Текст книги "Тьма на ладони"

Автор книги: Иори Фудзивара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Иори Фудзивара
Тьма на ладони

1

Прохладная капля коснулась щеки. Послышался тихий шелест.

Воздух, и без того зябкий, наполнился чем-то холодным. Наверно, дождем. Мелкие капли забарабанили по земле.

Я открыл глаза. И в самом деле дождь. Правда, под очень странным углом. Слева направо.

От мозгов сейчас никакого проку. Рыхлый соевый творог, а не мозги. Впрочем, как и всегда. Лишь поймав себя на этом, я понял, что происходит. Я лежу ничком посреди улицы. Моя голова, набитая соевым творогом, валяется на тротуаре. Губы впечатаны в шершавый асфальт. Если высунуть язык, можно узнать, каков на вкус тротуар, истоптанный тысячами пешеходов.

Леденящая сырость и дорожный асфальт. Стискивают меня сверху и снизу, как сэндвич, до самых костей. Я, кажется, весь дрожу. Но не в силах пошевелиться. И все из-за боли. Дикой утренней боли, что раскалывает голову всякий раз, если я накануне надираюсь до полной отключки.

С трудом прихожу в себя. Хочется встать. Но слушается только верхняя половина тела. Я сажусь на асфальт, опираюсь спиной о железные ограждения тротуара и с трудом перевожу дух.

На часах – без малого пять.

Вдалеке гремит гром. Как по команде, дождь заряжает громче и чаще. Легкая морось превращается в ливень. Очень скоро исчезают последние светлые островки на асфальте. Как и на моем плаще.

Чьи-то длинные ноги шагают на фоне стальных жалюзи караоке-бара. Худой, стройный негр. Проходит мимо спокойно, не раскрывая зонта и даже не взглянув на меня. За ним, весело щебеча и прикрывая головы сумочками, пробегает стайка девиц.

Промокая все больше, я сижу на тротуаре и разглядываю струи дождя. Утренний мартовский ливень с каждой минутой сильнее. Вода уже бежит по улице ручейками. Там, где недавно лежала моя голова, образовалась небольшая запруда. Не очнись я вовремя – запросто мог бы захлебнуться и утонуть. Утопленник на Роппонги.[1]1
  Роппонги – элитный «гуляльный» квартал в центре Токио.


[Закрыть] Такого еще не случалось! Редкий шанс прославиться, черт меня побери… Я усмехнулся. Невесело, но достаточно громко: молодой мужчина в приличном костюме скользнул по мне взглядом, как по куче мусора на обочине, и ускорил шаг.

Я поднял голову. Небо еще темное, но уже не ночное. В приоткрытый рот закапала вода, кислая от городской пыли. Впрочем, даже такая вода сейчас очень кстати.

– Ты еще здесь? Ну даешь! – различаю я чей-то голос в дожде. – Нашел где загорать!

Я обернулся. Говоривший стоял на проезжей части и держал за руль мотоцикл. Первым делом я оценил технику. Здоровая махина кубов на девятьсот с логотипами «Фулл-каул» и «Дукати» вдоль корпуса. Когда-то я тоже рассекал на мотоцикле. Сегодня, даже заполучи я такую итальянскую игрушку в подарок, мне было бы просто не до нее.

Я перевел взгляд на водителя. Несмотря на хрупкую комплекцию, тот, похоже, неплохо управлялся с такой мощной железякой. Лица под шлемом я не разобрал, но в голосе звучала усмешка. И тут я наконец понял, кто это. Девица из вчерашнего бара. Платье сменила на кожаные куртку с брюками. И переобулась в тяжелые ботинки.

В мутной кашице мозга заворочались воспоминания. Может, кучка мокрого мусора, которую я сейчас из себя представляю, задолжала этой девице какие-то деньги?

– Ты что тут делаешь? – снова спросила она.

– Так… Отдохнуть немного решил. А у тебя что, работа закончилась?

Она кивнула.

– Эй! А ты вообще кто такой?

– Ты вчера то же самое спрашивала. Разве я не сказал?

За стеклом шлема ясно прочиталась улыбка. Девица крутанула акселератор, и двигатель несколько раз проревел вхолостую.

– Но ты ведь не пампи,[2]2
  Пампи (яп., сленг) – сокр. от «иппан-пиипуру» – простолюдин, «маленький человек». Возникло в Японии 1990-х гг. по аналогии с «хиппи» и «яппи».


[Закрыть] правда?

– Пампи?

– Ну, не простой чувак из толпы?

– Увы, – покачал я головой. – К сожалению, я как раз, э-э… пампи. Видок сейчас паршивый, не спорю. Но вообще-то – обычный салариман,[3]3
  Салариман (яп.) – от псевдоангл. salaryman – «человек на зарплате», служащий фирмы, клерк.


[Закрыть] каких миллионы. Вот, сейчас в контору попрусь, как положено…

Я не врал: на сегодня так все и было. А что со мной будет через полмесяца, ей знать вовсе не обязательно.

– Ха! Правда, что ли? – Она язвительно усмехнулась. – А по виду не скажешь! Какой-то странный. Может, ты из якудзы?

Я посмотрел на нее:

– С чего ты взяла?

– По запаху чую. Забыл, что с тем парнем устроил?

Вчерашние события в баре вспоминались бессвязными отрывками. Точно, подсел ко мне какой-то парень. Молодой негр с бицепсами. Но что было дальше – не помню, хоть тресни.

– Ах да. Был один, кажется… Накачанный такой. Вылитый Майк Тайсон.

В шуме дождя я различил ее смех.

– «Кажется»? Вообще-то его так и звали – Майк. Ты что, больше вообще ничего не помнишь?

– Не-а… Дальше все как отрезало. У меня так бывает, когда напьюсь.

– И часто?

Я покачал головой:

– Иногда. Раз в неделю примерно.

– Ничего себе «иногда»! Хотя если пить как лошадь – может, это и нормально…

– Кстати, я счет оплатил?

Обычно с такими вещами у меня проблем нет, как бы я ни надрался. Вечно кто-нибудь да напомнит. Скоро, правда, таких напоминальщиков вокруг не останется. И беспокоиться будет не о чем.

– Ну да, – кивнула она. – Только потом сразу в осадок выпал. Если пампи валяется на улице в пять утра – это даже не каракатица, а кое-что похуже. Может, тебе притормозить?

– Каждая каракатица по-своему пятится… Но ты, пожалуй, права. Стоит притормозить. Пока не стал кое-чем похуже.

– Ну вот, научишься – тогда и заходи. Пока!

Мотор взревел, и я крикнул:

– Осторожней на поворотах, хозяйка!

– Ты тоже не простудись, клиент!

Лукаво улыбнувшись, она помахала рукой. И мотоцикл унес ее под дождем к перекрестку Роппонги.

Я проводил глазами облачко выхлопных газов и, пошатываясь от холода и головной боли, поднялся на ноги. Только теперь я вдруг обнаружил, что пропал галстук. Наверно, куда-то выкинул. Проверил деньги в карманах. Несколько десяток сгинули, осталось лишь несколько тысяч иен.[4]4
  Самые крупные японские банкноты – 10 000 иен, самые мелкие – 1000 иен (около 90 и 9 долларов США соответственно).


[Закрыть]

Такси я поймал сразу: просто выловил первое из вереницы таких же. Спасибо экономическому застою. Даже в таком вавилоне, как Роппонги, таксисты охотятся за клиентом круглые сутки.

– До Готанды![5]5
  Готанда – жилой район в центре Токио.


[Закрыть] – сказал я водителю.

– Господин пассажир, – отозвался тот, включая счетчик, – вы бы плащик-то сняли. Все сиденье промокнет.

Спорить не было сил. Я уже собрался выполнить просьбу, как вдруг над ухом раздался негромкий стук.

Чьи-то бледные пальцы стучали в окно машины. Все та же девчонка. Глядит на меня из-под шлема. Под каким-то странным углом… Ах, вот оно что! Ее мотоцикл развернут против потока машин. Навстречу движению.

Я велел водителю подождать и опустил стекло:

– Что случилось?

– Забыла сказать! Насчет той женщины, которую ты искал, как ее звали-то… Я поспрашиваю, о'кей? Хотя ничего не обещаю.

– Да ладно! Забудь.

– Почему?

– Не так уж она мне и нужна. Не напрягайся.

– Хм-м… Вон, значит, как? – Ее голос похолодел. – Ну, все равно спрошу, мало ли что. Тебя как звать-то?

– Хориэ. Масаюки Хориэ.

Она снова хмыкнула, посверлила меня глазами еще пару секунд и крутанула сцепление. Под разъяренные гудки окружающих автомобилей мотоцикл помчался дальше по встречной. Но чуть погодя развернулся, обогнал такси – и на бешеной скорости, поднимая фонтаны брызг, исчез далеко впереди.

– Ох, молодежь пошла! – обреченно вздохнул водитель. – И о чем только думают, а?

– Не говорите, – поддакнул я. И сквозь дикую головную боль попробовал вспомнить, что со мной было вчера. Худо ли бедно, первую половину вечера восстановить удалось. Уже большая удача для такого похмелья.

Последний сеанс в «Хайю-дза»[6]6
  «Хайю-дза» – драмтеатр с кинозалом в районе Роппонги.


[Закрыть] закончился ближе к полуночи. Толпа зрителей схлынула, а я еще долго стоял перед выходом из кинотеатра. А затем ноги сами понесли меня в сторону Иигуры.[7]7
  Иигура – квартал ночных баров и увеселительных заведений на задворках Роппонги.


[Закрыть]

Почему – сам не знаю. Вдруг пришло в голову заглянуть туда, где я не был еще ни разу. И повидаться с женщиной, которая помогла мне устроиться на работу буквально с улицы. О ее ресторанчике я услыхал совершенно случайно лет пять или шесть назад. Дескать, открыла свой кабачок японской кухни. Помню, тогда меня это нисколько не заинтересовало.

Дзюнко Кагами… Двадцать лет уже как познакомились. И с тех пор не встречались ни разу. Как-то не было случая. Может, я просто захотел увидеться с нею опять? Может, накануне увольнения меня потянуло на сантименты? О чем нам с ней говорить – я даже не представлял. Но, видно, решил навестить хотя бы из вежливости.

Как и следовало ожидать, ресторанчика с ее именем я не нашел. Вместо него – то есть буквально на его месте – громоздилась многоэтажка с баром в подвале, и от нечего делать я решил заглянул хотя бы туда. «Бруно» – прочел я на крохотной табличке у входа.

В баре было просторно. На маленькой сцене в глубине зала поблескивала ударная установка. Видимо, иногда здесь играли живую музыку. Публики много, добрая половина – иностранцы. Обычная картинка классического бара на Роппонги. Белые, негры, латиносы. Как за столиками, так и за стойкой. И похоже, ни одного посетителя старше меня.

Я уселся за стойку, и девчонка с пугающе короткой стрижкой принесла мне меню. Машинально, не глядя в меню, я попросил охлажденного саке. Наверное, оттого, что настроился на японскую кухню. И тут же подумал, что сейчас на меня поглядят презрительно, если вообще удостоят вниманием. Но обманулся. Не говоря ни слова, девица спокойно кивнула и пошла выполнять заказ.

Тем временем я огляделся. Справа и слева над стойкой висело по монитору. На экранах стая дельфинов в море обгоняла подводную лодку. Побежали субтитры, и я понял, что это рекламный ролик какого-то фильма. Звука не слышно. Вместо него из динамиков растекалась старенькая попса. Mamas and Papas – «California Dreaming». Надо же. Когда-то она звучала на каждом углу…

В голову полезли странные мысли. О временах, когда эта песня слыла суперхитом. Когда это было-то? Ах да. В старших классах школы.

Девчонка вернулась, и я очнулся от короткого дежа-вю. Она поставила передо мною огромный стакан, в котором подрагивала прозрачная жидкость. По объему – аккурат итиго,[8]8
  Итиго (яп.) – глиняный кувшинчик для разливного саке объемом 180 мл.


[Закрыть] на вкус обычное саке. Кажется, местного розлива. Солоноватое, пьется легко. Я вдруг заметил, что несколько человек вокруг, включая иностранцев, потягивали такое же.

Поначалу я хотел прикончить стакан и пойти домой. Но это странное саке так околдовало меня, что я заказывал еще и еще.

В баре по-прежнему играла попса шестидесятых-семидесятых. Procol Harum – «Blue Shadow». Bee Gees – «Massachusetts»… Я перестал понимать, в каком пространстве и времени нахожусь.

Сколько прошло времени, сказать не могу. Сколько выпил – не знаю. После пары литров я наконец захмелел. Вообще у меня нет привычки, напившись, болтать с незнакомцами в баре. Но на этот раз я зачем-то решил разговориться с барменшей.

– А что, стрижка «сесиль» опять в моде?

Она уставилась на меня настороженно. Я выдержал ее взгляд. И впервые заметил, что ей, похоже, за тридцать. По крайней мере, моложе меня лет на десять.

– Это еще что такое? – удивилась она.

– Когда-то так называли твою прическу.

– Это называется «very short». И больше никак, разве нет?

– «Очень короткая»? Смотри, как теперь все просто…

– Ты о чем?

Я хотел рассказать, что эта прическа вошла в моду благодаря Джин Сиберг,[9]9
  Джин Сиберг (1938–1979) – французская актриса американского происхождения, икона французской культуры. Се-силь – ее главная роль в фильме «Здравствуй, грусть» (1958, реж. Отто Премингер) по одноименному роману Франсуазы Саган.


[Закрыть] но раздумал. Слишком долго объяснять. Сегодня кино «Здравствуй, грусть» помнят только мои ровесники.

За стойкой появилась вторая девица – европейка лет двадцати, вся в расстроенных чувствах. Стриженая, переменившись в лице, тут же начала костерить ее по-иностранному. Английским она владела что надо. И хотя у меня с языками всю жизнь не ахти, я догадался: ругает за опоздание.

Европейка оправдывалась, то и дело называя стриженую Нами-тян, а затем перешла на официальное «хозяйка». Ту, впрочем, это не смягчило. Получив нагоняй, европейка ссутулилась и умолкла.

Хм… Стало быть, Нами-тян – хозяйка бара? Я не удержался и встрял в разговор:

– Слушай, а можно спросить?

Нами-тян обернулась. Европейка, явно обрадовавшись, скрылась в глубине бара.

– Ну, что еще? – В хозяйкином голосе еще слышались сердитые нотки.

– Знаешь такой ресторанчик – «Кагами»?

Девушка явно хотела, чтобы от нее отстали.

– Не знаю.

– Говорят, лет пять или шесть назад был здесь такой. Вот прямо на этом месте…

– Ну, ты вспомнил! Я тогда другим бизнесом занималась.

– Ясно, – кивнул я. – А может, хоть женщину такую знаешь – Дзюнко Кагами? Она там хозяйкой была.

– Послушай, уважаемый! Ты бы хоть представился, прежде чем вопросы задавать! По-моему, так во всем мире принято… Ты кто такой?

– Клиент вашего заведения.

Она наклонила голову и шумно вздохнула.

– А она тебе кто? Любовница?

– Да нет. Просто когда-то была актрисой. Даже в кино снималась. А я – ее старый поклонник…

– Что, старичок, молодость вспомнил? И теперь каждой юбке выбалтываешь свою чушь?

Похоже, она еще не успокоилась. Или всегда такая?

– А по-моему, во всем мире принято говорить с клиентами чуть повежливей.

Нами-тян дернула плечиком, а я продолжал:

– Я ведь не просто так интересуюсь. Все это здание называется «Кагами-билдинг», верно? Табличка у вас на дверях совсем новая. А ты здесь хозяйка, так ведь? Вот я и подумал – может, слыхала чего…

Она отвела взгляд: от моего лица – влево и вниз. К подобному движению глаз я давно привык. Она разглядывала мою руку. Этот чертов ожог на тыльной стороне ладони вечно бросается людям в глаза. Она промолчала и снова посмотрела мне в лицо. Под бретельками платья с люрексом ее плечики казались совсем беззащитными.

Все так же молча она взяла сигарету, прикурила от золотой зажигалки, а затем дважды громко постучала зажигалкой о стойку. Тук, тук. Через три секунды откуда ни возьмись появился молодой негр и присел за стойку рядом со мной.

– Эй, приятель! А тебе не кажется, что для девочек в этом баре ты слегка староват? – услышал я.

Стоило признать: его японский был безупречен.

Детина с широченной грудной клеткой. Ростом метра под два. Телом похож на Майка Тайсона, а лицом – на Кассиуса Клея до того, как он стал зваться Мохаммедом Али. Обаятельный шоколадный атлет. Только совсем молоденький – лет восемнадцать, не больше.

– По-твоему, сорокалетний мужчина не имеет права на романтику?

Парень ослепительно улыбнулся – во рту не хватало переднего зуба, – протянул руку и стиснул мою чуть выше локтя. С такой силищей, что мне стало не по себе. И зашептал прямо в ухо:

– Слушай, папаша! Сдается мне, что в романтики ты не годишься. И вообще ни в какие типы…

– А по-моему, ты еще слишком юн, чтобы рассуждать о человеческих типах. Такой опыт приходит с годами. Так что пусти-ка мой локоть. Я не очень люблю обниматься с мальчиками.

– А что ты скажешь, если я приглашу тебя прогуляться?

– Откажусь.

Он пожал плечами:

– Ты не сможешь отказаться.

– Почему?

– Потому что я сильнее.

Я посмотрел ему прямо в лицо и впервые подумал, что, возможно, он полукровка.

– Хочешь это проверить? – спросил я.

Глаза его округлились. Он выразительно покрутил шеей и взглянул на хозяйку. Нами-тян покачала головой. Он снова пожал плечами:

– Ладно, не будем. С такими, как ты, силой мериться – только людей смешить…

Вроде бы он так сказал. И вроде бы сразу после этого я опорожнил свой стакан. Что было потом – в памяти как отрезало. Помню лишь дикую головную боль. Ну и ладно. Черт с ним. К подобным раскладам мне не привыкать, да и вряд ли меня занесет в этот бар хотя бы еще раз. Не говоря уж о том, что ниточка, связавшая меня с ночной жизнью Роппонги, оборвется уже совсем скоро. Чем ближе к пятидесяти, тем больше в голове мыслей, которые не хочется вспоминать никогда.

– Господин пассажир, – услыхал я голос водителя. – Вам где на Готанде?

Я вдруг заметил, что большая часть проспекта Сакурадори уже позади и мы спускаемся под гору. «Станция метро Готанда» – показалась вывеска впереди.

– Да прямо здесь, – ответил я.

Я вышел из такси и, переходя через Юракутё, подумал, что могу еще пару часов поспать. В моей холостяцкой норе можно позволить себе хотя бы это. Все уютней, чем на асфальте. А получу пенсионные – наверно, буду спать целый год…

2

О том, что собрание руководства у нас по вторникам, я вспомнил, лишь когда пришел как обычно. А должен был явиться за полчаса до начала работы. Подобную ерунду практикуют не только у нас, в отделе рекламы, но и по всей компании в целом.

Я вошел в зал. Сразу с десяток сотрудников чуть не хором пожелали мне доброго утра со своих мест. В их приветствии я сразу же уловил натянутость. Всеобщее напряжение висело в конторе с тех пор, как объявили о сокращении штатов и добровольцам предложили увольняться по собственному. Когда же первым таким «добровольцем» заделался я, это чертово напряжение стало еще сильнее.

Я уселся на свое место и посмотрел направо. Все столы завсекциями пустовали. Переговорная в дальнем углу закрыта. На двери табличка: «Занято».

– Шеф!

Я обернулся. Слабо запахло духами. Перед моим столом, точно из воздуха, возникла Мари Охара. Стройная, едва за тридцать. После введения Закона о равенстве полов на производстве могла бы уже трижды пойти на повышение, но в жизни секции не участвовала, держалась особняком.

– Где это вы ночью тонули? – жизнерадостно поинтересовалась она. – Опять надрались в одиночку?

– Да уж… А что, заметно?

– Еще как! Когда вы надираетесь, вас очень трудно посадить в такси. Уж поверьте моему опыту. Представляю, каково вам сейчас! Опять небось не помните, кто вас вчера спасал? Или уже готовы забыть служивую жизнь и послать все куда подальше?

Она знала что говорила. Все два года с тех пор, как я перешел в генеральный офис, Охара часто выручала меня, и не только по работе. Из-за разницы в возрасте я не думал о ней как о женщине. Но этот трудоголик в юбке не раз подсказывал мне, что делать. Хотя, конечно, ее представления о рекламе в корне отличались от моих. Она просто не могла знать столько, сколько узнал за полжизни я. Слишком мало людей сегодня разбирается в этом как следует.

– Я ничего не забыл. Спасибо за услугу.

– Услугу? – язвительно улыбнулась она и понизила голос. – Ну что ж, тогда услужу еще раз… Тут для вас интересная новость. Похоже, начальник отдела выбросил белый флаг.

– Ты о чем?

– «Антик». Только что заказана крупная партия. В следующем месяце мы продадим его еще больше. Вчера молодежь из стратегического проболталась… Совет директоров готовит по «Антику» отдельную программу. Это – суперхит, который поможет компании вернуть все прежние показатели. И сила его – в качестве товара и отличной рекламе.

Я хмыкнул. Вот в чем дело! «Антик» – энергетический напиток, который мы выпустили на прилавки всего месяц назад. А я отвечал за рекламу. Наши плановики предлагали разные темы, я выбирал лучшие и доводил до ума.

В роликах для телевидения мы задействовали негра-боксера. Сейчас, на первом этапе кампании, по ящику крутят версию «Пульс»: угол ринга и профиль боксера, напряженно глядящего в пустоту. На абсолютно черном фоне под оглушительное биение сердца.

На втором этапе мы запустим «Дыхание»: тот же боксер в перерыве между раундами с подбитым глазом. В динамиках – прерывистое дыхание.

Третью, заключительную версию мы назвали «Овация»: его же лицо, перекошенное радостью победы под шквал аплодисментов. В конце каждой версии всплывают титры: «Цена мужества: спортивный напиток „Антик“».

Все сюжеты были до предела банальны, но режиссер с оператором выполнили свою задачу так виртуозно, что идея была принята на ура. Во всех трех роликах – ни музыки, ни голосов за кадром. А все потому, что на последней редакции в телестудии я негромко сказал:

– Такой классный видеоряд голос и музыка только испортят!

Плановики с режиссером уставились на меня. Как и Охара, стоявшая у них за спиной. Реакция понятная. Заказчика, который согласился бы выкинуть свое название из динамиков телевизора, в этой стране не найти.

Как я и ожидал, на контрольном просмотре разгорелись жаркие споры. Особенно упирался наш начальник отдела Санада. Это он назвал мою стратегию полным бредом, обвинил меня в том, что я извратил все сюжеты, одобренные советом директоров, а идею убрать из телерекламы звуковой логотип компании сравнил с клиническим безумием. Все это время я молчал, стиснув зубы. И пока наша бухгалтерия высчитывала, стоит ли возвращать эти сюжеты мне же на доработку, сроки, отмеренные отделу на этот проект, истекли.

Тогда же, в феврале, свалилось известие о грядущем сокращении штатов. Вся контора сидела как на вулкане. Ожидалось, что в ближайшие полгода до трехсот добровольцев уволятся «по собственному желанию». Если учесть, что у нас всего пара тысяч сотрудников, – цифры просто шокирующие.

Я оказался первым, кого вызвал к себе Санада. Долго я не раздумывал, согласился практически сразу. Чем и сберег себе нервы на весь оставшийся срок. Как ни крути, а получалось, что именно я стал символом сокращения штатов в родной компании.

– И тем не менее, – возмущалась Охара, – именно ваши ролики они собираются крутить в эфире весь год! Как вам это нравится?

– Да никак. Через месяц меня здесь уже не будет.

– Но это же… безответственно!

– А я не в той ситуации, чтобы рассуждать об ответственности. Если сокращение штатов для них важнее – пусть все выглядит так, будто я к этим роликам даже не прикасался.

– Но шеф! Почему вы так быстро сдаетесь? Даже постоять за себя не хотите!

– Сколько раз тебе повторять – мне давно пора на покой! Двадцать лет в конторе – для одной жизни более чем достаточно.

– «Давно пора на покой»? – передразнила Охара и вздохнула. – Опять двадцать пять… Какая прозорливость для одинокого холостяка! Вся Япония кишмя кишит безработными мужиками за сорок! Ну, уволитесь вы – и что дальше? Даже другой работы не подыскали! Станете первоклассным клоуном? Или сразу в бомжи пойдете?

– Ну, насчет «первоклассного» ты, конечно, погорячилась. А в остальном…

– Совсем вам, шеф, на будущее наплевать! – снова вздохнула Охара. – А вы подумали о тех, кто здесь после вас останется? Кто будет руководить этими плешивыми динозаврами? Они же только и умеют, что дрочить на сиськи в журналах!

– Ну, ты это… Все-таки выбирай выражения.

– Этим выражениям я научилась у своего шефа!

– Тогда лучше забудь их, и как можно скорее. Не хватало еще тебе стать самой молодой безработной за тридцать…

В этот миг на столе Санады зазвонил телефон. Одна из младших сотрудниц приняла звонок, нажала кнопку «ждите» и, поднявшись с места, пошла в переговорную.

– Хорошо, – сказала Охара чуть громче, провожая ее глазами. – Татуировку с вашим добрым советом я закажу на собственной печени.

Небрежно и словно бы невзначай она бросила мне на стол сложенную пополам ксерокопию формата В4:

– Ознакомьтесь, когда время будет…

И вернулась на свое место. Желтый костюмчик сидел на ней как влитой. Несмотря на замужество, парни наверняка еще окликают ее на улице. В свое время поговаривали, что у нас с ней роман, но эти слухи продержались недолго.

Я развернул ксерокопию. Прогнозы продаж экстренной партии «Антика». Ну и дела… Давненько на мой стол не попадали такие документы! Обычно дирекция рассылает их только на уровне начальников отделов. Наш Санада, как правило, знакомит с ними еще и заведующих секций. Но из этой стайки кровососов[10]10
  «Завсекцией» и «москит» (катё) по-японски пишутся по-разному, но звучат одинаково.


[Закрыть] меня давно уже выдавили. Откуда ксерокопия взялась у Охары – я понятия не имел. Хотя о том, что, показав ее мне, девчонка рисковала карьерой, догадался мгновенно.

Продажи «Антика» и правда сулили успех. Даже на самом жестком участке рынка – «пляжный отдых и водные виды спорта» – его позиции удерживались очень прочно. Эдак, глядишь, за три месяца миллион упаковок разойдется как свежие суси…

Дверь комнаты для совещаний открылась, и в зале появился Санада. Быстрым шагом прошел к своему столу, снял трубку. Убедившись, что он на меня не смотрит, я разорвал ксерокопию на мелкие кусочки, выкинул в урну и выдвинул один за другим все ящики стола. Стандартная уборка рабочего места перед тем, как оставить его навсегда…

– Эй, Хориэ! На пару слов.

Я поднялся и потащился к нему.

Доброго утра он мне решил не желать. Надо думать, из экономии времени. Только смерил меня недовольным взглядом и нахмурился еще больше.

– Ну, и сколько раз тебя предупреждать? Опять не брился утром?!

Сразу же навалилась усталость. Вроде бы и поспал немного с утра. А смертельная усталость ледяными пальцами все равно обжигала нутро. Видно, годы берут свое. Мне и в самом деле пора…

– Это вы насчет Устава образцового клерка? – как можно вежливей уточнил я.

– Тебе, дорогой мой, этим клерком еще две недели пахать! – отрезал он. – Да не кем-нибудь, а завсекцией!

– Извините, но… Разве не вы разрешили мне больше не появляться на собраниях руководства, потому что у меня накопилось столько отгулов? И разве не вы сообщили мне, что до конца месяца можно вообще на работу не выходить? Какая она все-таки странная, эта жизнь под приказом. Вы не находите, босс?

Он открыл было рот, чтобы поставить меня на место. Но, словно вспомнив о чем-то, осекся.

– Только что звонил секретарь президента, – произнес он сухо. – Меня и тебя – нас вдвоем! – хотят срочно видеть в Кабинете Номер Один.

– Вот как? – искренне удивился я. – Сам президент хочет видеть начальника отдела рекламы на пару с недоуволенным завсекцией?

– Именно так! Зачем – ума не приложу. Может, у тебя есть какие-нибудь догадки?

– Никаких, – честно ответил я.

Он тут же схватил висевший на спинке кресла пиджак, нацепил его, поправил галстук. И придирчиво осмотрел меня, явно борясь с желанием снова распахнуть свою пасть. Перед выходом из дому я, конечно, принял душ и переоделся. Но, судя по его глазкам, в моем внешнем виде оставалось еще много над чем поработать. Может, ему не нравился мой костюм за восемнадцать тысяч? Или галстук за девятьсот десять иен?[11]11
  На момент написания романа – примерно 180 и 10 долларов США соответственно. Для конца 1990-х гг. – самые низкие цены для товаров подобного рода.


[Закрыть]

Впрочем, сейчас его куда больше заботило то, что творилось на двадцатом этаже нашего небоскреба.

– Пошли! – бросил он мне и, пригнувшись, засеменил в сторону лифта.

Я наскоро оглядел зал. Завсекциями, вернувшись с совещания, таращились на меня. Все трое. Я был четвертым.

Сакума – по контактам со СМИ. Сумида – по маркетингу. Томидзава – по работе с филиалами. У каждого в глазах удивление. Перехватив мой взгляд, Сакума тут же уткнулся в бумажки у себя на столе. Сумида сделал вид, что включает компьютер. И лишь Томидзава не отвернулся. Ему тоже предложили увольняться по собственному, но он, по слухам, уперся, и ни в какую.

В отделе рекламы напитков-энергетиков – без малого двадцать человек. Четверо заведующих на такую горстку людей – явный перебор. И в целом вся компания скроена по такой же системе. Кризис секционного менеджмента. Больная тема всей пищевой промышленности. По уставу предложение о добровольном уходе должно касаться всех, кому за сорок. На самом же деле в первую голову предлагают уйти таким, как мы, – менеджерам низшего эшелона. Идеологи компании пытаются оправдать это «корпоративной логикой». Но еще немного – и результаты подобной «логики» будут неотличимы от массового увольнения.

А, ладно. Уже очень скоро этот чертов корпоративный мир останется у меня за спиной.

Пока мы дожидались лифта, Санада задал мне вопрос:

– А президент когда-нибудь раньше говорил с тобой с глазу на глаз?

– Нет, – сказал я. – С тех пор как меня перевели сюда из менеджеров… За последние пару лет – ни разу.

По крайней мере, я не соврал. Он собирался что-то добавить, но тут приехал лифт.

Слава богу, в лифте Санада заткнулся. Отчасти из-за присутствия других сотрудников. Но еще больше, видимо, оттого, что принялся лихорадочно восстанавливать в памяти квартальные показатели, производственные планы и прочую бухгалтерскую дребедень. Все-таки президент Исидзаки сам когда-то служил начальником рекламного отдела и уж нашу-то кухню знал как свои пять пальцев. А потому для Санады в эту минуту не было ничего важней, чем привести себя в полную боевую готовность для ответа на любой самый неожиданный вопрос.

Я же стал ломать голову, зачем президенту понадобилось разрушать свою священную ауру и отвлекаться на муравьишек вроде нас с боссом.

Каждую неделю мы отчитываемся директору по рекламе Като. Гендиректор Тадокоро выслушивает нас на собраниях среднего звена. Время от времени мы разъясняем нашу рекламную политику совету директоров. При чем тут президент Исидзаки? Его деятельность сводится к поддержанию отношений с внешним миром – конкурентами, смежниками и финансовыми организациями. А внутри фирмы его обязанности вот уже много лет исполняет генеральный директор.

За каким же дьяволом ему вызывать Санаду? Да еще и на пару с таким карьерным самоубийцей, как я?

В голове промелькнула вчерашняя ночь на Роппонги. А может, то был некий знак? Дзюнко Кагами… Когда-то давно эту женщину, нашего президента и меня свела вместе одна ситуация. Случай, не сыгравший особой роли в наших судьбах. Помнит ли он? Не знаю. Все-таки прошло двадцать лет! Даже в моей памяти от той встречи остались одни обрывки. Да и те всплыли только теперь – потому что я увольняюсь с работы, на которую тогда устроился.

Я зажмурился – и за пару секунд опять пережил, точно страшный сон, день, когда мне было двадцать шесть.

В те годы я служил в «Фудзи-про» – небольшой конторе, выполнявшей рекламный дизайн по заказам крупных компаний. Трудилось в ней человек тридцать. Бросив на полдороге университет, я подрабатывал где придется, в том числе и у них, пока меня не взяли туда режиссером рекламных роликов. Должность по тем временам довольно редкая. Всего режиссеров, включая меня, было двое. Команда у каждого небольшая, большей частью фрилансеры.

Тогда же, по молодости, мне удалось наваять сразу несколько довольно успешных роликов для телевидения. Я подавал надежды и смотрел в будущее с оптимизмом.

Однажды наш второй режиссер заболел и часть его работы – живая реклама в каком-то телешоу – неожиданно свалилась на меня. Работа нетрудная, хотя и с напрягом. Живой эфир как-никак; ошибешься – заново не переснимешь.

Первым делом я написал три сюжета в общей сложности на девяносто секунд. О «божественном», как сейчас помню, йогурте «Рэми-Ю» корпорации «Тайкэй». Той самой, что производит еду и напитки. Это теперь для пущего престижа они пишут свое название катаканой,[12]12
  Катакана – один из двух японских алфавитов. Используется для записи иностранных заимствований, а также для особого акцентирования слов на манер западного курсива.


[Закрыть] а раньше прописывали иероглифами. Но уже тогда были достаточно крутыми, чтобы спонсировать полуторачасовые шоу. А потому в моих сюжетах воспевалась продукция сразу трех компаний под одной крышей: «Продукты Тайкэй», «Напитки Тайкэй» и «Сласти Тайкэй».

А в агентстве, которое подбирало актеров (сегодня это называют «субкастингом»), нам предложили кандидатуру Дзюнко Кагами. Ей-то и выпало сыграть в наших съемках главную роль.

Шесть утра. Я наскоро представляюсь съемочной группе и, пока звукооператоры настраивают микрофоны, вызываю актрису в «музыкальный уголок» обсудить предстоящую съемку. В те годы на каждом ток-шоу обязательно пели звезды эстрады, для чего на краю сцены устраивался специальный уголок. Славные были времена.