Текст книги "Запретная Зона"

Автор книги: Иннокентий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Сергеев Иннокентий
Запретная Зона

Иннокентий А. Сергеев

Запретная Зона

1

Она стоит на краю обрыва и улыбается, протягивая ко мне руки, и бросившись к ней, я срываюсь в бездну и падаю... И она стоит у моей постели среди других, и не улыбается мне больше. И я хочу падать к ней дальше, дальше, пусть никогда не наступит ужас пробуждения, когда она среди них, и я лежу на постели голый, беспомощный... Я не хотел, чтобы это случилось. Всё началось с того, что... Однажды я родился, далеко отсюда, в Башкирии. Это красивая страна, и я долго могу рассказывать о ней, но память коварна, и может быть, я вспоминаю не Башкирию, а своё детство. Едва ли я когда-нибудь захочу вернуться туда и жить, как если бы никуда не уезжал.

Я вижу, как она стоит на краю обрыва, протягивая ко мне руки...

Нет, она не может позволить себе этого, мы не можем позволить себе лишних жестов, движений, слов... Мы не можем позволить себе жить... Стоп! Позволить себе любить... Может быть, это не любовь. И нельзя, нельзя! Я должен проснуться!

И она будет среди них, и не будет улыбаться мне больше.

Я доказываю себе, что должен проснуться, и тогда всё станет понятно и ясно – я просто принял воображаемое за реальное, или наоборот, но неважно, всё неважно, когда все заодно! И я среди них. Она не увидит меня больше. Потому что это нельзя. И нельзя относиться к этому легкомысленно. Я переступил черту, пусть даже в темноте и не видя её, и вот я на запретной территории, и уже не вернуться...

Кажется, я переступил эту черту, едва успев родиться. Я вступил в чужой мир, на запретную территорию, и здесь у меня нет никаких прав.

Полно. Ведь я сам решил, что это так, а она стоит, протягивая ко мне руки, и может быть, нет никакого обрыва, и мы одни посреди пустыни снегов... Но откуда тогда столько чужих лиц, и почему мы одни из них? С чего всё началось...

С того, что мы встретились.

Она жена моего друга. У меня есть друг. Его зовут Сергей. А её – красивым именем Женя. А меня – Саша. Так меня назвали, когда я появился на свет, ещё не зная, что я лазутчик, и может быть, враг. Но мои родители не стали бы любить меня из-за этого меньше, а потому не всё ли равно, как они меня назвали. И как назвали её, и его, и как назовут нас всех завтра и называют теперь... Если это нельзя. И я сам решил, что это нельзя, а она ничего не говорила и почти ничего не сделала – просто улыбнулась мне, вежливо и почти равнодушно, и вдруг не смогла отвернуться, и наши взгляды встретились. И только. Меня не было в столице моей страны два года,– я уезжал, а тут вдруг вернулся, и конечно же, сразу позвонил своему другу, лучшему, да нет, единственному... Я позвонил своему единственному другу, и он сообщил, что успел жениться, и сказал: "Приезжай немедленно!" Он работал всё там же, но жил по новому адресу. И, купив по дороге бутылку вина и букет белых гвоздик, я приехал. И куда же нам теперь деться от этого? И надо проснуться, но невыносимо думать о том, что она может быть одной из них. Одной из других. Такой же.

2

Мне тридцать лет, а ей – двадцать шесть. Она посмотрела на меня и не успела отвести взгляд, а потом было уже поздно. Мы оба поняли. Легко соблюдать приличия, но невозможно не думать об этом. И вот уже утро нового дня, если только перемена дат в календарях могла бы что-то значить и изменить. Светает. На крышах чернеют окна мансард, ветер сдувает снежную пыль с карнизов и наметает снова. Мне некуда спешить, и я монотонно бреду по заснеженному тротуару и давно бы уже свернул с него, когда бы было куда свернуть. Но маршруты всегда возвращают нас к месту, откуда они начались, с тупой неизбежностью, снова и снова. И снова это окно кухни и прокуренный воздух квартиры, и этот день, который нужно переждать, потому что нужно остановиться, и постараться... Я снова бегу прочь, на улицу... И выйдя из подъезда, падаю, поскользнувшись на обледенелых ступенях. Женщина в шубе, с пакетом в руке проходит мимо и поворачивает в мою сторону голову. Я медленно поднимаюсь, подбираю свою шапку и, отряхнув её от снега, надеваю. Ничего не произошло. Я сильно ударился, но идти могу. Я дохожу до магазина и покупаю бутылку пива. В городе светло и пусто. Люди попрятались в квартирах и на работе, каждый на своей, и она не ответит мне. Мне нечего сказать ей. Мы всё поняли без слов. Скользко. Светофоры, лотки с почерневшими от холода бананами, киоски, снег, костры, революция, смерть... Я жду заката, но небо пасмурно, и я не увижу закат, руки коченеют в перчатках. Я допиваю бутылку и выбрасываю её в урну. Ещё можно сделать вид, что ничего не произошло. Никто из них ещё ничего не знает, всё продолжается как всегда, и я могу притвориться. И никто не узнает. Он не должен узнать. И нельзя столько пить, я почти не спал эти сутки и слишком много курю. Сегодня мы встретимся, и я возьму себя в руки. И объясню ей всё, и не нужно будет ничего говорить. Только не смотреть на её губы. Я выпью ещё и притворюсь пьяным. Этот город – чужой для меня. Эти люди прячутся друг от друга, и я умею делать это не хуже других. Над углями жарится мясо. Я голоден, но меня тошнит от вида еды. Нужно выпить ещё пива, потому что нельзя пить столько водки, или что-нибудь съесть. Руки мёрзнут в перчатках, хотя не холодно. Оттепель, снежная каша под ногами. Люди поскальзываются, падают, торопливо поднимаются, делая вид, что ничто не случилось. А ничего и не случилось, никто не заметил. Никто никого не знает, и легко затеряться. В магазинах тепло. Женщины и мужчины улыбаются мне с рекламных плакатов. Я никому ничего не должен, но он не должен узнать. Потому что ничего нет. Пока я знаю, что ничего не случилось, ничто не произойдёт. Я управляю событиями. Я решил уехать – и я уехал; я решил вернуться – и вот, я здесь. Нужно вспомнить, о чём я думал тогда, всегда, и всё станет просто. Это затмение. Сегодня пасмурно, так же было вчера, но это было тысячу лет назад. Какое сегодня число? Я упал, когда выходил из подъезда, и теперь у меня болит спина. Я лежал и смотрел на серое небо, как Болконский на небо Аустерлица, только на этот раз нет облаков, нет ничего, только серое небо, и высоко-высоко чёрные стаи. И голые ветви деревьев. И ветер. Они сжигают мои чучела. Эти люди сжигают мои страхи, картонные коробки, ветошь... Я – Че Гевара. И меня уже нашёл свет прожектора, и некуда отступать. И поздно делать вид, что укрылся в окопе – чёрный воздух поднебесья ночи рассекают нити трассирующих пуль. Они стреляют в меня, а я встаю и смеюсь им в лицо. И я приду к ним сегодня вечером, и мы будем делать вид, что ничего не случилось, и мы такие как все. И незачем в нас стрелять. Но я не выдержу. Я выдержу. Я увижу её и выдержу, потому что рядом с ней будет он. Она моя сестра, я не должен. Это нельзя. Мы знаем друг друга уже четырнадцать лет и за всё это время разлучались только однажды – на два года, когда я уехал, зачем-то, куда-то. Но я вернулся, и всё происходит так, как будто мы и не расставались. Вот только он женился. Что ж, очень приятно. Давайте знакомиться. Меня зовут Саша. А вас? Вы жена моего друга... Обледенелая рыба на льду. Я подхожу к рыбакам и долго наблюдаю за тем, как они неподвижно сидят, уставившись на поплавок, но поплавки остаются недвижны, и меня не отпускает мысль, что они принесли эту рыбу с собой и разложили её на льду, чтобы продемонстрировать свой улов. Купили её в магазине. Есть рыбные магазины и рыбаки, неподвижно сидящие у прорубей на льду, и я иду от автобусной остановки к метро. Сегодня я увижу её, и мы попытаемся... Я думаю об этом, и всё ноет во мне истомой, и нельзя думать об этом. Её тело – это всего лишь её тело, и ещё не поздно повернуть назад, к автобусной остановке, и вернуться домой. Я могу вернуться и с полдороги. Никто не заставит меня ехать. Я вхожу в метро, миную турникет и встаю на эскалатор. Когда месяц кончится, я куплю проездной. Скоро я привыкну к тому, что снова живу здесь. Ничто не изменилось, кроме того что он женился, и она стала его женой.

Или меня не стало. Или не было никогда...

3

Он открыл дверь и сказал: "Привет. Проходи". Я вошёл, и он включил свет в прихожей. Дал мне тапки. Мы вошли в комнату. Она стояла у окна и повернулась в мою сторону. "Привет",– сказал я. Она кивнула и, опустив глаза, вышла из комнаты. – Ты принёс что-нибудь?– спросил он. – Да,– сказал я. Я достал из пакета бутылку. – Ставь сюда,– сказал он, кивнув на журнальный столик.– А у нас сегодня фирменное блюдо. – Твоё? – Называется "баклажаны по-холостяцки", но готовит их Женя. – Обожаю баклажаны. – Да? – Мне надо руки помыть.

Я вымыл руки и вернулся в комнату. Сергей сидел в кресле и пил водку. – Ты уже?– сказал я.– А как же вино? – Хочешь, присоединяйся. – А вино? – Оставим его Жене. – Что-то случилось? – Садись,– сказал он, кивнув на диван. Я сел. Он подал мне рюмку и налил в неё водку. – Ничего не случилось,– сказал он, завинчивая крышку и ставя бутылку на пол.– Просто захотелось выпить водки. – Ну давай выпьем. Он кивнул мне. Мы выпили. Вошла Женя, неся тарелки. – Вы уже? А я? – А для тебя есть вино,– сказал он. – Ну так налей мне тоже. – Принеси штопор с кухни. Она принесла штопор и свою тарелку. – Садись,– сказал ей Сергей, хлопнув по подлокотнику кресла. – Там ещё оливки и всё остальное... – Садись,– требовательно повторил он. – Сейчас принесу,– сказала она и снова исчезла. – Она очень волнуется,– объяснил мне он.– Ждала твоего прихода и наготовила там всего... – Моего прихода? – А что, не заметно? – Да,– сказал я.– Заметно. – Ну что, ещё по одной? – Может, помочь ей? – Сиди,– приказал он. Женя принесла оливки, нарезанную ветчину, рис, салат из крабовых палочек, хлеб, вилки, ножи и бокал для себя. Сергей налил ей вина. – Надо зажечь свечку,– сказала она, вставая. Она зажгла свечу и поставила её на столик. – Ну вот,– сказала она и села на диван рядом со мной.– Приступайте. Я поднял рюмку. – За нас. И залпом выпил. Она отпила из бокала и поставила его на столик. – Надо включить музыку,– сказала она. – Сиди,– сказал ей Сергей. – Нет, в самом деле,– поддержал я. Он пожал плечами. Она поставила кассету и вернулась на место. – Не дуйся,– сказала она ему.– Ты можешь не дуться хотя бы сегодня? – Ничего я не дуюсь!– возмутился он. – Неприятности?– спросил я. – Да нет,– отмахнулся он.– Так... – Положить салат?– сказала она, повернувшись ко мне. Я кивнул. Она взяла мою тарелку и стала накладывать. – Хватит, всё,– остановил я её.– Не надо столько. – Правильно,– сказала она, подавая мне тарелку.– А то вдруг не понравится. – Я люблю этот салат,– сказал я. – Значит, ты его знаешь? – Нет, догадываюсь. – Может быть, кетчуп принести? – Можно. Она встала и вышла из комнаты. – Так что случилось-то?– спросил я. – Да на работе, так... ничего важного. И вообще, с чего ты взял, что у меня проблемы? Ты её больше слушай. – Ну мало ли... Вернулась Женя, неся бутылочку кетчупа. Поставила её передо мной и стала протискиваться между мной и журнальным столиком на своё место. – По-моему, здесь легче было пройти,– заметил Сергей.– И вообще, зачем ты принесла кетчуп, если горячего всё равно нет? – И в самом деле, – сказал я.– Зачем кетчуп? – К баклажанам. Ты же сам сказал... – Да? – Вкусно?– спросил Сергей. – Да,– сказал я.– Здорово. Хотя, вообще-то, это классика... – Что именно?– сказала Женя. – Баклажаны с чесноком. Вот только майонез... – Плохо? – Нет. Наоборот... Здорово. Всё очень вкусно. – Я рада, что тебе понравилось. – Ну как ты жил-то эти два года?– спросил я. – Да нормально... А что? – Что? – Почему ты спросил? – Что, почему? – Почему ты спросил? – То есть как, почему? – Ладно,– сказал он.– Успеем ещё поговорить. Давай лучше выпьем. – Давай. Он налил нам двоим водки. – Ну давай,– сказал он, поднимая рюмку.– За тебя. – За нас,– сказал я. Он кивнул. Мы выпили.

4

– Просто мне интересно, как ты жил всё это время... – Да никак,– сказал он, пожав плечами.– Как все. – А как жили эти два года все? – По-разному... – В этом городе, говорят, каждый день происходит масса событий, это правда? – А ты забыл? – Нет, но когда происходит так много событий, что-то может и измениться. – В этом Москва не меняется. – В переменчивости? – Да. И за это стоит выпить. Я придвинул ему свою рюмку. Он налил. – Это и значит, быть современным,– сказал он. – Что именно? Пить? – Нет. – А что? – То самое. – Жить в Москве? – Вот именно. – И что значит, быть современным? Каждый день менять своё мнение? И за этим ты остался здесь? – А зачем ты уехал? – Я вернулся. – Тогда зачем ты вернулся? – Не знаю. – Ты можешь и не знать, но что-то думать об этом должен же! – Я ничего не должен,– отрезал я. – Мне – нет. А себе? – Стоп,– сказал я.– Давай посмотрим на вещи просто: есть то, чего нельзя делать – это запретные зоны, табу. И если ты оказываешься перед выбором нарушить свои принципы, или уйти, то ты выбираешь второе... – Нет, это ты выбираешь второе,– поправил меня он. – А ты, стало быть, выбираешь первое? Чтобы быть современным? – А что значит, табу? – Это значит, нельзя. – То, что было нельзя вчера, сегодня оказывается можно. – Например, многопартийная система? – Хотя бы. – Нельзя – это то, что нельзя. То есть, если ты сделаешь это, ты перестанешь быть... собой... может быть, перестанешь себя уважать... Хотя на самом деле, последствия этого скажутся не сразу и окажутся куда глубже и серьёзнее, чем ты даже можешь себе представить... – Это страх,– уверенно заявил он. – Страх? Что значит, страх? Страх оказаться лжецом или страх перед правдой? – Просто страх, и всё. О каких принципах ты говоришь? Ты посмотри, что происходит вокруг! Ты отстал от времени. – А что происходит? – Дезориентация, девальвация... Всё каждый день меняется, и во всех этих переменах главным становится их темп, а не смысл, в результате чего самый смысл утрачивается... – И это тебя радует? – А тебя это огорчает? – Так в чём же смысл всех этих перемен? – Вспомни, как раньше, лет десять, может быть, пятнадцать назад всё было просто – мы знали, что одно хорошо, а другое – плохо. Что любовь и дружба – это хорошо, а... – А советская власть – это плохо. – Да. А теперь? Завтра американцы заявят, что любовь – это плохо, а дружба и вовсе отвратительна, и весь мир согласно залает: "любовь – это плохо, любовь – это плохо", и ты останешься в одиночестве. И все скажут, что ты несовременен. – Кто скажет? – Все. – Ну и ладно. – Что, ладно? – Ну и пусть несовременен. – Так ведь женщины не любят несовременных мужчин. Женщины любят тех, кто современен. – То есть, таких как ты,– заключил я.– Значит, для тебя главное быть современным. Только зачем тебе это, если у тебя уже есть жена. – И она меня разлюбит, как только я стану несовременным. – Это правда?– спросил я у Жени. – По-моему, вы два идиота,– сказала она.– А ты, к тому же, ничего не ешь. – Я ем,– сказал я.– Всё очень вкусно. Сергей усмехнулся. – Вот видишь,– сказал он.– И она тоже. А для тебя это тем более важно, потому что, я же чувствую, в чём дело – ты просто не можешь быть один. – Женщины любят богатых,– напомнил я. – Да,– согласился он.– Успешных, да. Но быть успешным – это и значит, быть современным. Толпа всегда хочет того же, чего хочет женщина. – Лучше налей по новой. – Наливаю,– кивнул он и налил. – Может быть, наоборот? Женщина хочет того же, чего хочет толпа, потому что её формирует среда, общество, или как это назвать ещё, конъюнктура, время... – Какая разница!– отмахнулся он.– Женщина всегда современна, если это женщина. И в этом вся суть. – То есть, конъюнктурна. – То есть, конъюнктурна, если, конечно, дело не касается природных инстинктов там... – Слушайте, а вам удобно обсуждать меня в третьем лице, ничего?– сказала Женя. – Ничего,– сказал Сергей. – Мне лично ужасно неловко,– признался я. – Так вот,– сказал он.– Какая разница, что и откуда? Главное, как. – По-моему, ты напился,– заметил я. – Нет. – Да? – Не напился. – Значит, чтобы нравиться женщинам, нужно предать свою родину? – Как это?– не понял он.– Объясни. – Петь хвалу американцам? – Ну в общем... в каком то смысле, да. В данный момент. – Кем данный? – Да никем. Просто. – А как это делать? – Я не знаю,– сказал он.– Я ещё не современный человек. Я только учусь. – А как стать современным? Уходить от острых вопросов, не выражать явно своё мнение, когда оно может войти в конфликт с чьим-то ещё? Приспосабливаться, всегда вторить и никогда не говорить первым? Что нужно делать для того, чтобы тебя сочли современным человеком? Затеряться? – Я не знаю,– сказал он.– Ты заговорил о каких-то табу, о каких-то нормах и рамках, а я сказал, что всё это уже неактуально. – Несовременно? – Ну да. Всё очень просто. Нужно быть нейтральным и ругать тех, кого принято ругать. В настоящий момент – Россию, а завтра, не знаю. Завтра современно будет ругать кого-то ещё... Может быть, индонезийцев. – Мне это неинтересно,– заявил я.– К тому же, эпоха американского владычества когда-нибудь кончится. – Ну, это будет ещё нескоро, и вряд ли мы доживём до этого. И потом, всегда будет кто-то ещё. Сегодня американцы, завтра китайцы или русские... Какая разница? – Вот именно,– сказал я. – Что, вот именно? – Падение Европы – это всего лишь новое падение Рима. И снова владычество варваров, снова Средневековье... – Ну, и?.. – Достаточно того, что здесь и сейчас мне это неинтересно. – А что тебе интересно? Как сделать яичницу, не разбив яйца? – Или решить, что важнее – яйцо или яичница. – Или сохранить своё собственное. – Какое именно?– сказал я. – Я имел в виду кокон, в котором ты живёшь. – Скорлупу? – Да. – Когда-то люди полагали, что небо – это скорлупа земли... – Но давно уже выяснили, что никакого неба нет. – Я хочу танцевать!– заявила Женя. – Да?– сказал Сергей.– А я не хочу. Она вопросительно посмотрела на меня.

5

Я положил руки ей на талию. – Ну что?– сказала она.– Ты рад меня видеть? Я посмотрел на Сергея. Он наблюдал за нами. – Да... Конечно. – Что?– она приблизила губы к моему лицу. – Да,– сказал я. – Я ждала тебя. – А я думал о тебе, но боялся позвонить. – Почему? – Потому что... – Ты боишься? – Да,– сказал я и снова посмотрел на Сергея. Он накладывал себе салат. – Скажи, что это правда,– прошептала она. – Это правда,– сказал я. – Нет, не так! – Всё равно это правда. И не всё ли равно, как об этом сказать. – Но ты чего-то боишься,– сказала она. – Сделай музыку громче,– сказал я, отпуская её.– Или давай я сделаю. – Зачем? – Затем, что так нельзя. Я подошёл к магнитофону и сделал музыку громче. Вернулся к ней. Положил руки ей на талию. – Чего ты боишься?– сказала она. Её глаза блестели. – Ты, наверное, пьяная уже? – Не говори со мной так. – Чего ты хочешь? – Правды. – Всё это правда. – Тогда чего ты боишься? – Я ничего не боюсь. – Ты боишься. – Есть то, чего делать нельзя. – Значит, ты не любишь меня? – Может, мы... – Нет, сейчас!– потребовала она. – Я не могу так,– сказал я. – А что ты можешь?– сказала она. – Тебе нужно верить в меня, ведь так? – Да. – Тогда просто поверь мне. Есть грань, которую нельзя переступить. – Значит, ты не любишь меня? – Я люблю тебя. Она опустила глаза. Я чувствовал, что близок к обмороку. Её тело под моими руками пылало, и от вожделения у меня кружилась голова, и во рту пересохло, каждое слово давалось с трудом, как будто слова были валуны, которые я перекатывал в пространстве, заведомо зная, что труд этот бесцелен. "Я буду корчиться от боли",– думал я.– "Будет больно, я не смогу дойти до метро. Нужно отпустить её, не смотреть на неё". Я посмотрел на Сергея. Он смотрел на нас, держа в руке рюмку. Я закрыл глаза. Мы медленно двигались в танце. Музыка кончилась. Я отпустил её. Мы стояли посреди комнаты. Она смотрела на меня. Я снова закрыл глаза, а когда открыл их, она уже вернулась к столу и наливала себе вино. Сергей пытался вырвать у неё бутылку, чтобы налить ей сам, и вино проливалось на скатерть. В комнате было тихо. Я подошёл к магнитофону и перевернул кассету. Музыка заиграла снова. Я вернулся за стол. – Я хочу поставить другую кассету,– резко заявила Женя и встала. Я убрал колени, чтобы пропустить её, но она вышла из-за стола мимо Сергея. Он посмотрел на меня. – Ты чего скис? – Я? Нет, ничего... – Давай выпьем,– сказал он, беря бутылку и свинчивая с неё крышку. Женя вернулась за стол. – Может, принести кофе? – Кофе? Он вопросительно посмотрел на меня. – Я пока не хочу,– сказал я, пожав плечами. – А ты сам-то знаешь, чего ты хочешь?– сказала она. – Да. – Да? – Да. – И чего же? – Ничего. – Ты ничего не хочешь? – Хочу, и ты знаешь, чего. – Ты очень сильно этого хочешь? – Да. Так сильно, что схожу с ума, и было бы счастьем сойти с ума, но у меня не получится. Это невозможно, и я не знаю, почему это так. В этом мире нет места для счастья. Если я это сделаю, это буду уже не я, а значит, счастлив будет кто-то другой, а меня просто не станет. Или просто не будет никакого счастья, ни для кого. – Ты так любишь свои слова? – Да что ты пристала к нему!– вмешался Сергей.– Оставь его в покое. Давай лучше выпьем! – Я не буду пить больше,– заявила она. – Ну как хочешь,– сказал он.– А мы выпьем, правда? – Да,– согласился я, беря свою рюмку. – Я вам не мешаю? – Да что с тобой сегодня!– возмутился Сергей.– Чего ты добиваешься? – Ничего,– сказала она. – Значит, ты ничего не хочешь?– сказал я. Она посмотрела на меня. – Уже ничего. – А я хочу танцевать,– сказал я.– Ты составишь мне пару? – Нет. – Я тоже хочу,– сказал Сергей и протянул ей руку.– Я приглашаю тебя. – Я сказала, нет! Налей мне лучше вина. – Ты же сказала, что не будешь сегодня больше пить. – Мне что, просить? – Вот такие они, женщины,– сказал он мне. – Они все такие, кроме одной. И вот она-то и есть женщина. – Это точно. Женя резко встала и вышла из комнаты.

– Поставь что-нибудь другое,– попросил он. – Нет,– сказал я.– Это выбрала твоя жена. А лучше её нет женщины в мире... – Что это с тобой?– удивился он. – Ничего. Просто зря ты так. – Что зря? Я не ответил. – Как тебе баклажаны? – Да,– сказал я.– Баклажаны, вино, салаты... – Слушай,– сказал он.– По-моему, это у тебя какие-то проблемы, а не у меня.

Женя вернулась в комнату. – Я ложусь спать,– заявила она.– Идите на кухню. – Что?– вздрогнув, сказал Сергей и посмотрел на неё.– Что ты сказала? – Я ложусь спать,– повторила она. – Зачем? То есть как, спать? – Мне завтра вставать. – Куда? – Какая тебе разница,– она выключила музыку.– У меня завтра собеседование. Утром. Мне надо выспаться, так что идите на кухню. – Мы же ещё кофе не пили! В чём дело? – Я сказала. – Да что такое!– сказал он.– Что случилось? – Ничего не случилось. – Пойдём,– сказал я ему, вставая. – Нет, подожди,– сказал он.– Я хочу знать, что случилось. – Пойдём,– повторил я.– И захвати бутылку.

6

Я поставил тарелку с баклажанами на кухонный стол. Они разговаривали в комнате. Меня пронзила острая боль. На лбу выступила испарина. Я опустился на табуретку. Теперь будет больно, нужно выпить. Как можно больше. Водка была в комнате. Когда же он, наконец, придёт! Я поставил кулаки на стол и уткнулся в них лбом. Он вошёл на кухню, неся бутылку и тарелку с салатом. – А рюмки? – Остались в комнате. – Принеси. Он ушёл и вернулся с рюмками. Закрыл дверь кухни. Я налил водку и сел за стол. – У тебя есть ещё? – Да,– сказал он,– в холодильнике. Ты не знаешь, что с ней? – Знаю,– сказал я.– Давай выпьем. Он сел за стол и взял рюмку. – И что же это такое с ней? – Не знаю. – Ты только что сказал, что знаешь. – Ну и что. Мало ли что я говорю. Важно только то, что происходит между вами. Мы были очень близки с тобой, но теперь есть вы двое, и по отношению к вам я человек посторонний. Так не всё ли равно, что я знаю или думаю, что знаю, не всё ли равно, что я думаю? – Мне не всё равно. – И в чём же ты меня подозреваешь? – Я?– удивился он.– Ни в чём... – Тогда почему тебе не всё равно? – Ну как... – И не будем больше об этом. Мы помолчали. – Вот так,– сказал он.– Весело живём, да? – Наверное,– сказал я. – Если хочешь, кури,– сказал он, взяв с подоконника пепельницу и поставив её передо мной. Он приоткрыл окно. – Вы же оба не курите, откуда у вас пепельница? – Она курит,– сказал он.– А ты не знал? – Нет,– сказал я.– Что я о ней вообще знаю? Только то, что она твоя жена. – Каждый знает только то, что для него достаточно. – Нет. Только то, что он позволяет себе знать. – Тоже верно,– согласился он. – Я вот что подумал. Ты зачем женился-то? – Кто, я? – Ну да. – Ну ты даёшь! Что это за вопрос вообще? – Нормальный вопрос. – Ну, не знаю... – Слушай, там в комнате моя тарелка осталась. Я бы ещё поел немножко, может, тошнота пройдёт... – Думаешь, тебя тошнит от голода? – Нет, конечно, это всё нервы, но надо же на что-то надеяться. – А тебя не вырвет?– с сомнением сказал он. – Может и вырвет,– сказал я.– Но будем надеяться на лучшее. – Ну давай надеяться. Только зачем тебе грязная тарелка? Возьми другую. Я встал и взял чистую тарелку. Он достал из кухонного стола вилку и протянул мне. – Так о чём ты спросил, я не понял. – Да ладно,– сказал я, отмахнувшись.– Всё ты понял. – Зачем я женился? – Ты уже ответил. – И что я ответил? – Ты сказал "не знаю". – Нет, подожди,– сказал он.– Конечно, я знаю, зачем. Просто ты так об этом спросил... Для меня это важно, да. Это постоянство, понимаешь? – Нет. – Ну, может, я не так выразился... Но это что-то постоянное в жизни. – Можно отстаивать то, чего нет, можно обмануться ложными обещаниями... Это не причина. – А ты?– сказал он.– Зачем ты приехал? – А почему ты не спрашиваешь, зачем я уехал? – Затем что это уже не актуально. Ведь ты вернулся. – А,– сказал я.– Ну да. – Так зачем ты приехал? – Зачем я вернулся? – Да. – Неважно. Может быть, это было важно вчера, а теперь уже нет... – Москва предъявляет слишком большие счета, и все силы здесь уходят на то, чтобы их оплачивать. Здесь можно жить только тогда, когда у тебя нет выбора. А если у тебя есть выбор, жить здесь или где-то ещё, то этот город не для тебя. – Значит, если я один раз уехал, то неминуемо уеду снова? – Ты не просто уехал. Ты жил где-то там, а теперь вдруг решил вернуться. – И снова уеду? – Да. – И что, это значит, не стоило и приезжать? В комнате погас свет. – Надо было магнитофон захватить. – Она уже легла,– сказал он. – Да. Так значит, это уже не актуально? – Что именно? – Всё. О чём я думал тогда, на что наделся, во что верил... – Слушай, давай сменим тему,– сказал он. – Не уверен, что получится, но давай попробуем. Как в анекдоте, знаешь? К настоятелю церкви приходит бизнесмен и говорит: "Святой отец, если я пожертвую вашей церкви миллион, я попаду в Рай?" Настоятель отвечает: "Не уверен, что получится, сын мой, но попробуем..." – Да, как в анекдоте. – Я кофе хочу. Ты не против? – Нет. – Будешь? – Да. Он встал, взял с плиты чайник и, открыв кофеварку, налил в неё воды. Достал жестяную банку с кофе. – Я ведь понял, о чём ты спросил,– сказал он.– Зачем я женился... Понимаешь, должно быть в этой жизни что-то моё, в этом городе, веке, в моей жизни... Это то, что я называю постоянством. Понимаешь? – Здесь и так ничего не меняется. – Каждый день меняется. – А я думал, это любовь,– сказал я. – Что? – Любовь.

7

– Ты чего не пьёшь?– спросил он. – Я не могу есть и пить одновременно, ты же знаешь. – Ты хочешь сказать, она не идеал, да? Ты это хотел сказать? – Да нет... – Ты это хотел сказать. Что она первая попавшаяся. Но это не так. – Я знаю, что это не так. – Я говорю тебе, это не так. Ты... – Я всё понимаю. – Не понимаешь. – Ну как хочешь,– сказал я.– А я вот сейчас подумал, что я-то вернулся совсем за другим. Да и не возвращался я вовсе, просто потому что вернуться никуда нельзя. Этот город и тот, из которого я уехал два года назад – это два разных города... – А ты? – Вот именно. – Ты изменился? – Вот именно. Есть что-то за пределами этого "я". Того, к чему я привык. – И ты думаешь, это "что-то" может быть лучше? – Есть что-то, что неизменно, и мне не нужно подтверждать это искусственно, и не нужно ничего искусственно закреплять. За собой. – Почему ты так в этом уверен? – Не знаю. – Если ты не знаешь, почему ты уверен, то ты не уверен? – Не знаю. – Если есть что-то, что ты не можешь переступить... – Да,– сказал я.– Что-то я не могу переступить. Как не могу предать свою страну... – В этом поиске нового. – Да. – И потому ты уехал? – Я вернулся. – Надо сказать, ты очень внезапно уехал. Это было похоже на бегство. – Не всё ли равно, на что это было похоже? – Кофе готов. – Да. – Давай, наливай, а то остынет. – Не остынет. Эта кофеварка с подогревом. – Ты хочешь успокоиться, а для меня спокойствие означает смерть. Даже не смерть – смерть прекрасна. Омертвение. – Я хочу успокоиться? – Ты сам так сказал. – Что я сказал? – Что ищешь постоянства. Но обустраивая тылы, ты отказываешься от наступления. Потому что невозможно наступать, всё время обустраивая тылы. И при этом ты хочешь непременно быть современным и готов принять любые новые правила. – Не понял. – Мы никогда не понимаем того, что может нас разрушить. Так мы защищаемся. – Значит, я защищаюсь от жизни? Ну спасибо. – Не обижайся. – Да нет уж,– сказал он.– Пожалуй, обижусь. – Ну как хочешь,– сказал я, пожав плечами. Он поставил на стол чашки и налил кофе. – Что-нибудь достать? – Я не пью сладкий. – Я имел в виду печенье там... – Мы идём разными путями, но к одной цели, а в чём эта цель, ни ты, ни я не знаем. Может быть, я знаю больше, чем ты, а может быть, наоборот. С другой стороны, несовершенное знание суть заблуждение. А всякое знание несовершенно... – Но есть факты. – Да. Но мы всякий раз интерпретируем их, и всякий раз по-разному. – Ну, не всякий раз. – Мы умеем не замечать того, что может нас разрушить. – Это не всегда удаётся. Я кивнул. – Да. Иногда мы видим то, чего нам не следовало бы видеть. – И что же нам делать? Я пожал плечами. – Иногда помогает слабость, иногда – сила. Я не знаю, чем всё это закончится. Моя жизнь ещё продолжается, а ты спрашиваешь о моих суждениях и ждёшь окончательных формул. – Но есть же в тебе что-то, что не меняется! – Да,– сказал я.– Переменчивость. – Значит, Москва – это твой город? Наверное, ты по нему скучал, потому и вернулся? – Да. И ещё. Мы знаем друг друга четырнадцать лет, и наверное, это что-то значит. – Да,– сказал он.– Но я не об этом. – То, что неизменно, и есть подлинное. – А ты спрашиваешь, зачем я женился. – Можешь считать, что я ни о чём не спрашивал. – Или ты хотел спросить, почему я женился именно на ней? – Какая разница? – Для меня большая. – Ты любишь её? – Да. – Так я и думал. – Я в самом деле люблю её. – Любовь – это разрушение. – Ну, может быть, я тоже ищу чего-то за пределами своего "я". – Хороший у тебя кофе. – Обычный. – Нет, хороший. – Хочешь ещё? – Да, но чуть позже. Ты знаешь, в городе, где я жил эти два года, есть ботанический сад. Я любил приходить туда, гулять среди деревьев, я полюбил его. И вот однажды в городе был ураган. Ветер срывал с крыш черепицу, вырывал с корнями деревья, обрывал линии электропередач... Я вышел на улицу. Фонари не горели, и вокруг было темно, в домах не было света, и ни одного человека вокруг, словно бы город вымер. И только этот ветер, который хотел свалить меня с ног, а я стоял, сопротивляясь ему, и он не мог одолеть меня, и такая радость, такое ликование было, я кричал что-то, орал, размахивая руками, мне хотелось, чтобы ветер дул сильнее, сильнее! Чтобы он повалил, уничтожил, стёр с лица земли всё вокруг, чтобы ничего не осталось, чтобы заново, всё можно было начать заново... А потом я вспомнил об этих деревьях в ботаническом саду, и мне стало так жалко их, что на глаза навернулись слёзы. Я представил себе, как они сгибаются на ветру, и возненавидел его. Я почувствовал, как им больно. Я не хотел, чтобы они погибли. Понимаешь? – Ты хочешь сказать, что... Для меня всё это как твой ботанический сад? – Что, всё? – Жена. – Жена? – Ты спросил, зачем я женился. – Я воспринимаю её только как твою жену, но ты не обязан воспринимать её только так. – Зачем тогда ты это спросил? – А почему бы мне было не спросить? – Ты спросил об этом слишком серьёзно. Не помню, чтобы раньше ты говорил о чём-нибудь без иронии. – Может быть, я изменился? – Нет. – Тебя это тревожит? – Да. Ты спросил меня об этом без иронии. Ты хочешь сказать, это мой ботанический сад. Ты хочешь, чтобы я уступил её тебе? – Что? – Ты хочешь, чтобы я уступил её тебе? – Ты не сможешь этого сделать, а я не смогу этого принять. Как же я могу этого хотеть? – Но ты хочешь этого? – Не так уж и важно, чего я хочу... – Почему иначе ты заговорил об этом? – Я говорил о другом. – Ты спросил меня, почему я женился. – Да, и что? – Зачем иначе бы ты об этом спросил? – Затем что есть ты, и есть я. И мы были, когда её ещё не было. – Знаешь, как мы с ней познакомились? – Ты расскажешь мне об этом. Давай сварим ещё кофе. – Давай,– сказал он. Он встал и, достав из кофеварки фильтр, промыл его под краном, засыпал новый кофе, налил в кофеварку воды и включил её. Я закурил. Он приоткрыл окно. – Мы познакомились с ней в метро,– сказал он. – В вагоне? – Да. Я увидел её и подошёл, а у неё на пальце было обручальное кольцо, и она сказала, что нарочно носит его, чтобы к ней не приставали на улице. – И вы поженились. – Да, через два месяца. – Долго же тебе пришлось её уговаривать. – А почему ты думаешь, что я её уговаривал? – Ты же знаешь, я обо всём говорю с иронией. – Ну и что же нам теперь делать? – Что?– сказал я. – Ты уехал, потому что этот город тебя разрушал, потому что ты не мог или не хотел переступить через что-то... И вот ты вернулся. И что? Что нам теперь делать? – Ложиться спать,– сказал я.– Ты во сколько встаёшь? – А мне некуда тебя положить. – А мне не на чем будет добраться домой, да и не хочу я никуда ехать. Мне с утра на работу, а отсюда добираться ближе. – И что? – Ничего,– сказал я.– Если у тебя нет лишнего матраса, я останусь на кухне. Ты сказал, что в холодильнике есть ещё водка, а значит, я могу просто не спать эту ночь. Посидеть здесь. Только вынеси мне из комнаты магнитофон. У тебя есть наушники?