Текст книги "Два путника в ночи"

Автор книги: Инна Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14
Римма. Игорь. Алиби

Твердость и порывистость

считаются достоинством мужчины;

беспомощность, избегание боли

и бессилие – женщины.

Камасутра, ч. 7, гл. 15. О звуке «сит»

Римма лежала на диване, накрывшись колючим пледом. В комнате было темно и холодно. Днем пригревало горячее по-весеннему солнце и вдоль тротуаров бежали ручьи, а к ночи подмораживало, казалось, зима порыкивает напоследок. Батареи центрального отопления были едва теплыми.

Сегодня она снова не пошла на работу. Осталась дома, даже не позвонив Ирочке. Так и пролежала весь день на диване в полудреме, отупевшая и безразличная. Ничего не ела. Даже кофе не хотелось.

Из окон наползали ранние мартовские сумерки. Предметы в комнате слились и стали неразличимы. Надо бы зажечь свет, но вставать ей не хотелось.

Она лежала, укрытая с головой, свернувшись калачиком, ощущая свое теплое дыхание и густой шерстяной запах пледа. Игорь так и не позвонил. Его домашний телефон по-прежнему молчал, а на работе ей по-прежнему отвечали, что Игоря Дмитриевича сегодня нет и не будет. И сразу же вешали трубку. Мобильний, похоже, был отключен.

С приходом темноты пространство комнаты наполнилось шорохами и звуками. Ей казалось, кто-то крадется по комнате. Скрипнула половица. Раз, еще раз… Страх, охвативший ее, тонко звенел в висках и сжимал сердце жесткой липкой ладонью.

«Сейчас я встану, – говорила она себе, – встану и пойду в кухню! Сделаю кофе, горячий, крепкий и сладкий». Она представляла себе большую чашку кофе, над которой вьется парок. «Сейчас, – бормотала она, – сейчас, сейчас…»

Она чувствовала чье-то враждебное присутствие в доме. Вдруг ей показалось, что к ней прикоснулись. И сразу холодные иголки остро воткнулись вдоль позвоночника. Она затаилась и перестала дышать, с ужасом ожидая нового прикосновения и боли.

Грохот от упавшего предмета заставил ее вскрикнуть. Сердце рванулось к горлу. Тишина после резкого звука казалась густой и вязкой. Она прислушивалась. Было тихо. Она заставила себя подняться. Кутаясь в плед, подошла к двери, нашарила выключатель. Свет подействовал, как удар. Она прикрыла глаза рукой. Вернулась на диван. Часы показывали одиннадцать.

На полу у телевизора, среди осколков стекла и обломков рамы, лежала картина «Пьяный город» кисти бывшего мужа Виталика Щанского. Это был урбанистический пейзаж: вымощенная камнем мостовая, дома и фонари; однако искаженная перспектива улицы, покосившиеся в разные стороны дома, бегущие люди придавали сцене зловещую фантасмагоричность, которую усиливали нарочито выписанные мельчайшие детали. Воздетые руки людей кричали об ужасе; дома угрожающе кренились, собираясь подмять их под себя; перекрученные ветки деревьев напоминали змей. Картина была из выпендрежной серии «Бунт вещей», такой же претенциозной, как и все, что выходило из-под кисти Щанского.

Римма сидела на диване, тупо уставившись на разбитую картину. Она помнила, как Виталик писал свой «Бунт», а все приходили к нему в мастерскую и громко восхищались.

Кроме «Пьяного города», была еще картина под названием «Рагу из канарейки», изображавшая женщину с безумным лицом, которая запихивала в мясорубку живую птичку. На следующей картине ребенок, вжавшись в стену, закрыл лицо руками, а вокруг него воткнуты в стену большие кухонные ножи. Картины могли бы заинтересовать психиатра, если бы писались мрачным мизантропом. Но, написанные всеобщим любимцем Виталиком, воспринимались как оригинальная и милая шутка.

Виталик! Жизнерадостный, бесшабашный пьяница и бабник, которого знал весь город. Обожающий застолья, гостей и праздники. О его похождениях и многочисленных романах ходили легенды. Можно сказать, что в известном смысле он был украшением города.

В компанию Виталика Римму привел сослуживец. Как оказалось позже, по просьбе самого Виталика, заприметившего ее у главного архитектора. Отмечался чей-то день рождения, уже и не вспомнить, чей. Виталик бросился к Римме, как страждущий к источнику. Целый вечер не отходил от нее, поминутно целовал руки и говорил комплименты.

– В вас, Риммочка, – говорил он, – бездна эстетики и море обаяния! И вы самая красивая женщина из всех, кого я знаю!

Присутствующие женщины смотрели исподлобья… ревновали. А она, неловкая от смущения и счастливая, не решалась поднять на него глаза.

Свадьба была шумной, многолюдной и богатой. Венчались в соборе Христа Спасителя. Посмотреть спектакль собралось полгорода. Платье для невесты взяли в экспериментальной лаборатории ателье, где обшивались богатые и знаменитые. Виталика там знали и любили. Шампанское лилось рекой, цветов было море… Жених не жалел денег. Им кричали: «Горько!» Они целовались, потом Виталик схватил ее на руки и понес, почти побежал вокруг стола… Фата неслась за ними, как чайка… Она крепко держала его за шею.

Потом, глубокой ночью уже, катались на тройках, будоража спящий город. Потом встречали рассвет на реке. К тому времени оставались самые стойкие гости – радостные гуляки и неисправимые романтики. Стреляли пробками в небо новые бутылки шампанского. Пили стоя, так как трава была мокрая от росы.

Римма была едва жива от усталости, и больше всего на свете ей хотелось под горячий душ и в постель. А Виталик был неутомим. Он танцевал лезгинку, пил шампанское, швырял в реку бокалы, бросался собирать хворост для костра, пел цыганские романсы. Под занавес, уже на рассвете, полез купаться в темную речную воду, над которой клубился белесый утренний туман, как был – в одежде, только пиджак швырнул на песок. А потом вдруг упал как подкошенный и уснул.

Приятели с хохотом погрузили его в машину – тройки с бубенцами к тому времени уже разъехались – и повезли молодых домой. Дома Римма сняла с себя бесценное платье, которое нужно было вернуть в экспериментальную лабораторию, помятую несвежую фату, жемчужное ожерелье, кольца…

В ванной она долго рассматривала свое уставшее лицо, синяки под глазами – хороша невеста! После душа пришла в спальню, встала на пороге. Виталик, лежа одетый поверх одеяла, молодецки храпел.

– Муж! – сказала она вслух, словно пробуя эти слова на вкус. – Мой муж!

Так и не поняв, что же она испытывает к лежащему перед ней человеку, она закрыла дверь в спальню, вернулась в гостиную и устроилась на большой мягкой тахте.

Семьи в полном смысле слова – с кухней, обедами, планами на будущее – у них не было. Зато было весело и денежно. Двери их дома были всегда и для всех открыты. Всегда у них гуляли, пили и ели, вечно кто-нибудь оставался ночевать, иногда вдвоем, а то и втроем. Временами вспыхивали громкие разборки, билась посуда и плакали женщины. Потом шумно мирились, и снова – вино, цветы, музыка и забубенное веселье.

Виталик два или три месяца обожал ее, потом остыл и все чаще оставался на ночь в мастерской.

Однажды ночью раздался телефонный звонок, и чужой голос, не то женский, не то мужской – Римма спросонья не разобрала, – посоветовал ей получше следить за супругом, который неизвестно чем занимается у себя в мастерской. Римма, недолго думая, натянула на себя брюки и свитер и помчалась в мастерскую.

Виталик долго не открывал, а когда открыл, ни слова не сказав и не удивившись, молча отступил в сторону. Римма вихрем пролетела по длинному коридору, ворвалась в комнату и увидела…

Позвонивший не обманул ее. Виталик действительно был не один. На тахте сидел, закутавшсь в простыню, незнакомый молодой человек и испуганно смотрел на нее. В воздухе витал нежный аромат яблок… Антоновка! Плетеная корзинка, полная яблок, стояла на столе. Рядом – бутылка вина, две рюмки, коробка печенья…

Остолбеневшая Римма, открыв рот, смотрела на парня. Виталик неслышно подошел сзади, стоял, опираясь о косяк двери, скрестив на груди руки. Был он бос, в одних джинсах. Розовощекий блондин испуганно смотрел на нее. Пауза затягивалась. Все молчали.

Римма вдруг стремительно повернулась к мужу, мельком отметив широкий разворот его плеч, темные соски на выпуклой груди, размахнулась и ударила по лицу. Он не успел отпрянуть. И помчалась к выходу. С силой захлопнула за собой дверь. На улице было холодно и пусто. Шел дождь. Тусклые фонари отражались в мокром асфальте. Она остановилась, слизывая с уголков губ злые слезы. Раздумывала, куда пойти.

Что она чувствовала в эту минуту? Злость? Разочарование? Изумление? Оторопь? Всего понемногу. Бешено и звонко колотилось сердце, да где-то глубоко в сознании вертелись заезженной пластинкой две мысли: «Лучше бы я не приходила!» и «Что же делать?» Постояв нерешительно минуту-другую, она направилась к Людмиле. По ночному городу, под дождем, без зонта. И прекрасно! Чем хуже – тем лучше.

Людмила была дома. Рассмотрев подругу в глазок, она открыла дверь, представ перед Риммой растрепанной, в халате, накинутом поверх ночной рубашки. Лицо ее лоснилось от крема, ненакрашенные глаза, какие-то беззащитные, щурились на свет.

– Риммочка, что случилось? – выдохнула она испуганно.

Римма, не отвечая, прошла в кухню, уселась на табуретку.

– Людмила, – сказала она, серьезно глядя на подругу, – я, наверное, уйду от мужа.

К ее удивлению, Людмила не ахнула, не всплеснула руками и вообще повела себя довольно странно.

– Чай будешь? – спросила она.

– Я ухожу от Виталика, – повторила Римма громче. – Слышишь?

– Слышу, – только и ответила Людмила.

– Я не могу с ним больше, – продолжала Римма, озадаченная и обиженная странным бесчувствием подруги.

Людмила молчала. Римма сняла куртку и бросила ее на табуретку рядом с собой. Людмила молча возилась с чайником.

– Да что с тобой?! – возмутилась Римма. – Оставь в покое свои кастрюли! Я развожусь, слышишь?

– Что случилось? – наконец выдавила из себя Людмила. Она поставила чайник на огонь и присела около Риммы. Вытянула ноги в тапочках с кошачьими мордами, повертела ими в воздухе. Рассматривала их так сосредоточенно, как будто видела впервые.

– Представляешь, – сказала Римма, – я застала его в мастерской… с парнем! С парнем, представляешь? – Она выразительно смотрела на Людмилу, ожидая взрыва негодования. Не дождалась. Людмилино мертворожденное «Да-а-а?» выглядело просто неприличным. – Людмила! – строго сказала Римма. – В чем дело?

– Риммочка, ты только не обижайся, ладно?! – Людмила приложила ладошки к щекам. – Это никакая не новость. Весь город знает, что твой Виталик таскает к себе в мастерскую не только девочек, но и мальчиков. Неужели ты не знала?

– Весь город? – Римме показалось, что ее ударили. – Так ты знала?

– Знала… Ну, не сразу, конечно, – Людмила избегала Римминого взгляда. – А ты разве не знала?

– Я?! Понятия не имела! Антон тоже знает?

– Насчет Антона не уверена. По-моему, Антон в принципе не знает, что такое бывает.

– Неужели ты думаешь, что я жила бы с ним, если бы знала? – Римма была возмущена предательством подруги. – Как ты могла?

Тут закипел чайник, и Людмила принялась заваривать чай. Вопрос остался без ответа. Оказывается, Людмила все знала, весь город все знал, все друзья и знакомые… тоже! Римма поежилась. И на работе! О господи! А соседи? Тоже знают? Одна она, дура, ничего не подозревала, думала, что Виталик любит только ее… Она вспомнила, как он говорил ей, дурачась: «Жил только с вами, и больше ни с кем!», в ответ на ее ревность, ерошил волосы, усаживал к себе на колени, целовал пальцы, начинал расстегивать блузку… покусывал за ушко… И все это легко, с усмешкой, ласково. Б-р-р-р!

Антон, чистая душа, ничего не знала в силу своей сексуальной безграмотности, а она, Римма, в силу того, что была женой. А жены, как и мужья, обо всем узнают последними. Только они с Антоном ничего не знали…

– Он детей не хотел! – сказала она обличающе.

– Зачем таким дети? – ответила Людмила. – У них совсем другие интересы.

– А что мы скажем Антону? – хочешь не хочешь, а Антон была честью и совестью их компании.

– Антону? Да что угодно! Что не сошлись характерами или… что ты хочешь детей, а он не хочет. Делов!

…Римма, присев на корточки, собирала с пола осколки стекла, когда раздался звонок в дверь. Два коротких, один длинный. Игорь! Она резко поднялась и, не почувствовав боли от острого кусочка стекла, впившегося в ладонь, побежала в прихожую. Не спросив, кто там, она распахнула дверь и бросилась на шею Игорю, приговаривая:

– Игоречек, Игоречек, родной мой, слава богу! Ты пришел! Слава богу!

Он пнул ногой дверь, захлопывая ее, прижал Римму к себе, шепнул:

– Риммочка!

Подхватил на руки и понес в комнату. Опустил на диван.

– Игоречек! – всхлипнула Римма, прижимаясь к его куртке. – Я думала ты уже никогда не придешь! Я думала, ты меня бросил!

Она подняла на него глаза, пораженная его странным молчанием. И вскрикнула, увидев кровь на его светлой куртке. Игорь взял ее руку, повернул ладонью вверх. Рука Риммы была в крови, тонкие темно-красные струйки стекали к локтю.

– Это картина! – сказала Римма. – Это всего-навсего старая картина. – Взгляд ее был прикован к красному пятну на куртке Игоря.

– Какая картина? – спросил Игорь.

– Никакая!

Он привел ее в ванную комнату, достал из шкафчика бинт и вату. Она, подчиняясь, послушно стояла, разглядывая его сосредоточенное лицо. Была в нем основательность, делавшая его старше. Он всегда был большим мальчиком Игорьком, которого все любили, а она – противной маленькой злой девчонкой Риммкой, которую не любил никто.

– Дай куртку, – сказала она. – Я застираю.

– Мне нужно поговорить с тобой, – ответил Игорь.

– Пятно останется. Я быстро!

– Оставь, у нас нет времени!

– Нет! – уперлась Римма. – Сначала пятно! – Она придавала странное значение этому пятну, пугавшему ее.

Она вытащила таз, налила в него воды, насыпала стирального порошка, окунула куртку и принялась оттирать пятно здоровой рукой.

– Риммочка, я должен бежать!

– Куда? – Римма испугалась.

– Риммочка, у нас большое горе, убили Лиду Медведеву. Я думаю, меня уже ищут. – Казалось, он сейчас расплачется. – Я был с группой в монастырях и ничего не знал. Вернулся, а тетка рассказала, что к ним приходили, спрашивали меня. Мама не поднимается с постели, она очень любила Лиду. Тетка мечется, даже брат что-то чувствует… Меня искали, но я потерял мобильник, а женщины с моей работы всем отвечали, что не знают, где я.

– Зачем тебя ищут? – спросила Римма. Она стояла, опустив руки, в лице ее не было ни кровинки.

– Я ведь часто бывал у нее. Она нам очень помогала с братом…

Они вернулись в комнату. Римма, двигаясь, как автомат, подошла к серванту. Достала бутылку коньяка, рюмки. Себе плеснула на донышко, Игорю налила до краев. Руки ее так дрожали, что она расплескала коньяк. Сказала: «Пей!» Игорь залпом выпил. Закрыл лицо руками и вдруг, к ужасу Риммы, заплакал. Плечи его тряслись, из горла вырывались сдавленные рыдания.

Она привлекла его к себе, стала легонько покачивать, бормоча:

– Ну, ну, будет… успокойся… успокойся…

Прижалась лицом к его макушке, вдохнула родной запах.

– Я не могу поверить, что Лиды нет, – с трудом выговорил Игорь. – Не могу! Она одна не бросила брата. У него ни друзей не осталось, ни жены, никого, кроме нас. А его жена ненавидит Лиду.

«Не одна она…» – угрюмо подумала Римма, ладонью вытирая его мокрое от слез лицо.

– А что с братом?

– Какая-то дикая история приключилась. Мы так ничего и не узнали толком, – Игорь сидел, сгорбившись, голос его звучал глухо. – Он работал в аналитической группе МВФ [14]14
  МВФ – Международный валютный фонд.


[Закрыть], занимался переводами. Это все Лида со своими связями устроила. А четыре года назад в Вене был семинар региональных офисов, и брату пришлось поехать туда вместо заболевшего начальника-американца. Он посетил два заседания, как нам потом рассказывали, а на третий день исчез. Его нигде не могли найти. В его гостиничном номере все было перевернуто вверх дном. Вмешалась полиция, потом их служба безопасности, потом и наши приехали. Брата нашли только через три недели в каком-то доме на окраине Вены. Он был без сознания, со следами уколов на руках, страшно истощенный. Владельцы квартиры, разумеется, ни о чем не знали. Квартира через риелторскую фирму была сдана каким-то людям, которых и след простыл. Их не нашли. Брат пришел в себя только через полтора месяца, в больнице. Он ничего не помнил. Ни своего имени, ни того, что с ним случилось. С ним работали психиатры, примерно год, говорили, что есть надежда. Жена уехала к матери, сначала приезжала часто, теперь – только на праздники. Брат никого не узнает, молчит, слушает музыку. Лида привозила к нему докторов, давала деньги на лекарства… Мама молится на нее! – Он сказал в настоящем времени – «молится», не умея и боясь сказать «молилась». – Станислав работал с генералом Медведевым… Когда с братом это случилось, тетка дом в Крыму продала, к нам переехала.

Римма сидела с закрытыми глазами. Она взяла с пола свою рюмку с недопитым коньяком, держала, грея в руке.

– Я не представляю, как мы без нее… Я боюсь за маму, для нее Лида была всем, последней надеждой. Теперь ее нет. Почему? За что? Это не просто грабеж, говорят, ничего не взято, дверь не взломана. Меня ищут, я бывал у нее, все знают… Я главный подозреваемый, я видел ее в день убийства, я наследник… Римма, – он заглянул ей в глаза. – Римма! Риммочка, я хочу попросить тебя… если тебя спросят, скажи, что я был у тебя в тот вечер… – Тон у него был умоляющий.

Римма пожала плечами и промолчала. Игорь, приняв ее жест за отказ, схватил ее руку и прижал к лицу.

– Римма, если ты не поможешь мне, я погиб! Они пропадут, если со мной что-нибудь случится! Пожалуйста!

– А где же ты был… в тот вечер? – спросила она.

– Играл в карты, – ответил Игорь не сразу. – Никто из тех, кто там был, этого не подтвердит.

Некоторое время они сидели молча. Потом Игорь сказал:

– Я почти год не играл, обещал Лиде, а в тот день встретил старого знакомого и сорвался. Риммочка, – вдруг сказал он, заметив ее странно-напряженный взгляд, – ты что? Неужели ты думаешь, что я мог… Лиду? Риммочка! Ты мне веришь? Ты должна мне верить! – Он говорил быстро, как в горячечном бреду. – Лида была родным мне человеком! Всем нам! Риммочка! – Он заглядывал ей в глаза с каким-то незнакомым, умоляющим выражением. – Ты мне веришь? – повторял он, как заклинание. – Ты мне веришь? – Он схватил ее за плечи и встряхивал в такт своим словам.

– Верю! – Она осторожно освободилась из его рук. – Конечно, я тебе верю!

– И ты скажешь… если спросят?

– Конечно, – сказала Римма мягко. – Не бойся, я все сделаю, как надо. Не бойся, – повторила она.

Игорь прижал ее к себе. Она осталась безучастной.

Он поднялся и сказал виновато:

– Я должен бежать. Тетка просила вернуться пораньше, брат неспокоен. Она боится оставаться с ним одна. А мама совсем плохая.

И уже у двери он спохватился и спросил:

– А как ты?

– Хорошо, – ответила Римма. – У меня все хорошо.

Что-то встало между ними. Какая-то недоговоренность, недоверие рождалось… Игорь топтался в коридоре в своей светлой куртке с темным, плохо отмытым кровяным пятном, от которого Римма не могла оторвать глаз. Он никак не решался открыть дверь и не знал, что сказать. Они стояли в коридоре, держась за руки.

«Он боится, что я откажу ему, – подумала вдруг Римма. – Он боится разозлить меня своим уходом».

– Я пошел? – произнес Игорь неуверенно.

– Да, конечно. Иди.

– Римчик, не беспокойся, – он протянул руку, словно хотел погладить ее по голове. Рука застыла на полпути. Он не решился дотронуться до нее, не смотрел в глаза.

Боль и жалость сдавили ей горло. Не было больше самоуверенного сильного Игоря. Перед ней был маленький перепуганный мальчик. И внезапно, шестым или седьмым чувством любящей женщины она поняла, чего он боится… Не того, что его обвинят в убийстве, или вернее, не только этого. Он связал в одну цепочку погибшего в автокатастрофе генерала Медведева, людей, пытавших его брата в пустом доме под Веной, и убитую генеральшу! Он боится за мать, за искалеченного брата, за себя. Он был полон страха. Бедный, бедный… Убийство генеральши опрокинуло всю их жизнь. Оно изменило их обоих. Ничего уже не вернется. Все ушло и больше не вернется…

– Иди, – сказала Римма, – иди и не бойся. Я сделаю все, как надо.

– Спасибо, – пробормотал Игорь.

Она стояла на лестничной площадке, кутаясь в шерстяной платок, пока не услышала, как далеко внизу хлопнула входная дверь, и только тогда вернулась в опустевшую комнату. Подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу. На улице уже зажигались фонари. Игоря не было видно. Она пропустила его. Жалость к нему, к себе, к ним обоим – сдавила ей горло.

«Все! – сказала она себе. – Не вздумай разреветься, не поможет. Ничего уже не поможет».

Но было поздно, слезы щипали глаза, и больно стало в груди. Лицо ее некрасиво сморщилось, и она заплакала. Она плакала, громко всхлипывая и подвывая, как воют по покойнику бабы где-нибудь в глухой, богом забытой деревне, утираясь тыльной стороной руки. Оконное стекло запотело, пошло радужными пятнами. Пропала улица, поток машин и люди. Пропал весь мир. Она осталась одна, и помочь ей было некому.

Она погасила верхний свет, слишком яркий, и включила торшер в стиле ретро – вишневый шелковый абажур с бахромой. Принесла из кухни веник и совок, смела осколки стекла в совок. Подняла с пола Виталикову картину, постояла, раздумывая, что же с ней делать. Отнесла в кладовку, запихнула под коробки с разным барахлом.

В ванной умылась холодной водой, вытерлась и внимательно посмотрела на себя в зеркало. Отражение из зеркала не имело ничего общего с ослепительной красавицей Риммой. Это была уставшая, не очень молодая, незнакомая женщина с заплаканными красными глазами и узким бледным ртом, в уголках которого резко выделялись мелкие сухие морщинки. Незнакомка безучастно смотрела на Римму.

– Ты же все понимаешь, – сказала ей Римма, – ты же понимаешь, что это и была та «ослепительная и блаженная встреча», и больше ничего уже не будет? Все нелепо и жалко. Не сердись, так получилось, извини…

Незнакомка из зеркала смотрела на Римму и не отвечала. Римма отвернулась от зеркала, погасила свет и вышла из ванной, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В кухне достала из шкафчика стакан, налила воды из чайника. В спальне вытащила из тумбочки у кровати стеклянную трубочку, высыпала на ладонь крошечные желтоватые таблетки. Пересчитала. Их было девятнадцать. Движения ее были спокойны и неторопливы. «Очень сильный препарат, – предупредила соседка-врач, – вы поосторожнее».

– Сильный препарат… – повторила Римма вслух.

Она улеглась в постель и закрыла глаза. Лицо горело от слез и холодной воды. Она почти сразу стала погружаться в теплую стоячую воду сна, уходя все дальше и дальше назад… в прекрасное и беззаботное время, которое есть у всякого человека, куда всякий человек, когда приходит черед, хочет вернуться…

…Ей снилось, что она бежит по парку ранним сентябрьским утром. Ярко светит солнце, небо синее-синее, глубокое, без единого облачка; непросохшая роса блестит на траве. После первой недели занятий их класс на весь день отправляется кататься на речном кораблике.

Радость переполняет ее – впереди замечательный, бесконечный, по-летнему жаркий день, сверкающая на солнце речка, горячие песчаные дюны. В руке у нее корзиночка с бутербродом и яблоками из их сада. В парке гуляют зевающие владельцы собак.

– Риммочка! – кричит радостно Леонард Ильич, ее летний поклонник. – Риммочка, подождите!

Рука его привычно ныряет в карман брюк и достает пригоршню карамелек в пестрых обертках. Он приходил в читальный зал, где она подрабатывала летом, и долго листал толстые журналы. Она ловила на себе его частые взгляды из-под старомодной оправы очков. Карамельки, которые он дарил, Римма клала на «обеденный» стол за стеллажами – для всех!

– Смотри, Римма, что ты с мужиком делаешь! – смеялась толстая Мария Федоровна. – Он же эти конфеты пять лет таскал в кармане, берег, никому не давал! А тебе взял и отдал все разом!

Девочки осторожно разворачивают карамельки, отдирая намертво приставшую обертку.

Собака Леонарда Ильича, роскошная пожилая колли Эльвира, стоит рядом с хозяином. Римма на ходу треплет ее по загривку и бежит дальше. Леонард Ильич и Эльвира с сожалением смотрят ей вслед. Они бы с удовольствием побежали, да не зовут их! Римма вихрем слетает по бесконечной деревянной лестнице, колоколом вздымается коротенькая клетчатая юбочка. Внизу на причале покачивается на легкой волне кораблик, на капитанском мостике ждет капитан, обветренный, как скалы. Шумная стайка одноклассниц… Мальчики стоят отдельно, чуть в стороне. Повзрослевшие за лето, солидно разговаривают и курят… И среди них – Павел Костенко, умный, ироничный Пашка Костенко, математический гений и гордость школы… Римма знает, что он ждет ее, с нетерпением поглядывая в сторону парка, откуда она должна появиться…

Римма спит. На осунувшемся измученном лице ее улыбка…