Текст книги "Тьма на ладони"

Автор книги: Иори Фудзивара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Дзюнко Кагами оказывается женщиной чуть за тридцать – в актерской среде, считай, без пяти минут ветеран. Но что приятно – ни жеманства в манерах, ни персонального менеджера за спиной. Открыта, общительна. И даже в столь ранний час излучает очень естественную, почти детскую жизнерадостность. Я вдруг понимаю, отчего она так популярна в сценах с классическим японским интерьером.

Свои задачи она усваивает на лету. Сообщает, что для йогурта «Рэми-Ю» снималась уже раз десять. На обеих репетициях, что мы проводим, укладывается аккурат в девяносто секунд. Фруктом сезона мы выбрали клубнику. Ей предстояло залить йогуртом блюдце клубники, попробовать и произнести: «А с йогуртом – просто класс!» Мою идею разрезать ягоду ложечкой она находит весьма интересной. А отсматривая ранее снятые пробы, мурлычет: «Аж слюнки текут!»

– На то, чтобы резать клубнику ложечкой, времени почти не остается, – инструктирую я. – Поэтому в самой верхней ягодке уже сделан надрез. Не забудьте, это самое главное!

– Не волнуйтесь, я все-таки профи! – заверяет она. – А кроме того, я сама каждое утро пью исключительно «Рэми-Ю». Вы ведь знаете, их конкуренты, «Одзима», выпускают очень похожий йогурт. Только он с «Рэми-Ю» ни в какое сравнение не идет, вы согласны?

– Если честно, понятия не имею! – говорю я. – Я вообще сегодня впервые в жизни йогурт попробовал. И то ради этих съемок.

– Хориэ-сан… Так, кажется?

– Ага.

– Так вы что же, вообще ничего не пьете?

– Ну… Стараюсь ограничиваться алкоголем.

Она заразительно смеется. И, хотя явно старше меня, кажется моей младшей сестренкой.

Ее взгляд случайно падает на мое плечо. Еще миг – и там же оказываются ее длинные пальчики. От неожиданности я таращу глаза, но она продолжает смеяться.

– А к вам ниточка прицепилась!

Она ловит меня за руку. Ничуть не смущаясь, ласково гладит злосчастный шрам. Повернув обожженную кисть, вкладывает в нее то, что сжимала в пальцах, и закрывает мою ладонь.

– Это ведь не от вашего костюма, правда?

Микрофоны настроены. Режиссер объявляет готовность номер один.

– Иду! – кричит она в ответ, заглядывает мне прямо в глаза и снова смеется. – Цеплять на себя женские ниточки с утра пораньше – дурная примета, Хориэ-сан!

И, все еще улыбаясь, возвращается на середину сцены.

Я раскрываю ладонь. И вижу красную нитку.

Начинается съемка. Все идет без сучка без задоринки. Первый ввод рекламы планируется минут через тридцать, но общим ходом передачи дирижирует арт-директор, и мне остается только следить за всем в неподвижный глазок телекамеры.

Проходит полчаса. Дзюнко Кагами появляется в «музыкальном уголке», начинается реклама. После того, что она показала на репетициях, я особо не волнуюсь. Вот и на этот раз все как надо. Сцена с разрезанием клубники отснята безупречно. Арт-директор растопыривает ладонь. Пять секунд до конца. Его пальцы загибаются один за другим. Камера переключается на продукцию фирмы-спонсора. Голос Дзюнко Кагами, уже за кадром, произносит финальную фразу:

– «Рэми-Ю»… Напитки «Одзима». Попробуй! Не пожалеешь…

Вся огромная телестудия застывает, как каменная.

Случилось невероятное. Только что у всех на глазах произошло надругательство над Величайшим Табу Коммерческого Телевещания. Краем глаза я замечаю молодого рекламщика из агентства «Гэндай», замершего в самой нелепой позе. Да и сам я не в силах пошевелиться или издать хоть какой-нибудь звук.

Камеры переключаются на обычную рекламу. Но Дзюнко Кагами продолжает стоять с открытым ртом. «Что-то не так?» – написано у нее на лице. Наконец режиссер обращается к ней, с трудом выдавливая слова:

– Дзюнко-тян… Ты сама поняла, что сказала? Ты сказала «Одзима»… «Одзима», а не «Тайкэй»! Хорошенько подумала – и назвала самого главного конкурента, да?

Губы Дзюнко Кагами кривятся. Рот распахивается еще шире, она закрывает его руками. Видно, как от лица отливает кровь.

Шоу продолжается. Дзюнко Кагами снова в эфире, ведет себя как невменяемая: забывает сюжет, запинается, путает слова. Я смотрю на нее, не говоря ни слова.

«Нашим, наверно, уже сообщили», – думаю я. Рекламщик агентства «Гэндай», поначалу куда-то сгинувший, снова вырастает передо мной.

– Господа «Фудзи-про»? Боюсь, что это вам с рук не сойдет.

– Не сомневаюсь, – говорю я.

Заказы «Гэндая» на рекламу напитков «Тайкэй» вылетают в трубу. А скорей всего, и не только напитков. Вся работа «Фудзи-про» для «Гэндая» накрывается медным тазом. О моей же режиссерской карьере и говорить нечего. Ровно минуту назад я лишился будущего. Что-что, а это я понимаю прекрасно.

– Сразу по окончании шоу наше руководство выезжает в компанию «Напитки Тайкэй» для принесения официальных извинений. Если есть желание, вас с госпожой Кагами мы могли бы взять с собой.

– Да, спасибо… Я сейчас позвоню своему шефу.

Я выхожу из зала, отыскиваю телефон-автомат. Застаю шефа дома и докладываю обстановку. Сперва он теряет дар речи. Потом ворчит, что это было его ошибкой – доверить такое задание «молодняку». Я ничего не отвечаю. Вешаю трубку и возвращаюсь в зал.

Дзюнко Кагами все никак не придет в себя. Мучительная паника не отпускает ее. Скорее даже, эта паника нарастает. От жизнерадостной молодой женщины, какой она была час назад, не осталось и тени. Миллионы телезрителей наблюдают ее в эти минуты. На ее лице сосредоточены все телекамеры. Уже завтра эти кадры разлетятся по самым желтым таблоидам.

Ясно как день: из передачи ее выкинут навсегда. Что ни говори, а со спонсорами полуторачасовой программы шутки плохи.

Я рассеянно гляжу вниз. Изучаю свой ожог, раскрываю ладонь. Красная нитка. После всего, что случилось, она смотрится тонкой кровавой царапиной. Поднимаю глаза. На столике с напитками «Тайкэй» белеет рукопись. Мой сценарий. Копия для Дзюнко Кагами. Я подбираю рукопись и засовываю в портфель.

Шоу заканчивается. Тишину в телестудии нарушают лишь сдавленные рыдания Дзюнко Кагами.

Начальник отдела рекламы «Напитков Тайкэй» принял нас в одиночку. Представился: Хирохиса Исидзаки, – но визитки не предложил. На прием к нему заявились генеральные менеджеры с агентами из «Гэндая», гендиректор с продюсером из телестудии, мой шеф из «Фудзи-про» и мы с Дзюнко Кагами.

Ничего докладывать было не нужно. Исидзаки смотрел телешоу с начала и до конца.

– Итак, – сказал он негромко. – Что заставило госпожу Кагами так ошибиться? И как от этого уберечься впредь? Пожалуй, это единственное, о чем я хотел бы получить какие-то объяснения.

– Во всем виновата лишь я одна, – сразу же заявила Дзюнко Кагами. Ее бледное лицо с опустевшими глазами напоминало маску театра Но. Голос звучал тихо и монотонно. – Я и моя несобранность. Это непростительно. Я слишком полагалась на свой профессионализм, и он сыграл со мной злую шутку.

– Но вы уже много раз рекламировали нашу продукцию, не так ли?

– Наверное, слишком привыкла… На привычной тропинке легче поскользнуться.

В приемной повисло молчание. Исидзаки о чем-то задумался, потом обвел всех глазами.

– Кто был режиссером сегодняшнего сюжета? – спросил он.

– Я, – сказал я. И добавил: – Все сюжеты написаны мной. И я хотел бы внести поправку в объяснения Кагами-сан. Сегодняшний инцидент – не ее вина, а моя.

Все, кто был в комнате, уставились на меня. Я открыл портфель, достал сценарий – свою оригинальную рукопись – и выложил на стол перед Исидзаки.

– Взгляните, пожалуйста, на три последние страницы. Я сам по ошибке написал «Одзима». Кагами-сан всего лишь повторила заученный текст.

Девушка удивленно подняла брови:

– Как?! Не может быть…

Исидзаки скользнул по ней взглядом, но ничего не сказал. И пролистал мою рукопись.

– Действительно… Написано «Одзима», – пробормотал он. – Но почему карандашом?

– Я всегда пишу сценарии карандашом, – пояснил я. – Привычка.

– Прошу прощения… Как ваше имя?

– Масаюки Хориэ. Примите мое раскаяние. Сам я уже не прощу себе никогда.

Комнату вновь затопила тишина. Наконец Исидзаки, кашлянув, нарушил молчание:

– И вы полагаете, дело закончится вашим раскаянием?

– Я понимаю свой провал как режиссера. И сегодня же увольняюсь с работы. Это, конечно, меня не извинит, но… Другого способа закрыть вопрос я не вижу.

– А вот это прекратите! – В его голосе неожиданно звякнул металл. – Любой человек когда-нибудь ошибается. Если каждый, как вы, начнет увольняться из-за своих ошибок, в фирмах скоро одни старики останутся. Да ошибки такого рода я сам допускал сотни раз!

Все, кто был в комнате, в изумлении вытаращились на Исидзаки. Он поднялся из-за стола, отвесил официальный поклон и расплылся в улыбке:

– Господа! Я прошу вас не беспокоиться. В том, что сегодня случилось, компания «Напитки Тайкэй» никого не винит. Ни вас, ни ваши фирмы. У нас также нет претензий ни к господам с телестудии, ни к агентству «Гэндай», ни к кому-либо персонально. Всю ответственность я беру на себя.

Это было двадцать лет назад.

Слух о «всеобщей амнистии» в тот же день раскатился по деловому миру. Имя Дзюнко Кагами, перепутавшей имя спонсора в прямом эфире, долго обсасывали скандальные еженедельники. Но подавали это вовсе не как позорную трагедию. А как забавную и трогательную историю.

Газеты и журналы начали в самых теплых тонах расписывать гуманизм и милосердие компании «Напитки Тайкэй». Одно-единственное происшествие вдруг без чьего-либо умысла обернулось мощным паблисити. «Напитки Тайкэй» стали еще популярнее, а Дзюнко Кагами получила рекламную поддержку для своей актерской карьеры.

Тем не менее я уволился. И меня никто не удерживал.

А через неделю в моей квартире зазвонил телефон. Начальник отдела рекламы Исидзаки самолично предложил зайти к нему в офис. Деваться некуда. Я отправился в «Напитки Тайкэй». А выслушав его, удивился еще больше.

– Ты не хотел бы работать в нашей компании? – предложил он мне, улыбаясь. – Сценарий ты переписал, чтобы взвалить вину на себя. И выгородить Дзюнко Кагами. Мальчишка! Однако, посмотрев на твою рукопись, я кое-что вспомнил. То, о чем уже порядком подзабыл… Я подумал, что, пожалуй, нынешнюю молодежь еще рановато выкидывать на помойку. Хотя, возможно, не взгляни я на рукопись, моя позиция была бы совершенно обратной… В общем, я решил тебя нанять. Что ты об этом думаешь?

«Мальчишка»… Когда он сказал это слово, я чуть не рассмеялся. И произнес то, чего сам от себя не ожидал.

– Благодарю вас, – сказал я. – Очень вам признателен. Но извините за дерзость… У меня будет одно условие.

– Какое же? – спросил он.

– Я готов заниматься любой работой, кроме рекламы. Иначе меня кошмары замучают.

Исидзаки от души расхохотался:

– Понимаю! Ну, будь по-твоему.

Вот так получилось, что, поступив в солидную компанию буквально с улицы, я чуть не полжизни проработал менеджером в одном из ее филиалов. И только два года назад меня перевели в генеральный офис.

Дзюнко Кагами оправилась от случившегося довольно быстро. Но какое-то время спустя исчезла как из кино, так и с телеэкрана. С того дня мы с ней ни разу не виделись.

– Хориэ! – окликнул меня Санада.

Я очнулся. Наш лифт стоял на «президентском» двадцатом этаже, и двери его были открыты.

3

Секретарша Нисимура встретила нас голосом строгим, как металлическая линейка:

– Вас ожидают!

Встав с кресла, она подошла к двери кабинета и постучала.

– Доброе утро! Извините, что задержались! – запричитал Санада, ввинчиваясь внутрь.

Я вошел следом и прикрыл за собою дверь.

Я не раз слыхал, что клиенты-иностранцы, посещая нас, поражались, какой тесный и неказистый кабинет у нашего президента. Таким он и оказался – символ аскетизма солидной японской компании. Я попал сюда в первый и, надо полагать, в последний раз.

– А! Доброе утро…

Президент Исидзаки сидел на диване и листал экономический журнал. Завидев нас, он закрыл журнал и широко улыбнулся. Элегантной улыбкой спокойного мужчины с серебристыми волосами.

А двадцать лет назад эти волосы были черны как смоль. Тогда ему было едва за сорок. После той встречи он очень быстро дослужился до исполнительного директора, а еще через пару лет – и до генерального, став вторым человеком в «Напитках Тайкэй». После того инцидента, ни с кем не советуясь, объявил, что в сорванной рекламе не виновата ни одна из компаний – участников телешоу. А также, на удивление всем, самолично принял меня на работу в свою компанию. Хотя подобное «злоупотребление», насколько я слышал, было совсем не в его характере.

– Присаживайтесь, – небрежно махнул он рукой.

– Благодарю вас! – произнес деревянным голосом Санада, опускаясь на край дивана.

Я присел рядом.

Картина всей троицы на одном диване привела Исидзаки в шутливое настроение.

– Ну что, Санада! Как там в последнее время наши рекламщики?

– Недурно, господин президент. Вашими молитвами телевизионная реклама «Антика» получает очень хорошие отзывы. Это неплохо влияет и на показатели наших поставок в целом. Даже сам гендиректор Тадокоро не мог этого не отметить…

Я едва удержался от смеха. Так вот где собака зарыта! Значит, мою рекламную версию «Антика», о котором говорила Охара, наверху раскручивал гендиректор! Об этом, похоже, она и сама не догадывалась.

– Да, я заметил, – кивнул Исидзаки. – В последнее время рекламный отдел и правда делает успехи. – Он перевел взгляд на меня. – А ты, Хориэ, я слышал, решил увольняться?

– Да, – сказал я. – Я знал, что когда-нибудь вы забудете свое обещание…

Раскаленный взгляд Санады прожег меня насквозь. Еще немного – одни угольки останутся. Разумеется, он не мог знать ни о моей встрече с Исидзаки двадцать лет назад, ни об условиях моего поступления на работу.

– Я ничего не забыл, – тихо сказал Исидзаки, и легкая улыбка пробежала по его губам. – Да, я обещал, что ты не будешь работать в рекламе. Это было твое единственное условие. Насколько я помню, тебя перевели сюда два года назад, не так ли?

Я удивленно взглянул на него. Значит, он не только помнил, о чем говорил со мной двадцать лет назад, но и отслеживал мою карьеру?

– Совершенно верно. Последние два года я работаю в компании по инерции. Наверное, и правда силы уже не те. Ну а теперь, в русле нашей новой кадровой политики, я решил не упускать своего шанса и спокойно уйти на покой.

– Кадровой политики? – Он слегка усмехнулся. – Видишь ли, я узнал о твоем назначении, когда уже был на этом посту. Став президентом, я больше не могу контролировать передвижение людей на уровне секций. Надеюсь, это ты понимаешь?

Да, он прав. «Условие», которое я ему выдвинул, и так выходило за рамки неписаных правил японской фирмы. А эти правила подобны земному тяготению: независимо от ранга действуют на каждого одинаково. И я – не исключение. Просто в те годы я был слишком молод, чтобы об этом помнить.

– Извините меня, – сказал я. – Прошу вас, забудьте об этом.

– Спасибо тебе, – кивнул Исидзаки.

Я не поверил своим ушам. Человек, заправляющий корпорацией с оборотом в сто восемьдесят миллиардов иен,[13]13
  Порядка 2 млрд долларов США.


[Закрыть] благодарит меня за принесенные извинения? Меня, букашку-завсекцией, – за какие-то неурядицы в кадровых передвижках? Обалдевший Санада, слушая нас, не смел даже пошевелиться.

– А насчет твоего ухода… – продолжал Исидзаки, – ты уверен, что еще не передумал?

– Уверен.

– Даже если я прикажу тебе остаться ради компании?

– Вы прекрасно знаете: никто ни в какой компании не может такого приказать. Это противоречит свободе выбора работы. Прямое нарушение Конституции. А кроме того, подобным приказом вы бы дискредитировали свой же собственный указ о добровольном увольнении.

– Да, все верно, – кивнул Исидзаки. – Приказывать я тебе не могу. Я уже говорил гендиректору, что из-за нашей кадровой политики мы можем потерять таких специалистов, как ты. Насколько я знаю, до перевода сюда ты занимался чисто менеджерской работой. Фактически ты – первый в истории компании, кого наняли с улицы сразу на должность завсекцией… Хотя, конечно, удерживать тебя мы не можем.

Наверное, мне следовало поблагодарить его, но я промолчал. Со мной-то ладно. А что будет с теми, кого уволят сразу после меня? На дворе жуткий кризис, самый жестокий за всю послевоенную историю страны. А президент – всего лишь представитель своей компании. И его личное отношение ко мне не имеет ничего общего с его же обязанностями.

В кабинете повисла гнетущая пауза.

– А кстати, – сменил он тему. – Вряд ли ты особенно радовался, но все же… Как ты себя ощутил, вернувшись в рекламу через столько лет?

– Поначалу – как Урасима Таро.[14]14
  Герой народных сказок, японский аналог Иванушки-дурачка.


[Закрыть] Все вокруг перешло на цифру – печать, фото, видео. Любая мелочь контролируется компьютером… Сперва было очень не по себе.

– Что, действительно такие резкие перемены?

– Да, очень. Сам корпоративный язык изменился. Столько привычных слов умерло! «Слайды», «оптика», «гранки»… Для нынешней молодежи все эти слова – как динозавры.

– Это правда. Аналоговые технологии отжили свое… – В его голосе прозвучала едва уловимая грусть. – А тебе, кстати, сколько сейчас?

– Сорок шесть.

– Сорок шесть… Когда мы с тобой встретились, мне было столько же. Двадцать лет пролетело, а?

Его взгляд слегка затуманился, словно он переместился куда-то на пару секунд – и тут же вернулся. Да, ровно двадцать лет. Даже эти цифры он помнил точно. Похоже, наша встреча произвела впечатление и на него. Исидзаки вздохнул и вернулся к теме:

– Ладно, хватит о прошлом… Сегодня я хотел бы узнать, что вы думаете по одному вопросу. И хотя один из вас скоро уволится – на сегодняшний день он пока работает в фирме, а потому его мнение для меня очень ценно. Возможно даже, мне понадобится ваш личный совет.

– Личный совет? – выдавил потрясенный Санада. – А что значит «возможно»?

– Сначала я хочу вам кое-что показать. Одну видеозапись.

– Видеозапись?

– Да. Это частная запись. Признаюсь, домашняя съемка – мое старое хобби…

– Как же, как же! – закивал Санада. – Все сотрудники знают, что господин президент любит снимать на видео!

Я тоже читал об этом. В журнальчике нашей компании была рубрика «Мои увлечения», и однажды там напечатали фотографию президента. Стоя с видеокамерой в руках, он снимал группу светловолосых детишек на футбольном поле. Комментарий внизу рассказывал о том, как Исидзаки путешествовал в Северную Европу.

– Ну что вы! Я совсем дилетант. Уж вы-то соображаете в этом лучше меня. Так что за качество съемки строго прошу не судить…

Исидзаки поднялся с дивана и взял со стола небольшую видеокамеру.

– Хориэ! – тут же шикнул на меня Санада. Помоги, мол. Когда Исидзаки вставал, его рука легонько дернулась в мою сторону.

С проводами он обращался привычно, и за какие-то несколько секунд мы подключили камеру к телевизору. Президент вернулся на диван и поставил камеру на журнальный столик. Восьмимиллиметровая «Айва». Давно вышла из моды. По крайнем мере, на полках магазинов такой уже не увидишь.

– Это совсем недолго. Смотрите, а потом поговорим.

Исидзаки нажал на кнопку дистанционного управления, и экран телевизора ожил.

Широкая лента дороги. На обочине – светофор для пешеходов. Сейчас горит красный. Похоже на городскую улицу. Машин почти нет – видимо, раннее время суток. Полоска рассвета растекается по горизонту, отбрасывая блики на объектив. По ту сторону дороги сгрудились в кучку сонные многоэтажки. Камера не двигается. Прямо перед светофором на асфальте сидит ворона. Ранний рассвет, спокойный пейзаж. Камера наезжает. Ворона в центре кадра делается крупнее. Судя по всему, именно ворону Исидзаки выбрал для съемки.

Слева от камеры слышится крик: «Берегись!»

Перед камерой – плечи мужчины в зеленом спортивном костюме. Он перебегает дорогу на красный свет. Сбоку на бешеной скорости вылетает автомобиль, слегка задевает его и уносится прочь. Мужчина летит кубарем на землю, но тут же подымается и продолжает бег. Похоже, ушибся несильно. Он бежит дальше, чуть заметно прихрамывая. Добежав до тротуара, поворачивается к камере боком. На долю секунды нам видно его лицо. Лет тридцать с небольшим.

Ворона, захлопав крыльями, срывается с места и улетает.

«А-а!» – снова слышится чей-то крик. Похоже, самого Исидзаки.

Камера дергается, изображение дрожит. В глазок камеры больше никто не смотрит. На экране пляшет асфальт, картинка мутнеет. Все приходит в движение. В динамиках – учащенное дыхание. Непонятно с чего, но хозяин камеры тоже куда-то бежит.

Наконец объектив задирается вверх, и мы видим фрагмент одной из многоэтажек. Здание старое, но очень солидное. Видно, что денег на строительство не жалели. В центре здания, этаже на четвертом-пятом, – балкон, на котором что-то белеет. Камера наезжает.

В объективе – голова ребенка, мальчика лет двух или трех. Малыш перевесился через перила и может свалиться в любую секунду. Его захлебывающийся крик еле слышно доносит ветром. Похоже, он не может сам залезть обратно. Его ладошкам не за что зацепиться, и они болтаются, точно листья дерева на ветру. Тельце еще удерживает равновесие, но с каждой секундой это дается ему все трудней. Вот он в ужасе задерживает дыхание. Предчувствие беды наполняет кадр – и резкий крик разрывает воздух.

Ребенок слетает с балкона.

Камеру сильно трясет, картинка смазывается.

Секунду-другую объектив скользит вниз по отвесной стене, отслеживая падение. Момент, когда любой зритель хочет зажмуриться.

И тут перед камерой, словно птица, проносится чья-то тень. Тот самый бегун. Уже в следующую секунду он подхватывает выпавшего с балкона ребенка и крепко сжимает в объятиях.

Успел. В последнем рывке, за который, наверное, стоит благодарить только Господа Бога… От удара мужчина летит кувырком, но ребенка из рук не выпускает. Самое страшное позади.

В следующем кадре – мужчина, распростертый на асфальте, с ребенком в руках. Снова слышится детский плач, однако на малыше ни царапины. Он просто ревет от испуга. В глазах мужчины – неописуемое облегчение. Он поворачивает голову к камере. В капельках пота на сияющем лице переливаются искры рассвета.

На этом фильм обрывался. Вся запись не заняла и пяти минут.

– Уф-ф! – шумно выдохнул Санада. – Вот это съемка! Полный экстрим. Аж руки вспотели… Господин президент! Вы что же, сами все это сняли?!

Исидзаки молча кивнул.

– Когда?

– В прошлую субботу, утром. Еще и шести не было. Я, как обычно, гулял возле дома у себя в Хироо. Гляжу – ворона сидит. И вокруг все так тихо, спокойно. Камеру я всегда с собой ношу, вот и решил запечатлеть такой красивый пейзаж. Знал бы я, чем эта съемка закончится!

– Да… Снято что надо! – восторженно поддакнул Санада. – Я уж об этом спортсмене не говорю. Вот уж не думал, что на свете остались такие смелые люди. Да еще и с такой реакцией!

Исидзаки снова кивнул.

– Совершенно согласен! Что ни говори, а ребенок падал с пятого этажа. Внизу – сплошной асфальт… Лично я, когда увидел, как этот малыш на перилах болтается, просто замер на месте. Стою столбом, колени трясутся. А этот парень еще с тротуара заметил, что происходит, – и тут же принял решение. И спас мальчику жизнь. Да как! На ребенке ни единой царапинки.

– Хм-м! – промычал Санада, скрещивая руки на груди. – Странно, но у меня такое чувство, будто я этого бегуна где-то видел.

Как ни забавно, мне тоже так показалось. Но Исидзаки лишь молча улыбнулся в ответ. Тогда я открыл рот:

– И что же вы сделали, когда съемку закончили?

– Разумеется, выключил камеру и подсобил чем мог. Хотя от меня уже многого и не требовалось. Первым делом проверил, цел ли малыш. Зашел вместе с ними в дом. Ну, чтобы ребенка до квартиры нормально доставить. Дома мать оказалась. Как узнала, что стряслось, тут же в слезы. Давай этого парня благодарить. То есть буквально: ревет и благодарит вперемежку… Ну а дальше мне и делать там было особо нечего.

– Но как вышло, что ребенок с балкона свесился?

– Футбольный мячик. Такой детский, виниловый. Он его с балкона бросил и глазами провожал до последнего. Я потом посмотрел – там действительно на улице мячик валялся…

– А этот парень не пострадал? Его же чуть машина не сбила. На бешеной скорости.

– По-моему, его не задело. Разве что об асфальт поцарапался при падении. Это он сам мне сказал, ну я и проверять не стал.

– Если это показать в новостях – представляю, какой поднимется шум.

– Наверное, – только и ответил Исидзаки.

– Но все-таки… – робко вставил Санада, – вы сказали, вам понадобится наш совет. Что вы имели в виду?

Исидзаки выдержал паузу и произнес:

– Как по-вашему, это можно использовать в телерекламе?

– В телерекламе? – переспросили мы с Санадой и ошарашенно уставились на него.

Его глаза слегка затуманились:

– Признаюсь честно. На самом деле мне было очень стыдно.

– Стыдно? – удивился Санада. – Но отчего же?

– С одной стороны, большинство людей на такие поступки не способно. Но в то же время он не сделал ничего выдающегося. Самое замечательное в его поведении – именно эта естественность. Вот что меня потрясло. Пока он спасал ребенка, я стоял столбом и снимал свое видео. Вот за что меня теперь мучает совесть.

– Мне кажется, так думать несправедливо, – выдавил Санада. – Иначе все операторы, получившие Пулитцера, умерли бы от стыда.

– Но я же не профессиональный оператор…

Санада умолк. А я спросил:

– Но почему именно в рекламе? Я, конечно, согласен, кадры очень динамичные… И все-таки?

Исидзаки подбирал слова осторожно. Так, словно размышлял на ходу:

– Как я уже сказал, эти кадры – мой стыд… И поначалу у меня и в мыслях не было как-либо их обнародовать. Однако совсем похоронить такую запись было бы непростительно. Чем больше я смотрел ее, тем больше об этом думал… Все верно! Как и ты, я сразу подумал: а что если это показать в новостях? В массмедиа у меня полно связей. Но для новостей этот случай уже устарел. Да к тому же я – представитель крупной компании, а снято как курица лапой. Вот я и подумал о рекламе. Вы заметили, что в последнее время мелькает много неплохих роликов с элементами хроники?

– Это верно, – согласился я. – Взять ту же социальную рекламу о шлагбауме. Установили скрытую камеру у шлагбаума и снимали все подряд. А потом выбрали самые опасные ситуации. Вышло очень эффектно и убедительно. Помню, этот ролик очень хвалили…

– А какой у нас сейчас лозунг для рекламы «Антика»? «Цена мужества», не так ли? Чем же это не видеоряд для такой рекламы? То есть, конечно, не обязательно для «Антика»…

– А почему бы и нет? – угодливо улыбнулся Санада. В нем опять проснулся начальник отдела рекламы. – Эфир для наших роликов проплачен вплоть до летнего пика продаж. И мы можем менять их, когда захотим…

– Нет! – Исидзаки покачал головой. – Заметьте: я ничего вам не приказываю. Я хочу, чтобы вы сказали мне как профессионалы: можно ли такой материал использовать в нашей рекламе? Это все, о чем я вас прошу. Забудьте о субординации. Отнеситесь к этой задаче объективно. Вот почему я вызвал только вас двоих. Решите, что этот материал подходящий, – сделайте ролик. Нет так нет. Я совсем не хочу, чтобы меня считали каким-то диктатором с личной придурью. И прошу вашего откровенного мнения.

– Господин президент! – произнес Санада. – Отснятые вами кадры подходят к лозунгу «Цена мужества» на сто процентов. В этих кадрах две кульминации: одна длится несколько секунд, другая – секунд двадцать. Соответственно, из этого можно нарезать два ролика на пятнадцать и на тридцать секунд…

Что ни говори, а Санада свое дело знал. Сейчас я признал это, даже забыв о том, как они с гендиректором выслуживаются за мой счет. Действительно, в этой записи было два по-настоящему сильных момента. Но по-настоящему я удивился, когда за подтверждением своих слов он обратился ко мне:

– Не правда ли, Хориэ? Что ты думаешь?

– Мне трудно сказать… Точнее, я не вправе влиять своим мнением на такие вопросы.

– Это еще почему? – удивился Исидзаки.

– Даже если такая реклама и выйдет в эфир, это случится, когда меня уже не будет в компании. А значит, я не смогу взять на себя никакой ответственности за ее результаты.

– Но я хочу знать твое мнение. Мнение человека с опытом режиссера рекламных роликов. Как ни крути, а таких людей у нас в компании больше нет.

Санада выпучил глаза и завертел головой, глядя то на меня, то на Исидзаки. Готов спорить, о моем прошлом он слышал впервые в жизни.

Я заглянул президенту в глаза:

– А такие вещи, как корпоративная этика, у нас в компании тоже отсутствуют?

Исидзаки задумался на пару секунд, после чего неторопливо ответил:

– С одной стороны, я понимаю, о чем ты. Но на сегодняшний день ты еще наш сотрудник. Отчего же мне не спросить у тебя совета? Даже если ты сам увидишь этот ролик, уже будучи безработным. В конце концов, все прекрасно понимают, что решение о выпуске рекламы в эфир принимаем не лично вы или я, а вся компания в целом.

Он говорил со мною как ни один президент фирмы не говорит со своим завсекцией. Он почти упрашивал. И, что самое сложное, опирался на здравый смысл. Действительно, ответственность за выпуск рекламы в эфир ложится на фирму в целом…

Я снова вспомнил слова, которые он произнес двадцать лет назад. «В том, что случилось, компания никого не винит. Всю ответственность я беру на себя». И точно так же, как двадцать лет назад, я ответил, почти не думая:

– Если честно, проблем сразу несколько. Даже если отставить в сторону проблемы вашей личной совести и думать только о бизнесе…

– Я внимательно слушаю.

– Во-первых, вопрос: стоит ли новый ролик того, чтобы заменять им уже готовый?

– Именно это я и хочу понять. Как, по-твоему?

– С одной стороны, я согласен с господином Санадой. По содержанию это полностью совпадает с лозунгом рекламы «Антика». Возможно даже, именно такой видеоряд выражает «цену мужества» точнее. И если пустить по экрану бегущую строку: «Вы смотрите запись реальных событий», – я уверен, что ролик пойдет на ура. Аудитория воспримет его с восторгом, и коммерческая отдача будет посильней, чем у нынешнего.

– Тогда о каких еще проблемах ты говоришь? – встрял Санада.

Я посмотрел на него, затем на Исидзаки и продолжал:

– Но как раз это и может обернуться проблемой.

– Какой же?

– Морально-этической. Сама успешность этого ролика может вызвать отторжение. Как вы сами сказали, это видео снимал человек, хладнокровно отстранившийся от происходящего. И это хладнокровие можно воспринять как жестокость. Что бы при этом ни чувствовали вы сами, – сила самой истории такова, что ее коммерческое использование, к сожалению, могут принять за цинизм. За насмешку над человечностью.

При слове «цинизм» Исидзаки не повел и бровью.

– Ну, и как ты считаешь? Такой риск оправдан? – только и спросил он.

– Лично мне кажется – пятьдесят на пятьдесят, – ответил я. И, понимая, куда он клонит, продолжил: – Пока неясно, как это будет смотреться в готовом виде. Я думаю, сцену падения стоило бы слегка пригасить, а главный акцент сделать на кадрах со спасенным ребенком… Но если все-таки заваривать всю эту кашу – нужно понимать, что главные сложности будут не с «Антиком», а с самим роликом.