Текст книги "Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Стихотворения"

Автор книги: Иоганн Вольфганг фон Гёте

Так поэты, – сам взгляни! —

Тратят деньги, тратят дни.

1

 
Жизнь украшает твои гробницы и урны, язычник:
        Фавны танцуют вокруг, следом менад хоровод
Пестрой течет чередой; сатир трубит что есть мочи
        В хриплый пронзительный рог, толстые щеки надув.
Бубны, кимвалы гремят: мы и видим мрамор и слышим.
        Резвые птицы, и вам лаком налившийся плод!
Гомон вас не спугнет; не спугнуть ему также Амура:
        Факелом тешится всласть в пестрой одежде божок.
Верх над смертью берет избыток жизни – и мнится:
        К ней причастен и прах, спящий в могильной тиши.
Пусть же друзья обовьют этим свитком гробницу поэта:
        Жизнью и эти стихи щедро украсил поэт.
 

2

 
Только лишь я увидал, как ярко солнце в лазури,
        Как венком из плюща каждый украшен утес,
Как виноградарь усердный подвязывал к тополю лозы,
        Только лишь ветром меня встретил Вергилия край,—
Тотчас же к другу опять примкнули музы, и с ними
        Прерванный наш разговор я как попутчик повел.
 

3

 
Все еще милую я сжимаю в жадных объятьях,
        Все еще к мягкой груди грудь моя льнет потесней,
Все еще, голову к ней положив на колени, гляжу я
        Снизу любимой в глаза, милые губы ищу.
«Неженка! – слышу упрек я. – Так вот как дни ты проводишь!»
        Плохо я их провожу! Слушай, что сталось со мной!
Я отвернулся, увы, от радости всей моей жизни,
        Нынче двадцатый уж день в тряской карете тащусь.
Мне веттурино перечит, и сборщик пошлины льстит мне,
        В каждом трактире слуга лжет и надуть норовит.
Чуть лишь от них захочу я избавиться – схватит почтмейстер:
        Каждый почтарь – господин, каждый таможенник – царь.
«Да, но казалося мне – ты блаженствуешь, словно Ринальдо!
        Я не пойму! Ты ведь сам противоречишь себе».
Мне-то все ясно зато: в дороге – одно только тело,
        Дух мой покоится там, возле любимой моей.
 

4

 
Край, что сейчас я покинул, – Италия: пыль еще вьется,
        Путник, куда ни ступи, будет обсчитан везде.
Будешь напрасно искать ты хоть где-то немецкую честность:
        Жизнь хоть ключом и кипит, нету порядка ни в чем.
Каждый здесь сам за себя, все не верят другим, все спесивы,
        Да и правитель любой думает лишь о себе.
Чудо-страна! Но увы! Фаустины уж здесь не нашел я…
        С болью покинул я край – но не Италию, нет!
 

5

 
Раз по Большому каналу я плыл, растянувшись в гондоле;
        Много груженых судов там на причале стоит,
Есть там любые товары, здесь все, что захочешь, найдется:
        Овощи, вина, зерно, веток вязанки сухих.
Меж кораблей неслись мы стрелой. Вдруг веточка лавра
        В щеку мне больно впилась. «Дафна, за что? – я вскричал.—
Ждал я награды иной!» Но шепнула мне нимфа с улыбкой:
        «Лёгки поэтов грехи – легки и кары. Греши!»
 

6

 
Встречу ль паломника я – и нет сил от слез удержаться:
        Сколько блаженства порой нам заблужденье дает!
 

7

 
Милая, жизни дороже, была со мною когда-то.
        Больше со мной ее нет. Молча утрату сноси!
 

8

 
Эту гондолу сравню с колыбелью, качаемой мерно,
        Делает низкий навес лодку похожей на гроб.
Истинно так! По Большому каналу от люльки до гроба
        Мы без забот через жизнь, мерно качаясь, скользим.
 

9

 
Дож и нунций у нас на глазах выступают так важно,—
        Бога хоронят они; дож налагает печать.
Что себе думает дож, не знаю, но знаю, что нунций,
        Пышный справляя обряд, втайне смеется над ним.
 

10

 
Что суетится народ, что кричит? – Прокормиться он хочет,
        Вырастить хочет детей, как-нибудь их прокормить.
Путник, ты это приметь и дома тем же займися:
        Как ни крутись, а никто дальше того не пошел.
 

11

 
Ох, как трезвонят попы! И на звон их усердный приходят
        Все, лишь бы в церкви опять нынче болтать, как вчера.
Нет, не браните попов: они знают, что надобно людям.
        Счастлив, кто сможет болтать завтра, как нынче болтал.
 

12

 
Льнет к пустодуму толпа, как песок у моря, бессчетна.
        Перл предпочту я песку: друг мой пусть будет умен.
 

13

 
Сладко под мягкой стопой весенний почувствовать клевер
        Или нежной рукой гладить ягненка волну.
Сладко – в новом цвету увидать ожившие ветви,
        После – зеленой листвой тешить тоскующий взгляд,
Слаще – цветами грудь украшать пастушке, ласкаясь,—
        Но не приносит мне май радости этой тройной.
 

14

 
Я уподоблю страну наковальне; молот – правитель,
        Жесть между ними – народ, молот сгибает ее.
Бедная жесть! Ведь ее без конца поражают удары
        Так и сяк, но котел, кажется, все не готов.
 

15

 
Тронул толпу пустодум, и приверженцев много собрал он;
        Умный отыщет, увы, любящих мало друзей.
Лик чудотворных икон нередко написан прескверно:
        Там, где искусство и ум, – чернь и слепа и глуха.
 

16

 
Стал повелителем тот, кто о собственной выгоде помнил,—
        Мы предпочли бы того, кто бы и нас не забыл.
 

17

 
Учит молиться беда, говорят. Захочешь учиться —
        Съезди в Италию: там всякий приезжий в беде!
 

18

 
Ну и толпа в этой лавке! Все время деньги считают,
        Весят, вручают товар. Чем же торгует купец?
Нюхательным табаком! Да, здесь познал себя каждый:
        Все черемицу берут без предписанья врача.
 

19

 
Дожем в Венеции стать может каждый патриций, и каждый
        С детства поэтому строг, чинен, изящен и горд.
Вот почему так нежны у католиков здешних облатки:
        То же тесто попы в плоть претворяют Христа.
 

20

 
Два древнегреческих льва стоят у стен Арсенала:
        Рядом с ними малы башня, ворота, канал!
Если б явилась Кибела – они бы впряглись в колесницу,
        Мчалась бы Матерь богов, радуясь слугам своим.
Но неподвижно и грустно стоят они: новый, крылатый
        Кот здесь мурлычет; его город патроном зовет,
 

21

 
Странствует всюду паломник, но только найдет ли святого?
        Сможет ли ныне иль впредь он чудотворца узреть?
Нет, уж не те времена! Найдешь ты одни лишь останки:
        Всё, что хранится в церквах, – череп да кучка костей.
Все мы паломники, все, кто в Италию жадно стремится:
        Только истлевшую кость благоговейно мы чтим.
 

22

 
О дожденосец Юпитер, сегодня ты к нам благосклонен,
        Ибо немало даров сразу ты нам ниспослал:
Дал ты Венеции пить, дал земле зеленые всходы,
        Книжечке этой моей несколько дал эпиграмм.
 

23

 
Лейся сильней! Напои лягушек в мантиях красных,
        Жаждущий край ороси, чтобы капусту родил.
Только мне в книжку воды не налей! Пускай уж в ней будет
        Чистый арак; а пунш всяк себе сварит на вкус.
 

24

 
Церковь – Святой Иоанн на Грязи; всю Венецию нынче
        Можно по праву назвать Марком Святым на Грязи.
 

25

 
Видел ты Байи? Так, значит, ты знаешь море и рыбу.
        Здесь же – Венеция, здесь лужи узнал ты и жаб.
 

26

 
«Ты еще спишь?» – «Помолчи, не мешай мне спать! Ну, проснусь я,—
        А для чего? Ведь кровать хоть широка, да пуста!
Если ты спишь один – для тебя Сардиния всюду,
        Тибур – везде, где тебя милая будит, мой друг!»
 

27

 
Часто все девять меня манили (я муз разумею),
        Я ж их призыву не внял: льнул я к любимой моей.
Ныне любовь я покинул, меня же покинули музы.
        Глядя в смятенье вокруг, нож иль веревку ищу.
Впрочем, богов на Олимпе не счесть! И ты мне спасенье,
        Скука! Тебя величать следует матерью муз.
 

28

 
Спросишь, какую подругу хочу я? Какую хотел я,
        Ту и нашел; значит, я многое в малом обрел.
На берегу собирая ракушки, в одной отыскал я
        Маленький перл, и его нынче на сердце храню.
 

29

 
Часто я рисовать и царапать на меди пытался,
        Маслом писал иль рукой глину сырую давил,
Но, без усердья трудясь, не сумел ничему научиться,—
        Только один свой талант усовершенствовал я:
Дар по-немецки писать. И на это негодное дело
        Я, несчастный поэт, трачу искусство и жизнь.
 

30

 
Нищенки, лица закрыв, прелестных держат младенцев,
        Вот что значит – уметь к сердцу мужскому воззвать!
Каждый, увидев мальчонку, иметь захочет такого,
        Каждый, не видя лица матери, хочет ее.
 

31

 
Хочешь ты тронуть меня, попросив для ребенка? – Не твой он!
        Тронула та лишь меня, что родила моего!
 

32

 
Встретив меня на ходу, ты губки лижешь. Зачем же?
        Мне говорит твой язык, как бы он славно болтал.
 

33

 
Учится немец усердно любому искусству и в каждом
        Выказать может талант, если возьмется всерьез.
Лишь стихотворству никто не желает учиться – и пишут
        Хуже нельзя; по себе мы это знаем, друзья.
 

34 а

 
Часто вы, боги, себя зовете друзьями поэта;
        Множество нужд у него – скромных, но все-таки нужд:
Дом ему дайте уютный, и стол повкуснее, и вина,—
        Может нектар оценить немец не хуже, чем вы.
Дайте пристойный костюм и друзей для приятной беседы,
        На ночь – подружку, чтоб ей был он желанен и мил.
Эти пять естественных благ мне нужнее всех прочих.
        Дайте мне языки – древние, новые – знать,
Чтобы народов дела и былые судьбы я понял;
        Дайте мне ясным постичь чувством искусства людей.
Дайте почет у народа, у власть имущих – влиянье,—
        Все, что у смертных еще принято благом считать.
Впрочем, спасибо вам, боги! Меня вы уж раньше успели
        Сделать счастливым, послав самый прекрасный ваш дар.
 

34 б

 
Да, средь немецких князей мой князь не из самых великих:
        Княжество тесно его и небогата казна;
Но если б каждый, как он, вовне и внутри свои силы
        Тратил, то праздником жизнь немца средь немцев была б.
Впрочем, зачем я славлю того, кого славят деянья?
        Да и подкупной моя может казаться хвала,
Ибо дал он мне то, что нечасто великие дарят:
        Дружбу, доверье, досуг, дом, и угодья, и сад.
Всем я обязан ему; ведь я во многом нуждался,
        Но добывать не умел – истый поэт! – ничего.
Хвалит Европа меня, но что дала мне Европа?
        Я дорогою ценой сам за стихи заплатил.
Немцы мне подражают, охотно читают французы;
        Лондон! Принял как друг гостя смятенного ты.
Только что пользы мне в том, что нынче даже китаец
        Вертеров пишет и Лотт кистью на хрупком стекле?
Ни короли обо мне, ни кесари знать не желали;
        Он лишь один для меня Август и мой Меценат.
 

35

 
Жизнь одного человека – что значит она? И, однако,
        Тысячи станут судить каждый поступок его.
Значат стихи еще меньше. Но тысячи будут ругать их
        Иль восхищаться. Мой друг! Жить и писать продолжай.
 

36

 
Фрески, картины везде! До чего же меня утомили
        Перлы искусства, что здесь в каждом хранятся дворце.
И средь таких наслаждений порой нужна передышка,
        Ищет живой красоты мой притупившийся взгляд.
Комедиантка! в тебе я узнал мальчуганов прообраз —
        Тех, что Беллини писал с крыльями, радуя взор,
Тех, что послал жениху Веронезе доставить бокалы
        К свадьбе, где гость пировал, воду считая вином.
 

37

 
Словно искусным резцом, изваяно стройное тело;
        Словно оно без костей, гнется, как в море моллюск.
Все в нем – суставы, все – сочлененья, все в нем прелестно,
        В меру оно сложено, гибко без меры оно.
Я изучил человека, и рыб, и зверей, и пернатых,
        Знаю рептилий – они чудо природы вполне,
Но удивляюсь тебе, Беттина, милое чудо:
        Ты – все вместе, и ты – ангел, помимо всего.
 

38

 
Ножки, дитя, к небесам поднимать не надо: Юпитер
        Смотрит, и зорок орел, и Ганимед разозлен.
 

39

 
Ножки тяни к небесам беззаботно! Мы поднимаем
        Руки в молитве; но ты все же безгрешней, чем мы.
 

40

 
Гнется шейка твоя. Удивляться тут нечему: часто
        Держит она всю тебя; малый твой вес ей тяжел.
Мне ничуть не претит наклоненная набок головка:
        Груз прекрасней вовек шейку ничью не сгибал.
 

41

 
Так неясных фигур произвольным сплетеньем смущает
        В мрачности адской своей Брейгель мутнеющий взгляд.
Так, резцом воплотив Иоанна видения, Дюрер,
        Сливший сверчков и людей, здравый рассудок мутит.
Так поэт, что воспел сирен, кентавров и сфинксов,
        Слух удивленный пленял и любопытство будил.
Так нас тревожит сон, когда снится, что, взявшись за дело,
        Мы преуспели и вдруг все расплывется, как дым.
Так и Беттина, когда ей руки служат ногами,
        Нас смущает – и вновь радует, на ноги встав.
 

42

 
Что ж, с удовольствием я отойду за черту меловую:
        Просит так кротко меня, сделав «боттегу», дитя.
 

43

 
«Ах, да что же он делает с нею! Господи боже!
        Так только свертки белья носят к фонтану стирать!
Право, она упадет! Нет мочи! Идем же! Как мило!
        Глянь, как стоит! Как легко! Все улыбаясь, шутя!»
Ты, старушка, права, восхищаясь моею Беттиной:
        Краше от этого мне кажешься ты и сама.
 

44

 
Что бы ни делала ты, все нравится мне. Но охотней
        Я смотрю, как отец в воздух швыряет тебя.
Миг – ты летишь кувырком, и вот, как ни в чем не бывало,
        Сделав смертельный виток, снова бежишь по земле.
 

45

 
Бедности, горя, забот морщины расправились разом,
        Стали все лица светлей, будто счастливцы вокруг.
Нежно тебя по щеке корабельщик растроганный треплет,
        Каждый хоть туго, но все ж свой открывает кошель,
Венецианцы тебе подают, плащи приподнявши,
        Будто бы просишь у них ради Антония ты,
Ради Христовых ран, ради сердца Девы Марии,
        Ради огненных мук, душам грозящих в аду,
Весело всем, кто тебя окружает толпою, – мальчишкам,
        Нищим, купцам, морякам: все они дети, как ты.
 

46

 
Да, ремесло поэта приятно, но очень накладно:
        Книжечка эта растет – тают цехины меж тем.
 

47

 
«Скоро ль конец? Иль совсем помешался ты от безделья?
        Книга – девчонке одной? Тему найди поумней!»
Что ж, подождите: начну воспевать могучих монархов,
        Ежели их ремесло лучше пойму, чем теперь.
Ну, а пока я пою Беттину: нас тянет друг к другу,
        Ибо от века сродни были фигляр и поэт.
 

48

 
«Козлища, встаньте ошую! – судья укажет грядущий.—
        Вам же, овечки мои, стать одесную велю».
Но остается еще надежда, что он напоследок
        Скажет разумным: «А вы встаньте пред ликом моим».
 

49

 
Знаешь, как сделать, чтоб я писал и писал эпиграммы
        Сотнями? Нужно меня с милой моей разлучить.
 

50

 
Ох, до чего не люблю я поборников ярых свободы:
        Хочет всякий из них власти – но лишь для себя.
Многим хочешь ты дать свободу? – Служи им на пользу!
        «Это опасно ли?» – ты спросишь. Попробуй-ка сам!
 

51

 
Блага желают цари, демагоги желают того же;
        Но ошибаются все: люди они, как и мы.
Ведомо нам, что желанья толпы ей самой не на пользу.
        Но докажи нам, что ты знаешь, чего нам желать!
 

52

 
Следует в тридцать лет на кресте распинать пустодума:
        Станет обманутый лгать, лучше узнавши людей.
 

53

 
Франции горький удел пусть обдумают сильные мира;
        Впрочем, обдумать его маленьким людям нужней.
Сильных убили – но кто для толпы остался защитой
        Против толпы? И толпа стала тираном толпы.
 

54

 
Жил я в безумное время и общей судьбы не избегнул:
        Стал неразумным и сам, как повелело оно.
 

55

 
«Мы ли не правы, скажи? Без обмана возможно ли с чернью?
        Сам погляди, до чего дик и разнуздан народ!»
Те, что обмануты грубо, всегда неуклюжи и дики;
        Честными будьте и так сделайте диких – людьми!
 

56

 
Часто чеканят князья свой сиятельный профиль на меди,
        Чуть лишь ее посребрив. Верит обманутый люд!
Глупость и ложь пустодум печатью духа отметит,—
        Можно без пробного их камня и золотом счесть.
 

57

 
«Эти люди безумны», – твердят о пылких витиях,
        Тех, что по всем площадям Франции громко кричат.
Да, безумны они, но свободный безумец немало
        Мудрого скажет; меж тем рабская мудрость нема.
 

58

 
Долгие годы вся знать говорила лишь по-французски;
        Кто запинался чуть-чуть, тех презирала она.
Нынче с восторгом народ язык французов усвоил.
        Что же сердиться теперь? Вы добивались того!
 

59

 
«Будьте немного скромней, эпиграммы!» – «В чем дело? Мы только
        Надписи; в книге «Весь мир» мы – лишь названия глав».
 

60

 
Бог в холстине Петру явил нечистых и чистых
        Тварей; и книжка моя их же являет тебе.
 

61

 
Ты не можешь понять, добра или зла эпиграмма.
        Шельма она: не узнать, что у нее на уме.
 

62

 
Чем эпиграмма пошлей, чем ближе к зависти хмурой,
        Тем скорее поймет всякий читатель ее.
 

63

 
Хлоя клянется в любви. Я не верю. «Она тебя любит»,—
        Скажет знаток; но поверь я ей – и минет любовь.
 

64

 
Ты никого не любишь, Филарх, а меня обожаешь.
        Что же, другого пути нет, чтоб меня подчинить?
 

65

 
Мир, человек и бог – неужели все это тайна?
        Нет; но не любят о них слушать – и тайна темна.
 

66

 
Был я всегда терпелив ко многим вещам неприятным,
        Тяготы твердо сносил, верный завету богов.
Только четыре предмета мне гаже змеи ядовитой:
        Дым табачный, клопы, запах чесночный и
 

67

 
Я вам давно уж хотел рассказать о маленьких тварях,
        Что так проворно вкруг нас носятся взад и вперед.
С виду похожи на змеек, но есть у них лапы – и быстро
        Бегают, вьются, скользят, хвост волоча за собой.
Глянь, они здесь! И здесь! И вдруг исчезли куда-то!
        Где же беглянки? В какой щели, ложбинке, траве?
Если позволите вы, я звать их «лацертами» буду:
        Впредь пригодятся не раз мне для сравнений они.
 

68

 
Кто увидит лацерт, тот хорошеньких девушек вспомнит,
        Что по площади здесь носятся взад и вперед.
Быстры они и легки: побежали, встали, болтают,
        Вновь от проворной ходьбы длинные платья шуршат.
Глянь, они здесь. И здесь! Но едва ее ты упустишь,
        Будешь напрасно искать: скоро не встретишь теперь.
Но если ты не боишься углов, закоулков и лестниц,
        Следуй за нею в вертеп, чуть лишь поманит она.
 

69

 
Требуешь ты объяснить, что такое вертеп. Но ведь этак
        Можно в словарь превратить книжку моих эпиграмм.
Это – сумрачный дом в закоулке узком. Красотка
        Кофе сварит и все дело возьмет на себя.
 

70

 
Держатся вместе всегда две лацерты, из самых красивых:
        Та – немного длинна, эта – немного низка.
Встретишь их вместе – одну предпочесть другой невозможно,
        Встретишь одну – и она кажется лучшей из двух.
 

71

 
Грешников больше всего, говорят, любили святые,
        Также и грешниц; я сам в этом похож на святых.
 

72

 
«Был бы дом у меня, и ни в чем бы нужды я не знала,—
        Мужу была бы и я верной, веселой женой»,—
Так потаскушка одна завела обычную песню.
        Мне не случалось слыхать благочестивей молитв.
 

73

 
Не удивляюсь ничуть любви человека к собакам:
        Твари ничтожнее нет, чем человек или пес.
 

74

 
То, что я дерзок бывал, не диво. Но ведают боги —
        Да и не только они – верность и скромность мою.
 

75

 
«Разве ты не видал хорошего общества? В этой
        Книжке – лишь чернь, да шуты, да и похуже того».
Видел хорошее общество я. Называют хорошим
        Общество, если оно темы не даст для стихов.
 

76

 
Что от меня хотела судьба? Вопрос этот дерзок:
        Ведь у нее к большинству нет притязаний больших.
Верно, ей удалось бы создать поэта, когда бы
        В этом немецкий язык ей не поставил препон.
 

77

 
«Что ты творишь? То ботаникой ты, то оптикой занят!
        Нежные трогать сердца – счастья не больше ли в том?»
Нежные эти сердца! Любой писака их тронет.
        Счастьем да будет моим тронуть, Природа, тебя!
 

78

 
Белое сделать Ньютон из многих цветов умудрился;
        Так умудрил он людей; верят ему уж сто лет.
 

79

 
«Всё объясняют легко теории, коим наставник
        Мудро нас обучил», – так мне сказал ученик.
Если из дерева крест смастерите вы аккуратно,
        Можно к нему подогнать тело живое – на казнь!
 

80

 
Юноша пусть эту книжку в дорогу возьмет, если едет
        К милой: утешат его и раззадорят стихи.
Пусть и девушка ждет с этой книжкой милого, чтобы,
        Чуть только милый войдет, тотчас отбросить ее.
 

81

 
Так же, как девушка мне порой кивнет незаметно
        Или спеша, на ходу, нежно коснется руки,
Краткие эти стихи вы дарите путнику, музы;
        Но обещайте мне впредь большую милость явить.
 

82

 
Если хмурится день, если облаком мглистым оделось
        Солнце, – как тихо, без слов мы по тропинке бредем!
Странника дождь застает – и отрадно укрытие сельской
        Кровли, и сладко ему спится в ненастную ночь.
Но возвратилась богиня, прояснилась матерь-природа.
        Ей не перечь и гони темные тучи с чела!
 

83

 
Ежели чистую радость найти в любви ты желаешь,
        Дерзость и здравый смысл выбрось из сердца долой:
Гонит Амура она, а он связать его хочет.
        Им обоим равно чужд плутоватый божок.
 

84

 
О благодатный Морфей, помаваешь ты маками тщетно:
        Я не засну, если мне веки Амур не смежил.
 

85

 
Ты источаешь любовь – и я загораюсь желаньем;
        Но, источая любовь, также доверье внуши.
 

86

 
Знаю не хуже других я тебя, Амур! Ты приносишь
        Факел, и он в темноте ярко нам светит в глаза.
Скоро заводишь ты нас на безвыходный путь, и тогда-то
        Нужен нам факел. Но ах! – гаснет обманчивый свет.
 

87

 
Только единую ночь на груди у тебя! Остальное
        Дастся само; но Амур держит нас порознь в ночи.
Будет утро, когда Аврора влюбленных застигнет
        Спящими рядом, и Феб утренний их пробудит.
 

88

 
Если ты это всерьез – не тяни, осчастливь меня нынче,
        Если желаешь шутить – шуток довольно с меня.
 

89

 
Сердит тебя молчаливость моя. Но что говорить мне?
        Смысл невнятен тебе вздохов и взглядов моих.
С уст сорвала бы печать лишь одна богиня – Аврора,
        Если б в объятьях твоих вдруг пробудила меня.
Утренним светлым богам мой гимн прозвучал бы навстречу,—
        Так Мемнонов колосс сладко о тайнах поет.
 

90

 
Славная, право, игра! Кружок на нитке вертится,
        То отлетит от руки, то возвратится назад.
Так же, вам кажется, я то одной, то другой из красавиц
        Сердце бросаю – но вмиг вновь прилетает оно.
 

91

 
Каждое время года меня волновало когда-то:
        Встретив приветом весну, осени жадно я ждал,
Но, с той поры как Амур осенил счастливца крылами,
        Лета уж нет и зимы: вечно весна надо мной.
 

92

 
«Как ты живешь?» – «Я живу! И насколько б мой век ни продлили
        Боги – я завтра хочу жить, как сегодня живу».
 

93

 
Как благодарен я вам, о боги! Все, о чем люди
        Молят, послали вы мне, – то есть почти ничего.
 

94

 
В утренней мгле на вершину взобраться высокую, чтобы
        Встретить приветом твой луч, вестник встающего дня;
Царственное ожидать с нетерпеньем светило, – как часто,
        Юных отрада, меня из дому в ночь ты гнала!
Ныне сияют мне вестники дня – небесные очи
        Милой, и солнце взойти слишком спешит для меня.
 

95

 
Море как будто в огне! Ты спешишь показать с удивленьем,
        Как пламенеет волна, киль обегая ночной.
Не удивляюсь я, нет! Ведь из волн родилась Афродита,
        Чтобы на смертных огонь, сына родив, ниспослать.
 

96

 
Я глядел, как блестят и искрятся кроткие волны.
        С ветром попутным легко парусник мчался вперед.
Не было в сердце томленья, и только порой возвращался
        Мой тоскующий взгляд к снежным далеким горам.
Сколько сокровищ меня на юге ждет! Но на север
        Тянет и тянет одно, точно могучий магнит.
 

97

 
Ах! уезжает она! Уж взошла на корабль! О владыка
        Ветров, могучий Эол! Бури свои удержи!
Бог отвечал мне: «Глупец! Опасны не буйные бури,—
        Легких Амуровых крыл веянье страшно тебе».
 

98

 
Девушку взял я к себе раздетой, бедной: она мне
        Нравилась голой тогда – нравится голой теперь.
 

99

 
Я заблуждался нередко и снова на путь возвращался,
        Но не счастливей ничуть. Счастье лишь в ней я нашел.
Пусть заблужденье и это, но смилуйтесь, мудрые боги,
        И отнимите его там лишь, в холодном краю.
 

100

 
Плохо тебе приходилось, Мидас, когда ты, голодая,
        Чувствовал в слабых руках вес превращенной еды.
Нечто подобное было со мной, хоть и легче намного:
        Все под рукой у меня вмиг превращалось в стихи.
Музы, я не ропщу; но когда сожму я в объятьях
        Милую, в сказку ее не превращайте, молю!
 

101

 
«Как налилась я, взгляни!» – говорит мне любимая в страхе.
        Тише, не бойся, дитя! Выслушай, что я скажу.
Предупреждает тебя, прикоснувшись рукою, Венера,
        Что неизбежно она тело твое исказит.
Стройность стан потеряет, набухнут милые груди,
        Самое новое, глянь, платье не впору тебе.
Не огорчайся! Садовник, цветок опадающий видя,
        Знает, что к осени в нем зреет набухнувший плод.
 

102

 
Сладко любимую сжать в объятьях нетерпеливых,
        Если признался в любви стук ее сердца тебе;
Слаще еще – ощутить под сердцем милой биенье
        Новой жизни, что там кормится, зреет, растет.
Пробует силы она в нетерпенье юном: стучится,
        Жаждет увидеть скорей неба сияющий свет.
Выжди несколько дней! В свой срок дорогами жизни
        Оры тебя поведут, воле послушны судьбы.
Все, что захочет она, пусть случится с тобой, мой любимый,—
        Лишь бы, зачатый в любви, сам ты изведал любовь.
 

103

 
Так, от друзей вдалеке, в обрученной с Нептуном столице
        Я одинокие дни, словно часы, расточал.
Сдабривал все, что встречал, я приправой воспоминаний
        Или надежд. На земле слаще приправ не найти.