Текст книги "Два путника в ночи"

Автор книги: Инна Бачинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 11
Римма. Боль

В подобных случаях не размышляют

и не следуют предписаниям.

Когда совершается страстное соединение,

здесь действует лишь влечение.

Камасутра, ч. 7, гл. 15. О применении ударов. О звуке «сит»

Римма долго не могла уснуть, перебирая в памяти детали того дурацкого дня. Дня, который так замечательно начался. С самого утра она испытывала радостное чувство – пошла карта! Ей повезло с косметической фирмой, день был солнечный, небо голубело по-весеннему, чирикали воробьи. И у нее был Игорек!

Лучше бы она взяла такси. Но день был так прекрасен… она пошла пешком… и наткнулась на Игоря и Старуху. А то, что было дальше, лучше и не вспоминать. А ведь она могла свернуть на Пятницкую, и… не было бы скандала в «Арарате»!

Как Старуха смотрела на нее! Она не произнесла ни слова, а только смотрела, иронически улыбаясь. А она, Римма, орала, как базарная торговка! Позор! Какой позор!

Игорь стоял красный, несчастный… Дура! Так унизиться! Всех унизить! Она выскочила из ресторана, а они остались. Игорь ни разу не позвонил с тех пор, три бесконечных дня! Если он ее бросил, все теряет смысл. Все! Конечно, бросил! Зачем ему истеричная баба?

На работу она не пошла. Позвонила помощнице Ирочке, сказала, что заболела. Пила кофе, крепкий, без сахара, чашку за чашкой, сидела в кресле, тупо глядя перед собой. И звонила Игорю… каждые пять минут! На мобильник, в офис, домой. На работе ей отвечали, что его нет и сегодня уже не будет. Домашний телефон вообще молчал.

«Что же происходит?» – думала она в отчаянии. «Где он? Возьми себя в руки» – говорила она себе минуту спустя. «Посмотри, на кого ты похожа!»

Она бросалась к зеркалу, принималась лихорадочно краситься, замазывала синеву под глазами. Непослушными пальцами открывала тюбик с губной помадой…

Не выдержав одиночества, она позвонила Людмиле, но у той в гостях был друг сердечный Алексей Генрихович, и разговора не получилось. Людмила обещала перезвонить, да, видно, забыла. Никто никому не нужен.

«А может, с ним что-нибудь случилось? – страх острой иглой кольнул в сердце. – Глупости! Что с ним могло случиться? Только бы с ним все было в порядке! – повторяла она, как молитву. – Только бы в порядке!»

Она вспоминала, как он врывался к ней, хватал ее на руки еще в прихожей, зарывался холодным лицом в ее волосы! От него пахло морозом. Она с хохотом отбивалась… Как она могла так оскорбить его? Она помнит, как смотрели на них посетители ресторана, официанты… Она сдернула скатерть с их стола, посуда посыпалась на пол, зазвенело разбитое стекло… Она бросилась вон, а те двое остались… под взглядами, как под огнем. Старуха держалась, как дама, не проронила ни слова, только улыбалась высокомерно. А она! Если бы можно вернуть тот проклятый день! Как он все изменил в ее жизни! В их жизни! Что же теперь делать? Господи, что делать?

Она вспоминала, как Игорь вытащил ее на прогулку в лес… Солнце, тишина, журчащий из-под снега ручей-торопыга, незамерзший, с прозрачной светлой водой. Белка бросилась к ним, выпрашивая еду. Под громадным дубом, в самом сердце леса снег растаял, и там был кусочек земли, покрытый рыжей прошлогодней травой. Они уселись под деревом – прошелестели мягкие сухие стебли, кора была теплой от солнца. Воздух был прозрачен, пахло сеном и сосновой смолой. Он потянулся к ней…

– Сумасшедший, нас же могут увидеть! – вскрикнула она.

– Здесь нет ни души. И тишина звенит… послушай!

По-весеннему светило солнце; над ними, где-то очень высоко, шумели ветки мощного дерева, капал с веток растаявший снег, пробивая глубокие ямки в рыхлом снегу, да едва слышно журчал ручей.

Он расстегнул молнию на ее куртке. Она коротко вздохнула, когда холодный воздух коснулся кожи. Дыхание их смешалось и превратилось в пар. Он снял свою куртку, постелил на сухую траву. Она зажмурилась от солнечных лучей, ударивших в лицо. Его волосы и кожа пахли солнцем и снегом, губы были теплыми и шершавыми.

– Ты сошел с ума! – прошептала она.

– Тише! Тише! Молчи! – прошептал он в ответ. И через долгую секунду: – Я люблю тебя! Я люблю тебя… – И потом: – Я сейчас умру!

Она помогала ему расстегнуть нелепые застежки своей одежды, какие-то молнии… Со стоном облегчения он прижался к ней лицом, царапнув щеку обветренной кожей. Белка шарахнулась в сторону. С ветки прямо над ними мягко свалился ком снега, тут же растаял, и ледяная струйка скользнула с его щеки на Риммину, будто чьи-то холодные пальцы прикоснулись… Она обняла его так сильно, как только могла, слыша его учащенное дыхание, чувствуя жесткую ткань его лыжного костюма…

Они лежали на снегу, разгоряченные, не чувствуя холода, не замечая, как наступает ранний зимний закат и солнце из ослепительно-белого на глазах превращается в малиновое. Секунду назад они были одним целым, и вот уже нет! Еще вкус его губ на ее губах, еще колотится сердце, а вот ушло мгновение, ускользнуло! Она заплакала от переполнявших ее чувств, оттого, что мгновение не остановилось, а ушло, кануло, оттого, что они умрут когда-нибудь…

– Глупая! – Он рассмеялся. – Когда еще это будет, у нас вечность впереди! Мы будем приходить сюда каждый год в январе, двадцать пятого, как сегодня, даже через тысячу лет… всегда! Слышишь – всегда! А умрем мы в один день. Хочешь?

– Хочу! – ответила она, всхлипывая.

…Резкий телефонный звонок выхватил ее из сна. Было уже совсем светло – прямоугольник окна четко вырисовывался на темной стене. Она схватила трубку и закричала:

– Игорек!

Но это была Людмила. У нее в гостях была Антон, как поняла Римма, в соплях и слезах. Она вяло поинтересовалась, что случилось. Людмила ответила, что проблемы с Антоновым мужем Женькой. Людмила рассказывала, а где-то на заднем плане слышалось басовитое бубнение и всхлипы Антона. Людмила спросила, не может ли она приехать, а то Антон совсем плохая. Последние слова Людмила прошептала.

Девушки нарисовались некстати. Римме было не до них. Она терпеть не могла Женьку, не скрывала этого и называла козлом. Сколько он крови выпил у Антона! Как изменяет ей направо и налево! И к ней, Римме, подъезжал, подонок! И не уходит, главное. Конечно, второй такой дуры, как Антон, ему уже не видать. Хотя Антон тоже не подарок…

…Она вспомнила, как совсем недавно, в прошлую среду, кажется, она заскочила к Людмиле после работы. Без всякой причины, просто так, посплетничать. И Людмила рассказала ей, что антоновский Женька спутался с медсестрой с их же «Скорой помощи». Антон очень переживает.

– Пора привыкнуть, – хладнокровно сказала Римма.

– Пора-то пора, но, как говорит мой Алексей Генрихович, всякий раз надежда побеждает опыт. Он клянется, что в последний раз, бьет себя в грудь, Антон и верит…

Они пили чай из смородиновых листьев. Людмила достала из серванта красивую коробку с печеньем.

– У тебя что, гости были? – спросила Римма, рассматривала коробку.

– Алеша заходил, – ответила Людмила.

– Праздник, однако.

– Он теперь реже приходит, – грустно сказала Людмила. – Он теперь политик, выборами занят, да и теща у них гостит. Они все время то в театр, то в гости. Семья!

– Что у вас?

– А что у нас может быть? Ничего. Алеша хороший человек. – В голосе Людмилы была печаль.

– Жену бросать не собирается?

– Вряд ли. Она у него вторая, намного моложе. Ты знаешь… – сказала она после паузы, – они странные, эти мужики. Алеша – как ребенок, не понимает…Приходит вчера, приносит три кольца. Два золотых и платиновое…

– Тебе?

– Нет, что ты! Взял у знакомого ювелира специально, чтобы мы с ним выбрали, какое подарить его жене на день рождения. Ей в марте исполняется тридцать, круглая дата, юбилей. Представляешь? – Людмила смотрит на Римму круглыми грустными глазами.

– Он что, совсем охерел? – удивилась Римма. – Ну и как, выбрали?

– Выбрали. Мне понравилось платиновое с сапфирами и бриллиантиками, такая прелесть! Веточка – листики темно-синие, а бриллиантики – как роса. Алеша сказал, что ему оно тоже нравится. Очень благодарил, сказал, что у меня прекрасный вкус… – Голос у Людмилы дрогнул.

– Он что, псих? Совсем сбрендил?

– Говорит, закатывает своему Рыжику – он ее Рыжиком называет – банкет в «Английском клубе». А там цены, сама знаешь, просто бешеные. Говорит, на сто человек!

– Да врет он все! Это же какие дурные деньжищи!

– Не врет, у него сейчас много денег. Приносит всякие деликатесы, платит за Митькины компьютерные курсы. (Митька был сыном Людмилы, тринадцатилетним оболтусом.) И компьютер привез, не новый, правда, но вполне еще хороший. Леша добрый.

– А кольца?

Людмила вздыхает.

– Знаешь, он как ребенок. Ребенок отрывает лапки у мухи из любопытства, а не со зла. Так и Леша. Он думал, что я буду… довольна.

– Оказанным доверием?

Людмила кивнула.

– Понятно. Так что там за сестричка? – Римма с маху переменила тему.

– Какая сестричка? – Людмила уже забыла про Женьку и его новый роман.

– Женькина!

– А! Ты должна ее помнить, она у них на даче была прошлым летом, когда мы Женькин день рождения справляли.

– Не помню!

– Хорошенькая такая, у нее еще муж на базаре бизнесмен. Мясом торгует.

– Так у нее еще и муж имеется?

– Имеется. Он тогда напился до потери сознания и завалился спать в беседке.

– Помню! У нее фигура хорошая. А ты помнишь, что напялила на себя Антон?

Людмила пожала плечами.

– Женькину старую рубашку и какие-то абсолютно жуткие штаны. Неудивительно, что этот козел гуляет!

…Первым побуждением Риммы было отказаться от спасательных работ, но перспектива остаться в пустой квартире была еще хуже.

– Я сейчас приеду! – сказала она, вскакивая с дивана. – Дай ей валерьянки.

В квартире Людмилы стояла тишина, прерываемая страдальческими вздохами Антона.

– Чисто покойник в доме, – буркнула Римма, стаскивая с себя шубу.

– Она уже устроила скандал Женьке, а теперь собирается поговорить с мужем этой женщины, – прошептала Людмила.

– Ну и дура! – громко ответила Римма.

– Тише! – замахала руками Людмила. – А что бы ты сделала на ее месте?

– Я? Купила бы себе новую тряпку. Не стоят они того… – Римма вдруг осеклась, закрыла лицо руками и зарыдала.

Людмила, перепуганная, топталась рядом. Римма, бессменный лидер их девчачьего коллектива, впервые предстала перед ней в таком размазанном состоянии. На пороге появилась помятая Антон, уставилась, изумленно раскрыв клюв.

– Что, Риммочка? Что? – Людмила обняла Римму. – Что случилось?

– Игорек меня бросил! – Римма зарыдала пуще прежнего.

Антон издала полузадушенный звук, они с Людмилой переглянулись…

Глава 12
Убийца. Убийца?

– Володя, смотри! – сказал вдруг Эдик, перестав жевать. – Снова убийцу генеральши показывают! – Он потыкал вилкой в экран маленького телевизора, стоявшего на холодильнике.

– Какой генеральши? – спросил тот, кого назвали Володя.

– Да Медведевой же! Смотри, какая рожа!

Володя, Владимир Михайлович Фоменко, принимал гостя, старого «дружбана» и коллегу Эдика Гладилина, с которым почти двадцать лет проработал в городском ПТУ номер пять. Тот по-прежнему работает в родном ПТУ, а Фоменко ушел оттуда четыре года назад после скандала с одним из его учеников, арестованным за кражу. Парень был сложный, конечно, занимался плохо, прогуливал занятия, пил, были приводы. Фоменко был, пожалуй, единственным, кто увидел человека в этом звереныше, знающем об изнанке жизни больше, чем любой нормальный человек. Директор с облегчением воспринял новость о краже и категорически отказался отмазать парня от колонии. Фоменко тогда предпринял все возможное, но парня все-таки посадили. На ближайшем педсовете Владимир Михайлович встал и высказал все, что думал о методах руководства училищем, о том, что они воспитывают рабов, требуя слепого послушания, о том, что, облегчая себе жизнь, готовы погубить человека. Он знал, что уйдет из училища, и ему было нечего терять. Он, всю жизнь посвятивший трудным подросткам, вдруг понял, что перешел некий рубеж, откуда не было возврата назад.

Он тяжело пережил уход жены, с которой прожил четверть века. Он всегда считал, что у них нормальная семья, детей вот только нет. Зина в молодости перенесла сложную операцию, что-то по-женски, едва жива осталась. После ухода жены жизнь потеряла для него всякий смысл. Он никогда не думал, что испытает такую боль от ее ухода. Дом опустел и переменился – она забрала свои вещи, какие-то безделушки, кружевную скатерть, купленную когда-то на юге, в Евпатории, кажется, прямо на пляже; книги, куклу в парчовом платье, которая всегда сидела на диване…

В опустевшем доме все стало рушиться. Трещины пошли по стенам, ночные скрипы появились, паутина выросла по углам, а ночью кто-то осторожно ходил по чердаку.

Зина была спокойной приятной женщиной, хорошей женой. В один прекрасный день она сказала, не отрывая взгляда от крючка, который так и мелькал в ее пальцах:

– Володя, я ухожу.

– Куда? – не понял он.

– Я ухожу от тебя, – повторила она. – Совсем.

По тому, как она это сказала, он понял, что все уже решено, приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

– Почему? – только и спросил он, задохнувшись от обиды.

– Ты сам знаешь, – ответила жена.

Он действительно знал, но когда это было! Он женился на Зине от тоски по другой женщине, и она приняла его таким, согласилась. Он думал – стерпелось, слюбилось, вернее, он вообще ни о чем таком не думал. Был дом, была семья, ходили в гости на праздники, людей к себе звали. Дача, отпуск на юге, покупка машины, на которую откладывали несколько лет. Все, как у людей. Да, видно, не все. Зина вдруг поняла только сейчас, через много лет, что жизнь прошла, и чего-то она в этой жизни недополучила.

– Куда ж ты пойдешь? – спросил он.

– К Пете Кулиничу, – ответила жена.

– К Кулиничу? – удивился он. Петя Кулинич был их соседом по даче, вдовцом с двумя девочками – семи и одиннадцати лет.

– К Кулиничу! – твердо повторила жена.

Его задело, как деловито она это сказала, не заплакала по-бабьи, не попросила прощения. Как будто не было прожито вместе чуть не полжизни. Уходила, не оглянувшись. Ее жестокость была непонятна ему и больно ранила. Жена словно мстила ему за прошедшую молодость и годы без любви.

С полгода он не работал, запил было, да здоровое начало взяло вверх, он потихоньку отошел, обида притупилась, и безнадежность сменилась жаждой деятельности. Он открыл авторемонтную мастерскую на деньги одного из своих бывших учеников, которого когда-то уберег и вывел в люди. Долг на сегодня почти отдал, мастерская не то чтобы процветает, но имеет хорошую репутацию. Ребятишки его присылают клиентов, не забывают. На жизнь хватает. У него работают двое из его пацанов. Вложив когда-то в своих ребят часть души, он теперь «получал проценты», как выразился бывший ученик, «убоище и позор» всего училища, ныне – преуспевающий бизнесмен, тот самый, что дал деньги.

Фоменко повернулся к телевизору. С экрана на него смотрел молодой человек с пустыми глазами и стертым невыразительным лицом. Он смотрел прямо на зрителя и в то же время мимо. Владимиру Михайловичу был знаком такой взгляд. Он безошибочно распознал за ним бедное сиротское детство и бессмысленное существование.

– Это убийца? – спросил он.

– Он самый. Его уже показывали вчера, просили помочь установить личность. Его взяли вроде как без документов, – сказал Эдик.

– Не видел, – сказал Фоменко. – Это что же, теперь так следствие ведут, с привлечением широкой общественности? И прямо так и говорят, что убийца? Генеральши… как ее?

– Генеральши Медведевой. Не говорят, конечно, но слухи ползут, ты ж знаешь, как у нас. Еще нигде ничего, а слухи уже вовсю. Мою соседку Варю, она убиралась у генеральши, допрашивали насчет всех генеральшиных знакомых, кого видела, кто бывал в доме, и показывали фотографию этого парня. Варя говорит, генеральша покойная была сама как генерал. Строгая, характер, как у мужика, и богатство в квартире несметное.

– Она узнала его?

– Не узнала. Никогда, говорит, не видела. И говорит, не украдено ничего, все на месте. Правда, там по шкафам да в сейфе полно, но вещи, как были, так и есть, все на месте, хрусталь, серебряная заграничная посуда в серванте, аппаратура всякая, шуб одних четыре штуки. Ружья покойного генерала… Ничего не взято.

Мужчины помолчали. Фоменко разлил по рюмкам водку и сказал: «За генеральшу, Царствие ей Небесное!» Они выпили, не чокаясь. Закусили солеными огурцами, которые передала в подарок жена Эдика.

– Вот она, жизнь наша, – сказал захмелевший Эдик, – был человек – и нету! А кому ж жить, как не ей. Все у нее было. А другой, бывает, мучается, смерти у Бога просит, и ничего. Живет!

Крыть было нечем, и Фоменко промолчал. Диктор между тем перешел на международные события. Мужчины не торопясь закончили нехитрый ужин, обсудили предстоящую воскресную рыбалку, и Эдик засобирался домой. Проводив гостя, Фоменко вернулся в кухню и стал собирать посуду со стола. Лицо его было мрачным.

Глава 13
Екатерина. Старые знакомые

Я приоткрыла дверь кабинета:

– Можно?

– Заходите, дорогая Екатерина Васильевна! – Кузнецов поднялся из-за стола, пошел мне навстречу. – Сколько лет, сколько зим! Как услышал ваш голос в трубке, даже настроение, право слово, поднялось.

Он действительно был мне рад. Он почти не изменился, только седины добавилось. Он всегда мне нравился. Мы обнялись.

– Я тоже рада, Леонид Максимович. У вас тут без перемен, я смотрю…

– Прошу вас! – Он пододвинул мне стул. – Какая удачная мысль проведать старика, позаброшенного, позабытого…

– Старика? Какой же вы старик, Леонид Максимович! По-моему, вы даже помолодели. Честное слово! И вообще время щадит мужчин. Это к нам, женщинам, оно безжалостно.

Это было вроде игры, треп, радость общения…

Он рассмеялся.

– Вашими устами… А вам еще рано о времени, Катюша. Расскажите-ка лучше, как там, за океаном.

– Откуда вы знаете?

– Служба такая, Екатерина Васильевна. Положение обязывает, так сказать. Шучу! Сказал кто-то, не помню уже, кто, что хозяйка «Королевской охоты» отправилась за океан по заданию Интерпола, преследуя особо опасного международного преступника. Поймали?

– Не поймала, увы. К сожалению, преступник ускользнул. – Екатерина подхватила шутливый тон Кузнецова. Она видела, что он искренне рад ей. – А как вы?

– Мы? В порядке. На посту. А от вас я ожидаю американских впечатлений. Чаю хотите? Или кофе?

– Спасибо, я уже пила. Впечатлений – море!

– Где были, кого встречали? Соотечественников много в Америке?

– Много, на каждом шагу родная речь. Нью-Йорк, как Вавилон, – смешение языков и народов.

– Ну-ну, Вавилон, языки… Все это мы знаем, видели и читали. А вот скажите мне, Екатерина Васильевна, что за люди там? Они действительно другие? Меня в первую очередь интересуют люди. В силу профессии, видимо.

– Другие, пожалуй.

– И в чем же разница? Назовите, недолго думая, три черты, которые отличают нас от американцев.

– Нет пьяных на улицах. Толпа многонациональна, пестрые одежки, как из театра оперетты, много бижутерии. Все улыбаются и громко смеются. Иногда слишком громко.

– Нет пьяных – это хорошо. Еще?

– Нищие – уличные философы. Проповедуют любовь к ближнему, улыбаются. Один, помню, оборванный, заросший бородищей по самые глаза, танцевал под музыку в парке, и казалось, счастливее его нет человека на свете.

– Говорят, Нью-Йорк самый криминальный город в мире. Вы это ощутили?

– Нет. Есть, разумеется, опасные районы… Центральный парк чуть ли не в руках банды грабителей и насильников, но мы были там один раз, и все обошлось. А вообще я как-то возвращалась домой около часу ночи… – Я запнулась, вспомнив, почему возвращалась одна так поздно, и закончила коротко: – И ничего. Всюду было полно народу, полиции… светло, как днем.

– А домой тянуло?

– Со страшной силой!

– А вот скажите мне, Екатерина Васильевна, что поразило вас больше всего? Самое сильное ваше впечатление во время поездки?

– Самое сильное, пожалуй, было, когда на улице упал человек. Не смейтесь, – сказала она, заметив улыбку на лице собеседника. – Был он какой-то искореженный, дергающийся, больной, видимо, с церебральным параличом. Шел довольно долго впереди меня и вдруг упал! Я страшно перепугалась, бросилась к нему, хотела поднять. Это был парень лет двадцати пяти. А он говорит: не нужно помогать, нас, говорит, учили. И так он это сказал, что я отошла, а уйти совсем не решаюсь. А он пытается встать, извивается, смотреть больно. Наконец встал на четвереньки, а потом все-таки поднялся и пошел! А я – за ним. Иду и думаю, что не захотел он моей жалости, не принял помощи, и не из-за гордости, а просто не желал быть убогим. Хотел быть, как все.

– Понятно. Еще!

– Еще? Собака-поводырь! Представляете, большая желтая псина – золотистый ретривер, – морда спокойная, умная, идет осторожно, все время оглядывается на слепую хозяйку. На ошейнике белая табличка, на табличке большими буквами написано: «Не мешайте мне и не обижайте. Я на работе!» Мы вместе остановились на переходе. Когда зажегся зеленый сигнал, пес повел женщину через дорогу. И все расступались Я чуть не заплакала…

Еще блошиный рынок! Моя любовь с первого взгляда. Представьте себе – длинные деревянные столы, сплошь заваленные старым барахлом. Чего там только нет! Индейские серебряные украшения с бирюзой, аметистами и кораллами; старинная посуда из Европы и Азии; столовое серебро; фарфор; чучела животных, старые автомобильные номера, телефонные аппараты чуть ли не позапрошлого века; разбитые фарфоровые куклы, самурайские мечи; угольные утюги.

Я купила себе таиландского Будду в шапочке с бирюзовыми бусинами. И знаете, там можно торговаться. Это как искусство, как… правила игры. И что еще меня поразило – старинные фотографии! Дамы в шляпах и кринолинах, мужчины в военной форме забытых армий… Можно подобрать себе предка для семейного альбома. Развлекать знакомых рассказами о дедушках генералах и бабушках фрейлинах.

А продавцы! Такие же странные, как их товар, – потертые, сморщенные, с несовременными лицами, как будто их тоже держат в старых кладовках или на чердаках всю неделю, а в выходные, отряхнув от пыли, выталкивают на люди!

– Екатерина Васильевна, вам романы писать нужно! Я давно заметил, что у вас богатое воображение. А развлечения?

– Развлечений много. Экскурсии, фестивали, концерты. Везде туристов тьма – не протолкнуться. Уличные ярмарки по воскресеньям, дым и чад от жареного мяса и хлеба, все радуются, как дети.

– Да-а, – протянул Кузнецов, – в гостях хорошо. Странную вы мне тут Америку нарисовали, удивили, не скрою. Ну, а как на личном фронте, если позволите спросить на правах старого друга?

– Позволяю. На личном фронте без перемен. – Надеюсь, мой голос прозвучал беззаботно. – Знаете, Леонид Максимович, я поняла, что любой брак – насилие над личностью. Меня не воспринимают как равноправную личность, а, наоборот, от меня ожидают уюта, обеда и покорности. А я не хочу быть кухонной женой! Я способна на большее, и вообще… – Я осеклась, подумав: «Господи, что я несу? Кто требует от меня уюта? Если уж на то пошло, так это, наоборот, я требую! Какой обед? Он же все мои попытки приготовить что-нибудь пресекал на корню и тащил ужинать в ресторан или к друзьям».

– Ясно. А не кажется ли вам, Екатерина Васильевна, что разумные люди всегда могут договориться?

– Разумные – да! А шовинисты с комплексом превосходства никогда и ни с кем договориться не могут. Им нужно только одно – безоговорочное подчинение! Им не нужна личность! – Меня несло, я с ужасом чувствовала, что не могу остановиться. – «Королевскую охоту» я ни за что не променяю на сомнительные радости сомнительного супружества! А всякие шовинисты…

Вдруг резко зазвенел телефон, и я опомнилась и заткнулась. Кузнецов, извинившись, ответил на звонок.

– Леонид Максимович, я к вам по делу, – сказала я, когда Кузнецов положил трубку. – Вчера в «Королевскую охоту» позвонил человек по фамилии Фоменко и спросил дядю. Он не знал, что дядя умер, и очень огорчился. Вчера он видел по телевизору парня, чью личность пытаются установить с помощью общественности, а его друг сказал, что это убийца генеральши Медведевой.

– Так и сказал? – удивился Кузнецов. – А почему он так решил?

– Его соседка работала домработницей у Медведевой, и ей показывали фотографию этого парня…

– Он что, знает этого парня?

– Он хочет знать, за что его задержали.

– Зачем?

– Не знаю, – я почувствовала себя глупо. – А что он натворил? Он действительно убил генеральшу?

Кузнецов рассматривал меня долгую минуту, потом сказал:

– Не знаю.

– Но он имеет отношение к убийству?

– Вообще-то это тайна следствия, Екатерина Васильевна.

– Да, да, я понимаю, – заторопилась я. – Знаете, я однажды видела Медведеву на собрании «Матерей в защиту мира». Поразительно красивая женщина, с сильным характером. Очень жаль… в городе только и разговоров… об убийстве.

– О чем же она говорила на собрании?

– Об армии, о мальчиках.

Они помолчали.

– А как она была убита? – спросила я.

– Удавлена шнуром от портьеры… в своей квартире.

– Какой ужас! Это… грабители?

– Пока трудно сказать. Похоже, она впустила убийцу сама.

По его тону я поняла, что больше он ничего не скажет.

– Леонид Максимович, – я поднялась, – я думаю, мне пора. Извините, что отняла у вас время.

– Ну, что вы, Екатерина Васильевна, рад был повидаться!

– А что мне сказать Фоменко?

– Дайте ему мой номер телефона, пусть позвонит. И сами тоже звоните, не исчезайте надолго.

– Ладно, буду звонить, – пообещала я.

– Катюша, я хотел попросить вас… – сказал вдруг Кузнецов. – Хотите поработать на нас?

– Хочу! А что нужно делать?

– Мне тут принесли американский юридический журнал… – он принялся перекладывать бумаги на своем столе, – …со статьей о свидетелях и свидетельских показаниях, а мой английский – сами понимаете. Я попытался было… А тут вдруг вы! Такое счастливое стечение обстоятельств. Поможете?

– Конечно!

– А я, в свою очередь, буду держать вас в курсе расследования убийства генеральши Медведевой, – великодушно сказал Кузнецов. – А статья познавательная, вам понравится. Знаете, работа со свидетелями – это большое искусство, Екатерина Васильевна. Необходимо умение разговорить свидетеля, помочь ему вспомнить самые незначительные детали. Трудно знать заранее, какое именно твое слово, вопрос или жест подтолкнут память свидетеля. Даже запах твоего лосьона для бритья может иметь значение. Даже то, что ты пьешь с ним чай и угощаешь печеньем. Все имеет значение – настроение свидетеля, его жизненный опыт, образование…

– А может… – я запнулась.

– Что?

– Ничего. Давайте ваш журнал.

Он проводил меня до двери и постоял, глядя мне вслед…

* * *

Я неторопливо брела сквозь толпу, думая о Ситникове, который так и не позвонил. Испортил мне вечер, напился, притащил домой ограбленного профессора и не извинился! Потом они кричали всю ночь, обсуждая будущее человечества. Мне так и не удалось уснуть тогда… я лежала, прислушиваясь к их голосам, злясь и растравляя свои раны.

Вывод раздумий был, увы, неутешительным: мы слишком разные, пора ставить точку. Ситников не позвонит, я тоже, и мы расстанемся без шума и пыли, как цивилизованные люди. Машины, люди и деревья вдруг потеряли четкие контуры и стали расплываться в ранних лиловых городских сумерках. Кажется, я собиралась заплакать. Еще чего не хватало!

«Не вздумай реветь, – приказала я себе. – Тут есть дела поважнее. Бедная генеральша Медведева…»

Перед моими глазами вдруг появилось красивое женское лицо – жаркий румянец на скулах, прекрасные черные глаза, узел блестящих волос… Громкий самоуверенный голос… полный зал женщин… «Матери в защиту мира».

– Она очень богатая, – женщина, сидевшая рядом, наклонилась к моему уху. – Всю жизнь с мужем по заграницам моталась, одних шуб с десяток. – И добавила: – У нее молодой любовник!

Бедная генеральша Медведева…

Qui prodest? Кому выгодна ее смерть? Кому она встала поперек дороги? Это не грабеж, сказал Кузнецов, она сама открыла дверь убийце…

А что, если поговорить с соседями? Представиться работником охранного предприятия… Народ у нас доверчивый, никто и не почешется спросить, какое отношение охрана имеет к убийству. А если все-таки спросит, покажу удостоверение, люди верят любой бумажке с печатью. Можно соврать, что работаю на клиента…