Текст книги "Флоренция — дочь Дьявола"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ
ФЛОРЕНЦИЯ – ДОЧЬ ДЬЯВОЛА
(Пани Иоанна – 10)

* * *

На четвёртый день свадьба решительно закончилась. Ранним утром Зигмусь Осика, который, правду сказать, участвовал в празднествах с перерывами, но зато интенсивно, вышел из дому и вяло посмотрел вдаль взором совсем не орлиным. Даль оказалась относительно близко, так как её ограничивала стена леса.

Смотрел Зигмусь долго, пока до него не дошёл смысл того, что он видит. А видел он нечто поразительное, и профессионал в его сердце робко пискнул.

На лужайке по ту сторону дороги пасся конь. Точнее говоря, кобыла. Зигмусь был крепко под градусом, но это зрелище тронуло его душу. Кобылка была молодая, ей и двух лет не исполнилось, однако от неё веяло чем-то таким, что в глазах Зигмуся исчезли дорога, лужайка и лес, а вместо них он увидел совершенно другую картину: голубую розетку, мечту его розового детства. В воображении заполоскались на ветру вымпелы, он услышал фанфары, почувствовал под собой седло и твёрдые, упругие лошадиные мышцы, а в лицо задул вихрь галопа. Он едва не протрезвел и посмотрел внимательнее.

«Что это за кобыла? – подумал он. – Уж очень молодая. Чьё ж это добро? Ещё полтора года – и дерби у неё, почитай, на счёту в банке. От кого она может быть?»

Возле него вдруг возник брат новобрачного, чьё состояние указывало на усерднейшее участие в торжествах.

– Слушай, ты, – сказал Зигмусь, несколько неуверенно ворочая языком. – Это кто такая, кобылка эта? Чья и от кого?

Брат жениха вытаращил глаза.

– А-а-а, – ответил он, подумав. – Это того.., того, тоись, придурка кобыла. Тоись, придурка кобыла принесла. Ожеребилась его кобыла. Это и есть жеребёнок.

– А отец кто? – спросил Зигмусь, трезвея на глазах.

– Так староста, – не задумываясь, ответил брат жениха. – Тоись, не сам, наверное, только жеребца ей устроил. За литру. Литру коньяка получил, но дрянь страшная.

Зигмусь, основательно вымотанный свадьбой, отличался бесконечным терпением.

– Ладно, усёк. А жеребец-то кто? Брат новобрачного потёр рукой небритый свой подбородок, почесал в затылке и пожал плечами.

– А мне откудова знать? Не помню. Старосту спроси.

– А где он?

– Кто?

– Староста.

– Головой не ручаюсь, но вроде как в ванне лежал. Я что-то такое слышал. На втором этаже.

Новая элегантная сельская вилла была спроектирована с европейским размахом, и в ней имелись две ванные комнаты. Зигмусь был там в самом начале свадьбы на экскурсии и отнёсся к ним с восхищённым почтением. Память понемногу возвращалась к нему, он уже сориентировался, где находится вторая ванная комната впечатляющих размеров. Он даже вспомнил, что ванну там вделали в пол, как на заграничной рекламе, и подумал, что староста спьяну туда упал, да так в ней и остался. Наверное, не сумел вылезти…

Он ещё раз посмотрел на лошадь и вернулся в дом, потому что все его существо прикипело к этой кобыле на лужайке, он не мог оторваться от неё. Зигмусь Осика обладал душой конника, он был жокеем по призванию. Строго говоря, он был ещё не жокеем, а всего лишь практикантом, но до кандидата в жокеи ему не хватало всего лишь пятнадцати побед. А до жокея – шестидесяти пяти. Он знал точно, что в этом году кандидатом обязательно станет. У него был шанс принять участие в дерби, если только будет скакать много лошадей, он предполагал, что ему удастся попасть в число участников, и пожалел от всего сердца, что нет у него этой лошади. Наверняка его посадят на лидера…

Идя по лестнице, он подумал, что, может, оно и к лучшему. Этому чуду сейчас полтора года, весной она сможет дебютировать в классе двухлеток, а на следующий год поедет выступать в дерби. К тому времени он уже отпашет свои шестьдесят пять побед, а если даже не успеет, то ничего страшного – поедет кандидатом. И выиграет. Она все выиграет, эта кобылка…

Каким образом лошадь с деревенского пастбища могла бы принимать участие не только в дерби, но вообще в скачках на служевецком ипподроме, Зигмусь не рассуждал. Мысль о том, какие сложности и препятствия ему предстоит преодолеть, пока не дошла до него. В этой фазе протрезвения главной его потребностью стал староста.

Примерно через час интенсивных усилий он окончательно пришёл в себя и подумал, уже совершенно трезво, что легче, наверное, выиграть дерби, чем очеловечить старосту. Невзирая на то что он выволок старосту из ванной и поставил на ноги, Зигмусь не мог добиться от него ни единого слова по-людски. Кроме того, было очевидно, что простая польская речь до этого создания не доходит. Не обращая внимания на сотрапезников в различном состоянии, Зигмусь нашёл какую-то посуду, бутылку с бесцветной жидкостью и несколько раскиданных по столам маринованных огурчиков, высмотрел чудом уцелевшую бутылку пива. Все это он отнёс наверх, в ванную, где староста отдыхал на унитазе, комфортабельно откинувшись на низкий удобный бачок. Не глядя на Зигмуся, он выговорил первые разумные слова:

– Пивка бы…

Не вдаваясь в дискуссию, Зигмусь стал отпаивать его принесённым лекарством. Староста довольно ловко опрокинул стакан, содрогнулся, встряхнулся и частично приоткрыл глаз. Передохнув, он попытался беседовать дальше:

– Гу-гу.., агу.., огурчика…

До Зигмуся дошёл смысл сказанного, потому что перед глазами у него все ещё стояло дивное видение на лугу, в результате чего мысли его приобрели необыкновенную ясность, и он подсунул старосте огурчик. Староста откусил кусочек, сморщился и швырнул остаток через плечо. Огурчик отлетел от стены и упал в биде. Зигмусь понял намёк и посмотрел на бутылку пива. «Туборг». Крышечка, надо думать, должна отвинчиваться… Он попробовал – получилось. Зигмусь сунул бутылку в руку пациента. Староста покорно стал лить содержимое в рот и остановился, только когда бутылка опустела. Он глубоко вздохнул и пробормотал:

– Мне уже легче. Дай тебе Господь… Ещё какой-нибудь час – и оба оказались наконец на свежем воздухе. Они стояли, уцепившись за планки забора, и с удовольствием смотрели на пасущуюся перед ними скотинку. В этот миг староста любил Зигмуся больше жизни, и его переполняла безграничная благодарность.

– Уж я тебе, брат ты мой, сынок родной-ненаглядный, всю правду скажу, но уж ты держи язык за семью замками и печатями. Это должен был быть жеребец ветеринара, и вроде как он и был, только куды там… Я уж сам её, собственной рукой повёл, и как раз по полю шёл ОН…

Несмотря на остатки дурмана в голове, староста осёкся, беспокойно оглянулся и наклонился ближе к уху Зигмуся – Дьявол…

Зигмусь шарахнулся и оторвал кусок планки, потому что новость была потрясающая. Дьявол, один из самых лучших производителей в Европе!.. Он знал его потомство и знал, что это означает. Покрыть кобылу Дьяволом стоило целое состояние! Староста не обратил внимания на произведённое впечатление и шептал дальше:

– А она как раз в охоту пришла, ведь я из-за этого с ней и шёл, а он издалека вынюхал. Заржал, аж эхо отозвалось! Его парнишка вёл, так ОН у паренька из рук-то вырвался, а копыта так и загремели, ба-атюшки! Я кобылу чуть не упустил, аж вспотел: а ну как кто услышит и примчится… Ну, он и покрыл её, мы даже оглянуться не успели. Какое там помогать, он сам по себе, без всякой помощи на неё влез, говорю тебе, Зигмусь, сынок, просто искры летели…

Щеки у Зигмуся пылали от волнения.

– Один раз?

– Ну да, как же!.. Через три дня – это уж, накажи меня Бог, как на исповеди тебе говорю – подкараулил я его. Это уж судьба такая и Божья воля, помяни. Господи, мою душу грешную во царствии Твоём…

Молитва показалась Зигмусю не вполне уместной, однако поправлять старосту он не стал. Он безумно волновался. Ничего удивительного, что из-за этой кобылки ему почудилась голубая лента!

– А мать у неё от кого?

– А кто её знает. Но тоже вроде бы чистокровка.

– И как записали в племенном свидетельстве?

– А записали так, как должно было быть, потому что мы с ветеринаром договаривались, и какое ему дело, он даже как раз тогда и уехал. Дескать, от его Мармильона. А имя дали от матери. Та – Флора, а эта – Флоренция. А на самом деле она от Флоры и Дьявола…

– А парнишка тот? Что Дьявола вёл?

– Парнишка в другую сторону смотрел и волосы на себе рвал, но теперь и не пикнет, потому что ему тогда досталось бы, что такого коня из рук выпустил… Он на коленях меня молил, чтобы я его не выдал…

Зигмусь судорожно держался за отломанную планку и явственно чувствовал, что внутри у него нарастает немыслимое упоение. Он не ошибся, увидел породу в этой молоденькой кобылке! Если удастся устроить все, что надо, если её мать, эта Флора, действительно чистокровка, то родословная у лошадки как положено… Мармильон тоже годится, раз уж ветеринар держит производителя, то наверняка позаботился о том, чтобы это был чистокровный жеребец, может быть, официальных документов будет достаточно…

– А хозяин её что? – спросил он страстно. – Ну тот, хозяин Флоры?

– А что, я тебе не говорил? Городской придурок. За лесом завёл себе хозяйство. С другой стороны. Пустое поле и такая хибара стоит, должна была быть хата.., вилла то есть, но он не закончил работу, половину в хлев превратил, а теперь все вместе ни на что не похоже. Он литру поставил, чтобы я с Флорой пошёл, потому что рано утречком идти надо было, а он на такое не способен…

Зигмусь бросил догорающую свадьбу, где валялись одни недобитые. Идя через пустошь, он размышлял, что же ему, собственно, делать. Склонить старосту, чтобы тот признался, как было на самом деле, и заставить мальчишку-конюха понести страшную кару? Оставить Флоренцию с фальшивыми документами? Как-нибудь устроить ей фальшивое племенное свидетельство, куда будет вписан Дьявол? А если это когда-нибудь выйдет на свет?.. Старосту на смертном одре может одолеть совесть, и он скажет на исповеди, как было с этим жеребцом на самом деле… Но во-первых, ксёндз может и не сообразить, о чем идёт речь, на скачках духовное лицо вряд ли играет, а во-вторых, староста ещё молодой, до смертного одра ему довольно далеко… Во всяком случае надо тщательно разведать ситуацию, а если что, панна Моника поможет…

* * *

Описание строения, данное старостой, оказалось удивительно верным, в поле за лесом стояла хибара, местами каменная, местами деревянная, крытая крышей-времянкой и наполовину очень похожая на хлев. Двери в это пристанище были сколочены из обычных, даже не морёных и не лакированных досок. Двери оказались закрыты, зато окна были приотворены. Зигмусь заколотил в двери кулаком.

Колотил он довольно долго. Собственно говоря, просто для того, чтобы чем-нибудь занять руки, пока он интенсивно думал. Он был совершенно уверен, что в доме никого нет. Ещё бы – летом, когда полдень на дворе, кто же будет сидеть в доме, тем более в таком… Хозяин явно куда-то попёрся, и теперь придётся ждать, пока он вернётся…

Он уже занёс было в очередной раз кулак, когда внезапно услышал за дверью какой-то шорох. Словно бы шаркающие, заплетающиеся шаги. Он замер и стал ждать.

Кто-то повернул ключ в замке, и дверь со скрипом открылась. На пороге стоял молодой тип в очках, в пижаме и растоптанных домашних шлёпанцах, взъерошенный и отчаянно заспанный. Он бессмысленно уставился на Зигмуся.

Зигмусь засомневался. Наверное, он попал на какого-то дачника, потому что не мог же это быть сам городской придурок. Городской придурок хозяйствовал тут, на этих самых гектарах, имел лошадей и коров, ещё и луга, на которых должен был уже начаться сенокос. Хозяин сейчас должен отвозить молоко, кормить и обихаживать скотину… Какой хозяин спит летом до полудня?!

– Я к варшавяку, – сказал он неуверенно. – Тут, говорят, один такой из Варшавы хозяйствует.

– Ну! – согласился растрёпа в пижаме и зевнул. – Я самый. А что?

У Зигмуся моментально отнялся язык. Потом в голове молнией мелькнули две мысли. Первая: может, у хозяина этого есть люди, которые на него работают, и за ними даже следить не надо. Вторая: такой идиот может продать свою кобылку, даже не соображая, что делает. Эта вторая мысль его вдохновила.

– У вас есть лошадь, – решительно начал Зигмусь.

– Есть, даже целых три, – согласился растрёпа и отступил на шаг назад. – Входите, пожалуйста. Чайку выпьете? А что, какая-нибудь из них потраву учинила?

Приглашение на чаек Зигмусь принял не задумываясь и сразу стал заверять, что ни к одной лошади претензий не имеет. Растрёпе от этого не стало легче, он по-прежнему производил впечатление смертельно заспанного, но при этом как-то беззаботно, хотя и вяло довольного жизнью.

С приготовлением чая Зигмусь ему помог, поскольку дело шло так медленно, что завтрак грозил превратиться в файф-о-клок. В конце концов они уселись за стол. И только сейчас Зигмусь обратил внимание, что из второй половины дома все время что-то слышится, словно коровы ревут. Он прислушался.

– Мычат-то как.., голодные? – заметил он вопросительно.

Растрёпа вздохнул.

– Может, и голодные. Выпустить их надо.

– Так, может, я выпущу? – предложил Зигмусь свои услуги, рассчитывая, что это поможет уладить дело.

Растрёпа кивнул и отрезал себе кусок кровяной колбасы. Зигмусь решил вопрос с семью коровами, при случае убедившись, что все они страшно худые. Он выгнал коров на луг, огороженный проволокой-электропастухом, которая в одном месте была порвана, что исключало наличие тока. Он с сомнением посмотрел на коров, жадно хватавших траву, и утешился мыслью, что у них, наверное, уже выработался условный рефлекс на проволоку. Потом вернулся на чайный банкет.

– Жеребёнок ваш, кобылка, ходит по пастбищу, там, у Липковского, – начал Зигмусь без дальнейших проволочек, потому что горел нетерпением и никакие дипломатические вступления не приходили ему в голову.

Городской придурок охотно согласился.

– Верно, верно. Но Липковский не против. Все мои лошади там пасутся, потому что боятся проволоки. А что?

Зигмусь понял, что таким деликатным образом хозяин пытается узнать, какова, собственно, цель этого визита. Он явно не верил в то, что гость явился ради того, чтобы выгнать голодных коров на пастбище.

Зигмусь, потренировавшись на коровах, решил взять быка за рога.

– Так вот, мне эта ваша кобылка понравилась. Не продали бы вы её?

– Кому?

– Да хоть бы мне, например.

– А на что она вам? Это чистокровная верховая лошадка.

– Так я именно потому…

– Да она молоденькая.

– Так ведь вырастет, верно? То есть разовьётся, я хочу сказать, повзрослеет… Я бы её сам воспитал… Но вообще-то я про её мать хотел спросить. Она же ваша, правильно? Флора её зовут. Племсвидетельство у неё есть?

Вялый растрёпа словно слегка оживился. Он прервал зевок на середине, и глаза у него засверкали. Он снял локти со стола, слегка отодвинул кресло и положил руки на поцарапанные и обкусанные подлокотники.

– Конечно, есть. На моих глазах родилась. Мать её, Форзиция, с варшавского ипподрома ушла больная, у неё опухоль была на ноге, так они её списали. Её потом Еремиаш частным образом прооперировал, и вот, пожалуйста! А ведь говорили, что из неё ничего не получится! Ну, конечно, на скачки она уже не годилась, но вообще чувствовала себя замечательно и была в полной форме, когда её покрыли. И кто покрыл-то! Сам Сараган!

Для Зигмуся все имена и клички звучали знакомо. Еремиаша он знал лично и питал к нему почтение, граничащее с благоговением, про Форзицию тоже что-то слышал, он только не знал, что в этой истории участвовал ещё и Сараган. Каким чудом выбракованная кобылка была покрыта таким производителем?!..

– И у вас это все в племсвидетельстве записано? – спросил он, тактично пытаясь скрыть своё недоверие.

– Разумеется! Флора, от Сарагана и Форзиции. А вы удивились? Нечему удивляться, эта Форзиция принадлежала дочери одного такого типа… Та выкупила её после операции, а этот её папаша мог практически все на свете устроить. Если бы он настаивал, так эту Форзицию и чемпионом породы бы покрыли…

– Сараган лучше, – вырвалось у Зигмуся. Он с беспокойством наблюдал за метаморфозой, которая на глазах происходила с его собеседником. Вся заспанность исчезла бесследно, растрёпа стал говорить разумно, оживлённо и с явным знанием предмета. Плохо. Может быть, лошади – его хобби… Может статься, вырвать у него из рук эту кобылку окажется совсем не таким простым делом, без панны Моники не обойдётся…

– А увидеть её можно?

– Которую?

– А Флору эту, дочку Форзиции.

– Да ради Бога. Она у Липковского пасётся. Подождите. Я только оденусь, и мы вместе сходим.

Через пятьдесят минут, доведённый долгим ожиданием до сумасшествия, Зигмусь перестал оглядывать и оценивать оригинальное хозяйство и начал гадать, во что же этот тип может одеваться. Фрак?.. Галстук-бабочку завязывает?.. Ведь лето на дворе, надел себе трусы, брюки и рубашку! Ну, умылся, допустим, так ведь сколько времени можно умываться?.. В ванне заснул? Да где ванна, в этой-то халупе! Ладно, допустим, ещё брился. Так ведь уже час прошёл, не локоны же он на бигуди накручивает?!

Осика вдруг испугался, что растрёпа, оторвавшись от беседы о лошадях, просто-напросто лёг снова спать. В ужасе он направился обратно к дому, но тут растрёпа снова показался в дверях.

– Нашёл! – удовлетворённо сказал он. – Я искал эти документы и нашёл. Вот, пожалуйста.

По дороге Зигмусь жадно просмотрел бумаги. Все сходилось: Флора, от Сарагана и Форзиции, дочери Аквино. Он попытался вспомнить, не видел ли на лугу Липковского серую лошадь, потому что потомки Сарагана – если удавались в отца – обычно бывали серыми. Нет, вроде бы не было там такой, значит, эта Флора похожа на мать. Как там было с этой Форзицией? Эх, кретин, почему он так невнимательно слушал! Но что-то он все-таки помнил, кажется, она была неплоха, только в трехлетнем возрасте у неё развилась опухоль на ноге, в самом начале сезона, все о ней очень жалели, потому что у неё были неплохие шансы на дерби… Ну да, был разговор, что когда-то Вонгровской страшно не везло, самые лучшие лошади летели у неё черту под хвост. И Форзиция тоже была у неё… Значит, получается, что по матери у этой кобылки происхождение почти не хуже, чем по отцу…

На лугу у Липковского паслось восемь голов скота. Шесть лошадей, коза и один свежеостриженный баран. Зигмусь с сомнением посмотрел на лошадей. Два мощных першерона, одна полукровка, мерин, явно уже преклонного возраста, две взрослые кобылы и жеребёнок-подросток. Ни одна из взрослых кобыл не походила на дочь Форзиции и Сарагана: одна была упряжной лошадью в прекрасной форме, вторая демонстрировала невероятное ожирение, будучи толстой, как бочка. Он вопросительно посмотрел на своего спутника.

– Флора! – нежно позвал городской придурок.

Жирная кобыла подняла голову и подбежала к нему лёгким галопом. Увидев, как она движется, Зигмусь поверил в её происхождение. Это была потрясающая кобыла, совершенно испорченная, ожиревшая, не тренированная, можно сказать, жемчужина, брошенная в навоз и поросшая мхом. Он прикусил язык, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что свело бы дальнейшие переговоры на нет.

Городской придурок похлопал её по шее и подал на ладони куски сахара. Кобыла поверх низкой ограды положила голову ему на плечо. Она явно обожала своего хозяина. У Зигмуся мелькнула дурацкая мысль, что эти женщины действительно непредсказуемы: любить такого идиотского хозяина!.. В свою очередь, ничего удивительного, что он не распознал её сразу…

– Ну да, – сказал он наконец, кашлянув. – Так что бы вы сказали, если бы нашёлся покупатель на ту? Флоренцию?

Флоренция с развевающейся гривой и распущенным по ветру хвостом как раз облетала пастбище самым красивым в мире галопом. Вела она себя при этом немножко странно. Она мчалась куда-то вправо от них, потом резко меняла направление, а потом неслась в другую сторону, но опять до какой-то невидимой точки. Потом ещё раз то же самое. Поворачивала как ошпаренная и с грохотом мчалась назад. Зигмуся это заинтересовало; потому что он не видел никакого препятствия.

Он толкнул локтем в бок городского придурка, занятого Флорой.

– А что это она так?..

– Канавка, – ответил тот, даже не посмотрев. – Она не любит канавок.

Зигмусь вытаращил глаза, потому что не видел никаких канавок. Наконец ему удалось высмотреть в траве словно бы маленькую бороздку глубиной не более сантиметра. Это, значит, и есть канавка? Да тут все с ума посходили! И кобыла, и её этот хозяин, и он сам, наверное.

Отступать, однако, он был не намерен, хоть бы даже вся округа состояла исключительно из помешанных.

– Так что бы вы сказали, если бы кто-нибудь захотел её купить?

– Все зависит от того, кто захочет, – ответил, подумав, городской придурок. – И для чего её покупают.

– Для верховой езды.

– Смотря для какой. Кому попало я её не отдам, потому что люди с лошадьми плохо обращаются. В хорошие руки – подумаю…

– В самые лучшие! – не колеблясь заверил Зигмусь и подумал, что худших рук, чем у этого кретина, быть вообще не может, а потом перестроился на мысли о панне Монике. – Одна бабенция любит лошадей. Ездит на них от рождения. Она как раз ищет молоденькую кобылку для себя, сама хочет её тренировать, пока её кто другой не обломал, ну, и хочет, чтоб порода была…

Городской придурок словно немного расстроился.

– Ну, такого происхождения, как у Флоры, у Флоренции уже нет. Она от Мармильона. Производители экстра-класса мне, знаете ли, не по карману.

Зигмусю стало жарко. Начинались последствия старостиного мошенничества. Он не думал над этим раньше, но ведь было очевидно, что Мармильон снижает цену этой кобылы, поэтому первым одураченным станет этот олух царя небесного, которому даже не хотелось самому вести кобылу на случку. И это при том, что пастбище у него под носом! Покарай Господь такую вонючку… И панне Монике тоже правды не скажешь…

Он колебался только одно краткое мгновение. Ему было не по себе при мысли, что придётся вот так, ни с того ни с сего, обдурить незнакомого типа, который ничего плохого ему не сделал. Кто знает, может, по прошествии одного-двух скаковых сезонов он и попробовал бы как-нибудь распутать это мошенничество, если бы только не эти коровы! Они вдруг вспомнились ему. Жлоб, растяпа и мерзавец, который доводит приличную скотину до такой степени истощения посреди пастбища и плодородной земли, не заслуживает никакой пощады. Пусть теряет! Чтоб ему самому исхудать, как его несчастные коровы!

– Так оно и лучше, – сказал безжалостный Зигмусь. – Для всяких там Сараганов у этой дамочки кошелёк недостаточно толстый. Подешевле-то она сможет заплатить. Так сколько вы хотите?

Городской придурок, видимо, решил, что беседа вступила в решающую фазу, и сделал попытку высвободиться из-под кобыльей головы, уютно устроившейся у него на плече.

– Ну-ну, хватит, пшла, пшла! Пусти меня. На вот на тебе ещё, возьми и пойди побегай!

Он покопался в карманах вязаного жакета, что кобыла мгновенно поняла. Она убрала башку, схватила губами с ладони хозяина ещё один кусочек сахара и снова попыталась прижаться к своему повелителю, но тот успел отойти подальше от ограды, и ей уже было не дотянуться. С явным неудовольствием она заржала и величавым шагом направилась в дальний конец луга. С горечью и возмущением Зигмусь подумал, что из-за такого веса и брюха, которые пристали скорее хрюшке, чем лошади, ей и бегать-то не хочется. Нет, он отнесётся к этому идиоту без всякой пощады, обжулит его на Мармильоне с чистой совестью! Такой придурок запросто изуродовал бы Флоренцию так же, как изуродовал Флору!

– Ну, я даже не знаю, – неуверенно и озабоченно промямлил этот идиот. – Вообще-то говоря, она довольно дорого стоит…

– Так сколько же? – нажал Зигмусь.

– Откуда мне знать… Я ведь, по правде говоря, о продаже как-то и не думал…

Зигмусь с трудом удержался, чтобы не высказать ему все, что он думает по этому поводу.

– Так сколько же?

– Ну, а сколько эта дама может предложить?

Зигмусь умолк, молниеносно рассчитывая время. Завтра утром он должен быть на работе. До панны Моники ему час пешком, а на машине пять минут. Он уже протрезвел, подъедет на машине и поймает её. Обсудит с ней этот вопрос и вернётся. Сделку надо бы довести до конца сегодня же, потому что потом может быть поздно, такой болван способен изменить своё решение и натворить ещё кучу всяких глупостей. Ждать до перерыва в сезоне… Речи быть не может, исключено, это было бы преступлением!

– Ладно, – решил он. – Я прямо сейчас к ней заскочу и вернусь. Где мне вас найти, скажем так, через полчасика? Вы здесь будете или дома?

– Я могу и тут подождать.

Поспешно удаляясь, Зигмусь на ходу оглянулся и полностью поверил полученному обещанию. Городской придурок стоял, опираясь локтями на ограду, и таращился на лужайку и коней так, словно в этом и состояла вся его жизнь. Было ясно, что без сильного внешнего воздействия он не двинется с этого места по меньшей мере до вечера…

За полтора скаковых сезона бывший ученик, а ныне жокей-практикант Осика с усилием заработал на «малый фиат», весьма попользованный, но ещё на ходу. Пары свадебного банкета окончательно выветрились у Зигмуся из головы. Он сел и дал газу, потому что каждая минута казалась ему ценной.

– Зигмусь! – удивлённо воскликнула Моника Гонсовская и опустила ногу, уже занесённую в стремя. – Ты что тут делаешь? Сегодня же суббота!

– Так я и должен завтра утром быть на работе, – ответил Зигмусь, вылезая из «малого фиата». – Я отгул взял на свадьбу сестры. Так и думал, что раз сегодня суббота, значит, вы тут, а здесь такое исключительное дело, такая оказия, какой свет не видел. И лошадь, которой ещё свет не видел. К сестре на свадьбу я даже два раза приезжал, потому что она крепко затянулась, сейчас гуляют у жениха, а я хотел попросить, чтобы вы мне помогли, панна Моника, потому что сам я не справлюсь, даже если этот драндулет продам…

Моника Гонсовская выслушала всю историю очень внимательно и сосредоточенно, хотя не сразу избавилась от ощущения, что её помощь Зигмусю должна заключаться в участии в свадебном пиру. Городского придурка, правда, она лично не знала, но про него слышала, потому что слухи о его к небесам вопиющих безобразиях по отношению к скотине разошлись широко. Он испортил коней, запустил землю, пустил по ветру банковские кредиты, сгубил коров – было двадцать, а осталось семь, да и те подыхают. Моника горячо разделяла мнение, что нельзя позволить ему испакостить что-нибудь ещё.

– Я не могу, вы ж сами понимаете, – объяснял Зигмусь. – Не положено, чтобы практикант – а хоть бы даже и жокей – собственную лошадь держал и выставлял. Но какое-нибудь частное лицо имеет полное право, и этим лицом были бы вы, панна Моника. Мы бы ею сообща владели, половину стоимости я наскребу, и мы бы её тренировали здесь, а потом на ипподроме. Вонгровская наверняка согласилась бы, я ей вроде нравлюсь, да ведь и то сказать, я ей в щи не плюю. Вы только посмотрите на эту кобылку, пусть даже издали, на эту Флоренцию – сами увидите. Боже ты мой милосердный, вот это лошадь! Если этот гад и её испортит.., хоть святых выноси!

Они поехали: Зигмусь на «малом фиате», Моника верхом, потому что именно затем сюда на уик-энд и приезжала, чтобы тренировать лошадей. И неизвестно, кому это доставляло большее удовольствие, ей или животным. Глаз у нёс был намётан не хуже, чем у Зигмуся, она же всю жизнь провела рядом с лошадьми, да и отец передал ей свои знания, а третий курс ветеринарной академии добавил своё. Моника заметила Флоренцию, едва только они приблизились к лужайке. Восхищение вспыхнуло в ней как пожар.

– Он даже цену не может назначить, – с презрением шептал Зигмусь. – Он говорит, что это вы должны сказать, сколько за неё даёте? Как вы думаете, сколько за неё можно дать? Как за дочь Флоры и Мармильона?

Моника сделала усилие и оторвала восторженный взор от кобылки, чтобы посмотреть на остальных лошадей.

– Что он сделал с этой Флорой! – воскликнула она в ужасе. – Ты прав! Флоренцию необходимо у него отобрать. Это который будет?..

– А тот, что там стоит…

– И что, он все время так простоял? Ему что, делать нечего? О Боже! Не-ет, я с ним разговаривать не стану, я же сразу брякну что-нибудь, не выдержу, и мы поссоримся. Тебе самому придётся устраивать дело. Погоди, я знаю, что Гамбия пошла с аукциона за тридцать тысяч долларов, эта должна стоить половину. Это сколько же получается?

– Я бы больше пятнадцати не дал, – решительно сказал Зигмусь. – Миллионов злотых. А может, и ещё поторгуюсь.

– Столько у меня не наберётся, но семь я даю. Ты наскребёшь остальное?

– А как же иначе? Я просто должен, чтоб я сдох! Завтра под вечер привезу ему, только договор купли-продажи подписать надо сегодня и сегодня же её перевести к вам. Ладно, пойду к нему, а вы не уезжайте, потому что я вроде как от вашего имени покупаю.

* * *

Только в июле после дерби, где он добился ошеломляющего успеха, придя четвёртым на лидере, Зигмусь сумел приехать в Лонцк не на полчасика, как обычно, а на чуть большее время. Флоренция бегала по собственной леваде Гонсовских, точнее говоря, в момент его появления она находилась за её пределами. Кобылка паслась на казённом пастбище, на что в явном и нескрываемом остолбенении смотрели три человека: Моника, её отец и один из конюхов. Зигмусь чрезвычайно удивился этому зрелищу, потому что пастбище принадлежало подсобному хозяйству конзавода и о том, чтобы его потравила лошадь, не могло быть и речи. Эти трое должны были бы немедленно отреагировать на такое безобразие и отвести кобылу на место. А они тем временем стояли без движения и с раскрытыми ртами на неё таращились, ничего не предпринимая.

– День добрый, – вежливо поздоровался Зигмусь. – И что тут творится? Почему она там…

– Это чокнутая, – с глубокой уверенностью в голосе заявил конюх. – Чтоб меня громом поразило, она чокнутая, говорю вам!

– А, Зигмусь! – сказала Моника, не поворачивая головы. – Как у тебя жизнь? Действительно, поразительное дело…

Старый Гонсовский качал головой и потирал нос, а это означало, что он чем-то поражён и не знает, что и думать.

– Ничего подобного я в жизни ещё не видел, – задумчиво проговорил он. – Может, этот подонок её так натренировал?

– А что случилось? – полюбопытствовал Зигмусь.

Моника только теперь обернулась к нему.

– Хорошо, что приехал, может, ты что-нибудь знаешь. Слушай, ты представляешь себе, что она вытворила? Вылезла из левады под жердиной!

Зигмусь посмотрел на ограду. Она состояла из одинарных жердей между столбами, причём жерди начинались на высоте примерно метр двадцать. Ни одна лошадь, кроме разве что пони, там бы не поместилась.

– То есть как под жердиной?..

– А вот так: под. Подогнула ноги, как пёс, проползла, пролезла внизу.

– И даже жердину не сбросила, – добавил конюх. – Уши прижала, хвост между ног.., чокнутая, точно!