелось одно слово «убит» и мешало спокойно листать альбом. «Какие ребята учатся сейчас у Вас и как они успевают?» Будто, как живой, про самого Парамонова спрашивает. А ведь сколько лет прошло с тех пор, как его убили! И он все спрашивает.

Будильник на столе показывал половину десятого вечера.

Юра открыл дверь комнаты и тихонько оделся. Проходя мимо кухни, он заглянул в нее. Ирина Николаевна – возле газовой плиты.

– Ты куда? – спросила она. – Я уже освобождаюсь.

– Домой, – ответил он. – Моя бабка, наверно, уже пришла – волнуется.

– А характеристика?

– Да уж ладно… – замялся Юра. – Вы же все по-честному в ней напишете?