355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иоанна Хмелевская » Убойная марка [Роковые марки] » Текст книги (страница 1)
Убойная марка [Роковые марки]
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 14:18

Текст книги "Убойная марка [Роковые марки]"


Автор книги: Иоанна Хмелевская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Иоанна Хмелевская
Убойная марка

* * *

Привет, дорогая! Во мне все кипит, как в паровом котле, того и гляди пар вырвется наружу, отбросив крышку к чертям собачьим, так что мне не до соблюдения приличий и прочих версалей! Да нет, ты не подумай чего, я ведь её не только ценю, а, можно сказать, даже люблю, но больше с ней не выдержу. Нет моих сил!

Такими словами начиналось письмо. Вынув конверт из почтового ящика в парадном моего дома, я, как обычно, там же, в парадном, вскрыла его, ещё до того, как начала подниматься по лестнице к себе на пятый этаж. Возможно, делала так не столько из любопытства, сколько из желания оправдаться перед самой собой: вот, иду медленно, с остановками, поскольку читаю письмо. Преодолевать одним махом все эти длиннющие лестничные пролёты в доме старой постройки я уже давно не могла себе позволить.

Вот и сейчас остановилась на пятой ступеньке, хотя сегодня и не чувствовала себя особенно усталой. Просто письмо меня озадачило.

Посмотрела на адрес – все правильно, адресовано мне и адрес мой, о ком же это написано?

И кем? Вместо подписи – просто закорючка. Кажется, я её уже где-то видела. Нет, не могу вспомнить.

Оставив попытки припомнить, где именно видела такую подпись, я принялась читать дальше, одновременно медленно форсируя проклятую лестницу.

Знаешь, мне иногда кажется, что она жуткая эгоистка, вообще думает только о себе. Знаю, в это трудно поверить, но такое создаётся впечатление. Если ей что взбрело в голову – вынь да положь! Немедленно! Так ей приспичило, а до остальных людей дела нет. Даже если её звонок застанет тебя в кресле стоматолога и бормашина зудит в твоём больном зубе, это её не волнует. Нет, дело срочное, не терпит даже секунды отлагательства. В её взбалмошную башку и мысли не придёт поинтересоваться, где в данный момент может находиться собеседник и что с ним. И ты невольно поддаёшься этому напору, кусаешь зубную врачиху за палец, срываешься с кресла и мчишься выполнять её поручение, от которого зависит её жизнь, никак не меньше. И плевать ей, что попасть к этой зубной врачихе тебе стоило огромных трудов и немалых денег, а теперь она, врачиха, смертельно обижена и больше к ней не сунешься. Потом же выясняется, что таким поручением она осчастливила ещё трех человек и один из них у же все сделал, однако проклятой эгоистке и в голову не придёт сообщить тебе об этом. Сколько раз приходилось оказываться просто в идиотском положении.

А её манера говорить с людьми! Просто… просто… агрессивная, да, вот верное слово. Властная… Наверное, именно таким тоном отдавали приказы рабам деспоты и тираны, безраздельно владеющие миром. И при этом ещё к тону приказа примешивается какая-то непонятная претензия, и ты начинаешь копаться в ваших взаимоотношениях в поисках своей вины. Не иначе как чем-то обидела хорошего человека, довела до крайности. С ума сойти! Нет, я малость перехватила, в отличие от агрессоров и тиранов, она не приказывает, как можно, ведь интеллигентная особа, но обязательно сделает так, что подчиняешься ей безропотно. Даже когда понимаешь, что претензии не к тебе. Умеет, окаянная, создавать такую атмосферу, что просто нельзя не подчиниться. Сдохни, но сделай, как она велит!

И вроде бы иногда действует из благородных побуждений, дескать, не о себе печётся, человек погибнет, если ему немедленно не помочь. Но почему именно я? Пытаешься заикнуться, что у тебя срочная работа, и это чистая правда, для меня, к примеру, десять злотых – это деньги, но ведь для неё – тьфу, мелочь, где ей понять, да и понимать – не её амплуа. Хоть бейся головой о стену, а сделай, что велят, иначе гибель человека окажется почему-то на твоей совести. Ладно, бросаешь все дела, спасаешь несчастного, который по большей части вовсе ни в какой помощи не нуждается, с радостью сообщаешь ей об этом, а она уже обо всем забыла.

Теперь ещё и претензии, что вот звонишь, отрываешь от дела занятого человека. Можешь мне не говорить, что за выполненную для неё работу она всегда заплатит. И без тебя знаю, что и денег одолжит, никогда не откажет. Но все это как-то равнодушно, походя, рассеянно и небрежно. Она всегда по уши сидит в своих проблемах, чужие её занимают постольку поскольку – если не отнимают время и почему-либо ей просто интересны.

А её постоянные смены настроения, приступы невероятной работоспособности и всепоглощающей лени, от которых она сама же первая страдает! Но попробуй скажи ей! Никогда не знаешь, чего от неё ждать. То силой заставит тебя есть приготовленного ею вкуснющего запечённого цыплёнка, то приходится после целого дня изнурительной работы самой рыться в её пустом холодильнике, что-то готовить, пить пустой чай и ещё мыть накопившуюся за неделю гору грязной посуды. И опять можешь не говорить мне, что у неё множество положительных качеств, без тебя знаю, но выдерживать её дальше просто не могу! Спячу!

Ладно, пожаловалась тебе, выплеснула накопившуюся на душе горечь, вроде малость полегчало. А ты заметила, что душу я изливала её же излюбленными словечками, чтоб ей лопнуть! От неё наберёшься, как блох от жучки. Впрочем, я и десятой доли претензий не высказала, ведь больше всего окружающие страдают от её манеры вести себя и обращаться с ними.

Начала я с того, что она эгоистка. Так оно и есть, говорит все, что взбредёт в голову, не давая себе труда хоть немного подумать: а каково будет другим. Главное – она сама, вот и ляпнет при всех иногда такое – хоть под землю провались. Воспитанный, культурный человек? Кто это сказал? Ведь поступает не просто бестактно, а иной раз грубо и даже подло. Может всю жизнь человеку сломать. Знаю, не специально, она не из вредности так поступает, не по злобе. Вот я и говорю – думать надо, прежде чем напакостишь людям. Ну, правда, иногда пакостит нарочно. Но в принципе, согласись, она себе не отдаёт в этом отчёта. Она не думает! Не думает! Не думает! И все это делается с такой энергией, с таким напором, так агрессивно, что аж искры летят. Нет, я с ней больше не выдержу. Да выдержу, конечно, куда я денусь. Вот только… Неужели в целом мире нет человека, который бы, ей сказал, что нельзя себя так вести! Не молоденькая, чай. Неужели за всю жизнь не нашлось смельчака? Это ведь я такая гусыня, что духу не хватает, да и не станет она меня слушать. Кто я для неё? Вот если бы какой-нибудь авторитетный человек втолковал этой бабе, что ведь не только окружающим, но и себе портит жизнь. Нет, меня она не послушает. Сколько раз я звонила ей, твёрдо решив выложить все, так ведь она и слова не даст сказать, тут же перебивает. Как же, у неё ведь всегда важное дело, и вот уже телефон раскаляется от её эмоций и напора, а ты молчишь в тряпочку, вякаешь что-то беспомощное в ответ. Никогда не поинтересуется, а что у тебя? Может, в данный момент тебе весь свет не мил… Да что я, червяк ничтожный, моё дело – её слушать и поступать, как она прикажет. Как думаешь: она искренне считает, что только она знает, что надо делать, и ей какой-то высшей силой дано право распоряжаться людьми? А я вот думаю: она просто не умеет слушать других. И не желает. Ведь это же чистой воды эгоизм, разве не так?

Все письмо – о её недостатках. Знаю, знаю, у неё масса достоинств, но не будем сейчас о них, ладно? Ей-богу, не до того мне. Не будь у неё хороших сторон характера, она давно бы загнулась. Сама себя или кто-нибудь её прикончил бы. Ладно, сейчас я выговорилась, немного полегчало. А поскольку мне предстоят несколько дней отдыха и спокойствия, я наберусь сил на будущее. Не переживай за меня. Целую!

Закорючка

Читать письмо я закончила, как раз подойдя к двери своей квартиры. Извлекла из кармана куртки ключи, вошла, заварила чай, а сама все думала о прочитанном письме.

Было в нем что-то знакомое, однако я не стала напрягать память, припоминая, что именно.

Гораздо интереснее было, кто писал и кому.

А главное, о ком?! Баба бабе и о бабе. Три бабы, и, судя по всему, личности не банальные. Впрочем, адресатка не так уж и важна, бог с ней, а вот две остальные… Похоже, что одна из них в какой-то степени зависит от другой, то ли начальницы, то ли родственницы, но живут не вместе, скорее всего, вместе работают. Работают не каждый день, урывками. И ещё: из письма следовало, – что несносная баба гораздо важнее.

Да, гангрена та ещё. Какое счастье, что не мне приходится иметь с ней дело. Вот интересно: ведь преотвратная особа, характер премерзкий, – какие у неё вообще могут быть достоинства? И опять, подумав об этой мегере, показалось мне в ней что-то вроде бы знакомое, и опять я отмахнулась от этой мысли, затолкав её в самый дальний уголок сознания, направив все умственные силы на попытки разгадать, о ком велась речь в письме и кем. И спохватилась – а на кой мне это? Делать, что ли, нечего?

Я не психиатр, чтобы копаться в индивидуальных особенностях человеческой личности.

Одно для меня было ясно – письма я адресату не верну. Думаю, небольшая потеря. Автор письма излила душу – и это для неё главное, наверняка адресатка и без этого письма прекрасно знала особу, о которой шла речь. Решено, хватит об этом думать, совесть моя может быть чиста.

И я занялась своими делами, хотя письмо продолжало маячить где-то на задворках сознания. А дело у меня было очень срочное и важное – разыскать нумизматический каталог, чтобы прочесть в нем о брактеате [1]1
  Брактеат (лат. bractea – медь) – старинная серебряная монета. Её чеканили на тонком серебряном кружке лишь с одной стороны, так что рисунок получался на аверсе (лицевой стороне) выпуклый, а на реверсе (обратной стороне) вогнутый. Наибольшее распространение монета получила в XII веке в странах Центральной Европы Германии, Чехии, Венгрии и др. (Примеч. переводчика)


[Закрыть]
Яксы из Копаницы. И тут зазвонил телефон.

– Привет, – услышала я голос Аниты, моей старой приятельницы, которая в данный момент была главным редактором одного из модных цветных журналов. – Как думаешь, если мне пришло письмо, начинающееся со слов «Иоанна, здравствуй», то, может, оно адресовано не мне? Может, тебе?

– А от кого? – поинтересовались я.

– От Гражинки.

– А что в нем?

– Обращённых к тебе слов в нем очень немного, зато весь лист с обеих сторон заполнен какими-то значками и цифрами. И ещё названиями, кажется географическими. Точно, вот вижу: «Новая Зеландия», «Австралия», «Франция», «Югославия». Впрочем, таких понятных слов намного меньше, чем непонятных значков и цифр.

– А! – обрадовалась я. – Это описание филателистической коллекции, которую мне жутко хочется приобрести. И я попросила Гражинку прислать мне её содержание, чтобы хорошенько подумать, а не покупать кота в мешке. Раз Новая Зеландия, пожалуй, стоит. Отдашь мне письмо?

– Разумеется, оно же тебе послано! Заедешь за ним или почтой послать?

– А если с посыльным? У тебя ведь есть курьеры. Тогда оно быстрее придёт.

Анита засомневалась.

– В принципе могу, я как раз посылаю парня по делу, и если ты ему не пожалеешь пяти злотых чаевых, он охотно сделает крюк по дороге.

– Да я с радостью и десять злотых ему дам! С нетерпением жду твоего парня, вели ему поторопиться. Пусть отправляется немедленно.

– Хорошо, прямо сейчас и отправлю.

Брактеат Яксы из Копаницы тут же был задвинут в дальний угол, как только что прочитанное непонятое письмо. И в голове, и на столе расчистилось место для филателистического каталога. Ох, давно я ною – слишком мало в моей тесной квартире горизонтальных плоскостей. Дрожа от возбуждения, я принялась листать каталог марок. Предстояло решить очень важную проблему, сто раз все продумать. А когда все твои мысли о марках, уже ни на какие сопутствующие темы, проскользнувшие в разговоре с Анитой, места не оставалось.

И только когда захлопнулась дверь квартиры за посланцем Аниты, чрезвычайно довольным щедрыми чаевыми, и в руках у меня оказалось адресованное мне письмо, на конверте которого стояли адрес и фамилия Аниты, и когда я прочла короткое сообщение Гражинки о том, что теперь она продолжит свой путь, поскольку сделала остановку специально для того, чтобы выполнить моё поручение, у меня внутри что-то вроде бы тихонечко оборвалось. Этим пока все и ограничилось, по-прежнему самым важным был полученный от Гражинки список коллекции марок известного филателиста, скончавшегося в глубокой старости и оставившего все своё имущество вкупе с коллекцией своей сестре, наверняка тоже даме почтённого возраста.

О сестре филателиста следует сказать особо, ведь именно с неё все и началось. Она уселась на завещанные ей марки, как квочка на яйца, и с места не желала сдвинуться. И говорить о продаже марок не хотела, хотя в принципе жила на весьма скудные средства. До такой степени бедствовала, что обращалась за помощью в благотворительные организации. Я никак не могла понять, в чем же дело. Скорее всего, престарелая наследница не отдавала себе отчёта в ценности доставшейся ей коллекции. В марках она совсем не разбиралась, они были для неё простыми бумажонками, которые брат неизвестно почему так любил. Если бы она берегла их так в память о покойном брате, её ещё можно было бы понять. Да куда там! Ведь безо всякой жалости разбазарила все принадлежащие брату вещи: одежду, предметы меблировки, украшения интерьера, вообще все. Я уже упоминала, что жила она в бедности. При жизни брата кормилась с его стола, теперь же денег не хватало на самые скромные продукты питания, вот она и распродавала что могла. А марки не трогала.

Подтяжки брата, правда, не стала продавать, а подарила их ксёндзу. Да только не в радость священнослужителю был её подарок. Злополучные подтяжки наделали ксёндзу много хлопот.

Их стащил племянник ксёндза и смастерил отличную рогатку. Начал с того, что с её помощью выбил стекло в окне ризницы, совершил ещё множество подобных подвигов, и в конце концов дядюшке пришлось выручать хулигана из арестантской, куда полиция посадила разбойника за безобразия, учинённые в зоопарке. Пришлось ещё и штраф уплатить, хотя мальчишка с рёвом доказывал, что стрелял сливами не по обезьянам, то есть по обезьянам – никуда не денешься, раз застукали на месте преступления, – но ведь он же старался в обезьян не попадать, а просто забрасывал их сливами, угощал зверушек. Хотел как лучше.

Несколько дней в Болеславце только и было разговоров что о сливах, – ведь многие владельцы садов понесли убытки, – да ещё об обезьянах. Я же узнала об этой истории потому, что покойный филателист и его здравствующая сестра проживали именно в Болеславце, куда я и послала Гражинку составить для меня описание филателистической коллекции. У Гражинки в Болеславце была какая-то родня, которую она всегда навещала, когда выезжала за границу. Поскольку Гражинка намеревалась ехать в Дрезден на свадьбу лучшей подруги, я и воспользовалась оказией, тем более что Гражинкины родственники были близко знакомы с сестрой умершего филателиста. Гражинка решила выполнить мою просьбу ещё по пути в Германию, боюсь, я очень на этом настаивала и правильно рассудила, что желанное описание коллекции разумнее выслать письмом – скорее дойдёт, – а не привозить самой уже после свадьбы.

Ну вот я и добралась до письма…

Для начала я лихорадочно просмотрела описание марок – я так всегда делаю, чтобы выяснить, нет ли чего особо ценного. И вдруг у меня подкосились ноги, ибо я наткнулась на нечто уникальное. Потрясающее открытие! Болгарский блочек [2]2
  Блочек (блок) – так называют несколько не отделённых друг от друга марок. Блоками называются также специальные листки из одной или нескольких марок с полями и надписями. (Примеч. переводчика)


[Закрыть]
. Недаром мне так хотелось ознакомиться с этой коллекцией. Теперь я уже могла спокойно и внимательно изучать её.

Уселась удобно на стуле, принялась методично изучать марку за маркой, внимательно сверяя её номер с каталогом, затем раскрыла свой каталог, чтобы убедиться, не подводят ли меня глаза и память, потом приготовила и выпила стакан свежего чаю. И только когда я шла со стаканом из кухни в комнату, а значит, не сидела уткнувшись носом в марки, я воспользовалась высвободившейся минутой для того, чтобы мысленно поблагодарить Гражинку за доставленное мне счастье общения с марками. И тут же вспомнила о письме. О первом письме, полученном сегодня.

Села, поставила за стол стакан, но к каталогу не притронулась. Минутку, с чего это вдруг моё письмо получила Анита? Мне же пришло письмо, адресованное неизвестно кому. Рассуждая логично, решила – Аните. Гражинка перепутала конверты. Наверное, мне следует отдать Аните её письмо, я как-то не подумала об этом, занятая марками. Но сейчас я вполне могу ей позвонить.

И все же интересно, о ком же это Гражинка писала Аните?

Гражинку я очень любила, да и как её можно было не любить? Не девушка, а чистое золото.

Милая, симпатичная, исполнительная, очень обязательная и трудолюбивая. Что бы я делала без неё? И приятно было сознавать, что у меня Гражинка зарабатывает намного больше, чем где-либо в другом месте, что тоже не безразлично для меня, как-то лучше себя чувствуешь. Если у Гражины и были какие-то недостатки, то мне они неизвестны.

Так о ком же она писала в своём письме?

Оставив коллекцию, я вернулась в кухню, разыскала странное письмо и внимательно прочла его ещё раз. А потом ещё раз.

И то, что поначалу было смутной догадкой, превратилось в уверенность. Я знала особу, о которой говорилось в письме. Знала её прекрасно и мучилась из-за неё чуть ли не всю жизнь. Восхитительная, замечательная женщина и при этом совершенно невыносимая. Невыносимая не только для меня – для всех. За исключением, пожалуй, только отца, которого уже при жизни можно было причислить к лику святых. Да что тут скрывать, это была моя мать.

Да, но ведь Гражинка моей матери не знала!

И тут мне стало нехорошо. Как-то очень неприятно, можно сказать, тошно стало.

Само собой подумалось: недаром люди говорят, что яблоко от яблони недалеко падает.

Стараясь изо всех сил отогнать ужасную мысль, что мой муж был все-таки прав, я истратила все запасы душевного мужества и уже не могла совсем отмахнуться от страшной догадки. Да что там догадка, она тем временем превратилась в торжествующую уверенность. Мой бывший муж, обыкновенный мужчина, не склонный к философствованию, психоанализу и прочим премудростям, говорил просто: меня трудно вынести. Сердился и кричал, когда я его подгоняла, а когда мы оказывались в обществе знакомых, шёпотом умолял меня не раскрывать рта.

И сколько раз с виноватым видом, краснея и заикаясь, он пытался оправдать меня, сморозившую, по его мнению, очередную глупость или допустившую бестактную выходку. Неужели я в самом деле так безобразно веду себя?

И ещё в письме говорилось о вызывающе агрессивной манере обращения с людьми. У мамы я такого не замечала, зато у её сестры, у моей тётки… Господи боже мой, неужели я унаследовала отрицательные черты всего предыдущего поколения, точнее, его женской части?

А подлая память принялась безжалостно подсовывать мне один за другим самые премерзостные эпизоды из моего не такого уж далёкого прошлого. Может, и не бог весть какие преступления, но гадости – факт. Вот кто-то умоляет меня по телефону замолчать хоть на минутку, ему нужно сообщить нечто важное, а я знай трещу. Вот, опять же по телефону, заставляю тяжело больного одноклассника немедленно – НЕМЕДЛЕННО! – разыскать срочно потребовавшийся мне чей-то адрес. При чем тут высокая температура, горло, раскалывающаяся голова? В тот раз сестра вырвала трубку из рук больного брата и, сказав мне пару ласковых, уложила бедолагу в постель. Вот я заявляюсь к нашим хорошим друзьям и сижу у них до двух ночи, потому как мне надо, чтобы они поняли, какая я несчастная, как все меня третируют. И они терпеливо сидели, выслушивали, успокаивали, хотя глаза у них сами закрывались. Ах да, у меня уже тогда был ненормированный рабочий день – они же спешили на работу с раннего утра. Почему не прогнали меня пинками, раз сама не соображаю?

Да, премилая особа…

Или взять тот вечер, когда моя подруга была в жутко подавленном настроении, а я явилась к ней, чтобы просто поболтать. Выдался у меня такой счастливый день – все удалось. А она смеет быть недовольна жизнью! Надо было как минимум расспросить, что с ней, почему она такая.

Но мне ведь действительно не пришло в голову, что её парень излишне увлёкся мною, настолько увлёкся, что иногда по ошибке называет её моим именем. Да нужен он мне был, как собаке пятая нога! Мне нравилось в нем лишь то, что он отличный художник, – и все. Поговори я с подругой по-хорошему – и глядишь, все трое дружили бы до сих пор, даже если бы я взяла другого художника. А так они разошлись…

Я не удивилась, когда мой муж подал на развод. Сейчас удивляюсь, как он мог столько лет выдержать со мной. А тогда… Чувствовала себя глубоко оскорблённой, выслушивая его попрёки, – в конце концов, он тоже не был ангелом, зато был прав в своих претензиях ко мне. Должно быть, я и в самом деле создавала в доме ужасную атмосферу.

Гражинкино письмо потрясло меня. Значит, вот какой она меня видит…

Только сейчас пришло в голову: а ведь я пожалуй, испортила ей поездку в Дрезден. Девушке пришлось выехать на два дня раньше, чтобы обработать вредную коллекционную бабу, а потом составлять для меня описание марок, что она и сделала аккуратно и добросовестно. Для этого ей наверняка – с её-то дотошностью – пришлось копаться в разных каталогах и справочниках, проверяя все данные, – не могла она полностью положиться на покойного филателиста. А ведь ехала на свадьбу подруги и так мечтала приехать свежей, отдохнувшей, сразу после посещения косметички и парикмахера. Какой там маникюр, не говоря уже о причёске! Из-за меня ей пришлось провести у родичей в Болеславце два дня и две ночи. А надо сказать, что жили они очень скромно, с удобствами на улице, правда, умывальник в квартире был – один на шестерых, считая Гражинку – на семерых.

А у них ещё двое маленьких детей и мальчик постарше. Да ещё какая-то старушка. Представляю, как она вымоталась там, целыми днями вкалывая на меня, а ночи проводя среди кучи родни!

Нет, не отдам я Аните письмо Гражинки. Конечно, скажу о нем, но читать его Аните незачем.

Сохраню его содержание только для себя.

На обратном пути из Дрездена, в Болеславце, Гражинку задержала полиция как подозреваемую в убийстве бабы-коллекционерши.

Точнее, они поджидали Гражинку уже на границе. Общественность городка Болеславца выдвинула Гражинку на первое место в числе подозреваемых в силу очень важных причин.

Труп Вероники обнаружила посудомойка местного ресторана. Этот ресторан, по просьбе Отдела социальной защиты города, обязался тихо, без лишней шумихи подкармливать голодающих граждан города Болеславца и ближайших околиц, отдавая им оставшиеся от посетителей ресторана объедки. Объедки оставались всегда: то супчик, то остатки гарнира, всякие там овощи и макароны. Бедные люди все это поедали с удовольствием и благодарностью.

Регулярно приходила за такими объедками и покойница, впрочем, пора бы уже назвать её по имени: Вероника Фялковская. Упомянутая Фялковская, как всегда, пришла вечером и получила целое блюдо аппетитной еды. Посудомойка не пожалела уже бросовых остатков еды, аккуратно выложив их на большое блюдо. Покойная Вероника пообещала вернуть блюдо на следующий же день ранним утром, как она уже неоднократно делала.

А тут вдруг не явилась. Ответственная за блюдо посудомойка сильно разгневалась и, воспользовавшись небольшим просветом между ранним завтраком и просто завтраком, сама побежала к Веронике. Входная дверь Вероникиного дома в этот ранний час оказалась распахнутой настежь. Вбежав в дом, посудомойка сразу же наткнулась на труп, который до такой степени был трупом, что не вызывал никакого в этом сомнения. Бедная женщина – в данном случае речь идёт о посудомойке – сначала онемела от ужаса, а затем издала страшный вопль и с этим воплем вылетела на улицу. Её увидел и услышал хозяин соседнего домика, хоть и пенсионер, но мужчина ещё довольно крепкий и телом, и умом, к тому же когда-то очень давно проработавший год стажёром в прокуратуре. Шёл он по своим делам, и вопящая посудомойка чуть не сбила его с ног, мчась неизвестно куда. Опешивший пенсионер остановился, и правильно сделал, ибо баба сама, обежав вокруг дома, вернулась к нему, все так же жутко завывая. Пенсионер видел все: и как посудомойка вбежала в дом его соседки, и как с диким воем вылетела оттуда. Пробыла она в доме покойницы всего ничего, так что ей было обеспечено самое распрекрасное алиби.

Бывший стажёр прокуратуры показал себя с наилучшей стороны. Он вызвал полицию и собственной персоной преградил набежавшим любопытным вход в дом, где совершено преступление, тем самым оказав существенную помощь следственным органам.

Сбежавшиеся многочисленные соседи Вероники Фялковской тоже изо всех сил старались помочь родной полиции и наперебой давали показания. Из них следовало, что в доме покойной два последних дня провела одна подозрительная приезжая особа, кажется какая-то родственница местной учительницы начальной школы. Вчера она и вовсе проторчала у покойницы, почитай, целый день… да не учительница, а эта подозрительная особа… до позднего вечера, а после этого уже никто Веронику живой не видел. Выходит, бедолагу прикончила родственница учительницы, больше некому. К тому же внутри дома пани Фялковской царил жуткий беспорядок, все перевёрнуто вверх дном, для этого требуется время, а та приезжая имела его в своём распоряжении предостаточно.

На вопрос полиции, чего же приезжая так остервенело искала в бедном доме Вероники Флярковской, общественность с ответом отнюдь не затруднилась. Тоже скажете, бедном! Да она такая же бедная, как царь Соломон! Ведь она же была просто отчаянной скупердяйкой и жадной до невозможности! Притворялась бедной, питалась объедками из ресторана, а у самой после брата богатства осталось – страсть! И золото, и доллары, да и другие всякие деньги в неимоверном количестве, и вещей множество, и, говорят, бесценная коллекция марок. Всем известно, как её покойный брат трясся над этой коллекцией, никого к ней не допускал. Да и наверняка ещё много всякого добра скрывала в своём домишке Вероника, только никого в дом не пускала. Полиция принялась расспрашивать учительницу. Та, несколько удивлённая, чистосердечно призналась – да, пробыла у неё два дня кузина из Варшавы, которую интересовала коллекция марок Вероники Фялковской, завещанная ей братом Хенриком Фялковским. Нет, подробностей о переговорах с Вероникой она, учительница, не знает, да и не интересовали они её, потому что кузина занималась коллекцией не для себя, а для какой-то своей варшавской знакомой. А сейчас кузина в Дрездене, через два дня вернётся, и вообще, в чем дело?

Полиция, разумеется, молчала в интересах следствия, зато общественность вовсю постаралась и нарассказывала учительнице больше, чем надо. Та встревожилась и попыталась дозвониться до Гражины в Дрезден. К сожалению, Гражинка всецело предалась предсвадебным хлопотам и, видимо, отключила сотовый, так что предупредить её не удалось, поэтому арест на границе по возвращении на родину явился для девушки полной неожиданностью.

Нельзя сказать, что арест, хотя приятного в нем мало, сам по себе очень уж взволновал Гражинку. Ясное дело, ценная коллекция марок может явиться достаточным мотивом для беспорядка в доме и даже страшного преступления, да все дело в том, что коллекция не была похищена. И даже спрятана не была, а лежала себе спокойно на нижних полках книжного шкафа, все же остальные полки были завалены грудами разбитых вдребезги фарфоровых изделий, которыми увлекался покойный. Преступника, по всей видимости, марки совершенно не интересовали, что весьма озадачило следственные органы. А дело-то казалось совсем лёгким.

Тем не менее Гражинку от границы до Болеславца везли в наручниках и с места приступили к допросу. На допросе присутствовали все члены следственной группы, в том числе и командированный из областного центра старший комиссар. Явился и прокурор. Ещё бы, всем было интересно узнать: если дело не в холерных марках, черт бы побрал это окрестное бабье! – тогда из-за чего же она, Гражина Бирчицкая, устроила такой погром в доме Вероники Фялковской и так неэстетично прикончила несчастную? Зная по опыту, следователи не очень надеялись на фактор внезапности при допросе подозреваемой, скорее рассчитывали на то, что той не известно о полнейшем отсутствии у них каких-либо вещественных доказательств и других версий.

Допрос начали деликатно.

– Вы знали Веронику Фялковскую?

– Знала, – не стала запираться Гражина. – Послушайте, а нельзя ли попросить чашечку кофе? Я заплачу, не беспокойтесь, просто во рту пересохло. Не такой уж короткий путь я проделала, а за кофе как-то легче говорить. Разве что панове предпочитают пиво, я в Дрездене к пиву уже немного привыкла, так и на пиво согласна.

Панове тоже предпочли кофе и угостили подозреваемую этим напитком бесплатно.

– Итак, когда вы видели Веронику Фялковскую последний раз?

– Перед моим отъездом в Дрезден. Погодите, сосчитаю… Восемь дней назад.

– Вы были у неё в доме?

– Да.

– С какой целью?

Гражина тяжело вздохнула.

– Ох, не так-то просто все объяснить. Панове желают с самого начала или сразу о последнем дне?

Озадаченные панове немного пошептались, видимо, мнения разошлись. Инициативу в свои руки взял прокурор. По натуре своей он был крайне любопытный, к тому же очень не хотел расставаться с первой и единственной концепцией следствия и надеялся, что она подтвердится в ходе перекрёстного допроса.

– Нас интересует все, – заявил он, – а последний день особенно.

И пришлось Гражинке рассказать о моем поручении со всеми подробностями, в том числе и о сложностях, с которыми она столкнулась, общаясь с неприветливой владелицей коллекции.

Работа заняла больше времени, чем предполагалось вначале, потому что приходилось не только переписывать имеющийся перечень марок, но и проверять по каталогам многие из приводимых бывшим владельцем сведения. Наконец она закончила работу и ушла.

– И в каком состоянии вы оставили хозяйку? – поинтересовались полицейские.

– В состоянии крайнего нетерпения. Она никак не могла дождаться, пока я закончу, нарочно стояла в распахнутых дверях и перебирала ногами от нетерпения. В ресторан торопилась, так она говорила.

– И пошла в ресторан?

– Не знаю. Я не видела.

– Почему-то этого никто не видел, – многозначительно протянул прокурор. – Интересно…

В воздухе запахло грозой. Похоже, подозреваемая решила от всего отпираться. И все же Гражинку не посадили за решётку, воспротивился старший комиссар, у которого возникли сомнения и концы не сходились с концами, к тому же местная камера предварительного заключения и без Гражинки была переполнена сверх всякой меры. Новую преступницу никоим образом не удалось бы туда затолкать. Просто ей запретили покидать город, предупредив, какими серьёзными последствиями грозит нарушение запрета.

– Я, может, и сбежала бы, да они пригрозили подать меня в розыск, разослав по всей Польше мою фотографию, – жаловалась мне Гражинка на следующий день, – а у меня всего одна фотография, та, что в паспорте, помнишь, какое я там страшилище? И чтобы я такая красовалась по всем городам и сёлам? Очень не хотелось мне опять проситься к родственникам, и мне разрешили поселиться в гостинице. Ну я и поселилась, как видишь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю