Текст книги "Флоренция — дочь Дьявола"

Автор книги: Иоанна Хмелевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Какие тли? – поинтересовалась Мария, возвращаясь из кассы. – Почему это он тлями питается?

Уже стал собираться народ, вот-вот должна была начаться первая скачка. Мария приехала исключительно рано и успела сделать в кассе ставки.

– Да не я, а она! – невероятно возмутился Метя. – Я салат, прежде чем есть, под проточной водой промываю, правда из-под крана, но с фильтром, а она посмотри, что делает… Да нет, теперь уже ничего не увидишь – все слопала подчистую! Я ей как человеку говорю: рубленых котлет в забегаловках есть нельзя! Их делают из объедков! Объясни ты ей!

– Я согласна, – рассеянно ответила Мария. – А тлей постарайся вывести. Твой салат очень аппетитно выглядит, но мяса мне не хочется… Погодите, я что-то не так сделала: на моем билете была квинта Вальдемара.., или наоборот? Моя квинта на его билете? Пусть сам посмотрит, может, разберётся?

Шокированный Метя что-то там ещё бормотал себе под нос, но в конце концов от моей котлеты отвязался, потому что один тип с бородкой потребовал у него совета. Этого с бородкой я знала – разумеется, только в лицо. Котлета мне показалась ужасно вкусной, голод я заглушила, а Метины советы меня не интересовали, на этот день у меня было своё мнение, и менять его я не собиралась.

Была суббота, и должна была состояться первая в сезоне скачка двухлеток, среди которых дебютировала Флоренция. Я поставила только на нёс, благодаря чему триплет, да и квинта мне обошлись немного дешевле. Моника Гонсовская успела заразить меня своим волнением, и со вчерашнего дня состояние у меня было такое, словно это я сама должна была скакать. У меня совершенно пропал аппетит, и я абсолютно ничего не ела, пока не наткнулась на эту самую котлету, которую Метя так энергично охаял и проклял. Впрочем, его проклятия я пропустила мимо ушей.

Я отнесла тарелку в буфет и вернулась. Юрек прорывался между креслами к своему месту.

– Что за порядки! – возмущался он. – Две скачки дебютантов, одна за другой!

– Нет, не только дебюты, арабские лошади уже скакали, – поправил пан Рысь.

– Один раз!

– Ну и что, что один раз, все равно уже кое-что про них известно.

– И вообще, с этими арабами все легко и просто, – вмешалась я. – Тут прийти может только Марокко.

– Так ведь он фаворит!

– А ты как хочешь? Наверное, народ у нас грамотный, а? Читать умеет? Фаворит не фаворит, а как, по-твоему, должно быть, если Али-мата сняли? Остаётся только Марокко, ничего не попишешь. Остаётся в одной скачке Марокко, а в другом – Флоренция, и все…

– Ты так и поставила?

– Не-а.

– Но почему?

– А я только предсказываю хорошо, а играю всегда по-идиотски.

– ..и поймал его на месте преступления, а парень и говорит, что хочет передать дело в суд, – рассказывал пан Вальдемар, явно смущённый тем, что не знает, как относиться к тому, о чем говорит.

– И правильно, – поддакнул полковник. – С этими ремнями безопасности – сплошная глупость!

– Вот именно! Раз жизнь человеку спасают, а в другой раз – угробят. Надвое бабушка сказала, ведь это какая же глупость – наказывать человека за то, что он не застегнул эти чёртовы ремни! И сколько случаев было, что люди заживо сгорали в машине, потому что не могли расстегнуть этих идиотских ремней! А сколько утонули с машиной!

– Нет, порядок все-таки есть порядок, – упрямо сказал кузен пана Эди, которого сюда три раза в сезон привозил пан Эдя. Кузен-то и начал весь разговор.

– Порядок?! Я же вам говорю, что с этими ремнями то спасение, то погибель! В милицейском протоколе раз написали.., я сам читал!., две бабёнки выехали на маленьком «фиате», забыли застегнуть пояса, заболтались, поцеловали автобус в задницу, а на них сзади наехал фургон. И ихний «фиат» – говорю вам, я сам в протоколе читал! – смялся так, что в длину семьдесят два сантиметра стал! В длину, повторяю! А бабёнкам этим ничего не сделалось! Потому что в момент первого удара они вылетели с обеих сторон! Дверцы от удара не выдержали, распахнулись. А что бы с ними было, если бы они пристегнулись? Семьдесят два сантиметра, во!

– Я тоже про такие вещи читал, – кивнул полковник. – Свидетели рассказывали, что лоб в лоб столкнулись грузовик с легковушкой, гололёд был, легковушка волчком крутилась и всякий раз колотилась о грузовик, из нёс повылетало все, а в первую очередь водитель. Так с этим водителем ничего не случилось, только оглушило его немножко. Даже сотрясения мозга не было. А если бы ремень пристегнул – в капусту бы его посекло.

– А я знаю таких, что катились по всей вспаханной ниве кувырком, и только ремни их спасли…

– Да где вы в городе ниву нашли?!

– Ну вот именно, дайте человеку самому выбрать, как помереть! Пусть сам и решает! Может, ему предчувствие поможет!

– Знал я одного человека, – начал вдруг пан Собеслав, – лично знал, было это в самом начале войны, он жил на Пулавской, поблизости от площади Унии. И во время бомбардировки все выскочили на улицу. Приличный такой человек, прекрасный муж и отец… О, большое вам спасибо, пани Ядзя… Сюда, сюда… Пан Вальдек, уступите немного местечка…

Одна из буфетчиц принесла чай и минеральную воду, пан Собеслав стал убирать с подоконника программки и солёные орешки пана Вальдемара. Все молчали, уставившись на их простые действия, как на скачку двухлеток.

– Так что с этим мужем и отцом? – нетерпеливо спросила пани Ада.

Пан Собеслав, хотя в силу преклонных лет физически не очень крепкий, склерозом пока не страдал и мгновенно вернулся к теме.

– Так вот, он вдруг начал страшно нервничать и настаивать, что на улице опасно, что надо вернуться домой. Рвался обратно в дом, как безумный, тащил жену и детей. Жена вырвалась, с ним не пошла, а он словно взбесился. Домой – и никаких гвоздей! В результате этот приличный человек бросил их, жену то есть и двоих детей, оставил их на этой опасной улице и понёсся бегом – именно что бегом! – в дом. Успел он в последний момент. В дом ударила бомба, да так неудачно, что на этого пана рухнули сразу шесть этажей.

– Но на собственную смерть не опоздал? – уточнил полковник.

– Нет. Успел. Человек сто свидетелями были, как он старался…

– Судьба! – категорически сказал Метя.

– Так я и говорю, – поддакнул Вальдемар, который успел за это время составить собственное мнение. – Надо оставить человеку свободу выбора. Хочет погибнуть с ремнями – ради Бога, его право. А может, наоборот, будет у него настоящее предчувствие, и он в этот дом не побежит…

– Бомба!! – крикнул кто-то сзади, решив, что дали старт.

Все страшно вздрогнули, тем более что старшее поколение ещё помнило вторую мировую войну и под влиянием рассказа пана Собеслава им померещились всякие ужасы. Младшие же таких комплексов были лишены.

– К черту все эти бомбы, ремни и предчувствия, – сказал пан Рысь. – Тут ведь такое разыгрывается…

– Ты всерьёз считаешь, что Флоренция выиграет? – вдруг тревожно спросил Юрек, который повернулся ко мне, не отрывая от глаз бинокля. – Ещё один в стартовый бокс не вошёл… Рыбинский, по-моему…

– Нашёл время спрашивать! – возмутилась я. – Она же не сейчас скачет, а в четвёртой! Я считаю, что выиграет, и не только я так считаю… А ты делай как знаешь…

– Ладно, рискну!

После третьей скачки я уже не могла оторвать глаз от паддока. Мария торчала у меня за спиной. С Флоренцией мы познакомились уже пару недель тому назад, она обнюхала нас, признала, сахар охотно съела, петрушку с корешками и зеленью, сложенную букетиком, слопала в совершённом упоении. Она оказалась проста потрясающей!

Издалека было видно, что около неё крутятся три человека. Зигмусь Осика, вернувшись из весовой, оттуда уже не уходил. Моника и Агата Вонгровская собственноручно седлали её. В паддок кобылку вывела кондевочка, которую, видимо, выбрали специально, поскольку Флоренция вела себя с ней послушно и даже выражала ей явную симпатию: тянулась губами к её уху и пробовала ласково дуть в волосы. Флоренция двигалась, как всякая лошадь, полная энергии и жизненной силы. Передние ноги выступали павой, а задние отплясывали лихую полечку.

– Вороная… – проговорила задумчиво Мария. – Если б я хоть один седой волос увидела, то больше поверила бы в этого Сарагана…

– Моника права, она в форме, – ответила я взволнованно. – Ты посмотри, как идёт!

– Если не потеряет на старте…

– Это был бы первый случай. Моника говорит, что она ловит момент старта совершенно безошибочно.

– Я поставила только на неё одну. Ею заканчиваю один триплет, во втором она у меня в середине, и начинаю ею квинту. Неважные триплеты, но лучше они, чем ничего. Пока у меня все получается… Слушай, а как быть со ставками на следующую неделю?

– Пока что я ставлю только на Флоренцию. Из-за нёс самой и в память Флоренс.

– Только не сглазь…

Флоренция все это время вела себя очень послушно и выражала явное желание сотрудничать с жокеем. Зигмусь Осика сел на лошадь, прямо-таки вырубленную из гранита, она три секунды стояла как вкопанная, жадно ожидая знакомой тяжести на спине, а потом подчинилась приказаниям и закружила по паддоку своим изысканно-танцевальным шагом.

– Жокеем он в этом году не станет, – категорически высказалась Мария.

– Не позволят ему, – печально согласилась я. – С тех пор, как он кандидат, то есть с начала мая, он выиграл только четыре раза. А может быть.., сорок шесть побед – не Бог весть что для сезона…

– Я иду смотреть снизу.

– Я – нет, привыкла, что сверху лучше видно.

Лошади вышли на турф. Мария помчалась вниз, к сетке ограды. Я вернулась на своё кресло, одним глазом глядя в бинокль, а другим просто так. Флоренция скакала под номером шесть, то есть последней. На неё ставили много, хотя первым фаворитом был Кальмар Липецкого, что мне показалось верхом глупости, потому что Липецкий на двухлетках никогда не скакал, а у Сарновского был прямо-таки нечеловеческий навык жалеть и не пущать лошадь-дебютантку.

– О ней сплетни разлетелись, как эпидемия чумы, – сказал Метя, который вдруг оказался возле меня. – Где Мэри?.. А, вот она, вижу. Как ты себя чувствуешь?

– Очень хорошо! – удивилась я. – Если, конечно, не считать того, что очень волнуюсь. А в чем дело?

– Да нет, ничего, просто я очень беспокоюсь насчёт этих твоих червячков в котлете. Но если у тебя пока симптомов нет, ничего страшного – подождём. С этим Кальмаром должно быть что-то необычное, до меня по сарафанному радио дошла всякая информация, что он хочет Флоренцию обскакать. Какие-то там секретные поводы…

– Пусть заткнётся, – буркнула я с непоколебимой уверенностью. – Пробкой, затычкой, хоть сеном…

– Сеном ему удобнее всего будет… Все лошади по очереди прошли через выход, открывшийся, когда сняли одну жёрдочку. Вприскочку, иногда боком, как это с двухлетками бывает, но все-таки прошли. Флоренция же – нет. Она спокойно развернулась и без разбега, с места, одним лёгким толчком задних ног, перелетела над жердью рядом с выходом.

– Гос-с-споди!!! – простонали мы с Мстей в один голос.

Почти собственной кожей я ощутила, как взмок от переживаний Осика. Я выглянула и посмотрела в сторону жокейской раздевалки. Моника с Агатой Вонгровской стояли там и глядели на турф так напряжённо, что у них из глаз прямо-таки искры сыпались.

– Слушай, она что, чокнутая?! – в ужасе вопросил меня Юрек.

– Отстань. Ей нравится прыгать. Я старалась не слушать болтовни вокруг, чтобы не жечь понапрасну нервные клетки, но почувствовала к пани Аде прилив нежности, потому что только она откликнулась должным образом.

– Какая она очаровательная! – воскликнула пани Ада с восторгом и восхищением.

– Вы тоже очаровательная, – немедленно ответила я. – Единственный человек, который правильно смотрит на мир…

В страшном напряжении я ждала начала скачки. Стартовые боксы поставили аккурат так, что через молодую листву я видела масть лошадей. Не столько даже масть лошадей, сколько цвета жокеев. Флоренция все ещё виляла задом, приплясывала и все время норовила сунуться в стартовый бокс. Зигмусь Осика отчаянно держал её, я видела, как он наклонялся, трепал её по холке, что-то шептал на ухо. Наконец в машину вошли все. Флоренцию впустили последней, но она не мешкала ни секунды.

– Пошли! – завопил кто-то в восторге.

– Старт, – сказал рупор совершенно бесстрастно и буднично. Экий дурак! Совсем не понимает, что тут творится! – Ведёт Флоренция, второй – Кальмар…

Сразу поднялся шум и крик. Флоренция пулей вылетела из стартовой машины, у неё было последнее место, но она мгновенно успела влететь в кучу. Сарновский гениально стартовал, я никогда не сомневалась, что он это умеет, и теперь он подтвердил моё мнение, оказавшись сразу за Флоренцией.

– Не впишется!… – дико завыл рядом со мной Юрек.

У меня перехватило не только дыхание, а вообще все, что можно. Я слишком много навидалась таких вещей, чтобы ещё сомневаться. Флоренция в бешеном темпе шла на поворот, она обязательно потеряет бровку, а не то ещё и врежется в сетку ограды… Иисусе Христе, я же своими глазами видела когда-то, как Яселька тормозила почти на трибунах. Ка-ра-ул!!!

Бинокль я едва не вбила себе в череп. Не веря собственным глазам, а тем более оптическим приборам, я смотрела, что делает эта невероятная кобыла. Она вошла в поворот первой, чуть опережая остальных, наклонилась набок, как мотоцикл на гравии, почти легла на бок и, совершенно не меняя темпа, взяла вираж! Причём совершенно не изменила расстояния между собой и барьером, словно была к нему привязана невидимой верёвочкой! Сарновский показал большой класс, придержал лошадь, вписался в поворот и не потерял ни секунды. Других лошадей в этой скачке могло просто не быть. Народ безумствовал, толпа ревела. Может, и глупые они, и слепые, но талант лошади и жокея заметить умеют.

Флоренция вышла на прямую, вернулась в вертикальное положение, махнула хвостом и выстрелила вперёд. Зигмусь Осика перестал её сдерживать и пустил мчаться, как некогда Мачеяк – Диксиленда. Сарновский давал шпоры Кальмару и шёл всего в двух корпусах позади Флоренции. С каждой долей секунды Флоренция уходила от него, уже видно было, что происходит, она шла к финишу радостно, с фантазией, с явным удовольствием и без малейшего усилия. Она опережала остальных на шесть корпусов.

Не исключено, что я колотила Юрека биноклем по голове.

– На тебе!.. – визжала я в восторге. – На тебе!.. Я же говорила!!!

– Давай, Флоренция! – похрюкивал восхищённый Мстя, хотя скачка уже финишировала. – Давай, Флоренция!! Давай, Флоренция…

– Останови-ка пластинку, – усмирил его пан Рысь.

Флоренция позволила себя остановить на противоположной прямой и коротким галопом вернулась к проходу. Перед самой судейской вышкой она тряхнула головой, развернулась, перескочила через барьерчик к середине турфа, развернулась ещё раз, прыгнула обратно и, радостно приплясывая, согласилась идти в конюшню.

– Ты была права, – сказал Юрек, потирая темя. – Я рискнул, поставил только на нёс, и оказалось, что правильно…

Перед следующей скачкой появилась Моника Гонсовская, сияющая и счастливая.

– Ничего не поделаешь, это удовольствие придётся ей доставить, – сказала она без всякого вступления. – Вы сами видели, у меня не хватает духу ей запрещать и вообще… Если Агате штраф влепят, я за неё заплачу. Ей нравится прыгать, Флоренции то есть, а не Агате, так пусть знает, что после выигранной скачки может попрыгать. Но вы видели, как она финишировала?! Вы ведь смотрели, правда? Как она вошла в бокс! Теперь поскачет только через две недели, а могла бы хоть завтра…

Триумф был полный и абсолютный. Моё моральное удовлетворение достигло таких размеров, что я даже не обратила внимания на то, на кого и сколько ставят. Я выиграла последовательность с Флоренцией, потому что ставила на неё во всех сочетаниях, угадала триплет, весьма скромный, потому что перед Флоренцией пришли одни фавориты, после чего проиграла следующий триплет и квинту, потому что Марокко не пришёл первым. Что-то с ним случилось, потом я узнала от Моники, что именно: разумеется, снотворное. Потрясающий жеребец, мчался как следует почти всю дистанцию и ослабел только у финиша. Он стал вторым, и ведь не было повода его дисквалифицировать, разве что у комиссии хватило бы духу мыслить смело. Увы… Молодая девушка-жокей, Яжиняк, уезжала с турфа со слезами на глазах, тем более что из публики в её адрес летели различные колкости и издевательства. Оказалось, что народ наш прозрел только во время скачки с Флоренцией. Потом ослеп по новой…

Теперь торжествовал Юрек, который предчувствовал, что будет что-то не то, и свою склонность к соглашательству преодолел к четвёртой скачке. В пятой он не остановился на Марокко, поставил на трех разных лошадей и угадал. Триплет от ста двадцати тысяч подпрыгнул до двух миллионов.

– И квинта у меня получилась, – гордо сказал он.

– Она будет ненамного выше, – загасила я его радость, поскольку зачем ему лишние разочарования в жизни? – Все деньги тут делает Фагот, потому что все ставки опирались на Марокко. Может, миллиона три дадут, но на большее не рассчитывай.

– Лучше три миллиона, чем ничего… Дали три двести. Разбогатеть я не успела, потому что за последовательность с Марокко заплатили гроши. Мне было все равно, счастье от победы Флоренции меня переполняло, и его ничто не могло затмить.

– Ты права, – сказала Мария, проиграв на Марокко, как и весь ипподром. – Я тоже теперь буду ставить только на одну Флоренцию.

* * *

Зигмусь Осика вышел из конюшни после целого дня работы и опёрся локтями на створку ворот. Он вздохнул, оглядел небо и землю, посмотрел в сторону и вдруг заметил какого-то типа, который точно так же положил локти на другую створку.

Зигмусь его знал. Это был некий Ворощак, который работал главным образом на разгрузке-погрузке. Благодаря редкостной физической силе Ворощак был очень хорош в своём деле, он грузил все на все без малейшего притом усилия. Солому из денников, которая пользовалась спросом при разведении шампиньонов, сено в любом виде, мешки овса, без малого живую лошадь мог бы поднять на руках. Но к лошадям его вообще-то старались не допускать, потому что характер у него был весьма несообразный. Лошади его единодушно не любили. От него вечно несло перегаром, хотя вёл он себя как трезвый и одинаково относился к живым и неживым объектам. Ему было совершенно все равно, что поддеть на вилы: копну сена или живого человека.

Теперь он стоял, опираясь на створку, и таращился в пространство, двигая челюстями, словно что-то пережёвывал.

– Придержишь Флоренцию, – буркнул он Зигмусю, не вдаваясь ни в какие дипломатические тонкости.

Зигмусь по-наполеоновски сложил руки и тоже уставился в пространство, словно не слышал. Ворощак не понял, притворяется Зигмусь или нет.

– Понял, нет, – сказал он. – Придержишь эту вашу Флоренцию. Два лимона.

Зигмусь прекрасно понимал, что за придержание Флоренции он послезавтра получит два миллиона. Его не убедили бы и два миллиарда. Он перестал симулировать глухоту.

– Дерьмо собачье, – вежливо сказал он.

– Три, – пробормотал Ворощак.

– Отгребись.

– Ну ладно, четыре.

– И сорок мало, – холодно сказал Зигмусь, решившись на переговоры, потому что беспокоился за лошадь. – Её не придержишь.

Ворощак долго молчал, мучительно думая, что для него было усилием пострашнее чистки всех вместе взятых конюшен.

– А почему? – наконец изрёк он.

– Потому что она сильная как бык. Устроит спектакль. Её дисквалифицируют и вернут людям ставки. Кому это надо?

Слова «спектакль» Ворощак не знал, но звучало оно по-учёному и произвело на него впечатление.

– А за пять? – рискнул он.

– Она считать не умеет и по магазинам не ходит.

– Укольчик ей…

– Нет.

Разговор не клеился. Ворощак жевал, глядел вдаль и делал вид, что думает. Зигмусь действительно думал, поспешно и лихорадочно соображая, как предотвратить покушение на Флоренцию. Этого амбала к нему подослали… С кем-то на уровне гомо сапиенса он смог бы договориться, искренне рассказав про характер лошади, а с этим кочаном капусты разговор просто невозможен…

Из-за конюшни вдруг выехал на велосипеде тренер Черский. Он увидел два силуэта, прикипевших к воротам, притормозил, упёрся ногой в землю и молча смотрел на них, не слезая с седла. Зигмусь попробовал взглядом показать ему, что попал в беду. Черский с Вонгровской жили в мире и согласии, прекрасно ладили, и при желании Черский мог помочь Вонгровской. Немая мольба оказалась излишней. Черский Ворощака тоже знал и с места в карьер сообразил, что тут что-то неладно. Ему не потребовалось долго гадать, что именно.

Ворощак начинал сердиться. За сами переговоры ему обещали полмиллиона, но он рассчитывал на то, что ему достанется больше. Если бы Зигмусь согласился на пять, у него оставалось ещё кое-что для себя, однако этот дурень все упрямился! И Черского дьявол сюда принёс, но тренер – это фигура, ему не прикажешь, чтобы шёл к такой-то матери на быстром катере. В глупую башку Ворощака больше ничего не приходило, поэтому он все стоял, молча двигал челюстями и таращился на ворота соседней конюшни.

– Ну? – сказал наконец Черский. Зигмусь сделал однозначный жест головой в сторону противоположной створки ворот.

– Сколько и за кого? – деловито спросил Черский.

– Пятёрка. За Флоренцию.

Черский презрительно пожал плечами.

– Ну и удумали… Какой идиот тебе это поручил? – обратился он к Ворощаку.

Ворощак тоже пожал плечами. Он внезапно оказался в затруднительном положении. Он работал здесь и рисковать не хотел, потому что ему нравилась не столько сама работа, сколько сопутствующая ей атмосфера. Свой интерес всегда можно было соблюсти, с таким характером, как у этого паршивого Осики, сталкиваться приходилось редко. Он знал, что Осика на хорошем счёту, Черский тоже считается человеком приличным и честным, уступает кому-нибудь редко и под большим нажимом. Войну с ними развязывать не надо бы. С другой же стороны, работодатели нажимали, и он хотел бы выполнить порученное задание, хотя похоже было, что не все так ладно получается. Наверное, дело все-таки в лошади, потому что люди – они и есть люди…

– Ну, нет так нет, – буркнул Ворощак. Он оторвался от створки ворот и исчез за конюшней.

Зигмусь Осика подождал, пока враг уйдёт.

– Ну и скажите вы мне, пан тренер, – проговорил он огорчённо, – что же теперь делать? На мошенничество я не пойду даже за шахту бриллиантов, во всяком случае не с Флоренцией. Даже если бы я и захотел, в итоге меня ссадят и на этом кончится. Что будет?

– Кто его прислал? – спросил Черский. – Ломжинская мафия?

– Не знаю, он не сказал. Может, и Ломжа, потому как они дураки и в лошадях ничего не понимают. Придержать Флоренцию! Пусть сами придерживают…

Черский вздохнул.

– Поберегись завтра после скачки, вот что могу тебе посоветовать. И за лошадью завтра последи. Если кто ещё с тобой станет разговаривать, попробуй объяснить, что с Флоренцией такой номер не пройдёт, и весь ипподром это знает. Я тоже по своим каналам поговорю, а вообще-то в первую очередь скажи Агате.

Зигмусь предпочитал сперва сказать Монике. Он как следует запер ворота и пошёл к телефону. Уже по дороге он решил поселиться пока в конюшне. Умоется в общежитии, прихватит ужин и вернётся…

Моника при вести о покушениях на их божество пришла в ярость и сама была готова поселиться в конюшне. Агата Вонгровская, которая второй узнала о событиях, стала действовать конструктивно. Она составила с Зигмусем расписание дежурств, приехала в пять утра, а через четверть часа столкнулась с Моникой, которая обдумывала, каким образом она смогла бы ввести лошадь на третий этаж, в квартиру своей тётки. Проблема была только в том, как тренировать лошадь на тесных и загазованных улочках Верхнего Мокотова. Вонгровская, которая собаку съела на скаковых мошенничествах, скорректировала планы Моники. Флоренцию просто ни на миг не следовало оставлять одну, а это можно устроить. И они рационально поделили вахты возле лошади.

Моника была в бешенстве, в отчаянии и готова на все.

– Пани Иоанна в своё время пользовалась в качестве оружия молотком для мяса, – сказала она свирепо. – А у меня тесак есть. Я его возьму с собой, и мне плевать, что из этого выйдет…

* * *

– Что-то будет, – отрапортовал мне Метя в субботу утром. – Завтра Флоренция идёт в первой группе на тысячу двести метров, и я слышал разговоры подозрительные, сплетни возмутительные и речи прелестные и ужас вызывающие. Вроде как Осике давали деньги за то, чтобы придержал, но он не взял. Не знаю, что из этого получится. Зато я знаю, что в этих махинациях участвует русская мафия и один букмекер, приятель Репы. Ломжинцы откланялись.

– Нич-чего не понимаю, – сказала я, рассердясь. – Если Флоренции кто-то собирается сделать что-то дурное, то я хочу, чтобы ты мне их показал…

– Репу, что ли, тебе надо показывать?!

– Да нет, этих остальных. Я на коленях поклянусь, что им в ответ тоже что-нибудь очень нехорошее сделаю! «Калаша» себе куплю!

– Это я тебе устрою, я на русском базаре как рыба в воде, – радостно предложил Метя свои услуги. – А стрелять ты умеешь?

– И очень даже хорошо, не задавай дурацких вопросов. Я собственные инициалы могу вывести выстрелами на сосульках, притом с тридцати метров, чтоб не соврать! В человека сумею попасть, если только его видно и оружие дострелит, и совесть во мне не дрогнет, тут уж могу поспорить! Свиньи, хамы, скоты.., нет, что я говорю! Скоты – самые благородные существа в сравнении с ними, с этим окаменевшим дерьмом, которое только притворяется людьми! Бесполезные отходы канализации!

– Да что такое с тобой случилось? – встревожилась Мария, впихивая под сиденье сумку с пивом. – Съела чего-нибудь? О политике разговаривала?

От негодования я стала заикаться.

– Да ладно, ладно, я ей сам скажу, – быстро согласился Метя. – Речь идёт о Флоренции…

Я успокоилась не скоро. День к волшебным не относился, так что ошибки были не в мою пользу и я проигрывала постоянно. Остатки здравого смысла велели мне ставить подешевле, потому проиграла я немного. С Моникой мне удалось перекинуться только парой слов, но они меня немного утешили. Флоренцию они своими силами берегли как зеницу ока, а Осика, по секрету сказала мне Моника, с прошлого года занимался карате и успел добиться голубого пояса. Ну совсем как моя внучка! Живая только наполовину, я дождалась воскресенья.

Флоренция шла в пятой скачке. Одни двухлетки, которые выиграли и перешли в первую группу, дистанция тысяча двести метров. Я не участвовала в дурацком разговоре и рассуждениях, кто тут может выиграть. Кто-кто, как не эта потрясающая кобыла! Я уже изучила её как следует за прошедшие недели, узнавала её издалека по масти, особой постановке хвоста, изгибу шеи, по великолепным, слегка раскосым глазам. Во всей её стати было что-то такое особенное, что трудно было определить, но запоминалось хорошо. И гарцевала она так, словно сама земля её пружинисто отталкивала…

После новостей Мети я словно окаменела. Началась пятая скачка. Флоренция на сей раз шла под номером вторым и стартовала в самой гуще. Старт получился у неё таким же, как в прошлый раз, она словно брызнула вперёд, лидировала в двух корпусах впереди остальных, поворот взяла своим методом, наклонившись вбок почти до горизонтального положения, совершенно не теряя при этом скорости. На прямой к ней приблизился жеребец Езерняка, Маркиз, который был бессменным чемпионом дерби. Зигмусь Осика совершенно не посылал лошадь, пустил её скакать по собственному усмотрению. Флоренция выиграла на четыре корпуса впереди Маркиза, и видно было, что она легко, радостно и с той же скоростью могла бы пройти ещё одну такую дистанцию.

– Дерби у нас в кармане, – высказался полковник.

– Но это ведь только в будущем году, – заметила ему пани Ада.

– Она что, каждый раз будет так прыгать? – вмешался Юрек, потому что Флоренция, ясное дело, к стартовому боксу прыгнула через барьерчик, а после финиша снова сделала два прыжка.

– Пока ей так нравится, – удовлетворённо заметила я. – Это для неё награда за выигранную скачку, и с этим уже все смирились. Если хочет – пусть себе прыгает, потому что иначе она чувствовала бы себя несчастной, обманутой и обиженной.

– Малиновский говорит, что она действительно может выиграть Большой Пардубицкий стипль-чез, – задумчиво сказал Метя. – Она, по слухам, никогда не устаёт, Я подтвердила эти слухи. Про Флоренцию я знала все, потому что Моника, пребывающая в эйфории, делилась со мной всеми подробностями касательно кобылки. В конюшне Вонгровской я бывала теперь гораздо чаще, чем когда-либо раньше, и сегодня тоже, предвидя победу Флоренции, запаслась солидным букетом петрушки и фунтом колотого сахара. Правда, впихивать во Флоренцию весь этот фунт я не собиралась, у Вонгровской было много лошадей, и они мне все нравились.

– ..И что вы думаете, весы показали? Ещё на тридцать граммов больше, чем надо! – говорил пан Вальдемар в ликующем настроении, потому что сегодня он все время выигрывал, тем более что поставил, по примеру Марии, на Флоренцию. – Два часа просидел в парилке, почти три кило потерял, и вот же черт: ещё тридцать граммов лишних! А моя очередь через десять минут! Снимай трусы, говорит мне тренер, все снимай – и на весы! Тридцать граммов: трусы, майка, вроде бы ничего не весят, а все-таки…

– Зачем это с него трусы сняли? – подозрительно спросил пан Рысь, который только что откуда-то пришёл.

– Бокс, – пояснила ему развеселившаяся Мария, которая слушала историю с самого начала. – Ему надо было войти в свою весовую категорию.

– И что же оказалось? Ещё три грамма лишних! – продолжал пан Вальдемар. – Господи, две минуты оставалось, так вы вовеки не угадаете, что мой тренер выдумал!

– Ну?! – спросила я его, потому что и меня этот рассказ стал интересовать.

– А он мне и говорит: «Плюй! Плюй, сколько сможешь! Про лимон вспомни или про дерьмо, это уж как хочешь, но плюй!»

– И что? – поинтересовался пан Собеслав, далёкий, правда, от спорта, но питающий интерес к вопросам обезвоживания организма.

– Ну вот, плюю я на все стороны, как попало, а тренер, честный человек, достал ещё откуда-то лимон и начал его жрать, морщится, корчится как кикимора, но жрёт, и – не поверите! – выплюнул я эти три грамма!

– И что, победил? – спросила Мария.

– А как же! В третьем раунде! И никто не мог придраться, потому что я был на границе веса.

Мне удалось правильно угадать два триплета, один с Флоренцией, а второй в самом конце, напоследок. Мария всучила мне свои билетики, потому что спешила на какое-то мероприятие. Я этого очень даже не одобряла, но не решилась привязать её к креслу. В очереди я стояла довольно долго, потому что в этот день многие выиграли, а потом помчалась в конюшни, с сахаром и петрушкой для Флоренции.