Текст книги "Как перед Богом"

Автор книги: Иосиф Кобзон

Соавторы: Николай Добрюха
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

ЛЕОНИД УТЕСОВ (1895–1982)

Впервые с Леонидом Осиповичем Утесовым я встретился в Летнем театре парка «Эрмитаж». Я выступал на открытой эстраде в «раковине», а Леонид Осипович выступал в Летнем театре. Закончив выступление, я побежал к нему на концерт. Это был примерно 1961 год. Мне, как артисту, позволили наблюдать за Утесовым из– за кулис. Когда он завершил концерт со своим джаз-оркестром, сразу выстроилась целая очередь поздравлять его с очередным успехом. Ну и… я тоже встал. Когда я выстоял очередь и смог подойти к Леониду Осиповичу, мне было так интересно смотреть на его припомаженное лицо, а говорить с ним напрямую тем более. От избытка чувств я выдохнул: «Это фантастика – то, что Вы делаете. Спасибо Вам огромное. Мне не просто интересно наблюдать, но и – учиться у Вас…».

– А зачем это Вам? – удивился Утесов.

– Ну, я же тоже артист! – отрекомендовался я.

– Да-а-а? И чем же Вы занимаетесь?

Я пою, Леонид Осипович. Может быть, Вы когда-нибудь меня услышите…

– Может быть, и услышу, – вежливо закончил разговор Утесов.

…Следующая встреча состоялась в 1964 году. В Москве проводился конкурс на лучшую советскую песню и на лучшего исполнителя. Я выступал с композитором Аркадием Ильичем Островским и пел песню "Атомный век". Председателем жюри был Утесов. Нам присудили вторую премию. Первую премию получили Лученок и Вуячич. Я, естественно, был счастлив…

Прошло какое-то время, и я оказался в гостях у Бориса Брунова, с которым дружил всю жизнь. Брунов жил с Утесовым через стенку. Сидим, болтаем. Заходит Леонид Осипович. "О– о-о! Садитесь, Леонид Осипович", – пригласили хозяева Борис Сергеевич и Марья Васильевна. Утесов сел и неожиданно говорит: "А я видел Ваше выступление по телевидению, Иосиф. Молодец! Вы мне понравились". "Большое спасибо, Леонид Осипович. Если бы Вы знали, как мне приятно это слышать!" – с волнением произнес я. Это сейчас Сталин не Сталин, Гагарин не Гагарин, Утесов не Утесов… А тогда все, не только я, никогда не теряли понимания: кто есть кто!

Утесов зашел к Брунову прямо в домашнем халате. Быстро было организовано застолье с выпивкой и чай. Пили, надо сказать, немного. Да это и не нужно было, как бывает нужно, когда хотят поднять собравшимся настроение. И так было жутко весело. Утесов, если его компания располагала, мог выдавать такое, что от смеха становилось не по себе. И вот в тот раз, помню, шепчет мне Маша Брунова: "Иосиф, попроси Леонида Осиповича, чтобы он "рассказал" песню "Из-за острова на стрежень". Я говорю: "Что значит – рассказал?" Она: "Именно рассказал…" Я попросил. "Э-э-э, ладно, Маша, прекрати", – попытался отбиться Леонид Осипович. Однако мы так дружно стали упрашивать, что деваться ему было некуда, и он согласился…

Как же интересно он это "рассказывал", с ума можно было сойти. Мы обхохотались.

– Как думаете Ви, что было би, – начал он с одесским еврейским акцентом, – если би Стенька Разин проснулся би и оказался би Сеней Ройзман?… Вот просипается Сеня Ройзман и говорит: "Голова у мене болит… Голова у мене болит… Ганэф, иди сюда! Шо я вчера делал?

– Пили…

– Пили? А де мы пили?

– Ну как… де мы пили? На корабле мы пили…

– На корабле? А как мы оказались на корабле?

– Ну как? Мы выплыли…

– Откуда мы выплыли?

– Из-за острова…

– Из-за… Эти мои еврейские штучки – "из-за"… Нет, чтобы прямо, мне нужно обязательно из-за… И куда мы плыли?

– На стрежень…

– На стрежень? На стрежень меня потянуло… А шо ти так кричал: "Нас на бабу променял?…" То же мне товарчик! Кричать такое. Слушай, а там, по-моему, какая-то девушка была.

– Да… Была… Шамаханская княжна

– Шамаханская княжна? И шо такое? Шо с ней стало?

– Та вы ее за борт выбросили.

– Я? Выбросил женщину? Что ты говоришь такое? Перестань! Нельзя так! Ой! И так голова болит…"

У Леонида Осиповича было много таких рассказов, в которых он переделывал разные знаменитые песни на "новеллы" подобного характера.

Когда у нас с Нелей было 10-летие свадьбы в ресторане "Прага", я пригласил Утесова. К тому времени мы уже сдружились. Он бывал на моих концертных премьерах и относился ко мне очень дружески. И вот, когда Леонид Осипович согласился быть тамадой на нашем свадебном юбилее, он сказал: "Я хочу публично извиниться перед Иосифом…" Все, конечно, притихли от таких слов: Утесов, публично, перед Иосифом… А Утесов говорит: "Он об этом не знает, и, слава Богу! Но когда Аркаша Островский в 64-м году после конкурса пришел ко мне и спросил: "Как Вам понравился мой солист?" – я ему ответил: "Ну, шо тебе сказать про твоего солиста Кобзона? Бог дал ему голос и послал его на…". Так вот, я хочу сейчас публично извиниться, Иосиф. Я был не прав! Но мы все ошибаемся. Прости!.."

Так получилось, что в 1982 году я вернулся из поездки по Африке. Там случился у меня тепловой удар. Я выступал перед нашими рыбаками прямо на траулере в океане. Мне говорили: "Нельзя петь больше 15 минут. Здесь африканское солнце, и ты должен с этим считаться. Уходи! Не стой долго на сцене!" Я сказал: "А-а-а… Ерунда!" Брунов вел концерт. Все были в шапочках. Один я вышел без головного убора, да еще в "тройке". И… через час меня долбануло. Солнечный удар. Меня отнесли в каюту. А за рубежом тогда работали, естественно, "блатные специалисты". И какая-то медсестрица от волнения, что артист помирает у нее на глазах, решила ввести мне хлористый кальций. Ее "автограф" у меня по сей день есть. Ну и… промахнулась, и вколола мне его в мышцу. Начался некроз, омертвление мышцы. Рука отказала. Когда я вернулся из Африки, меня госпитализировали. Я лежал в клинике. А Леонид Осипович лежал в Кремлевке. Пришел проведать Брунов и говорит: "Ну, надо же… Теперь надо бегать и туда, и сюда…"

И дает мне телефон в палату Утесова Я стал ему звонить из своей палаты. Так мы переговаривались несколько дней. Я ему рассказывал историю про Африку и… анекдоты. Последний анекдот я рассказал Леониду Осиповичу за несколько часов до его ухода из жизни. Вот как бывает.

…Я еще еле ходил, но на время вышел из больницы, чтобы проводить его в последний путь. Вот его проводили достойно! Вот у него на похоронах народу было много! Он до последних дней оставался кумиром. На эстраде он первым получил звание Народного артиста Советского Союза. Было это так.

Отмечалось его 70-летие в Театре Эстрады на Берсеневской набережной. И вдруг радостное сообщение ведущего: "Товарищ уважаемый юбиляр! К Вам в гости приехала Министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева". После этих слов на сцену выходит элегантная красивая Екатерина Алексеевна (а она действительно была очень красивая), подходит к микрофону и говорит: "Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик. За заслуги и т. д.". Зал вскочил в едином порыве. Что творилось – передать невозможно. Он был по– настоящему народным!

КАК ХОРОНИЛИ ВЫСОЦКОГО

После ухода Высоцкого вокруг его похорон распространяется столько слухов, что лучше рассказать все, как было, чем развеивать каждый из них. Тем более что невольно я оказался в самом центре событий. 25 июля 1980 года в 8 утра мне позвонили близкие друзья Высоцкого Сева Абдулов и Валерий… Нет, не Золотухин. Валерий Янклович. Позвонили и сообщили о наступившей трагедии, о том, что в 4 часа не стало Володи. Потом сказали, что семья очень просит, чтобы его похоронили на Ваганьковском. А для того, чтобы похоронить на Ваганьковском, нужно было обязательное разрешение Моссовета. Во-первых, кладбище закрытое. Во-вторых, по статусу Володя… как бы… не подходил, потому что у него не было никакого звания…

– До этого вы с ним часто встречались?

– Много встречались. Особенно часто встречались, когда я был женат на Гурченко. Он неоднократно приходил к нам, и мы с ним, как почти все в те времена, любили сидеть у нас на кухне. Однажды пришел он очень расстроенный. Вышел фильм "Служили два товарища". В фильме должны были быть две его песни, песни вырезали. Володя пришел с гитарой. И стал на кухне петь нам эти песни… Дело было на Маяковке, на квартире Гурченко. Точнее, это была наша квартира, хотя оформлена была она на нее. Потому что, когда мы встретились и начали жить с Гурченко,

Ангелина Степанова, мать Шуры Фадеева, предыдущего мужа Гурченко, сказала: "Купите квартиру моему сыну. Не будет же он жить на улице". И я купил Шуре квартиру, хотя у меня тогда уже была и своя квартира на проспекте Мира…

Однако – о Высоцком Он звонил мне. Я ездил к нему в гости, когда он жил еще на Матвеевской. Потом встречались у него дома на Малой Грузинской. У нас были общие друзья – капитаны дальнего плавания из Одессы – Толя Горогуля и Феликс Дашков. Надо сказать, они нас сближали. Но особой личной дружбы у нас не было.

…Как-то выступаю я в саду "Эрмитаж", в Летнем театре. Приезжает из ресторана "ВТО" Высоцкий. И… значит… говорит: "Иосиф, купи у меня песню". Я говорю: "Володя, ты с ума сошел. Я не покупаю песен". Он говорит: "Ну, тогда дай 25 рублей". Я говорю: "Это другой вопрос…" Смешно получилось.

А один раз, когда с марта по ноябрь в 71-году я еще ухаживал за Нелей, возвращаюсь с концерта в гостиницу "Ленинградская", в которой жил тогда в Сочи. Вхожу, а в холле стоят Володя… Высоцкий и Марина… Влади.

– Ой, – говорю, – ребята, привет!

– Привет!

– Вы чего здесь делаете?

…Вот сошли с теплохода и коротаем ночь… Утром собираемся к Горогуле идти на "Грузию"… Мест в гостинице нет.

Я говорю: "У, ерунда, какая. Поехали ко мне". Приехали на мой 10-й этаж, и я отдал им свой люкс. Договорился, чтобы им поменяли постель, а сам пошел спать на балкон в номер… туда, где жила моя будущая теща и Неля…

Встречались от случая к случаю. Но случаи были яркие. Когда в 74-м у меня родился Андрюшка, я поехал забирать его и Нелю в роддом. Едем мы из родильного дома, и вдруг на Дмитровке нас обгоняет красный "пежо". Обгоняет и тормозит. Это был январь месяц, и я держал Андрюшку в одеяле. Из "пежо" выходит Володя. Говорит: "Покажи! Кого родил?"

Я выхожу. Показываю. Володя снимает с шеи крестик и говорит: "Поздравляю!"

– Так он же неверующий был?

– И я неверующий. Но говорю же вам, как это было. Да-а-а. "Поздравляю!" – говорит. "Спасибо, – говорю, – Володя…"

Когда разъехались, я сказал: "Ну, точно Андрюха или гениальным будет, или бандитом…"

Когда Володи не стало и возник вопрос, что дальше делать, собрались Евтушенко, Вознесенский, Белла Ахмадулина, другие, близко знавшие его люди. Трое суток не выходили мы из его дома. Володя лежал у себя в доме. Его не отдали в больницу. Вскрывать не дали. И правильно сделали. Потому что было бы столпотворение…

Однако про самое главное – про кладбище. Я сразу поехал в Моссовет. У меня был там очень хороший доброжелатель Коломин Сергей Михайлович, первый заместитель Промыслова. Я ему все рассказал. Он говорит: "Да. Очень жаль Володю". Эту новость он от меня узнал. "Что ж, – говорит, – езжайте, выбирайте место. Если найдется там место, я разрешу".

Я поехал на Ваганьково. Там уже были заместитель директора Театра на Таганке и отец Володи Семен Владимирович. Стали смотреть, куда бы можно было положить Володю. "Нет, нет, – говорил отец, – только на Аллее поэтов". Мы пошли туда, но это была такая глупость… по одной простой причине: там почти нет места, и, зная популярность Высоцкого, можно было гарантировать, что от других могил ничего не останется, когда на кладбище хлынут его поклонники.

А директором кладбища был бывший мастер спорта по футболу… Кстати, то, что пишет Марина про это в своем "Прерванном полете" – вранье. Было, что я полез в карман за деньгами, но никаких тысяч я даже достать не успел. Он остановил мою руку и говорит: "Не надо, Иосиф Давыдович! Я Высоцкого люблю не меньше вашего…"

И мы вместе пошли выбирать землю. Я сказал: "Представляете, сколько придет народу… хоронить? Вам разметут все кладбище. Поэтому нужно какое-то открытое место, например, здесь", – и указал место, где теперь находится могила Володи. А тогда там был асфальт. Он сказал: "Я не против, если будет разрешение Моссовета". Я говорю: "Хорошо!" И опять в Моссовет, к Коломину. Говорю: "Если хотите избежать давки и большого скандала в Москве, нужно хоронить только там". "Ну, там, так там!" – сказал Коломин и подписал разрешение, чему я несказанно был рад… И то, что пишет Марина Влади, врет, как последняя сучка. Ее еще не было в Москве, а она пишет: "Мы пошли (якобы мы с ней пошли) выбирать место для Володи". Да ее близко там не было. И она еще пишет, что я какие– то пачки денег вытаскивал. Когда я ее встретил, сказал: "Ну как тебе не стыдно?" Она мне говорит: "Иосиф, это же книга. У книги должны быть читатели!" Я говорю: "Ну, нельзя же так бессовестно привлекать читателей! Нельзя же так врать!" Я с ней поссорился…

После решения вопроса могилы, я позвонил в ЦК комсомола и попросил Бориса Николаевича Пастухова разрешить некролог в "Комсомольской правде". Пастухов поддержал это предложение.

– Иосиф Давыдович, – замечаю я, – некролог в "Комсомолке", к сожалению, так и не вышел. Перелистали подшивку за конец июля – начало августа – увы… Некрологи были только в "Вечерней Москве" и, кажется, в "Московском литераторе".

– ???… После похорон началась долгая борьба за памятник на кладбище. Годы шли, а памятника не было. Народ уже роптал: "Как не стыдно? Столько друзей, а памятник поставить не могут!" Между тем начальник управления культуры при Моссовете Шкодин собрал всех, кто мог бы решить эту задачу. А в связи с тем, что по закону на могиле нельзя ничего делать без разрешения хозяев могилы, шли переговоры. Хозяев было двое: Марина Влади – жена, и отец Высоцкого.

Марина сперва хотела установить глыбу без всяких изображений. И друг Володи Вадим Туманов нашел на Урале подходящую глыбу. Однако отец с матерью и сыновья Володи считали, что нужно хоть какое-то изображение. А Марина – ни в какую: никакого изображения, только глыба. И глыбу привезли. Во двор Театра на Таганке. Новый поворот. Марина передумала: дескать, хочу не глыбу, хочу… метеорит. Ну, мы все развесили уши по этому поводу: метеорит, так метеорит, давайте как-то впишем его в глыбу. И опять: нет! Так прошло три года. Я снова обратился в Моссовет. Говорю: "Пошел четвертый год, а могила Высоцкого без памятника. Нас могут неправильно понять. Люди могут подумать, что как при жизни ему не давали ходу, так и после смерти делают все, только бы не воздать должное".

И тогда объявили конкурс на лучший памятник. В Театре на Таганке выставили около двух десятков скульптур. В итоге выбрали ту, которая сейчас стоит. А Марине сказали: "Пожалуйста, вписывай в него метеорит, если он у тебя есть". Знающие люди над этим желанием просто смеялись, потому что метеорит не может быть в частных руках. Может принадлежать только Академии наук. И стоить может миллионы рублей и даже долларов.

В конце концов, нам удалось преодолеть ее сопротивление следующим образом. Ей сказали: "Все! Мы ставим конкурсный памятник. Это решение семьи, т.е. половина памятника. Вторая половина – твоя! Хочешь ставь рядом свой метеорит, если он у тебя есть!" И тогда она психанула, сказала, что не хочет ничего ни слышать, ни видеть. И уехала. Так появился памятник на могиле Высоцкого. На открытие памятника она не приехала. Сказала, что он ее не интересует. Зато с удовольствием на правах официальной жены приезжала получать огромные валютные гонорары за издание миллионными тиражами книг Высоцкого, аудио-, видеозаписей и прочего. В общем, женщина она оказалась низкая. То ли она деградировала с возрастом и стала пьянью, то ли еще что– то. Во всяком случае, повела она себя недостойно жены великого Высоцкого. Так я считаю.

Она, конечно, это знает. У меня не было желания общаться с этой женщиной. И только общее горе нас сблизило…

К памятнику, который стоит у Петровских ворот, я, слава Богу, не имею отношения. Высоцкий таким никогда не был. И хотя я пел на его открытии, это было символическое отношение к Высоцкому, но ни к этому памятнику.

ТРИ МИХАЛКОВА

Михалков I

Поэт Сергей Владимирович Михалков (отец двух других, тоже знаменитых Михалковых) вошел еще в мою школьную жизнь… баснями и, конечно, Гимном Союза Советских Социалистических Республик. Познакомиться мне с ним довелось, как ни странно, в круизе на Черном море. Мы плыли вдоль черноморского побережья. Я был уже достаточно известным артистом, но, естественно, далеко не таким известным, как Сергей Владимирович Михалков. Уже одно то, что он был автором всемирно известного Гимна, заставляло меня относиться к нему с особенным уважением.

Однако в компании с ним оказалось, что все это моментально отходит на второй план. Сергей Владимирович был очень простым, общительным и поразительно веселым человеком. Очень любил шутить. Но всегда старался шутить так, чтобы это было уместно. Любил анекдоты и праздное времяпрепровождение. Разница в возрасте никак не сказывалась на его окружении. Он был своим и в кругу детей, и среди молодых людей, и в среде людей старшего возраста, не говоря уже о своих сверстниках. Был со всеми приветлив. Тяжесть его авторитета не чувствовалась.

Очень отзывчиво реагировал на шутки других. Запомнилось, например, как он восхищался шутками Виктора Темнова, композитора и баяниста, а заодно и музыкального руководителя прославленного ансамбля "Березка".

После каждой гастрольной поездки Темнов писал басенные куплеты, особенно на основе зарубежных впечатлений. Михалкову эти зарисовки безумно нравились. Хотя были они, что называется, "солеными". Сергей Владимирович говорил: "Будь моя воля, я бы все это растиражировал!" И с восторгом, чуть заикаясь, цитировал понравившиеся строки:

"В Флоренции сказали нам:

"Вот Рафаэль. Вот Тициан.

И все Микельанджеловы творенья…"

А мы уткнулися в лотки. И кофты брали за грудки.

У нас своя эпоха Возрожденья!"

Или такой куплет:

"Мотаясь по миру не раз,

Я насмотрелся всяких рас:

Настырных, бля, забитых, оголтелых…

Расизма в сердце не держу,

Но за кого я вам скажу

За белых бля, за белых бля, за белых…"

Все эти его знаменитые международные частушки были написаны на мелодию знаменитой в подворотнях песни: "Великолепная земля вокруг залива Коктебля… Колхозы бля, совхозы бля, природа…"

Закончив цитировать, Михалков говорил: "Я бы все это в газете "Правда" на месте передовой статьи опубликовал, потому что это – такая, правда…"

Одним словом, Михалков – не похожий ни на кого человек!

…Я не могу сказать, что мы с Сергеем Владимировичем дружили домами. Однако очень откровенные разговоры у нас случались.

Однажды я задал ему вопрос "Почему Вы отправили Никиту служить в армию, хотя могли совершенно спокойно избавить его от этого? Ведь у Вас достаточно было связей в самых верхних эшелонах власти. А Вы отправили его служить, да еще на Дальний Восток".

Сергей Владимирович ответил: "Не потому, что я желал показать, что дети известных людей такие же, как и все остальные, а потому, что хотел, чтобы сын на себе испытал, что такое армия, и вообще, что такое жизнь. Никита находился в том юном возрасте, когда легче всего скатиться до самых вредных и губительных привычек…"

И действительно, когда сын вернулся из армии, он сам стал добиваться "места под солнцем". Добивался через кинематограф, потому что до армии ему уже удалось там кое-что сделать (он успел сняться в фильме "Я шагаю по Москве"). Это было много, однако было недостаточно, чтобы раз и навсегда самому заставить всех считаться с его именем

…После знакомства на корабле мои встречи с Михалковым стали относительно регулярными. Чаще всего это происходило во время, каких– то мероприятий, завершавшихся по советской традиции грандиозными банкетами.

Особой страницей жизни была его дружба с художником Глазуновым. Недаром Илья Сергеевич при любой возможности не устает повторять: "Сергей Владимирович Михалков – это мой учитель и друг. Больше того, он – мой спаситель!" Глазунов действительно по-настоящему благодарен Михалкову-старшему, потому что тот помогал ему в трудные дни становления и когда Глазунов бедствовал, особенно когда он приехал из Ленинграда в Москву. Они дружат по сей день. Неоднократно встречался я с Сергеем Владимировичем у Илюши дома. И всегда был свидетелем, что это встреча настоящих друзей.

…Несмотря на свой очень серьезный возраст (все-таки 1913 год рождения), Сергей Владимирович по-прежнему молодо реагирует на все происходящее в государстве и в его окружении. Чего стоит хотя бы тот факт, что новый (уже третий!) текст Гимна нашей страны поручили написать опять Михалкову. И он опять с этим справился лучше других известных поэтов.

…Михалковы (Сергей Владимирович и сыновья) все такие разные потому, что Наталья Петровна Кончаловская, интеллигентнейшая женщина, написавшая много интересных книг, она совершенно другая, нежели Сергей Владимирович. Недаром Сергей Владимирович появлялся с ней в обществе крайне редко. И это несмотря на то, что относились они друг к другу нежно (во всяком случае – на людях). А вот их дети (что Андрон, что Никита) они почему-то не дружили. Каждый жил сам по себе, и сам занимался своим творчеством. Но при этом и тот, и другой очень любили своих родителей.

Михалков II

…Никита называет Сергея Владимировича «падре» и при встрече целует ему руку, т. е. относится к нему с благоговением. Лишь однажды, насколько я знаю, все собрались вместе… на юбилей Сергея Владимировича в Колонном зале Дома Союзов. Кажется, это было его восьмидесятилетие. Конечно, в основном устраивал все Никита. И вот, когда в тот юбилейный вечер они всей семьей с внуками и правнуками чествовали отца, у всех сложилось впечатление, что это монолитная, единая семья, что Сергей Владимирович очень нежно относится к внукам, внучкам, а также и к правнукам. Однако это очень не простая семья и далеко не все в ней так, как это кажется. Отношения в ней очень не похожи на отношения, которые имеет обычная благополучная семья. И это потому, что они все индивидуальности и все – очень не простые люди! Тем не менее, они как-то оставляют впечатление, что в случае необходимости они всегда придут друг другу на помощь и будут вместе столько, сколько понадобится!

Что касается Валентина Гафта, то у него, на мой взгляд, эпиграммы излишне злые! Очень злые эпиграммы! Гафт написал: "Россия, слышишь этот зуд? Три Михалкова по тебе ползут…" А я на этот счет вот что скажу: "Дай Бог, чтобы таких Михалковых, как можно больше, ползло по России! Они – талантливые люди. И каждый из них – талантлив по-своему".

…Когда у меня спрашивают: "Почему у Вас такие прекрасные отношения с Михалковым-старшим и такие сложные с его сыновьями, особенно с Никитой? В чем дело? Приоткройтесь для истории!" – я отвечаю: "Ничего я не хочу открывать!" Не знаю, то ли кто-то нас поссорил, то ли еще что-то… не знаю! Во всяком случае, я без особых симпатий отношусь к этому незаурядному человеку, талантливому режиссеру и талантливому актеру. Обычно, чтобы художник общался с художником, должно быть состояние внутреннего притяжения, которого у нас с Никитой нет.

Вот он очень хорошо относится к Юре Башмету и в то же время позволяет себе такие выражения, которые, на мой взгляд, если они даже шуточные, не стоит говорить публично, а Никита говорит: "Ах ты, мой жиденок любимый! Ах, ты мой еврейчик любимый!" В общем, такой как бы шуточно-антисемитский подход… Это заставило меня относиться к нему осторожно. И, может быть, в какой-то степени даже предвзято. И у него то же самое отношение ко мне. Несмотря на то, что очень часто мне приходится, как председателю Комитета по культуре сталкиваться с письмами и жалобами в его адрес или с письмами и проблемами с его стороны… И тогда мне, конечно, приходится проявлять какую– то определенную объективность. Тем не менее, я хочу сказать, у меня личного уважения к Никите нет! К Андрону? О нем разговор особый…

А насчет Никиты я еще вот что должен отметить: разговоры о том, что он кончился вместе с советской властью, это неправда, неправда и еще раз неправда. Он, как был великолепный кинохудожник, так им и остался. Даже как– то еще больше заматерел. И как он дружил с советской властью, так он и теперь дружит… с не советской властью. Дружит с Путиным

Я думаю, и своим творческим "я" он нас еще удивит и не раз! Он полон энергии.

Михалков III

Андрон Михалков-Кончаловский – тоже очень серьезный кинохудожник. Конечно, менее активный, менее решительный и менее конъюнктурный, чем его брат Никита. Вместе с тем – тоже очень своеобразный. Вызывающий к себе со своими женитьбами и со своими высказываниями ажиотированное внимание. Но когда разговариваешь с ним, когда слушаешь его, или когда смотришь его фильмы, убеждаешься, что он – очень глубокий художник. Не потому, что он пожил за рубежом и создал там себе какое-то имя. Может быть, и правильно он сделал, уехав от той смуты, какая была в России, в более спокойные места. Теперь у него очередная (дай Бог – последняя!) семья, жена – скромная красивая женщина-актриса. По газетным сообщениям, семья благополучная, а как на самом деле – не знаю. В гости друг к другу мы не ходим. При встречах с Андроном обнимаемся, как, впрочем, обнимаемся и с Никитой. Точнее, обнимались. Но в объятиях этих больше традиции, нежели искренности. Между нами пролегло что-то такое, что не дает нам возможности иметь что-то общее.

У нас есть общие с Никитой друзья, Юра Николаев (телеведущий) и Юра Башмет, которые сетуют, что, организуя какие-то праздники, участвовать в них я Никиту не приглашаю. И Никита меня не приглашает, хотя при встречах… друг другу кланяемся. Николаев и Башмет говорят: "Ну, давайте мы вас помирим!" На что я отвечаю: "Да мы, вроде, и не ссорились никогда… Чего нас мирить?"

– Как хорошо было бы, если бы вы объединились. Он возглавляет Российский культурный фонд, а Вы госдумовский комитет по культуре…

– Ничего страшного. Пусть на здоровье возглавляет и дальше… сам.

На этом обычно подобные уговоры и заканчиваются, а на душе остается какой-то непонятный беспокойный осадок.

…Каждый из Михалковых ценен сам по себе. Однако наиболее серьезная фигура в истории, безусловно, отец – Сергей Владимирович Михалков, но на развитие сыновей он да-а-авно не влияет. По значимости я бы расставил их так: отец, Никита и Андрон. Значимость я определяю по вкладу в искусство, по активности, по жизненной позиции и так далее. Конечно же, огромный крест на груди Никиты – это еще не определение его российской принадлежности. Это – просто демонстрация принадлежности. Когда я говорю, Никита – человек конъюнктурный, я имею в виду его стремление возглавлять находящиеся на слуху организации… такие, как Союз кинематографистов или Российский фонд культуры.

Мне приходилось слышать, что в последние годы неприязни к отцу Михалковых нет, к Андрону неприязни нет, зато по отношению к Никите неприязнь, наоборот, растет… В чем тут может быть дело? Я думаю, прежде всего, в том, что он не скрывает каких-то своих националистических убеждении. Он – националист, такой русофил активный!.. Хотя в своих творческих работах свои национал-шовинистические стороны он не проявляет. Откуда у него такая "активность" – ума не приложу? Тем более что, как говорят, мать его имела еврейские корни. Отец подобной "активностью" не страдал. И Андрон тоже. Где он этого набрался? Наверное, кто– то его заразил… Я никогда не забуду, как однажды Григорий Горин по моему заказу написал сценарий, точнее, синопсис предполагаемого фильма или спектакля на тему "Любимая жена царя Соломона". Потрясающая вещь получилась. Гриша вообще был талантливый автор, а это – ну просто удача из удач, написанная на основе исторических данных.

И вот… я позвонил Никите и сказал: "Никита! Я хотел бы прислать тебе синопсис. Посмотри его. По-моему, может получиться очень интересная работа".

Я даже предположить не мог, что сама тема и принадлежность темы так повлияют на Никиту. И потом автор – Горин…

Он перезвонил мне через несколько дней и говорит: "Старик, понимаешь, у меня сейчас снимается большая картина, и я не смогу в ближайшие год-два заниматься этим синопсисом. Поэтому предложи кому-нибудь другому…"

Я говорю: "Хорошо, послушай, если ты берешься, то, в конце концов, можно и подождать…"

Он: "Нет-нет-нет. Ждать не надо. Ждать не надо. Надо снимать. Я сейчас это снимать не буду".

И я сказал: "Что ж, очень жаль…"

Это было года за два до смерти Горина Синопсис был напечатан в каком-то альманахе или сборнике, но… так и не осуществился!

Никита понимал, что это очень серьезная работа, которая, безусловно, будет пропагандировать еврейскую историю и еврейскую культуру, а он просто не захотел это пропагандировать…

Когда говорят: "А Вам не кажется, что православие, которым так кичится Никита, какое– то у него нарочитое? Он его везде выставляет так активно, что даже вызывает отторжение. Если у Лужкова – православие скромное, как бы православие для себя, то у Никиты – оно какое– то навязчивое и обязательно напоказ, да еще – всему миру…"

Отвечая на такие рассуждения, я бы, прежде всего, сказал: "Пусть православные это сами решают, что у него и как!?" И потом, я человек не религиозный, хотя и уважающий любую веру. Что же касается подходов Лужкова и Михалкова к православию, то я вообще не хочу их сравнивать. Это совершенно разного рода явления, т. е. явления – просто не сравнимые!

Кстати, когда был юбилей православной церкви, и они летали в составе паломников в Иерусалим, они даже помирились там, у Гроба Господня, но все равно в дальнейшем общения у них не получилось. Уж больно они разные. Что уж тут сравнивать?!

Вот такие они Михалковы.