Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Стихотворения"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

 
В тумане текучем, в глубокий снег,
В глухом лесу, в полуночный мрак,
Мне слышится волчий голодный вой,
Мне слышится филинов клик,
То ли: у-у-у!
      То ли: гу-гу-гу!
              Уйт-уху!
 
 
Я выстрел дал по коту: упал
Аннеты-яги черношерстый, милый кот.
Семь оборотней подошло в эту ночь,
Это семь, семь баб из села.
Слышишь: у-у-у!
      И еще: гу-гу!
              Уйт-уху!
 
 
Я всех их признал, я знал их давно —
Аннету, и Урзель, и Кэт,
Луизу, Варвару, Марихен, Бэт —
Завыли они у крыльца,
То ли: у-у-у!
      То ли: гу-гу-гу!
              Уйт-уху!
 
 
Я громко по имени их назвал:
Что хочешь, Анна? Что хочешь, Бэт?
Как вскинутся они! Как ринутся они!
И взвыли и канули в мрак.
А вдали: у-у!
      И еще: гу-гу!
              Уйт-уху!
 

1771

 
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом поле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
 
 
«Роза, я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!»
«Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли».
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
 
 
Он сорвал, забывши страх,
Розу в чистом поле.
Кровь алела на шипах.
Но она – увы и ах! —
Не спаслась от боли.
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
 

1771

 
«Моя подружка неверна!» —
Твердил я в исступленье, стоя
На голом камне над рекою:
Меня манила глубина.
 
 
Я горьких слез сдержать не мог —
Я плакал, ум зашел за разум,
Хотел я это дело разом
Покончить, бросившись в поток.
 
 
Была пучина впереди.
Стоял от смерти я на волос.
Вдруг позади раздался голос:
«Эй ты! смотри не упади!»
 
 
Очнулся я от забытья:
Девица! Краше нет на свете!
«Как звать тебя, красотка?» – «Кете!»
«О Кете милая моя!
 
 
Ты жизнь вдохнула мне во грудь!
От верной смерти удержала!
Благодарю, но это – мало:
Теперь отрадой жизни будь!»
 
 
Я рассказал, о чем грущу.
Она сочувственно вздохнула.
Поцеловал. Она прильнула,
И смерти больше не ищу!
 

1774

 
Фиалка на лугу одна
Росла, невзрачна и скромна,
То был цветочек кроткий.
Пастушка по тропинке шла,
Стройна, легка, лицом бела,
Шажком, лужком
С веселой песней шла.
 
 
«Ах! – вздумал цветик наш мечтать,—
Когда бы мне всех краше стать
Хотя б на срок короткий!
Тогда она меня сорвет
И к сердцу невзначай прижмет!
На миг, на миг,
Хоть на единый миг».
 
 
Но девушка цветка – увы! —
Не углядела средь травы,
Поник наш цветик кроткий.
Но, увядая, все твердил:
«Как счастлив я, что смерть испил
У ног, у ног,
У милых ног ее».
 

1773

 
Король жил в Фуле дальной,
И кубок золотой
Хранил он, дар прощальный
Возлюбленной одной.
 
 
Когда он пил из кубка,
Оглядывая зал,
Он вспоминал голубку
И слезы утирал.
 
 
И в смертный час тяжелый
Он роздал княжеств тьму
И все, вплоть до престола,
А кубок – никому.
 
 
Со свитой в полном сборе
Он у прибрежных скал
В своем дворце у моря
Прощальный пир давал.
 
 
И кубок свой червонный,
Осушенный до дна,
Он бросил вниз, с балкона,
Где выла глубина.
 
 
В тот миг, когда пучиной
Был кубок поглощен,
Пришла ему кончина,
И больше не пил он.
 

1774

 
На старой башне, у реки,
Дух рыцаря стоит
И, лишь завидит челноки,
Приветом их дарит:
 
 
«Кипела кровь и в сей груди,
Кулак был из свинца,
И богатырский мозг в кости,
И кубок до конца!
 
 
Пробушевал полжизни я,
Другую проволок:
А ты плыви, плыви, ладья,
Куда несет поток!»
 

1774

 
«А кто он, я вам все равно не скажу,
Хоть я от него понесла».
«Тьфу, грязная шлюха!..» – «А вот и не так:
Я честно всю жизнь жила.
 
 
Я вам не скажу, кто возлюбленный мой,
Но знайте: он добр был и мил,
Сверкал ли цепью он золотой
Иль в шляпе дырявой ходил.
 
 
И поношения и позор
Приму на себя сейчас.
Я знаю его, он знает меня,
А бог все знает про нас.
 
 
Послушай, священник, и ты, судья,
Вины никакой за мной нет.
Мое дитя – есть мое дитя!
Вот вам и весь мой ответ».
 

1775–1776?

 
Что белеет там, в зеленой чаще?
То ли лебедь, то ли снег весенний?
Был бы снег – растаял бы от солнца.
Был бы лебедь – улетел бы к стае.
Там шатры Асан-аги белеют,
Там лежит он, раненный врагами.
У его постели мать с сестрою,
Лишь жена прийти к нему не смеет,
Как закон велит, без зова мужа.
 
 
А когда к утру утихла рана,
Приказал Асан сказать супруге:
«Ко двору не жди меня отныне,
Не встречаться нам на белом свете».
 
 
С болью внемля тем словам жестоким,
Помертвела, бедная, от муки;
Слышит конский топот на дороге,
Говорит: «Асан, супруг мой едет!»
Тут же ринулась ему навстречу,
Дочери бегут за нею следом,
Заливаясь горькими слезами:
«Нет, не конь отцовский к дому мчится,
Это брат твой, Пинторович, скачет!»
У ворот она встречает брата,
Падает на грудь ему, стеная:
«Мать пяти детей, меня с позором
Выгоняет мой супруг из дома!»
 
 
Молча Пинторович вынимает
Перетянутое алым шелком
Черное разлучное посланье,
Что повелевает ей вернуться
В дом отца и снова выйти замуж.
 
 
Госпожа увидела посланье.
В лоб сынов своих поцеловала,
В щеки дочерей поцеловала,
Но от колыбели с младшим сыном
Не смогла, бедняжка, оторваться!
 
 
Тут ее за руки брат хватает,
Поднимает на коня лихого
И спешит в отцовское именье
С робкою, несчастной госпожою.
 
 
Много дней промчалось или мало,
И семи не минуло, а к брату
От господ богатых сваты едут
Сватать бедную жену Асана.
 
 
И знатнее всех Имоскис Кади;
А сестра с рыданьем молит брата:
«Брате милый! Жизнью заклинаю,
Откажи сладкоречивым сватам,
Иль от горя сердце разорвется
У меня, когда детей увижу!»
Брат сестры не слушает и твердо
Прочит ей в мужья Имоскис Кади;
Вновь сестра с рыданьем молит брата:
«Брате милый! Коли так решил ты,
То пошли письмо к Имоскис Кади,—
Мол, она, сестра твоя родная,
Жениха приветствует и просит:
Пусть пришлет со сватами в подарок
Шаль большую, чтобы я в дороге
С головы до ног в нее укрылась,
Чтоб не видеть мне моих сироток».
 
 
Получил письмо Имоскис Кади,
Собирает родичей и сватов,
За невестой в путь их снаряжает
С паранджою, как она просила.
 
 
Пинторович встретил их с поклоном
И, благословив, сестру отправил.
Вот уж перед ними дом Асана;
Дети мать заметили и сверху
Закричали ей: «Вернись к нам, мама!
Хоть разок поужинать останься!»
 
 
Слышит плач детей жена Асана,
Заклинает родичей и сватов:
«Хоть на миг один коней сдержите,
Дайте мне с малютками проститься,
Сделать им последние подарки».
Родичи коней своих сдержали,
И она подарки раздавала:
Дочерям – серебряные платья,
Сыновьям – злаченые сапожки,
А тому, кто плакал в колыбели,
Младшенькому – курточку на вырост.
 
 
Но взирал Асан-ага в сторонке
На картину эту и промолвил:
«Поглядите на отца, сиротки!
Сердце вашей матери из камня,
Грудь ее – из твердого железа,
Ни любви, ни жалости в ней нету».
 
 
Тут она, заслышав голос мужа,
Побледнела и упала наземь,
И душа от тела отлетела,
Увидав, как разбежались дети.
 

1775 (1785)

 
Шлю тебе нынче старого Гёца —
Надеюсь, что место на полке найдется
Среди книжек, коим – почет и честь
(Или тех, что ты не собрался прочесть),
Славно работа шла у меня —
Утром, ночью, в разгаре дня,
А нынче мне, в общем, радости мало
В том, что «Гёца» публика прочитала.
Ведь именно так бывает с детьми:
Всего приятнее, черт возьми,
Когда кругом – темнота и тишь,
И ты их с женушкой мастеришь,—
Это занятие – самое дельное,
А дальше – крестины и колыбельные.
Если хотите, не верьте мне,
И пусть вам будет приятно вдвойне.
Я слышал, что ты даешь спектакли,
Разные пьесы ставишь – не так ли? —
Перед страной, столицей, вельможами
(Что в театр приходят с постными рожами).
Так разыщи же в своем дому
Дельного парня и выдай ему
Роль моего любезного Гёца —
Шпагу и шлем, – авось не собьется.
Роль Вейслингена – другому выдай
Вместе с расшитою хламидой,
Со шпагой – совсем на испанский лад:
Ноздри раздуты, глаза горят.
Среди бабенок он будет прославлен,
Когда покажет, как был отравлен,
И прошу мою благодарность принять
За то, что со сцены не будет вонять.
Наведи на похабщину малость глянца —
Сделай задом – ж…, мерзавцем – заср…,
И, как прежде, со рвением и охотой,
В том же духе всю пьесу мою обработай.
 

1773

 
Так любить влюбленный каждый хочет,
Хочет дева быть любимой так.
Ах! зачем порыв святейший точит
Скорби ключ и близит вечный мрак!
 
 
Ты его оплакиваешь, милый,
Хочешь имя доброе спасти?
«Мужем будь, – он шепчет из могилы,—
Не иди по моему пути».
 

1775

 
В хороший час, согреты
Любовью и вином,
Друзья! Мы песню эту
О дружестве споем!
Пусть здесь пирует с нами
Веселья щедрый бог,
Возобновляя пламя,
Что он в сердцах возжег!
 
 
Пылая новым жаром,
Сердца слились в одно.
Мы нынче пьем недаром
Без примесей вино!
Дружней стаканы сдвинем
За дружбу новых дней
И старых не покинем
Испытанных друзей.
 
 
Нет большего богатства,
Чем дружбы естество.
Вкушайте радость братства,
Свободы торжество!
Как весел голос хора,
Как в лад сердца стучат,
И мелочные ссоры
Наш пир не омрачат.
 
 
Нам подарили боги
Свободный, ясный взор.
Выводят нас дороги
На жизненный простор.
Идем все дальше, дальше
Под вольности мотив,
От глупости и фальши
Себя освободив.
 
 
И с каждым нашим шагом
Бескрайней этот путь.
В очах горит отвага,
Стучит веселье в грудь.
Пусть мир перевернется —
Все выдернет сердца:
Ведь дружба остается
На свете до конца!
 

1775

 
Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю.
Все прошло, чем ты пылало,
Что любило и желало,
Весь покой, любовь к труду.
Как попало ты в беду?
 
 
Беспредельной, мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено до гроба ты.
И возможна ли измена?
Как бежать, уйти из плена,
Волю, крылья обрести?
К ней приводят все пути.
 
 
Ах, смотрите, ах, спасите,
Вкруг плутовки, сам не свой,
На чудесной, тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,
Как такой позор снести?
Ах, пусти, любовь, пусти!
 

1775

 
О, зачем влечешь меня в веселье,
В роскошь людных зал?
Я ли в скромной юношеской келье
Радостей не знал?
 
 
Как любил я лунными ночами,
В мирной тишине,
Грезить под скользящими лучами,
Точно в полусне!
 
 
Сном о счастье, чистом и глубоком,
Были все мечты.
И во тьме пред умиленным оком
Возникала ты.
 
 
Я ли тот, кто в шуме света вздорном,
С чуждою толпой,
Рад сидеть хоть за столом игорным,
Лишь бы быть с тобой!
 
 
Нет, весна не в блеске небосвода,
Не в полях она.
Там, где ты, мой ангел, там природа,
Там, где ты, – весна.
 

1775

 
Душе не выплакаться всласть,
Не нарыдаться вдосталь;
Задуть, залить слезами страсть —
Возможно ль это? просто ль?
 
 
Часы и месяцы тоски
Готовит сон безлюбый,
И снова – сердце на куски,
От жажды сохнут губы.
 
 
Моя ли, господи, вина,
Что не могу молиться?
Боль глубока, глуха, темна
И длится, длится, длится.
 

1775

 
На свете не было пестрей
Зверинца, чем зверинец Лили!
Какие чары приманили
Сюда диковинных зверей?
Бедняжки принцы скачут, пляшут,
Крылами бьют, хвостами машут,
То захрипят, то смолкнут вдруг
В сплошном чаду любовных мук!
 
 
О чем тут спрашивать! Звать Лилиэту фею.
Не приведи господь вам повстречаться с нею.
 
 
О, что за визг, и писк, и клекот,
Когда, питомцам на беду,
В корзиночке она приносит им еду!
Что за рычанье! Что за рокот!
 
 
Оживают кусты и деревья сада…
Сумасшедшее ринулось стадо
К ее ногам. Даже рыбы в бассейне
В нетерпении высунулись из воды.
А она бросает крохи еды
Ошалевшим от алчности гадам,
Одаряя их царственным взглядом.
 
 
И тут начинается бой!
Они грызутся между собой,
Разевают жадные пасти,
Кусаются, рвут друг друга на части.
И всё из-за хлеба! Из-за куска!
Из-за черствой корки на дне лоханей,
Которую сделала эта рука
Небесных амврозий благоуханней!
 
 
А взгляд-то каков! Каков тон,
Которым она произносит: «Цып-цып!..»
Зевсов орел покинул бы трон,
Оба Венериных голубка
В путь бы ринулись наверняка,
Даже павлин, надутый и злющий,
Примчался б на этот голос зовущий.
 
 
Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь – мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать, – ручной,
Конечно, только в известном смысле.
Любовь прочнее любых оков…
Ах, что там! Я кровью своей готов
В ее саду поливать цветочки.
 
 
«Как?! Я – вы сказали? Но, ваша честь…»
«Да, да! Я… Медведь – это я и есть.
За юбкой погнался! Пропал! Погиб!
На шелковом водят меня шнурочке.
А как я в эту историю влип —
Об этом вам расскажу попозже:
Сейчас не могу… Брр!.. Мороз – по коже.
Ведь сами подумайте! Зло берет:
Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.
Такая порой тоска одолеет —
Удрать хочу!
Рычу!
Хожу, как помешанный, взад-вперед,
Башкой кручу,
Рычу!
Пройдусь немного по аллее,
И снова ходу – от ворот!
 
 
Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек.
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит – хоть околей —
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор —
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг… Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Оназапела в своей беседке!
 
 
Воздух цветами заблагоухал…
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!
 
 
Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я – как шальной – по цветам, по лугам!
И – кубарем – прямо к ее ногам.
 
 
Она смеется: «Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен… А все-таки мил!»
 
 
И ножкой, ножкой – ну, что за натура! —
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он – в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко —
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный…
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
«Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur» [6]6
  А ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу! Отвесь поклон, как подобает благовоспитанному кавалеру (франц.).


[Закрыть].
 
 
Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей —
Ох, как бедняге придется худо!
 
 
А впрочем, есть у ней некий бальзам…
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»
 
 
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу…
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда… тогда… О, знайте, боги! —
Я сам помочь себе смогу!
 

1775

 
И жизнь, и бодрость, и покой
Дыханьем вольным пью.
Природа, сладко быть с тобой,
Упасть на грудь твою!
 
 
Колышась плавно, в лад веслу,
Несет ладью вода.
Ушла в заоблачную мглу
Зубчатых скал гряда.
 

*

 
Взор мой, взор! Иль видишь снова
Золотые сны былого?
Сердце, сбрось былого власть,
Вновь приходит жизнь и страсть.
 

*

 
Пьет туман рассветный
Островерхие дали.
Зыбью огнецветной
Волны вдруг засверкали.
Ветер налетевший
Будит зеркало вод,
И, почти созревший,
К влаге клонится плод.
 

1775

 
Отзвеневших радостей залогом
На груди моей ты будешь вечно.
Нить прочней ли, нежель связь двух душ пред богом?
Сердечко, ты ль одно не бессердечно?
 
 
Прочь, Лили, бегу я! Держишь прочно
Нитью бессрочной.
Наколдовала неволю злую!
Ах, Лили, сердце твое, увы,
Я вновь и вновь целую.
Птицей я лечу под сень листвы
(А на лапке нить) —
И влачит она свой позор,
Нить свою, на вольный простор —
К черту все клетки! Да птица не та, увы,
Рабства ей уже не забыть.
 

1775

 
В тени долин, на оснеженных кручах
Меня твой образ звал:
Вокруг меня он веял в светлых тучах,
В моей душе вставал.
Пойми и ты, как сердце к сердцу властно
Влечет огонь в крови
И что любовь напрасно
Бежит любви.
 

1776

 
Привет отчизне юности моей!
О тихий дол, зеленая дуброва!
Раскройте мне свои объятья снова,
Примите в сень раскидистых ветвей!
Пролейте в грудь бальзам веселья и любви.
Да закипит целебный ключ в крови!
 
 
Не раз, гора, к твоим стопам могучим
Влеком бывал я жребием летучим.
Сегодня вновь мой новый юный рай
На склонах мягких обрести мне дай!
Как вы, холмы, эдема я достоин:
Как ваш простор, мой каждый день спокоен.
 
 
И пусть забуду, что и здесь, как там,
Обречены живущие цепям,
Что сеет селянин в песок зерно свое
И строит притеснителю жилье,
Что тяжек труд голодный горняка,
Что слабых душит сильная рука.
Приют желанный, обнови мне кровь,
И пусть сегодня жить начну я вновь.
 
 
Мне любо здесь! Былые сны мне снятся,
И в сердце рифмы прежние теснятся.
Вдали от всех, с собой наедине,
Пью аромат, давно знакомый мне.
Чудесен шум дубов высокоствольных,
Чудесен звон потоков своевольных!
Нависла туча, даль в туман ушла.
И смолкло все. Нисходят ночь и мгла.
 
 
Под звездными ночными небесами
Где мой забытый путь в тиши лесов?
Какими даль рокочет голосами?
Зачем утесом отражен их зов?
Я, как ловец на дальний клич оленей,
Иду – подслушать смысл таинственных явлений.
 
 
В какой волшебный мир попал я вдруг?
Там, под скалой, кто правит пир ночной?
Среди покрытых хворостом лачуг
Трещит костер веселый предо мной.
Трепещет свет на елях в вышине,
И поспевает ужин на огне.
Разгульный смех, и шутки, и по кругу
Тяжелый ковш передают друг другу.
 
 
С чем я сравню шумящий этот стан?
Их дикой пестроте дивлюсь незримо.
Кто все они? Каких питомцы стран?
Приблизиться? Пройти ли молча мимо?
То призраки? Иль дикие стрелки?
Иль гномы варят зелье там, колдуя?
В кустах другие вижу огоньки.
Едва, боязни полный, не бегу я.
То на ночлег толпа цыган сошлась?
Иль, как в Арденнах, здесь бежавший князь?
Иль я в лесной глуши, вдали от мира,
Заблудший, встретил призраков Шекспира?
Да, мысль верна: скорей всего они,
Или, бесспорно, кто-то им сродни.
В их облике – роскошный дух свободы.
Их грубость благородна от природы.
Но кто средь них, – широкоплеч, красив,
Лениво стан могучий наклонив,
Цветистый плащ за плечи перекинув,
Сидит вблизи костра, – потомок исполинов?
Сосет он свой излюбленный чубук,
И вьется дыма облако вокруг.
Его словечко сдержанно-сухое
Веселье вызывает громовое,
Когда он примет строгий вид
И чуждым языком, шутя, заговорит.
 
 
А кто другой, что в отдаленье
Прилег на ствол поверженной сосны?
Каким блаженным сладострастьем лени
Все члены тела стройного полны!
Не для друзей – мечтой затерян в безднах,
Стремясь на крыльях духа в небосвод,
Он о вращенье сфер тысячезвездных
Песнь однозвучную, забыв весь мир, поет.
 
 
Но что ж погасло пира оживленье?
Все зашептались в видимом смущенье.
Их речь – о юноше, что там, в уединенье,
Где воет водопад, грызя в ночи гранит,
Где отсвет пламени дрожит пятном багровым,
Под одиноким, тихим кровом,
Не слыша гневных волн, вдали от пира спит.
Устав от шума, сердцем чужд веселью,
Я отошел – и зашагал к ущелью.
 
 
Привет близ этой хижины тому,
Кто, сон забыв, глядит в ночную тьму!
Зачем ты здесь, глубокой думы полный,
Сидишь вдали от радостных гуляк?
О чем ты грезишь, грустный и безмолвный,
Зачем свечою не разгонишь мрак?
«Не вопрошай! Молчания печать
Я не сорву, пришелец, пред тобою.
Пускай одной ты движим добротою,
Мой жребий здесь – томиться и молчать.
Я не открою, даже другом спрошен,
Откуда я, кем изгнан, где блуждал.
Из дальних стран сюда я жизнью брошен,
И я за дружбу пострадал.
 
 
Кто может знать себя и сил своих предел?
И дерзкий путь заказан разве смелым?
Лишь время выявит, что ты свершить сумел,
Что было злым, что – добрым делом.
Ведь Прометей вдохнул небес чистейший жар
В бездушный ком земли обожествленной,
И что ж, – лишь кровь земную в дар
Принес он персти оживленной.
На алтаре огонь похитил я живой —
Он разве чистым пламенем разлился?
Но, хоть пожар взметнулся роковой,
Себя я проклял, но не устрашился.
Когда я вольность пел в невинности своей,
Честь, мужество, гражданство без цепей, —
Свободу чувств и самоутвержденье,
Я благосклонность меж людей снискал,
Но бог, увы! искусства мне не дал,
Искусства жалкого – притворства в поведенье,
И вот я здесь – высок падением своим,
Наказан без вины и счастлив, хоть гоним.
 
 
Но тише! Это скромное жилье
Хранит все благо, все страдание мое:
Возвышенное сердце, что судьбой
Уведено с путей природных,
Что, след найдя, должно бороться то с собой,
То с легионом призраков бесплодных.
О, лишь трудами обретет оно
То, что ему с рождения дано!
Ни слово чувств его высоких не откроет,
Ни песня бурных волн не успокоит.
 
 
Кто, гусеницу видя на коре,
О будущей заговорит с ней пище?
Кто куколке, на утренней заре,
Разбить поможет нежное жилище?
Но путы разорвать настанет срок,
И к розе полетит вспорхнувший мотылек.
И вот закон: должны промчаться годы,
Чтоб он сумел на путь попасть.
Хоть к истине влеком он от природы,
В нем заблужденья будят страсть.
 
 
Спешит он в жажде впечатлений,—
Троп недоступных нет, и трудных нет высот! —
Пока несчастье, злобный гений,
Его в объятия страданья не толкнет.
Тогда болезненная сила напряженья
Его стремит, влачит могучею рукой,
И от постылого движенья
В постылый он бежит покой.
И в самый яркий день – угрюмый,
И без цепей узнав тяжелый гнет,
Душой разбит, с мучительною думой,
На жестком ложе он уснет.
А я, с трудом дыша, в чужой стране,
Глазами к вольным звездам обращаюсь
И наяву, как в тяжком сне,
От снов ужасных защищаюсь».
 
 
Исчезни, сон! О музы, вам хвала!
Навек я ваш, и нет пути другого!
Как перед солнцем – тает ночи мгла
Пред силой пламенного слова.
Светлеет даль, туман бежит,
И тьма рассеялась. О боги, свет и сила!
Восходит Истины светило,
Вокруг прекрасный мир лежит.
В его лучах растаял призрак бледный,
И новой жизни здесь блистает день победный.
 
 
Из путешествия вернувшись к отчей сени,
Прилежный вижу я народ,
Что трудится, не зная лени,
Используя дары природы круглый год.
С кудели нить летит проворно
На бердо ткацкого станка,
Не дремлют праздно молот и кирка,
Не остывает пламень горна.
Разоблачен обман, порядок утвержден,
И мирно край цветет, и счастьем дышит он.
 
 
Я вижу, князь, в стране, тобой хранимой,
Прообраз дней твоих живой.
Ты, помня долг владык неустранимый,
Им ограничил дух свободный свой.
Тот прихоти покорствует влеченью,
Кто для себя, одним собой живет.
Но тот, кто хочет свой вести народ,
Учиться должен самоотреченью.
 
 
Так бодро сей – вознаградится труд,—
Но не бросай зерно и там и тут,
Как сеятель, чьей лени все равно,
На пыльный путь иль в ров падет зерно.
Нет, сильной по-мужски и мудрою рукой
Обильно ты посей и дай земле покой.
И жатвой ты свою обрадуешь державу —
Себе и всем твоим во славу.
 

1783