Текст книги "Чисто конкретное убийство"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Все, я поняла! – воскликнула вдруг Марленка. – Садизм!

Возняк чуть не сломал себе зуб о сливовую косточку.

– Что садизм?

– Эти красивые дурочки. Он себя с ними вел, как садист. Так с ними нежничал… этакое благожелательное божество. Он хотел, чтобы женщины в него влюбились. Ему не приходилось долго стараться. Они уже питали колоссальные надежды, до дрожи, каждая думала, что она одна-единственная в мире, и ждала продолжения, а тут – фигушки. А он над ними психологически измывался: ведь одурманенная идиотка кидалась ему в объятия, а он – как истукан, с каменным лицом стряхивает их с себя и никакого будущего. Слово даю, что один раз я такой момент видела! Она должна его обожать, но без взаимности – он так пожелал. По-моему, это садизм и жестокость, я тогда над этим не задумывалась, но просто чутьем поняла его характер. Как животные понимают. И не любила дядюшку, не задумываясь.

Возняк определенно почувствовал, что этот злодей ему страшно не нравится, и искать его комиссар будет с удвоенным старанием. Пусть только наконец установят личность жертвы!

Он решил сделать фоторобот черноволосой валькирии, потому что найти ее фото не было никакой возможности, а такая назойливая баба об этом самом Бартоше должна знать больше остальных. Марленка охотно выразила согласие, она отлично помнила эффектную обожательницу дядюшки – как цветущую в прошлом, так и постаревшую и апатичную. К тому же в распоряжении Возняка была еще и Эва Гурская, заинтересованная темой.

Наконец собеседники перешли к десерту и с жаром переключились на разговоры о собаках. И сразу им стало намного приятнее…

* * *

Превратив квартиру в склад макулатуры, Баська нашла своеобразный документ. К копии завещания двоюродного дедушки был приколот листочек, адресованный лично ей, из которого следовало, что в случае, если тетя Рыся покинет сию негостеприимную юдоль слишком рано, то имущество, отписанное ей в завещании, должно перейти к ее сыну, Анзельму. Двоюродный дедушка рассчитывал, что Баська проследит, чтобы это распоряжение было выполнено.

Баська пришла в ярость.

– Чертова холера, везде битая и драная, – рычала она сквозь стиснутые зубы. – Сыночек сучий, Зельмусь паршивый, было такое чмо, как же, помню! Красотой уродился в матушку, мерзость такая… Да хрен я вам прослежу, меня же удар хватит! Может, мне его еще разыскивать, а?!

Она стукнула кулаком по столу, на столе подпрыгнула, упала и разбилась на полу рюмка, с комода слетела куча бумаг. Металлическую пепельницу, которая начинала свою карьеру завинчивающейся крышкой от какой-то банки, Баська попыталась выкинуть в окно, но пепельница отрикошетила от рамы и вернулась, сея вокруг окурки. Немножко пепла просыпалось Баське в туфли.

– И какое еще, к чертям собачьим, имущество для этого косоглазого мерзавца, еще чего!..

Я придвинула поближе свой стакан чая, до моих туфель пепел не долетел, поэтому я сидела спокойно.

Патрик принялся подбирать макулатуру с пола.

– Может, она еще жива, – утешил он, – и паршивец тебе не понадобится…

– Да что там жива, какое там жива, она что, Кощей Бессмертный?! Ей сто лет!!!

– Всего-то девяносто шесть.

– Откуда ты знаешь?!

– Да где-то здесь, в этих бумагах, мне попалась на глаза ее дата рождения…

Баська издала душераздирающий стон и попыталась стукнуться обо что-нибудь головой, но ничего подходящего рядом не оказалось: к комоду она сидела боком, а стол был далеко. Тоже заваленный бумагами, поэтому не очень-то твердый.

Из сведений, выуженных из завалов документов, частных писем и официальных ответов, а также тысячи заметок, записок, отдельных страничек и листочков, даже каракулей на полях газет я поняла, что семейные сложности превзошли всяческое вероятие. Отец Баськи умер позже двоюродного дедушки, мать – вскоре после него, Баська уже была совершеннолетней, а в целом у меня выходило нечто странное, потому что по документам отцов получалось двое.

Двоюродного дедушку Баська видела пару раз в жизни, притом исключительно в очень раннем детстве.

Завещание обошло среднее поколение и делало самую младшую девочку в семье главной наследницей странно разбросанного по миру состояния предков. Родного сына двоюродного дедушки наследства лишили, он об этом знал и при жизни устраивал всем постоянный ад на земле, однако, к счастью, он умер. Точнее говоря, разбился на автомобиле, которым он управлял, будучи пьян в стельку. Он был такой симпатичный, что вся семья испытала при этом райское облегчение.

Дело явно было решено еще в Баськином детстве, без ее ведома и интереса к вопросу, потому что тогда она была главным образом занята побегами из дома. Но тут на свет божий вылезла еще одна закавыка.

Если судить по косвенным данным и намекам, это было не единственное завещание, существовало еще какое-то, более важное, составленное прадедушкой по прямой линии. Возможно, даже прапрадедушкой.

Прапрадедушку Баська не знала вообще, тем не менее она должна была стать и его наследницей. Два отца, два завещания, сущее безумие, от этого можно было растерять последние мозги. Россыпь самых разных дат усугубляла неразбериху.

Пункты завещания двоюродного дедушки, касающиеся тети Рыси, какой-то Марцелины, какого-то Антося и еще нескольких человек, правовой силы не имели и оставались на совести благородного душеприказчика, Или благородных наследников. Фамилия душеприказчика как-то нигде не фигурировала, зато нашлось упоминание о таинственном условии, которое должно быть соблюдено, чтобы наследница могла получить свое наследство. При этом было совершенно непонятно, к какому из завещаний это условие относилось.

По поводу условия Баська заскрипела зубами и снова яростно рыкнула.

– Знаю я, какое это условие! Уверена, что знаю! Это же сифилис с малярией, желтой лихорадкой и черной оспой! Я когда-то подслушала… Да у меня язык не повернется повторить!

– Ты по условию должна всем этим заболеть? – саркастически поинтересовалась я. – Предки у тебя были те еще, но чтобы до такой степени…

– Тут только копии, – заметил Патрик. – Или даже просто черновики, потому что не подписанные, оригиналы наверняка у душеприказчика. Но есть и интересные конкретные факты.

– Да от твоих конкретных фактов мне разве что фига с маком будет!

Действительно, больше всего невнятных записей касалось фрагментов спрятанных богатств, – получалось изрядное состояние. Тайники нигде не были описаны, зато нашлась расплывчатая копия чего-то вроде весьма специфического соглашения, из которого следовало, что Баська должна выйти замуж за Зельмуся. Окончание отсутствовало, поэтому мы так и не узнали, какие последствия может иметь Баськин отказ от подобного брачного союза Баська кинулась к открытому окну, но на улицу не выбросилась, а просто от души плюнула.

– Это работа тети Рыси, голову на отсечение даю, – уже спокойным тоном заявила она, вернувшись к столу. – Пусть сама выходит замуж за Зельмуся, если хочет. Я все больше подозреваю, что об этом таинственном душеприказчике все знает Феликс, мне внутренний голос подсказывает. А может, это я просто так; надеюсь. Душеприказчик уже умер, а Феликс ни о чем говорить не хочет, но не знает, что с этим делать. Вот соберу я всю эту макулатуру да и пойду к Феликсу. Ты знаешь, где он живет? – Баська повернулась ко мне.

– Знаю, на Бельгийской. Но погоди, мы ведь уже это обсуждали, невозможно, чтобы он к тебе отнесся как к чужой и ни словом не обмолвился…

– А откуда Феликс мог знать, что она – это она? – перебил нас Патрик. – Мы только на том криминальном участке все были вместе, но никто никому не представился.

– Но мент говорил…

– Ничего он не говорил. Твоя фамилия не прозвучала.

– А Патрик прав, – сообразила я. – Он сразу запихнул нас за беседку, а потом со всеми остальными разговаривал отдельно. По фамилиям он нас не вызывал. А твоей фотографии у Феликса, наверное, нет?

– Если и есть, то только в младенческом возрасте. Возможно, за тридцать лет я слегка изменилась.

Однако же все это в моем представлении никак не сочеталось с Феликсом. Я была абсолютно уверена в его безукоризненной честности и солидности. С учетом завещаний и всех условий, которым Баська должна была соответствовать, пусть даже идиотским, но узаконенным честным словом душеприказчика, он должен был бы держать руку на пульсе и знать про Баську все. По крайней мере, – как она выглядит и что с ней творится. А вдруг, сама того не ведая, она уже выполнила какие-то условия?

– Странно…

– А если он меня не искал и мною не интересовался, я ведь могла никогда в жизни с ним не встретиться. Как и он со мной.

– Так что вам оказали неожиданную услугу? – В разговор вдруг снова вмешался Патрик, раскладывающий на комоде собранные бумаги. – Ваш общий знакомый психопат кого-то пришил к Баськиной пользе? Очень мило с его стороны. Может, он знал, что делает?

Мы изумленно переглянулись.

Действительно, если бы не это своеобразное преступление и всеобщий сбор на участке, у Баськи и Феликса были все шансы так и не встретиться до скончания века. И что тогда? Меня безмерно заинтересовало, что на эту тему думал солидный и благородный Феликс.

– Ну хорошо, схожу с тобой, – решила я, что Баську явно обрадовало.

– Я даже хотела тебе предложить пойти со мной. Ты его знаешь, он тебя тоже – со знакомым человеком всегда проще, по крайней мере не захлопнет дверь у меня перед носом. А вообще-то мне удивительно, что ты ничего не слышала о его сговорах с моим предком, невзирая на твое с ним знакомство…

Я тут же ее перебила, потому что моя память снова пискнула. Она попискивала так время от времени, оглушенная и прибитая, ибо каждое из этих более или менее древних воспоминаний ассоциировалось у меня с какой-нибудь пакостью, о которой мне совершенно не хотелось лишний раз вспоминать. Но раз уж память зловредно запищала, лучше уступить.

– Слышала. Один раз. Краем уха. В такой момент, когда мне ничего не хотелось слышать, потому что я была на взводях и всем своим существом не желала принимать участие в жизни родни. Я надулась и постаралась оглохнуть, что мне почти удалось. Но только почти. Какая-то фраза – процитировать не смогу, но суть помню – очень подходила к тому скандалу, который тогда бушевал. На тему ответственности. И так она прозвучало, что далее чужой человек умеет сделать правильный выбор и уважает чужую волю, что только он достоин доверия. И это якобы Феликс. Исполнитель завещания. По-моему, я тогда подумала, что опять на этого Феликса что-то свалили, интересно, когда у него от всех тягот хребет переломится. Я бы в жизни ничего не вспомнила, если бы не фотография Феликса с твоей семьей. Должно быть, об этом и шла речь.

– Неужели ты не могла запомнить получше? – упрекнула меня Баська.

– Я очень старалась вообще ничего не запомнить.

– Почему?

– Потому что была в бешенстве. Тебе никогда в жизни не случалось так взбелениться, чтобы нарочно оглохнуть и ослепнуть на весь мир? А уж в особенности на ближайшее окружение?

– Случалось. И всегда в ущерб себе.

– Вот то-то и оно! – победоносно заявила я, и атмосфера прониклась полным взаимопониманием.

Что не мешало мне старательно держаться в стороне от следствия и не лезть в гущу событий. Ясен перец, эту черную валькирию я знала и прекрасно помнила, как ее зовут, но признаваться не собиралась.

Я ведь могла и забыть, правда же? О Бартоше я тоже знала – больше, чем надо, и сыта этим была по горло.

С того момента, как он в конвульсиях удалился из моего дома, я не хотела о нем вспоминать. Покинутый, видимо, внезапно и без предупреждения, двор супермена отравил мне жизнь так, что мне пришлось сменить номер телефона, адрес и даже фамилию. Поэтому меня по большей части и не было в стране, пока через какие-то десять лет безутешные сильфиды не отцепились от меня и не перестали наконец-то меня искать.

Может, они решили, что я умерла.

Одно только меня интересовало – умеренно, но все-таки. Кого, к лешему, он грохнул этой лопатой?

* * *

Фоторобот главной обожательницы злодея Возняк организовал в течение одного дня, изловив одновременно всех, кто признался в том, что ее видел. Получилось у него нечто многоликое – вероятно, из-за неумолимого бега времени, потому что каждый свидетель видел ее в разные годы.

Валькирию омолодили Эва Гурская и в некоторой степени пани Бобрек, решительно состарила Марленка, которая с сомнением согласилась на молодой вариант, но сама упрямо настаивала на нынешнем пожилом облике, что было вполне понятно.

Марленку запилила эта жуткая Иоанна с многочисленными фамилиями, сама весьма скупо описывающая чернявую обожательницу:

– Ведь это именно ты должна подшить ее лучше всех, ты же видела ее даже в свои школьные годы!

– Ну да, понимаю, – сокрушалась Марленка. – Вы же знали дядюшку лучше всех, наверное, вы ведь тоже должны были ее видеть…

– Вот именно, что нет. Это она меня вроде как рассматривала, а не я ее, я не обращала на нее внимания и на самом деле видела вблизи всего два раза.

В этом портрете я ее, конечно, узнаю, но сама не сумела бы ее описать.

– В любом случае она теперь старше, чем была!

В результате у Возняка оказались два лица, одно – в расцвете свежести, второе – несколько избыточно цветущее, но никто бы эту розу еще из вазы не выкинул. Время не слишком ей повредило. Писаной красавицей назвать ее было нельзя, но дама интересная. Живая, с выразительными чертами, полная энергии, увенчанная огромной копной черных волос, черные брови ей на самом деле очень шли и имели право засесть в памяти у Эвы Гурской с первого взгляда.

Специалист по компьютерной графике впал в неистовый восторг и предложил по памяти восстановить всю фигуру разыскиваемой дамы. Поскольку свидетельницы запомнили лицо, они наверняка обратили бы внимание и на остальное, женщины привыкли обращать на это внимание. Его немедленно поддержали, и он приступил к работе.

Самые точные сведения предоставила Анна Бобрек, которая видела обожательницу у себя под окнами, поэтому общее запомнила лучше частных мелочей, ее живо поддержали Марленка и Эва Гурская, результат подтвердила Иоанна. О да, все свидетельницы были совершенно правы: действительно – валькирия, кариатида, в эту компанию можно было бы еще добавить Горпину, но – неизвестно почему – Возняку казалось, что Горпина по сравнению с этой красоткой слишком худая. Или чересчур жилистая. Или костлявая. А тут – баба что печка, к тому же брюнетка. Разве что…

– А она не поседела? – быстро спросил он Марленку.

– Нет, когда я последний раз ее видела, она была черная, как всегда. Может, красится?

И что дальше? Выложить ее в Интернет? Показать по телевидению? Объявить открытый поиск, чтобы насторожился и убийца? Нет, лучше начать камерно.

Возняк распространил отпечатанный фоторобот по всей полиции, включая и дорожную, и уже на третий день пожинал плоды. К нему пришел участковый одного из комиссариатов в Мокотове, смущенный и неуверенный.

– Я сам не знаю, чего делать, – сказал он. – Я лично такую не знаю, но что-то меня торкнуло, и я отцу показал эту картинку. Я сам из полицейской семьи: отец был участковым двадцать пять лет назад, они еще по старому адресу жили, но я сразу говорю, что отец не все хорошо помнит.

– А почему так? – живо поинтересовался Возняк. Участковому на вид было не больше тридцати пяти, отец его вряд ли был дряхлым старцем, с чего бы ему вдруг потерять память?

Участковый тяжело вздохнул.

– Да все из-за того случая на улице Собеского, может, вы помните: драка была с провокацией пятнадцать лет назад… отцу в голову прилетел кирпич, и с той поры память стала ему отказывать. Он еще упрямился, работал изо всех сил, но у него уже не получалось, и он вышел на пенсию. Вроде внешне живой и здоровый, а временами у него все в голове путается. Но иногда к нему возвращается ясность мысли, и тогда с ним стоит поговорить, я только на всякий случай предупреждаю.

– Ну хорошо, так что ваш отец сказал?

Все еще смущенный участковый стал рассказывать подробно и образно.

– Говорит, что ему случалось ее видеть. На Собеского была такая резервация для партийных, разные важные шишки жили. И жила там девка. Молодая, но такая уж собой товаристая, в два обхвата, она отцу даже нравилась. Да там вообще… которые помоложе были – что жены, что зазнобы, что домработницы, – все одна к одной. Отец вспоминает, что хороши все были, как; картиночки, только блондинки как-то успехом там не пользовались. Попадались и рыжие, но в основном брюнетки, шатенки, а блондинок – что кот наплакал. А эта была жена какого-то полковника из Управления госбезопасности, так отец говорит. Он ее потому запомнил, что она – ну чисто валторна, а муж у нее был совсем мелкий, ледащий да тощий. Отец еще думал, что жаль такую красоту переводить на задохлика. Это я стараюсь слово в слово за отцом повторить, – принялся оправдываться участковый.

– Ничего-ничего, все замечательно, – быстро ободрил его Возняк. – Как ее фамилия? Может быть, ваш отец помнит адрес?

– А вот тут как раз отца и накрыло. Про адрес и говорить нечего, потому что аккурат перед той проклятой дракой эта семейка переехала неведомо куда, а что до фамилии, так отец поначалу такое нес. Срам один: то Хайло, то Рыло, то Жрачка, то Харч. Даже Нямку приплел, но в это я уже не поверил, а зря. Потому что отец вспомнил, и оказалось похоже: Хавчик. Имя само всплыло: Хелена, Красотка Хелюся Хавчик, так про нее говорили. Если, конечно, отец ее ни с кем не путает. Больше я ничего не знаю.

Возняка и это осчастливило. Он загнал помощников за компьютер, те успели найти какого-то Каликста Хавчика где-то под Вроцлавом, но тут красавица полковничиха мигом вылетела у комиссара из головы. Ему сообщили, что антрополог восстановил лицо жертвы. Возняк в эйфории не стал рассылать фото реконструкции. Он набросился на всех свидетелей и всех, кого сумел поймать, загнал в отделение, независимо от того, был ли в этом хоть малейший смысл. Потому что, собственно говоря, откуда люди, которые на том участке никогда не бывали, могли знать человека, приехавшего туда один раз, к безумцу, точившему там что попало и маниакально копающему грядки и ставящему парники? Откуда, к примеру, Эва Гурская могла знать, как выглядел и кем был тот здоровенный голый мужик, стоявший к ней спиной, на которого она, кроме того, старалась ни в коем случае не смотреть? А на самом деле она ни убийцы, ни жертвы в жизни не видела.

Ничего, всегда ведь могло быть, что кто-то чисто случайно видел такого человека, в другом месте и в другое время. Возняк уже взял разгон. Вихрь идей, завладевший в тот момент его разумом, превосходил по силе несколько циклонов вместе взятых, а сам комиссар чувствовал себя одновременно жертвой, убийцей и – что самое страшное – хахалем красотки Хелюси Хавчик.

К сожалению, Эва приехала первой и не принесла Возняку удачи.

– Ну и ну, – сказала она с восхищением, качая головой. – Хорош циферблат, ничего не скажешь! На такого бы и я на улице оглянулась…

Лицо было просто фотомодельным и прекрасно соответствовало черепу. Идеально прямой нос, изящная дуга бровей, большие глаза, безупречный овал лица, без малейшего изъяна, никакой асимметрии, вытесанная из мрамора мужская красота, разве что малость слащавая. Романтический рыцарь.

– Ну, такого конкурента каждый мегаломан охотно убрал бы со своего жизненного пути, – ехидно заметила секретарша, дама весьма преклонного возраста.

– И ты его не знаешь? – в отчаянии спросил Возняк Эву.

– А откуда мне его знать? Если он там и был, я знаю только его спину, да и то плохо…

Именно в этот момент появилась длинная процессия свидетелей. Все прибыли одновременно, что иногда случается именно в тех случаях, когда это никому не нужно.

Возглавляли процессию Паулина и Леокадия, сразу за ними шел Феликс, следом – Анна Бобрек, Марленка, Росчишевская с этим ее ангельски терпеливым… как, бишь, его? Патриком За Патриком – Иоанна. В арьергарде подтягивались остальные члены запутанного семейства с участка, на которых никто не возлагал особых надежд.

Возняк почувствовал, что перегнул палку. Он намеревался пристально наблюдать за выражением лиц свидетелей. Ведь каждый мог соврать, что-то скрыть, а ему нужна была исключительно правда. И что же он натворил собственными руками? Придется пристально наблюдать своего рода первомайскую демонстрацию или распродажу в супермаркете! М-да, замечательная идея, ничего не скажешь! Нужно немедленно их остановить! Впускать по одной штуке, максимум по две!

Толпу не сразу удалось призвать к порядку, но, к счастью, до того, как кто-нибудь, кроме Эвы, успел увидеть портрет анфас и профиль справа и слева. Во главе остались Паулина с Леокадией. Коль скоро они прибыли первыми, первыми они и останутся! Выставить себя они так и не позволили!

Обе критически присматривались к портретам.

– А что это он такой лысый? – недовольно скривилась Паулина.

– Волосы описывают свидетели, – наставительно ответила ей Леокадия. – Я его, кажется, где-то видела.

– А я нет. Такого лысого я бы запомнила.

– Балда! Если я его видела, то и ты тоже. И вовсе он не был лысый.

– Тогда какой? Волосатый?

– Нормальный, как человек. Что-то мне мнится… Ну, не знаю, я много людей вижу, но он мог появляться и на участке, вас ведь это интересует? Он у меня почему-то ассоциируется с Марленкой… – Она подошла к фотографии на мольберте и закрыла рукой верхнюю часть головы. – Ну да, все сходится. Эта лысая башка очень сбивает с толку. Я его видела.

– С волосами да, может быть, – милостиво согласилась Паулина – Возможно, что я тоже видела. Но уже очень давно.

– И кто это? – жадно спросил Возняк.

Обе едва не обиделись. Леокадия опустила руку.

– А нам-то откуда знать? Мы его еле-еле вспомнили, а вы хотите знать, кто это.

– Он как-то промелькнул в нашей жизни очень давно. И я совсем не уверена.

С большим облегчением Возняк избавился от первых свидетелей и с еще большим облегчением пригласил Марленку.

– О господи! – ахнула Марленка, почти в ужасе.

Она ощупью нашла стул за спиной.

– Ведь это… Если бы не лысина… Но ведь это же дядюшка!

У Возняка капитально отнялся язык.

– Что-о-о?!

– Мой дядюшка. Ну тот, названый. О котором все столько говорят. Но он не был лысый!

Возняк со всей поспешностью вывел лицо на монитор, художник-график начал примерять прическу. Страшно взволнованная Марленка перестала цепляться за стул и давала инструкции.

– Нет, никаких локонов! Но нет, и не такой прилизанный, волосы у него как-то так росли… По-моему, немного посветлее… И покороче, такие нормально стриженные, по-мужски. И еще мне кажется, волосы были гуще…

Не отпуская Марленку, с которой рядом было как-то веселее и приятнее, Возняк вызвал Анну Бобрек.

Спокойная и выдержанная женщина вошла, взглянула и замерла.

Она буквально окаменела, молчала и, забыв дышать, вглядывалась в лицо на экране. А Возняк с бешеным интересом смотрел на ее красивое лицо.

– Ну и что? Вы его узнаете?

Анна Бобрек попыталась вернуть себе голос.

– Не понимаю, – наконец выговорила она после долгого молчания. – Это пан Бартош. Вы мне показываете убийцу или жертву?

– Жертву, проше пани. Покойника, найденного на огородах больше десяти лет тому назад.

– Я все-таки не понимаю. Не может быть. Это значит, что Бартош умер? Вы его ищете, а он умер?

– Так точно, проше пани. Если это он, то он совершенно и радикально умер.

– Господи помилуй!

Наблюдавший все это со стороны сотрудник комиссара торопливо подсунул ей стул, оставленный Марленкой, на который Анна Бобрек почти рухнула и снова надолго замолчала.

– Я слегка., потрясена. Я не предполагала… не ожидала… Я думала..

– Что вы думали?

– Я думала, что он… подозреваемый…

– Совершенно верно, он и был подозреваемый. Но если это его скелет, то подозрение отпадает. Самоубийство исключено. А нам по-прежнему необходимо найти убийцу.

Анна Бобрек как-то странно посмотрела на него, открыла рот и снова закрыла, а потом глубоко вздохнула.

– Я должна это обдумать, – тихо сказала она – Мне нужно подумать. Пожалуйста, оставьте меня сейчас.

– Вы знаете о нем что-то еще?

– Не сейчас!!!

Возняк не был идиотом. Невзирая на собственные мощные переживания (ведь следствие для него переворачивалось вверх ногами!), он сориентировался, что еще минута – и эта женщина забьется в истерике, не сможет прийти в себя, и вместо допроса будет борьба с шоком, приедет «скорая», заберет Анну Бобрек, и получит комиссар птичье гуано, а не желанные сведения. Он отослал Анну Бобрек в свободную на тот момент камеру для опасных преступников и велел дать воды. Коньяка, к сожалению, у него под рукой не было.

Теперь он взял в оборот двух ведьм помоложе. Вместе. Он уже сориентировался, что их переговоры друг с дружкой куда ценнее, чем все ответы на официальные вопросы. Милости просим, пусть переживут потрясение и пусть поболтают между собой, сколько душе угодно.

– Мать честная, – почти сразу ахнула Иоанна. – Да чтоб мне дом и отчизну покинуть, это же почти Бартош!

– На мой взгляд, пусть будет Бартош, но какой-то не вполне точный, – холодно раскритиковала Росчишевская. – Где тут создатель этого шедевра? А-а-а, это вы. Тогда удлините ему ресницы. И погуще сделайте, должно получиться а-ля Грета Гарбо.

Компьютерный график с живейшим удовольствием исполнил приказ.

– И волосы тоже чуть подлиннее, примерно на сантиметр, – дополнила Иоанна, но уже без ахов и стонов, зато очень неохотно. – Хорошо, что все на мониторе, на этапе творчества, лысый череп на распечатке меня бы точно сбил с толку. Профили получились, только доделайте ему прическу. Но я все-таки хотела бы знать, что тут творится. Это вы так шутите?

Росчишевская оставила графика в покое и оглянулась.

– Это и есть голова из зарослей моей двоюродной бабушки? – вежливо поинтересовалась она.

Возняк почувствовал себя разочарованным, он нетерпеливо ждал разговора милых дам друг с дружкой и не знал, как его спровоцировать. Пока что они всматривались в воссозданные лица, одно лысое, второе с волосами, и оценивали их так, словно должны были дать награду автору за лучший снимок.

До них, наверное, не дошло, на что они смотрят…

– Это реконструкция лица жертвы, найденной на вашем садовом участке в парнике, – сказал он веско. – Голова из чащобы двоюродной бабушки. А вместе голова и скелет составляют единое целое. Это доказано.

Дамы туповато и недовольно посмотрели на комиссара.

– Так же, как доисторические ящеры? – уточнила Росчишевская. – Тут челюсть, там хвост, но они подходят друг к другу?

– Сейчас ящеров исследуют на радиоактивные изотопы, углерод С, – заметила Иоанна – Не знаю, что такое углерод С, потому что просто С – это и есть углерод, такой элемент.

– В последнее время скорее исследуют ДНК. Я тоже не знаю, что это такое, но возражать не буду.

Несколько минут они молча рассматривали все картинки и явно приходили в себя от неожиданности.

– В этой ситуации я начинаю сомневаться в лопате, – критически заметила Иоанна.

– Ты с ума сошла. Так, по-твоему, чем ему башку снесли? Мечом?

«Обе сошли с ума! – подумал Возняк. – Но ничего, главное, что они между собой разговаривают…»

– Меч он не точил, – решительно сказала Иоанна. – Штык – да, точил, а меч – нет. Я, во всяком случае, такого не видела.

– А штык видела?

– Я им даже пользовалась. Очень удобный инструмент.

– Но у меня получается, что это вообще не он. Это его прибили.

– И ты веришь, что его собственной лопатой?

– Ни во что я не верю. Насколько я помню, это когда-то называлось липа-фотомонтаж. Они нас водят за нос, потому что чего-то от нас хотят, только я не знаю чего.

Обе дамы стояли перед двумя изображениями – лысой головы и с волосами – и всматривались в ту, что с волосами. Иоанна пожала плечами.

– Если подумать, то в лопату я готова поверить. Убийца вырвал лопату у него из рук… Нет, не вырвал – это отпадает, схватил стоящую рядом. Она слегка вогнутая…

– А не выпуклая? – поинтересовалась Росчишевская. – У двоюродной бабушки я нашла выпуклую.

– Это зависит от того, с какой стороны смотреть. Но тут вогнутость важнее. Если убийца хорошо размахнулся и шандарахнул, череп отбросило, просто как картофелину ложкой. Вогнутость его удержала и задала направление.

– Ну, такого технического образования у меня нет. Ты наверняка права, только я никак не могу себе представить, что его нет в живых. Кто его мог так замечательно прикончить?

Возняк начал терять терпение.

– А у пана Бартоша были враги?

Теперь обе посмотрели на него, на сей раз с жалостью.

– Как у змеи – хвост: только и исключительно враги, – холодно ответила Иоанна.

– Вы кого-нибудь из его врагов знаете?

– Лично – ни одного. Но, может быть, пани Бобрек какой-нибудь попадался, потому что, насколько я знаю, враги за ним тянутся со стародавних времен. Теперь верная жрица не обязана молчать как камень.

Возняк придерживался точно такого же мнения, он с самого начала чувствовал, что пани Бобрек скрывает всяческие тайны и секреты.

Ну ничего, она у комиссара под рукой.

– Он как-то раз рассказывал, что кто-то гонялся за ним по какому-то лесу с огнестрельным оружием в руках, – жалобно вставила Марленка со своей неудобной табуретки в углу. – И стрелял.

Возняк мгновенно оживился:

– Кто? Когда? Почему? Вы знаете какие-нибудь подробности?

– Ну что вы, откуда. Дядюшка даже если что-то и рассказывал, то так, чтобы ничего нельзя было понять. Он всегда был страшно таинственный. Только раз что-то такое сказал мне прямо.

– Случайно не предупреждение, что никому нельзя верить и всегда следует соблюдать осторожность и предусмотрительность? – ехидно подсказала Иоанна.

– Да, действительно, – задумчиво согласилась Марленка – Я помню, что тогда шла с ребятами в поход, еще в школе, а он паковал мне вещи. И так меня предупреждал обо всех опасностях, что у меня от его занудства чуть крыша не поехала. К счастью, это было один раз и больше никогда не повторилось.

– Что вовсе не мешает тому, что в те времена кто-то мог за ним гоняться с пушкой по лесу…

Возняка вдруг осенило. Догадка, кем был и что делал прежний подозреваемый, а ныне жертва огородного убийства, вспыхнула в нем и стала потихоньку расти и крепнуть – помаленьку, но зато неуклонно.

Одновременно надежда найти убийцу как-то странно поблекла и завяла. Комиссар приуныл и подумал, что его точно удар хватит: за каким чертом рогатым они выкопали этот скелет… и тут же прогнал эту мысль как можно дальше, желая вспоминать Марленку как угодно, только не в связи с треклятым бамбуком.

Беседа двух дам, все-таки взволнованных зрелищем знакомого лица, была уже в полном разгаре, и к ней стоило прислушаться.

– …и муж у нее был? – спрашивала Росчишевская.

– А мне откуда знать?.. – Это уже Иоанна, кислым тоном. – Дай подумать… По-моему, был. Мне так представляется, что был. Кажется, какой-то скандалист, но головой не поручусь.