Текст книги "Сказки и легенды"

Автор книги: Иоганн Музеус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Встань, бостанги, и следуй за мной в беседку.

Бостанги молча повиновался, а она, сев на скамеечку, обратилась к нему:

– Да свершится воля аллаха. Три дня и три ночи я призывала его вразумить меня каким-нибудь знамением, если воля моя колеблется между заблуждением и безумием. Своим молчанием пророк одобрил намерение горлинки освободить жаворонка от рабских цепей, в которых он влачит жалкое существование, и свить с ним гнездо. Дочь султана не пренебрегла цветком мушируми, преподнесенным невольничьей рукой. Мой жребий брошен. Немедля иди к имаму, чтобы он повел тебя в мечеть и отметил печатью правоверных. Тогда отец, вняв моей мольбе, возвысит тебя, как Нил поднимает свои воды выше тесных берегов и изливает в долину. Когда ты сделаешься беем провинции, то смело можешь поднять глаза на трон. Султан не отвергнет зятя, которому великий пророк предназначил его дочь.

Будто зачарованный заклинаниями могущественной феи, слушал граф эту речь, вторично уподобившись мраморной статуе и в изумлении глядя на принцессу. Щеки его побледнели, а язык словно прилип к гортани. Смысл этой речи дошел до его сознания, но ему было непонятно, какими путями может он удостоиться неожиданной чести стать зятем султана Египта. В таком положении, в роли осчастливленного влюбленного, он выглядел не слишком импозантно. Однако пробудившаяся любовь, как восходящее солнце, позлащает все. Девушка приняла его ошеломленность за опьянение восторгом и приписала очевидное смущение счастью любви, свалившемуся на него столь неожиданно. Но тут же в ее сердце шевельнулось вдруг неизбежное для девушки сомнение: не поторопилась ли она с ответом и не слишком ли быстро исполнились ожидания ее возлюбленного, поэтому она сказала:

– Ты молчишь, бостанги? Не удивляйся, что благоухание твоего мушируми возвращает тебе аромат моих мыслей. Покров притворства никогда не окутывал моего сердца; должна ли я отягощать шаткостью надежды крутой подъем, который ты должен преодолеть, прежде чем тебе откроются брачные покои?

Эта речь дала графу возможность несколько прийти в себя. Он ободрился, как воин, проснувшийся при звуках тревоги в лагере.

– Ослепительный цветок Востока, – сказал он, – дерзнет ли кустик, растущий среди колючек, цвести под твоею сенью? Разве не выполет его бдительная рука садовника и не выбросит как ненужную сорную траву, чтобы его растоптали на дороге или чтобы его высушило солнечным зноем? Если легкий ветерок нанесет пыль на твою царскую диадему, не протянутся ли тотчас сотни рук, чтобы стереть ее? Как смеет раб мечтать о банане, зреющем в саду султана, чтобы услаждать нёбо властелина? Выполняя твой приказ, я искал редкий цветок для тебя и нашел мушируми, чье название, а тем более таинственное значение были мне неизвестны. Поверь, я не имел в виду ничего иного, кроме исполнения твоей воли.

Этот странный ответ явно не соответствовал прекрасным планам девушки. Для нее было неожиданностью услышать, что европеец может не вкладывать в цветок мушируми, предлагаемый женщине, тот смысл, который всегда подразумевается в двух остальных частях Старого Света. Она ясно видела, что произошло недоразумение, но любовь, пустившая уже глубокие корни в ее сердце, повернула дело очень ловко: так швея вертит по-всякому свою работу, когда надо исправить недостатки раскроя, чтобы в конце концов все более или менее удачно сошлось. Держа в прелестной ручке конец покрывала, принцесса скрыла свое смущение и, помолчав некоторое время, продолжала с нежной лаской:

– Твоя скромность напоминает мне ночную фиалку, которая скрывается от солнечных лучей, и хотя не отличается яркостью красок, но любима всеми за прекрасный аромат. Счастливый случай стал толкователем твоих чувств и вызвал в ответ мое признание. Сердце мое открыто для тебя. Последуй учению пророка, и ты будешь на пути к достижению своего счастья.

Граф начал проникать в скрытую суть событий. Мрак в его душе постепенно рассеивался – так ночные тени тают с наступлением утренней зари. Так вот когда явился искуситель, которого он ждал в тюремной башне в образе рогатого сатира или черного подземного гнома! Он явился ему в образе крылатого Амура и пускает в ход все свое обольстительное искусство, чтобы убедить его отречься от родной веры, изменить нежной супруге и забыть невинных малюток! «В твоей власти, – размышлял граф, – сменить тяжкие цепи рабства на нежные путы любви. Первая красавица целой части света улыбается тебе, а с ней наслаждение всеми земными благами. Пламя чистое, как огонь Весты[209]209
  Веста (римск. миф.) – богиня домашнего очага.


[Закрыть], пылает для тебя в этой груди, и оно испепелит ее, если безумие и упрямство затуманят твой разум и заставят пренебречь ее любовью. Скрой на время под тюрбаном свою веру. У папы Григория хватит воды в цистерне всепрощения, чтобы начисто смыть с тебя грехи. Кто знает, не тебе ли будет принадлежать заслуга – отвоевать чистую душу девы для неба, коему она предназначена».

Он еще долго и охотно прислушивался бы к этим лукавым речам, если бы добрый ангел-хранитель не ущипнул его за ухо и не предостерег от голоса соблазна. Он всем своим существом почувствовал, что не должен более поддаваться обольщению, и быстро взял себя в руки. Слова несколько раз замирали у него на устах, прежде чем он овладел собой и заговорил:

– Когда заблудившийся в Ливийской пустыне странник мечтает освежить пересохший язык водой из Нила, он только усиливает муки жажды, не имея возможности удовлетворить свое желание. А потому и ты, прекраснейшая из женщин, не буди в моем сердце желания, что как голодный червь будет точить мое сердце, которое я не смогу питать надеждой. Знай, что у себя на родине, я уже связан нерушимыми цепями брака с добродетельной женщиной и трое прелестных деток называют меня сладостным именем: «Отец!» Как может сердце, истерзанное горем и тоской, домогаться жемчужины красоты и предлагать ей всего только разделенную любовь?

Объяснение графа было весьма откровенно, и он полагал, что по-рыцарски разрешил любовное недоразумение. Он думал, что теперь Мелексала, поняв ошибку, откажется от мысли соединить с ним свою судьбу. Однако он глубоко ошибался. Принцесса не могла поверить, чтобы граф, молодой, цветущий мужчина, не оценил ее красоты. Она знала, что достойна любви, и чистосердечный рассказ о его семейных обстоятельствах не произвел на нее никакого впечатления. Воспитанная в обычаях своей страны, она и не собиралась присваивать его в полное владение, ибо рассматривала любовь мужчины как делимый дар. Во время веселых игр в серале она часто слышала, как мужская нежность уподоблялась шелковой нити, которую можно разъединять и разделять, причем каждая часть ее сама по себе все же остается целой. Действительно, остроумное сравнение, не пришедшее еще в голову нашим дамам в западных странах. Гарем ее отца с детства представлял ей многочисленные примеры разделенной любви: жены султана жили там в мирном согласии друг с другом.

– Ты называешь меня Цветком Мира, – возразила принцесса, – но, посмотри, в этом саду рядом со мной растет еще много цветков, радующих глаз и сердце своей разнообразной красотой и прелестью, но я не препятствую тебе наслаждаться ими вместе со мной. Могу ли я требовать, чтобы в твоем собственном саду выращивался один-единственный цветок, от постоянного созерцания которого утомился бы твой взор? Пусть твоя жена будет участницей нашего счастья. Ты введешь ее в свой гарем, и я с радостью встречу ее там. Ради тебя она будет моей любимой подругой, и ради тебя она будет любить меня. И дети ваши будут моими; я осеню их своей тенью, чтобы они весело росли и пустили корни в этой чужой для них земле.

В наш просвещенный век терпимость в любви еще не простирается так далеко, как терпимость церкви; в противном случае заявление Мелексалы не показалось бы столь диким нашим читательницам, как это, по всей вероятности, будет на самом деле. Но Мелексала была дочерью Востока, а под таким ласковым небом мегера ревности не имеет столь великой власти над прекрасной половиной человечества, как над сильнейшей, которой она, напротив, управляет железной рукой. Граф Эрнст был тронут таким простосердечием принцессы, и кто знает, к какому решению он пришел бы, если бы мог ожидать, что дома его милая Оттилия согласится с подобными взглядами и если бы, сверх того, не лежал на пути камень преткновения в виде необходимости отречься от своей веры. Он отнюдь не скрыл от прелестной богини, храбро боровшейся за его сердце, эти сомнения своей совести. Но насколько легко она устраняла все другие препятствия, настолько трудно ей было преодолеть это последнее. Их тайная беседа закончилась, не приведя к какому-либо согласию в отношении спорного пункта о религии, и когда обе стороны расстались, дело оставалось в таком же положении, как на конференции об определении границ между двумя соседними государствами, где стороны ни на йоту не желают уступить своих привилегий и решение откладывается в долгий ящик, что не мешает представителям пока что жить в мире друг с другом и прекрасно себя чувствовать.

На тайном конклаве[210]210
  Конклав – здесь – просто совет.


[Закрыть] графа известное место и голос имел ловкий Курт. За ужином господин посвятил его в свою любовную историю, коей был крайне обеспокоен; кроме того, вполне могло случиться, что искра любви из сердца девушки воспламенила искру в его собственном сердце, и он уже был не в силах угасить ее пеплом законной любви. Семилетняя разлука, утраченная надежда когда-либо вновь соединиться с предметом первой любви и представившийся случай заполнить сердце новым влечением – вот три решающих обстоятельства, которые легко могут потрясти такое душевное движение, как любовь, и изменить ее направление. Мудрый оруженосец, слушая этот захватывающий рассказ, весь превратился в слух, а так как, очевидно, через узкую калитку слуха, рассказ графа недостаточно быстро доходил до его сознания, то одновременно он раскрыл и широкие ворота рта и с напряженным вниманием впитывал в себя неожиданную новость. Выслушав и зрело взвесив все, он сделал заключение, что нужно, не откладывая ни минуты, обеими руками ухватиться за реальную надежду на освобождение и дать принцессе осуществить ее план, не предпринимая самим ничего за и ничего против, а предоставив все на волю неба.

– В своем отечестве, – сказал он, – вас уже вычеркнули из книги живых. А из пропасти рабства нет никакого спасения, если только вы не уцепитесь за любовный канат. Ваша супруга, прекрасная женщина, никогда не вернется в ваши объятия. Если за семь лет тоска по любимому другу не иссушила и не сгубила ее, то время, поверьте, уже одолело ее тоску. Она забыла вас и обнимает в постели другого. Но изменить вере – это довольно жесткий орешек, и вам, наверное, его не разгрызть. Но и этому горю можно помочь. Ни у одного народа на земле нет обычая, чтобы женщина поучала мужчину, каким путем попасть в рай. Она сама должна идти по его стопам и следовать за ним, как облако за ветром, не оглядываясь ни по сторонам, ни назад, как это сделала жена Лота[211]211
  Лот (библ.) – праведник, спасшийся при гибели Содома и Гоморры. Жена его, нарушив запрещение ангела, выведшего их, оглянулась на горящие города и обратилась в соляной столб.


[Закрыть], за что и была превращена в соляной столб, ибо куда идет муж, там и ее место. И у меня дома жена, и я уверен, господин, будь я в преддверии ада, она не задумываясь последовала бы за мной, чтобы овевать меня опахалом и освежать мою бедную душу прохладой. Поэтому крепко стойте на том, чтобы девушка отказалась от своего лжепророка. Если она вас любит чистою любовью и преданна вам, то, конечно, охотно сменит свой рай на христианское небо.

Ловкий Курт еще долго разглагольствовал, убеждая своего господина не отвергать любви султановой дочери и забыть все другие обязательства, лишь бы сбросить с себя оковы. Но он упустил из виду, что, выказав веру в преданность собственной жены, он напомнил графу и о преданности его любимой супруги, избавиться от которой он искушал его. Сердце графа сжималось как в железных тисках. Он метался без сна на своем ложе, и мысли его и намерения странным образом переплетались между собой, и только под утро, истомившись, он забылся тревожным сном. Ему приснилось, что из его белой как слоновая кость челюсти выпал прекрасный передний зуб, и это его очень огорчило. Но когда он в зеркале стал рассматривать дыру, образовавшуюся на месте выпавшего зуба, чтобы судить, насколько она обезобразила его, то на месте утерянного увидел другой такой же красивый и блестящий, как и остальные, так что потеря была незаметна. Проснувшись, он захотел узнать, что мог означать этот сон. У ловкого Курта за этим дело не стало. Он тотчас же привел цыганку-гадалку, которая за вознаграждение предсказывала судьбу по руке и по лбу, а также владела даром разгадывать сны. Граф подробно рассказал ей свой сон. Сморщенная, смуглая до черноты пифия долго прикидывалась раздумывающей и наконец, открыв свои толстые губы, изрекла:

– Смерть похитила ту, что была тебе всех милее, но судьба скоро возместит тебе потерю.

Теперь было ясно, что предположение мудрого оруженосца не было пустой выдумкой и что добрая графиня Оттилия сошла в могилу от горя и тоски о своем пропавшем любимом супруге. Удрученный вдовец, настолько уверенный в постигшем его несчастье, как если бы получил траурное извещение с черной каймой и печатью, переживал все, что может переживать мужчина, дорожащий своей здоровой челюстью, когда у него выпадает зуб и благодетельная природа намеревается заменить потерю новым, и утешал себя обычной фразой вдовцов:

– Такова божья воля, и я должен покориться ей.

Как только он почувствовал себя свободным и не связанным браком, он поднял все паруса и распустил вымпел и флаги по ветру, чтобы поплыть к гавани своего любовного счастья. При следующей встрече он нашел принцессу прекраснее, чем когда-либо, и глаза его жадно искали ее взгляда. Стройная фигура восхищала взор, а легкая, упругая походка казалась поступью богини, хотя она переставляла ноги совсем по-человечески, одну за другой, а не парила над песчаными дорожками, не двигая ногами, по обычаю богинь.

– Бостанги, – спросила она мелодичным голосом, – ты говорил с имамом?

Граф помолчал одно мгновенье, потупив ясные глаза, затем скромно приложил руку к груди и опустился перед ней на одно колено. Стоя в такой смиренной позе, он ответил ей довольно решительно:

– Благородная дочь султана, от тебя зависит жизнь моя, но не вера. С радостью готов я пожертвовать для тебя жизнью, но не заставляй меня отречься от веры, с коей так слилась душа, что скорее она расстанется с телом, чем с нею.

Тут принцесса поняла, что ее великолепный план готов рухнуть, и, чтобы поправить дело, прибегла к героическому средству, несомненно действующему безошибочно, а именно – к пресловутому животному магнетизму[212]212
  Животный магнетизм – по учению Месмера (1733–1815), в человеческом теле есть силы, подобные магнетизму.


[Закрыть]. Она сбросила с лица покрывало и в полном блеске красоты предстала перед ним, как солнце на небосводе в тот момент, когда оно выплыло из хаоса, чтобы осветить мрак земли. Нежный румянец покрыл ее щеки, и ярким пурпуром пылали губы; две прекрасно изогнутые дуги, на которых играл Амур, как Ирис на разноцветных дугах радуги, затеняли полные огня глаза, а два золотых локона ласкали белоснежную грудь. Граф, потрясенный, смотрел на нее и молчал. Но она заговорила первая:

– Смотри, бостанги, разве я не нравлюсь тебе? И разве не стою жертвы, которой требую от тебя?

– Ты прекрасна, как ангел, – отвечал граф с выражением безмерного восторга, – и достойна, окруженная святым сиянием, блистать в преддверии христианского рая, перед которым прелести рая Магомета лишь пустая тень.

Эти слова, сказанные с жаром и видимой убежденностью, нашли свободный доступ к невинному сердцу девушки. Особенно понравилось ей святое сияние, которое, как она полагала, будет ей к лицу. Ее живая фантазия так пленилась этой мыслью, что она потребовала более точного объяснения. Граф обеими руками ухватился за представившийся случай описать ей христианский рай самыми соблазнительными красками. Он рисовал ей привлекательнейшие картины, какие только подсказывала ему фантазия, и говорил с такой уверенностью, будто только что прибыл из лона вечного блаженства, чтобы выполнить свою миссию по отношению к ней. Поскольку пророку было угодно уделить прекрасной половине рода человеческого весьма скудные радости на том свете, апостольскому проповеднику тем легче было достигнуть своей цели, хотя нельзя утверждать, что он так уж хорошо был подготовлен к этой роли.

Само ли небо покровительствовало обращению юной души, или склонность принцессы ко всему иноземному распространилась и на религиозные понятия европейцев, а может быть, личность проповедника сыграла тут главную роль, – довольно того, что она внимательно слушала, и если бы наступивший вечер не прервал проповедь, то с удовольствием без конца слушала бы своего учителя. Но на сей раз она быстро накинула на лицо покрывало и отправилась в сераль.

Известно, что дети князей обыкновенно весьма понятливы и во всех науках, достойных изучения, делают гигантские успехи, как часто и громко оповещают о том наши журналы, тогда как дети остальных обитателей вселенной движутся карликовыми шагами. Поэтому нет ничего удивительного, что дочь султана Египта за короткое время восприняла основы тогдашнего учения европейской церкви настолько хорошо, насколько ей мог преподать учитель, не считая маленьких ересей, ненамеренно проскользнувших кое-где, вследствие неведения учителя в делах религии. Эти познания не остались для нее мертвой буквой, наоборот, они пробудили в ней ревностное желание обратиться в новую веру. Итак, план принцессы теперь настолько изменился, что она уже не думала обращать графа, напротив, сама была готова принять его веру – правда, не столько из стремления к религиозному единению, сколько из желания осуществить намеченный ею союз любви.

Теперь все дело было в том, каким образом исполнить это намерение. Принцесса советовалась с графом, а тот на ночном совете обсуждал это важное обстоятельство с ловким Куртом, и слуга стоял за то, чтобы ковать железо, пока горячо: открыть прекрасной новообращенной положение и происхождение графа и предложить ей бежать с ним, вернуться морем на европейский берег, поселиться в Тюрингии и жить там с женой в святом христианском браке. Граф с шумным восторгом одобрил этот хорошо придуманный план мудрого слуги, будто тот прочел его в глазах господина. В пылу первого увлечения ни тот, ни другой даже не вспомнили о тех затруднениях, которые неизбежно ожидали их в пути. Любовь сносит горы, перескакивает через стены и рвы, перелетает через ущелья и пропасти и переходит через шлагбаумы так же легко, как через соломинку. На ближайшем уроке закона божия граф преподнес своей возлюбленной новообращенной вполне готовое предложение.

– Прекраснейшее отражение пресвятой девы, – обратился он к ней, – ты избрана небом среди отвергнутого народа, чтобы победить заблуждения и предрассудки и приобщиться к обители блаженства! Если у тебя есть мужество отказаться от своего отечества, то приготовься к близкому бегству. Я повезу тебя в Рим, где живет небесный привратник, наместник святого Петра на земле, которому доверены ключи от райских врат, дабы он принял тебя в лоно церкви и благословил союз наш. Не бойся, могущественная рука твоего отца не настигнет нас. Каждое облако над нашей головой превратится в корабль, на котором небесное воинство, вооруженное алмазными щитами и огненными мечами, будет сопровождать нас; невидимое для глаз смертных, но облеченное силой и властью, оно сохранит и защитит нас. Не скрою от тебя, что, к счастью, по рождению я у себя на родине занимаю наивысшее положение, до какого мог бы меня поднять султан. Я – граф, то есть наследственный бей, управляю страной и людьми. В границах моего графства множество городов и местечек, дворцов и укрепленных горных замков. Рыцари, оруженосцы и воины подчинены мне, к моим услугам – кони и экипажи. У меня на родине ты не будешь заперта в стенах сераля, а будешь жить свободно и властвовать как королева.

Слова графа показались принцессе вестью с неба. Она нисколько не сомневалась в их достоверности, и ей, видимо, льстило, что прекрасная горлица совьет себе гнездо не со скромным жаворонком, а под крылом орла. Пылкая фантазия переполняла сердце ее таким сладким ожиданием, что она согласилась на бегство с той же готовностью, с какой сыны Израиля на исход из Египта[213]213
  Исход из Египта (библ.) – переход евреев из Египта, где они жили в рабстве, в землю Ханаанскую.


[Закрыть], будто в другой части света, по ту сторону моря, ее тоже ожидал новый Ханаан. Доверяя защите невидимых телохранителей, она тотчас же была готова вместе со своим спутником бежать за крепостную стену замка, если бы граф не убедил ее, что нужны еще некоторые приготовления, дабы иметь полную уверенность в счастливом выполнении задуманного предприятия.

Из всех пиратских налетов на суше и на море ни один не может быть труднее и опаснее, чем похищение из рук повелителя правоверных его обожаемой дочери. Такая хитроумная штука пришла бы в голову только воспаленному воображению Вецеля[214]214
  Вецель Ф. Г. (1779–1819) – немецкий романист, автор романа «Какерлак, или История одного розенкрейцера прошлого века».


[Закрыть], а выполнить ее мог бы разве что Какерлак. Намерение графа Эрнста Глейхенского увезти дочь египетского султана представляло не меньше трудностей, а если допустить, что оба героя соревновались, то отчаянную затею последнего нельзя не признать несравненно более дерзкой, ибо здесь все шло естественным путем и никакая услужливая фея в игру не вмешивалась. И все-таки это предприятие, как и в вышеупомянутом случае, окончилось благополучно. Принцесса наполнила свой ларчик драгоценностями, сменила царские одежды на кафтан и однажды вечером незаметно выскользнула из дворца в сад, чтобы в сопровождении своего любимого, его верного слуги и неповоротливого водоноса пуститься в путешествие на далекий Запад.

Отсутствие принцессы не могло долго оставаться незамеченным. Прислужницы искали ее, как говорится, словно иголку в стогу сена, и когда той нигде не оказалось, смятение охватило весь сераль. Уже давно шли перешептывания о тайных встречах дочери султана с бостанги; из сопоставленных фактов и предположений не получилась, правда, ровная нить жемчуга, но было сделано ужасное открытие, объяснившее истинную причину исчезновения прелестной девы.

Прислужницы, посоветовавшись, сообщили обо всем высшей власти. Славный султан, которому добродетельная Мелексала, если бы она все зрело взвесила, не должна бы причинить такое горе и бежать в погоне за святым сиянием, – повел себя, получив подобное уведомление, как разъяренный лев, который угрожающе трясет рыжей гривой, когда шум охоты и лай собак спугивает его в логове. Он клялся бородой пророка, что изведет весь сераль, если к восходу солнца принцесса не будет в его отцовской власти.

В погоне за беглецами, по всем дорогам Великого Каира, во все стороны поскакали мамелюки[215]215
  Мамелюки – личная гвардия египетских султанов; набиралась из рабов тюркского происхождения.


[Закрыть], личная стража султана. Тысячи гребцов разрезали широкую спину Нила, чтобы настигнуть их, если они выбрали путь водой. При таких мерах граф смог бы избежать широко раскинутых по всей стране рук султана, только если бы владел тайной силой, чтобы вместе со своими спутниками стать невидимым, или обладал бы чудесным даром поразить весь Египет слепотой. Но он не владел ни тем, ни другим, и только ловкий Курт принял меры предосторожности, результат которых вполне заменил чудо. Они сделали невидимым караван беглецов, скрыв его во мраке темного погреба в доме великого лекаря Адиллама. Этот иудейский Гермес не довольствовался тем, что с успехом занимался медициной, он давал еще в рост деньги, полученные в наследство от отца, и почитал Меркурия[216]216
  Гермес (греч. миф.) – вестник богов, бог всяческого изобретательства. У римлян (Меркурий) – бог торговли, покровитель купцов и воров.


[Закрыть], покровителя врачей, купцов и воров. Он вел широкую торговлю с венецианскими купцами, сбывал им пряности и целебные травы, что давало ему большой доход, и не пренебрегал никаким делом, если можно было на нем заработать. За драгоценности из шкатулки принцессы верный оруженосец уговорил честного израэлита, который за деньги и за то, что стоило денег, готов был на любое дело, не считаясь с моралью, чтобы он доставил графа и трех его слуг на венецианский корабль, грузившийся в Александрии, причем положение и намерения графа не остались для него тайной. От него только предусмотрительно скрыли, что один из предметов контрабанды – дочь его властелина и что ему предстоит способствовать тайному бегству ее из родной страны. Когда еврей увидел отправляемый груз, его поразила красота юноши, но он не заподозрил ничего дурного и подумал, что это графский паж. Меж тем вскоре по городу распространился слух, что принцесса исчезла. Тогда у него открылись глаза, им овладел такой смертельный ужас, что седая борода его затряслась. Купцу расхотелось ввязываться в такое опасное дело, но было слишком поздно. Ради собственной безопасности ему пришлось употребить всю свою хитрость, чтобы благополучно выпутаться из этой истории. Первым делом, он строго-настрого запретил своим тайным постояльцам выходить из погреба. Лишь когда первая горячка в поисках принцессы поостыла и была потеряна почти всякая надежда найти ее, он бережно упрятал весь караван в четыре травяные тюка[217]217
  Путешествие в травяных тюках практиковалось во времена крестовых походов. Так, например, Дитрих Угнетенный, маркграф Мейсенский, опасаясь тайного преследования короля Генриха VI, намеревавшегося захватить его богатые рудники, вернулся на родину в подобном тюке. (Прим. автора).


[Закрыть] и, погрузив их на нильский корабль, надежно и невредимо, под охраной господа бога, доставил груз вместе с накладной в Александрию; как только венецианский корабль вышел в открытое море, всех беглецов вместе и каждого в отдельности освободили из их тесных убежищ. Нельзя точно утверждать, сопровождало ли облако с блестящей небесной гвардией телохранителей, вооруженных огненными мечами и алмазными щитами, качавшийся на волнах корабль, поскольку она невидима, но некоторые признаки ее были налицо. Казалось, все четыре ветра сговорились, чтобы покровительствовать счастливому плаванию: противные сдерживали дыхание, а попутные так весело вздували паруса, что корабль стремительно бороздил мягко колыхавшиеся волны. Едва приветливый месяц во второй раз показал свои подросшие серебряные рожки, венецианский корабль благополучно вошел в гавань родного города.

Бдительный гонец графини Оттилии все еще находился там. Бесплодность поисков не отбила у него охоты жить на готовом графском содержании и усердно расспрашивать всех прибывающих из Леванта путников. Он как раз находился на своем посту, когда граф с прекрасной Мелексалой сошли на берег. Он так хорошо помнил лицо своего господина, что смело узнал бы его из тысячи незнакомых лиц. И все же иноземная одежда и несколько изменившиеся за семилетнее отсутствие черты вызвали у него на несколько мгновений сомнение. Желая убедиться, действительно ли перед ним его господин, он приблизился к прибывшим чужеземцам и, подойдя к верному оруженосцу, спросил:

– Скажи, приятель, откуда вы прибыли?

Ловкий Курт был рад встретить земляка, заговорившего с ним на его родном языке, но счел опасным пускаться в разговоры с незнакомым человеком и коротко ответил:

– Из-за моря.

– Кто тот величавый человек, которого ты сопровождаешь?

– Мой господин.

– Откуда он приехал?

– С Востока.

– А куда держите путь?

– На Запад.

– Куда именно?

– На родину.

– Где она?

– За сотни миль отсюда.

– Как тебя зовут?

– Удалой головушкой зовут меня люди; почет – мой меч; время – моя жена; поздний рассвет – моя служанка; скромность и честность – мои слуги; ветер крестил мое дитя; костлявый лентяй – мой конь; звон шпор – его бег; адской пастью я кличу собаку; скрип флюгера – мой петух; прыгает в соломе – моя блошка. Ну, теперь, приятель, ты знаешь меня с женой, детьми и всю мою прислугу.

– Ты, я вижу, бездельник.

– Я не бездельник, потому что мне и делать нечего!

– Ответь мне еще на один вопрос.

– Говори.

– Не слышал ли ты на Востоке чего-либо новенького о графе Эрнсте фон Глейхене?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому.

– Потому, посему, а почему – потому?

– Потому что я послан его женой, графиней Оттилией, узнавать по белу свету, жив ли ее супруг и в каком конце земли он находится.

Ответ этот привел ловкого Курта в замешательство и заставил призадуматься.

– Погоди, земляк, – сказал он, – может быть, мой господин что-нибудь знает о нем.

Он тотчас же пошел к графу и прошептал ему на ухо только что услышанную новость, вызвавшую у того одновременно противоречивые чувства: радости и испуга. Он понял, что сон или неправильное толкование обманут его и план женитьбы на прекрасной сарацинке теперь придется скорее всего отменить. Он не мог сразу, на ходу, сообразить, как ему поступить при таких запутанных обстоятельствах. Однако желание узнать, как обстоят дела у него дома, превозмогли все другие соображения. Он подозвал гонца графини и признал в нем своего старого слугу, который, орошая радостными слезами руку своего вновь обретенного господина, повел длинную речь о том, как обрадуется графиня Оттилия, когда получит счастливую весточку о возвращении любимого супруга из святой земли. Граф приказал слуге следовать за ним в гостиницу, где он, стараясь разобраться в своем смятенном душевном состоянии, принялся серьезно раздумывать над судьбой прекрасной сарацинки. Прежде всего он отправил бдительного слугу гонцом к графине с посланием, в котором правдиво рассказал о своих злоключениях, о рабстве и освобождении от него при содействии дочери египетского султана, которая из любви к нему покинула трон и отечество в надежде, что он женится на ней; о том, как он обещал ей это, введенный в заблуждение привидевшимся сном. Этим письмом он пытался не только подготовить свою супругу к принятию второй жены на графское супружеское ложе, но даже, ссылаясь на особые обстоятельства, получить согласие ее на это.

Графиня Оттилия стояла как раз у окна, в накинутом на плечи вдовьем покрывале, когда посланец в последний раз пришпорил взмыленного коня и рысью поднялся по крутой дороге к замку. Она своими зоркими глазами еще издали узнала его, а так как и он был не близорук, ибо в эпоху крестовых походов таковые вообще были редки, то и он узнал графиню и, высоко подняв над головой дорожную сумку, как флагом помахал ею в знак доброй вести. И она поняла этот знак так же хорошо, будто была знакома с тайнописью, изобретенной в Ханау.

– Ты нашел его, друга моего сердца? – крикнула она навстречу прибывшему. – Скажи, где он сейчас, чтобы я могла поспешить к нему, утереть пот с лица и дать ему отдохнуть от трудного пути в моих верных объятиях?

– К счастью, – отвечал посланец, – супруг вашей милости жив и здоров. Я нашел его в приморском городе Венеции, откуда он послал меня к вам с письмом, написанным его собственной рукой и за его печатью, чтобы известить вас о своем прибытии.

От нетерпения графиня едва была в состоянии сломать печать на письме, а когда она увидела слова, начертанные рукой мужа, у нее захватило дыхание. Трижды прижала она его к своему трепещущему сердцу и трижды коснулась его жаждущими губами, и слезы радости обильным потоком полились на развернутый пергамент, когда она начала читать его. Однако чем дальше, тем скупее текли слезы, а под конец источник их совершенно иссяк. Не все в письме, естественно, могло понравиться бедной женщине. Предложение графа о контракте на раздел его сердца не встретило ее одобрения. Теперь, правда, случаи раздельного обладания все более учащаются и разделенная любовь и разделенная провинция стали отличительными признаками нашего века, но в старину на это смотрели иначе. Потому что тогда всякое сердце отпиралось только одним-единственным ключом, а тот, что отпирал их несколько, считался просто воровской отмычкой. Нетерпимость графини в отношении этого пункта была по крайней мере красноречивым доказательством ее неизменной любви.