Текст книги "Убойная марка [Роковые марки]"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Хуже всего неизвестность, – пояснила я. – А главное, она перестанет метаться, не зная, на чем остановиться…

– И остановится на убийце?

– Холера! Вот не везёт девушке!

– Да, жаль её. Ну так что, продолжать?

– Конечно. А с этой неизвестностью она совсем изведётся, – вслух рассуждала я, не слушая Януша.

Зная свою подругу, я уже реально, в красках представила, как та остаётся с человеком, о котором так и не знает ничего определённого – жертва ли он злостного стечения обстоятельств или хладнокровный убийца? И каждый день ждёт: а вдруг ещё чего отколет? А все из-за меня, это ведь я отправила её к Веронике со своим заданием.

Покончить с моими терзаниями мне помог Януш, его ласковые, толковые доводы. На редкость порядочный человек. И как это злодейка судьба послала мне такое сокровище?

– Ладно, успокоилась, пожалуйста, продолжай. Что ещё узнал?

И я вся напряглась, честно сосредоточившись на новой информации. Хватит стенать!

– А ещё вот что! – заторопился Януш, боясь, что моей твёрдости надолго не хватит – Эта невеста, как её, Марлена, напрасно явилась в комендатуру с жалобой. Я хочу сказать, что она себе же навредила. Следственные власти заинтересовались её братом. Этот брат часто бывал в старом домике. Где он находился в момент убийства – до сих пор неизвестно, вернее всего, как раз в доме Вероники. Водку с Весем они пили, и брат намерен все свалить на водку, вот и прикрывается тем, что находился «в состоянии алкогольного опьянения и ничего не помнит», хотя после пьянки прошло уже много времени, слон бы протрезвел. Итак, если подвести итог: постой, я забыл тебе сказать, а должен был с этого начать. Тщательное исследование оставленных в доме Вероники следов и живая заинтересованность в выявлении всех обстоятельств техника-магистранта дали потрясающий результат: выяснилось, что в доме перебывало не три, а четыре пары ботинок! Гражинку я не считаю. В дом заходили Копеч, Марленкин брат, причём брат раньше, ибо следы Копеча иногда накрывали отпечатки его подошвы..

– Брата как зовут? Мне легче будет разобраться.

– Антоний Габрысь. Он проходил в спальню, и, вероятней всего, именно он перевернул там все вверх ногами, но поди докажи теперь.

– Что докажи? Что был в спальне или что устроил там бардак?

– Бардак.

– Ну а Патрик?

– Время пребывания Патрика в доме Вероники так и не удалось установить. Этого человека никто не заметил, никто не затоптал его следы. В принципе ему можно приписать все четыре места. Ну а перед двумя названными выше был ещё и четвёртый. Пока, к сожалению, его не удалось идентифицировать. Я чувствовала, что совсем запуталась во всех этих следах и показаниях свидетелей.

И попыталась разобраться. У меня получилось, что оставшийся неизвестным мужчина был первым, за ним следующий по очереди был брат невесты Антоний Габрысь, а последний – Веслав Копеч. Патрика можно было сунуть в любой промежуток времени между ними. Затем все они, в том же порядке, устремились в заброшенный домик, где потеряли монету и пряжку от брюк. Судя по всему, в это время Вероника была уже убита, значит, убил её первый, тот, который не идентифицирован, как они выражаются. Или Патрик. У Патрика был самый простой мотив совершить убийство: в случае смерти владелицы дома и имущества все это переходило к нему как наследнику.

– Целая процессия убийц, – недовольно пробурчала я. – Есть отпечатки пальцев и следы ботинок – надо было поприжать их!

– Прижимают, – успокоил меня Януш. – Со вчерашнего дня они начали действовать в таком темпе, что даже я удивился. Суди сама. После вчерашнего разговора с тобой в их распоряжении были вечер, одна ночь и один день, сегодняшний. Информацию мне сообщали по мере поступления. Закончилось все сегодняшним вечером, моим приходом к тебе. Что было потом – не знаю. Обещали прислать мне по факсу отпечатки всех следов. Возможно, сегодня ночью кто-либо из подозреваемых в чем-нибудь признается.

– А что говорит Патрик?

– Пока ничего. Его оставили на закуску, как самого подозреваемого.

– Ну спасибо, порадовал. А обысков в их домах ещё не производили? Ведь где-то же должна быть целая куча нумизматических упаковок с монетами. Или одни упаковки, я говорю о подносиках, монеты могли куда-нибудь ссыпать отдельно и хорошенько припрятать.

– Обыски производятся. Ещё не закончили. Убеждён, что ничего не найдут, времени прошло слишком много, почти полторы недели, достаточно, чтобы ликвидировать и вещдоки, и микроследы. Но знаешь, что-то там у них такое произошло…

– У кого?

– Ну, между этими подозреваемыми. Каждый лжёт как может, и каждый чего-то боится. Это чувствуется. Во всяком случае, я это ясно чувствую, когда знакомлюсь с их показаниями. Очень похоже, что все они кого-то боятся. А может, и друг друга…

– Ох, чует моё сердце, из-за всех этих сложностей ускользнёт от меня болгарский блочек, – вздохнула я. И тут вспомнила о телефоне человека из магазина.

Взглянула на часы – ещё не очень поздно, в приличный дом можно позвонить. И я схватилась за телефонную трубку.

– О, как хорошо, что пани объявилась, – обрадовался Тот Пан. – Я помню: пани разыскивает болгарский блочек. Так представьте себе, умер филателист, у которого, по моим сведениям, имелся этот блок. Пока там какие-то сложности, должно быть, формальности с передачей наследства, но я надеюсь, блок можно будет приобрести. Пани желает, чтобы я это сделал?

Дело в том, что коллекционер проживал не в Варшаве.

– Случаем, не в Болеславце? – медовым голосом поинтересовалась я.

– В Болеславце. Откуда вы узнали?

– Я только сегодня оттуда вернулась. А сложности и в самом деле имеются, ведь блочек оказался под арестом полиции.

– Что вы говорите! – огорчился Тот Пан. – Почему же под арестом? Он ведь не был украден, это я точно знаю. Что там произошло?

– Убили сестру коллекционера, так что там теперь все стало подозрительным. Долго рассказывать, но я слежу за развитием событий и прошу вас считать мой заказ в силе.

Тот Пан, очень огорчённый, попытался выудить из меня хоть какие-нибудь подробности болеславецкой драмы, но Януш сурово помотал головой, так что я ограничилась лишь сообщением того, о чем знал весь Болеславец. И попрощалась.

Потом я позвонила Гражинке. У той по-прежнему были отключены все телефоны, поэтому я записала на автоответчик просьбу позвонить мне завтра утром. На всякий случай сообщила, что есть новости и не все из них приятные.

И на этом закончился столь богатый событиями день.

Жутко взволнованная Гражинка прибежала ко мне около полудня, не предупредив о своём приходе. Если быть точной, она позвонила уже снизу с сообщением, что прибыла, поскольку увидела на стоянке мою машину.

Я с утра пыталась заняться работой на компьютере, отодвинув на потом все домашние занятия: уборку квартиры, стирку, мытьё посуды.

Даже дорожные чемоданы оставила нераспакованными. Приход Гражинки обрадовал меня вдвойне, ибо работа не клеилась. Девушка ворвалась как молния и чуть ли не со слезами на глазах.

– Ты уж извини, – ещё с порога начала она, вся дрожа. – Я и представить не могла, что она такое отколет. Обещаю тебе, это больше никогда не повторится. Я тут ни при чем, это все она.

Я ничего не понимала.

– Кто она? И что не повторится?

Неужели Гражина говорит о Патрике и её извинения связаны с тем, что она мне все наврала, а на самом деле вовсе его не любит. Но кто она?

– Да тётка моя!

– Какая тётка и что она мне сделала?

– Как что? Тысячу раз звонила тебе, причём в самое разное время дня, в том числе и ранним утром, а ты этого не выносишь. Я знаю, она ненормальная, но твой телефон я ей не давала. Клянусь! Хотя и без того его все знают. А тётка моя запросто может позвонить и папе римскому, ей ничего не стоит, если требуется меня разыскать.

Я затащила её в комнату, захлопнула входную дверь и попыталась усадить девушку в кресло.

– Успокойся! И не устраивай утренние концерты. Ничего я о твоей тётке не знаю, как и о тысяче её звонков мне. Тем более что все эти дни меня не было дома. Ничего страшного не случилось, и нечего так переживать.

– А вот и случилось! – упорствовала Гражинка. – Она вечно откалывает мне такие номера. Ну и что такого, если иногда я исчезаю из поля её зрения? Я человек взрослый и самостоятельный, пусть она даже родная тётка. Имею право!

– Имеешь, имеешь, – успокоила я её. – К тому же закон не предусматривает наказания за то, что человек иногда исчезает из поля зрения своих родичей, разве что она у тебя парализованная и целиком зависит от родной племянницы…

– Какая там парализованная – здоровье лучше моего. А специальность у неё – позавидовать можно. Она искусная мастерица, своими руками изготовляет ковры и покрывала. И у неё нет никогда проблем с их сбытом, в отличие от людей, занимающихся, скажем, писанием книг… Но без меня не может и шага ступить.

– Не понимаю…

– Она настоящий мастер в плетении и вышивании ковров, паласов и прочих гобеленов, но во всем, что касается формальностей, – совершенно беспомощна. Она даже не знает, как платятся налоги!

Откровенно говоря, я тоже не знала, но сейчас не тот случай, чтобы признаваться в этом и оправдывать тётку.

– Так это именно та холерная баба, которая разыскивала тебя и сто раз записалась на мой автоответчик? И не сообщила ни кто она, ни куда ей звонить?

– Ну да! – простонала Гражина. – Именно тётка. Договорились, что я ей позвоню, как только вернусь из Дрездена, а меня нет и нет. Вот она и запаниковала. Я же, естественно, ей не говорю обо всех неприятностях в Болеславце, иначе мне конец, замучает поучениями и наставлениями. И сразу бросится мне помогать, а это страшнее всего. Её помощи мне уже не выдержать.

Я подумала, что и неприятных известий из Болеславца, которые вчера я узнала от Януша, ей, пожалуй, тоже не выдержать, поэтому решила не форсировать событий. Для начала предложила чего-нибудь выпить. Гражина попросила кофе.

За чашечкой кофе я и передала ей как можно деликатнее новости из Болеславца.

– В данный момент там наверняка узнали ещё что-нибудь, – торопливо добавила я, – но Януш сообщит нам об этом лишь по возвращении домой. Утешает мысль, что у твоего Патрика масса конкурентов. Там выявился какой-то первый…

– Не верю я ни в какого первого, – угрюмо проговорила Гражина. – Лучше уж заранее настроиться на то, что виной всему Патрик, такое уж моё счастье. Может, он вообще по профессии вор, взломщик и убийца, что ж теперь поделаешь…

– Ну что ты плетёшь?

– А тогда почему он так подозрительно о себе молчит?!

Вот интересно, как же тогда вообще выглядят их свидания? Патрик молчит, но и Гражинка не бог весть какая разговорчивая. Уж мне ли не знать! Ведь того же Патрика я буквально вытащила из неё клещами, сама она даже мне ничего бы о нем не сказала. Да и сказала лишь потому, что я по уши сидела в расследовании преступления и знала о случившемся гораздо больше самой Гражинки. Она просто вынуждена была рассказать мне о своём хахале, если хотела, чтобы я помогла как-то распутать это дело.

–..Молчит, молчит… – проговорила я задумчиво. – А когда выпьет, тоже молчит?

– Мне ещё не доводилось видеть его пьяным, – призналась Гражинка. – Ну, немного выпив вина, малость оживлялся.

– И что делал?

– Тогда его тянуло делать две вещи: или танцевать со мной, или громить трамвайные остановки.

Я встревожилась.

– И что, уже разгромил какую-нибудь?

– Пока нет, но проявляет к этому явную склонность. Как-то мы поехали за город – нам предоставили возможность пожить недельку в пустом доме лесника, – так он разобрал загородку для диких кабанов, после того как порядочно выпил. То есть от диких кабанов. Я пыталась его удержать, а он знай твердил, что бедные животные тоже имеют право пользоваться полной свободой. Эти бедные животные изрыли и истоптали нашему благодетелю леснику всю морковку.

A он симпатичный, этот Патрик. Мне тоже очень не хотелось видеть в нем преступника.

И тут в голове мелькнула мысль, которой я вчера не придала значения. Собиралась вечером поговорить об этом с Янушем, но почему-то не вспомнила. Хотя понятно почему. После второй бутылки вина создалась атмосфера, совсем неблагоприятная для рассуждений на темы расследования. Не стоит сейчас признаваться в этом девушке, впрочем, о личном вообще не имеет смысла вспоминать, когда остались незатронутыми столь важные темы.

– Знаешь, я тебе так и не сказала, но ведь в твоих стенографических записях упоминается ещё одна личность, причастная к происшедшему в доме Вероники, – как можно спокойнее начала я. – Когда зашла речь о брате невесты, девицы заговорили о каком-то Кубе, да сразу же свернули на другое. Жаль, что следствие не уделило внимания этому человеку.

– Ты веришь в конопатого Кубу? – огорчилась Гражинка. – Я не верю, мало ли ещё о ком они могли упомянуть, не все же причастны к убийству. А Патрик так стоически молчит… Правда, как-то разговорились: он мне о своих родителях рассказывал и даже их фотографии показывал, но они уже умерли. Мне неизвестно, где он жил в детстве, то есть откуда он вообще появился в Варшаве. Друзей его я тоже не знаю, хотя он иногда здоровается с кем-то в ресторане, на дискотеке… А в театре взял да заснул.

– На чем?

– На Гомбровиче.

– Авангарда, значит, не любит, а ведь модная вещь. Ну что ты так переживаешь? Я как-то заснула на кинофильме о Горьком, а моя мать и вовсе на «Крышах Парижа». Все это мелочи, не отвлекайся.

Гражинка продолжила в глубокой задумчивости;

– И теперь я не знаю, что делать. Нельзя бросить человека в несчастье…

О! Правильно я рассудила. Как пить дать обвенчается со своим Патриком в тюремном костёле.

– …А он убил старую женщину! Ради денег. К тому же собственную тётку.

– Тётку?

– Ну не тётку, так двоюродную бабку.

– Постой-ка, ты все же что-то знаешь о нем. Итак, он двоюродный внук Фялковских, сын их племянницы… Раньше все говорили, что наследник – племянник, а оказывается, сын племянницы.

– Этой племянницы никто в глаза не видел, даже бабуля Мадзи о ней понятия не имеет. Она никогда не бывала в Болеславце.

– А где бывала?

– Вот именно! – почему-то обрадовалась Гражинка. – Нигде не бывала! Никто её не знает, а он молчит.

Огорчительно такое слышать. Боюсь, следственные органы вряд ли сумеют преодолеть его молчание и заставят заговорить, во всяком случае, если это и произойдёт, то очень нескоро. И почему они оставили его допрос на самый конец? Что ж, тем более следует нацелить полицию на таинственного Кубу.

Поймав Януша в Болеславце по сотовому, я передала ему все, что знала о Кубе, и посоветовала как-то направить следствие по стопам этого веснушчатого кореша брата невесты. Януша не надо было предупреждать, чтобы действовал дипломатично, а не нахально пер, как я. Он лучше меня такие дела проделывает. В ответ Януш коротко бросил, что процесс пошёл. Не знаю почему, но я эти слова пропустила мимо ушей, не придав им значения.

Вскоре позвонил Тот Пан. Гражинка успела приготовить себе второй кофе и стала собирать канцелярские принадлежности, готовясь засесть за компьютер, так что я могла целиком заняться разговором. Нового я от него ничего не узнала. Он лишь повторил, что, поскольку у болеславецкого коллекционера были интересные экземпляры марок, а там случилась какая-то афёра (так он выразился), не могли бы мы встретиться и поговорить? Может, в каком-нибудь магазине или ещё где…

При слове «афёра» я насторожилась, как боевой конь при звуках воинской трубы.

– Какая афёра? Вообще-то я жутко занята… Неужели блочек…

– Афёра не филателистическая.

– Я полагаю, что марки покойного мне известны, раз я лично была в Болеславце. Во всяком случае, болгарский блок видела собственными глазами. Так какая же афёра?

– Думаю, нумизматическая. Видите ли, этот коллекционер интересовался и монетами, но не афишировал себя, тихо сидел, как мышь под метлой. Монеты он не любил продавать. А теперь, похоже, их украли.

– Украли.

– Потому-то мне и хотелось бы встретиться с пани.

Тут и мне захотелось с ним встретиться.

Я предложила магазин на улице Хожей, там совсем близко, на Кручей, есть очень уютный бар, где можно посидеть. Мне никогда не нравилось разговаривать стоя, с молодости не любила и не умела, не понимала людей, которые любят вести разговоры во время прогулок, тогда все умственные и физические силы человек вкладывает в ноги. А вот сидя в уютном кафе, в мягком кресле, за чашкой кофе или бокалом пива, – совсем другое дело. Можно и подумать, и поговорить.

Мы условились встретиться через час.

В магазине я сразу узнала Того Пана – запомнила, значит, его внешность, а то немного сомневалась. Витрины с марками и прочими коллекциями сейчас меня не занимали, я лишь рысцой пробежалась вдоль них и предложила своему спутнику перебраться на сидячие места.

Поскольку он явился лишь для встречи со мной, то не стал возражать.

– Пан Фялковский умер уже больше года назад, – сообщила я собеседнику, попивая кофе. – Та неприятность, о которой пан упомянул, произошла ещё до его смерти?

– Незадолго до неё. А потом месяца через два он и умер, – вздохнул Тот Пан. – И вообще мне неприятно говорить об этом, поскольку в деле замешаны некоторые знакомые мне особы, само же дело до того запутанное и туманное, что и не знаю, как о нем толком рассказать.

– Ничего, вы рассказывайте, а уж моя проблема разобраться во всем запутанном и туманном. Возможно, оно как-то связано с последними событиями.

– Возможно. А что же там произошло сейчас?

– Обещаю вам обо всем рассказать, но давайте придерживаться хронологии, – уклонилась я от ответа. – Сначала афёра.

– Говорю же вам, что дело туманное: вроде бы произошла кража, а может, и просто пропажа. Кто-то потерял монету, но какую! Брактеат Яксы с Копаницы!

Ну вот, пожалуйста! Этот брактеат преследует меня, как угрызения совести.

Собеседник попытался продолжить рассказ, и это не очень у него получилось. Сплошной сумбур.

– Он был у пана Фялковского. То есть сначала у него этой монеты не было, потом она появилась, а потом уже не стало. Во всяком случае, это он говорил, что не стало, а там кто его знает, может, и была. Ходили слухи, что брактеат кто-то украл, а пан Фялковский купил краденое, так и не удивительно, что не признавался, но вот почему отрицал пропажу монеты её бывший владелец – не понятно. А потом пан Фялковский умер, осталась какая-то его родственница, а с ней никто не мог договориться.

– Это была его сестра, – не знаю зачем, сообщила я.

– Сестра? А я думал – жена. Очень странно.

Сестра…

– Почему же странно? – удивилась я.

– Потому что в принципе жены не разбираются в коллекциях мужей. И очень не любят, когда мужья вообще заводят коллекции, тратят на них и время, и деньги. Сестры обычно более снисходительны. А эта – ну прямо пень.

Я решила промолчать и не вдаваться в дискуссию о Веронике. Мне вдруг вспомнился Юзеф Петшак, который так горячо отрицал наличие у него брактеата Яксы из Копаницы, и теперь уже не сомневалась, что монету видела именно у него.

– А этот брактеат, случайно, не у Петшака ли пропал? – задала я вопрос в лоб. Вот, опять забыла о необходимости быть тактичной и сдержанной.

– Так вы слышали о нем? – обрадовался Тот Пан. – Да, именно у него. Впрочем, не исключено, что он сам его потерял, поэтому, учтите, я вам ничего не говорил, пусть это останется между нами.

– Нет, вы не говорили, это я сказала. Я вообще часто говорю ерунду всякую.

– Ага, так что же в Болеславце произошло?

Молодец, сообразил, что раз я часто плету всякую ерунду, то и о происшествиях в Болеславце ему проболтаюсь. Теперь надо себя контролировать, не говорить все как есть, а только часть, раз уж вообще пообещала ему рассказать.

Ну, я и рассказала о смерти Вероники и о пропаже всей нумизматической коллекции пана Хенрика. Полиция ведёт расследование, подозревает нескольких мужчин, окончательный результат расследования мне неизвестен.

А пан, случайно, не знает, какая именно коллекция была у Фялковского? И, перестав выбалтывать тайны следствия, я сама перешла к расспросам. Пояснила, что очень важно знать, какие именно монеты собирал пан Хенрик. Ведь вор может начать распродавать похищенное – вот на этом его и заловят. Особенно если это будут редкие монеты.

– И спецификации полиция не нашла?

– Насколько мне известно – нет.

– А должна быть, – укоризненно заметил Тот Пан.

Интересно, к кому у него претензии? К полиции, которая не обнаружила спецификации, то есть перечня марок коллекции, или к вору, который украл её вместе с коллекцией.

– А марки? – поинтересовался Тот Пан.

– Марки уцелели. Лежали на полке, на самом виду, но в старых кляссерах и не привлекли внимания похитителей, – пояснила я. – И слава богу, иначе я бы тоже могла оказаться в числе подозреваемых, ведь я интересовалась марками.

– Нехорошо, нехорошо, – задумчиво проговорил Тот Пан. – Что там у Фялковского было, толком никто из нас не знал. Ходили слухи, что были тетрадрахма Лизимаха, золотой солид, динарий Кривоустого, золотой дукат Локетка, кажется, и динарии эпохи первых Пястов, ещё какие-то ценные римские монеты. Но все это на уровне сплетён, а сплетни обычно представляют действительность в преувеличенном виде.

Точно, однако, никто не знал, так что, если вор и станет продавать, вряд ли это может служить доказательством кражи.

Жаль. А я уж было понадеялась, что Тот Пан все знает, тогда можно было бы устроить засаду на аукционах…

– Вот совершенно точно я могу ручаться лишь за полный комплект польских межвоенных монет, – произнёс вдруг Тот Пан. – Знаю потому, что пан Фялковский как-то попросил меня достать для него два гроша 1924 года и сказал, что лишь их не хватает до полного комплекта. Было это года четыре назад.

– Так вы знали пана Хенрика лично?

– Нет, по цепочке дошло, как обычно бывает между нумизматами. Я раздобыл монету, а Фялковскому её должен был доставить какой-то родственник, кузен или племянник, словом, молодой человек…

– Постойте, – вдруг спохватилась я. – Пан Хенрик незадолго до своей смерти показывал свою нумизматическую коллекцию какому-то человеку. Причём всю, а не отдельные монеты.

– А пани откуда это известно? – вскинулся Тот Пан.

– Случайно узнала. Одна знакомая видела своими глазами. Особа совершенно посторонняя, не коллекционерка. К сожалению, видела не вблизи, а на некотором расстоянии.

– Надо же! Видела всю коллекцию! Жаль, что на расстоянии, значит, отдельные монеты могла и не разглядеть?

– Разумеется. И того, кому монеты показывал пан Хенрик, видела лишь со спины. Возможно, вы можете предположить, кто бы это мог быть? Не старик, но и не очень молодой, мужчина средних лет, не лысый, не седой, не рыжий, не очень толстый, но и не худой…

– Вот такой… никакой – хуже всего, – озабоченно заметил мой собеседник. – Середнячок, как его опишешь?

Эх, Гражинка! Могла бы внимательней рассмотреть этого середнячка, а вдруг у него были какие-то особые приметы? Да и неизвестный тоже хорош, мог бы хоть бороду отпустить или на палку опираться.

Не хотелось отказываться от блеснувшей вдруг надежды, и я, по своему обыкновению, вцепилась в собеседника.

– А может, попробуем путём исключения?

Давайте из всех знакомых вам коллекционеров исключим толстых, лысых, кривобоких, бородатых…

– И пани уверена, что тогда мы выйдем на убийцу и похитителя коллекции? – с некоторой долей сарказма поинтересовался Тот Пан.

Он прав, вряд ли таким путём вычислишь преступника. А жаль, этот человек видел всю коллекцию и мог запомнить по крайней мере самые ценные экспонаты. Единственный человек, который знал, что у Фялковского было в его нумизматической коллекции, и мог бы поделиться своими знаниями с нами.

Наверное, я, по обыкновению, думала вслух, потому что Тот Пан возразил:

– Если он действительно единственный – ни за что не признается. Особенно теперь, после кражи. Однако кое-что пани рассудила верно, и я постараюсь припомнить, что и от кого слышал о монетах Фялковского. Может, кто-то узнал о них именно от вашего таинственного незнакомца…

– Пан рассудил ещё вернее! – с жаром подхватила я. – Ведь у вас же постоянные встречи с коллекционерами, постоянные контакты, в этой среде вы как рыба в воде. Порасспрашивайте, понаблюдайте, послушайте… Признаюсь вам откровенно, я лично очень заинтересована в раскрытии этого дела.

Как правильно я поступила, не рассказав полиции в Болеславце о Том Пане, а ведь уже собиралась, да опять вовремя вспомнила письмо Гражинки и не захотела человеку жизнь портить. Оставила ему свободу действий, его никто ни в чем не подозревает, а теперь, глядишь, и мне от этого будет польза. Вот награда за благопристойное поведение!

На прощанье мы так и договорились: он будет разузнавать и расспрашивать, я же со своей стороны обязуюсь поставлять ему информацию о ходе следствия.

Мне позвонила Анита.

– Что происходит? Гражинка пребывает в таком удручённом настроении, как будто знает об ошибке с её письмами. И потом, мне кажется, что у неё какие-то неприятности с её новым хахалем. Как ты считаешь?

– А ты его знаешь?

– Очень мало. Больше слышала о нем. И склонна была его одобрить.

– Знаешь, на меня поначалу он тоже произвёл хорошее впечатление, но оказывается, что мы обе ошибались. И теперь, боюсь, придётся вытаскивать девчонку из депрессии. Хотя остаётся надежда, что все не так страшно. Знаешь ведь, какая я прирождённая оптимистка, пусть даже в данном случае для оптимизма нет никаких оснований.

– Так что же с ним такое? Отмочил какой-нибудь номер?

– Трудно сказать. И я пока воздержусь от конкретных обвинений в его адрес.

– О боже, ну не везёт девке! Может, ей подсунуть кого-нибудь другого?

– А у тебя есть подходящая кандидатура? У меня нет.

– Найдётся. Тридцать с небольшим, недавно развёлся. Бездетный, раздражённый и в полной депрессии…

– Ну знаешь! – возмутилась я. – Ей ещё и его вытаскивать из ямы? Нам бы её в нормальное состояние привести. А какие у твоего кандидата в мужья достоинства?

– Божественно хорош, ну прямо Грегори Пёк, жутко культурный, интеллектуал и эрудит, работает на телевидении…

– Последнее никак к достоинствам не отнесёшь.

– Да ты дослушай, он заведует производством нормальных фильмов. Женой его была форменная идиотка, гусыня с большими претензиями, мечтала стать знаменитой артисткой при полном отсутствии таланта и не давала ему покоя, требуя, чтобы муж воспользовался своим влиянием и дал главную роль в фильме. А на всякий случай она завела шашни с парой режиссёров и ни в чем им не отказывала. Правда, смазливая, но начисто лишённая и моральных устоев, и просто даже зачатков культуры. Полная противоположность нашей Гражинке. Он бы бросился к Гражине, как жаждущий в пустыне к колодцу с чистой водой. Так сказать, припал…

– Только вот не уверена, как колодец на него отреагирует.

– А нечего ей выкаблучиваться, парень – огонь. Однако если она заартачится, можно и другого ей подыскать. Очень похож на Мела Гибсона, только помоложе, не знаю, правда, не покажется ли он нашей принцессе слишком молодым? Зато весёлый, заводной, немного легкомысленный, но, я полагаю, Гражинке немного легкомыслия – только на пользу. Что скажешь?

– Покажем ей обоих, – без особой надежды решила я. Ведь знала, что несчастье с Патриком Гражинку будет долго мучить.

– Встречу устрою я, – загорелась Анита. – А ты её как-нибудь подипломатичнее доставишь на презентацию. О, холера! У меня вышло время. Вскоре позвоню ещё. Привет!

Положив телефонную трубку, я глубоко задумалась. Кроме Гражинки, в голове торчал ещё и болгарский блочек. Кому он теперь достанется, в чьи руки попадёт? Законный наследник, будучи преступником, не может наследовать коллекцию. Эх, Патрик, Патрик, к кому теперь мне обращаться?

С нетерпением ожидала я возвращения Януша из Болеславца, очень хотелось знать о том, как в действительности обстояло дело с Веславом. Что он знал, что видел, как оказался на месте преступления? А был он там совершенно точно и прихватил железные ящики из-под монет.

Следов оставил прорву, так что его присутствие на месте преступления сомнений не вызывает.

К тому же знал брата невесты, а может, знал и конопатого Кубу? И как вообще обстоит дело с Кубой? Добрались до него или ещё нет?

В столь взвинченном настроении я не могла работать творчески, поэтому занялась кулинарией. Приготовила приличную еду. В конце концов, когда имеешь дело с мужчиной, от которого ждёшь определённых услуг – я имею в виду информацию с места событий, только лишь, а вы что подумали? – так вот, обыкновенная порядочность обязывает как следует покормить такого мужчину.

Оказалось, он заслуживал не просто хорошую еду, а нечто особенное, поскольку вместе с информацией привёз мне ксерокопию снимка с отличными отпечатками пальчиков и подошв. Привёз также копии протоколов пяти подозреваемых. Первым я схватила показания Веслава.

В любовных шашнях с глупой Ханей Веслав признавался охотно, лишь категорически не соглашался, когда это называли насилием. Какое, к черту, насилие, если девка сама ему на шею вешалась? И не очень-то она ему нравилась, но раз уж сама в руки лезет, как не попользоваться?

Опять же, невежливо по отношению к даме. А то, что потом она молола всякую чушь, так он даже и не слушал, у него были дела поважнее.

Вот именно, какие дела?

И как Веслав ни крутил, как ни старался запутать следствие кучей ничего не значащих фактов, вынужден был наконец признаться: он должен был заняться своим делом, работа, она, знаете ли, не волк. А сбором металлолома он уже много лет занимается – надо же как-то жить. Так вот, дошли до него слухи, что Фялковская собирается наводить в доме порядок и при этом выбросить какие-то ненужные ей железяки, которые её покойный братец насобирал. А в наше время сами знаете, как плохо с металлом, каждая железка на счёту и к тому же – живые деньги. Вот он и пошёл поглядеть, так ли оно на самом деле. Нет, бабу не спрашивал, в дом к ней не входил, просто пооколачивался поблизости.

И сразу отправился к пустому дому… как его… Баранека, ну того инвалида, что который год по санаториям прохлаждается, а дом его стоит пустой и ветшает. Говорят, дочка этого Баранека в Америке в золоте купается, вот и откупилась от отца, зачем ей немощный инвалид, когда можно заплатить, чтобы пристроить его то ли в больницу, то ли в пансионат. Говорят, старик по ней скучает, а той хоть бы что, лахудре, вот какие дочери пошли…

Весек, судя по всему, долго ещё собирался распространяться о непутёвой дочери старика Баранека и вообще о бабах, да и временах, которые им, беспутным, благоприятствуют, но его быстро и решительно оторвали от посторонней темы и велели говорить по существу дела. Неохотно вернулся Весек к железякам в пустом доме, где и в самом деле лежали какие-то железные ящики. А вообще он в том доме сделал уже давно такой… как бы лучше сказать… ну, склад, что ли, временный, чтобы там хранить собранное, а уже потом в скупку отвозить. А что, может, лучше с каждой подковой таскаться в скупку? От подковы тоже пришлось отрывать Веслава чуть ли не силой, пока тот очень неохотно признался, что да, держал в этом домишке железные ящики несколько дней, потому что в округе только и говорили об убийстве Вероники и ограблении её дома, так он не дурак, чтобы высовываться с её вещами.