Текст книги "Встречи с искусством"

Автор книги: Инна Кошелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

3. ПО ОДНИМ ЗАКОНАМ

Среди бумаг, фотографий, тетрадок – конверт. В конверте небольшая шелковая косынка и открытка. На открытке печатными буквами: «Дорогой мамочке в день 8-го марта 196... года». Марина, значит, еще дошкольница... Рассматриваю косыночку. Она умело обвязана, по белому вышита белым – со вкусом, неожиданно. Детсадовские работы моей дочки были, прямо скажем, куда хуже по замыслу. Да, у Марины уже в ту пору выявлялось умение делать все по-своему, все, к чему она прикасалась. Это от Веры.

Мне, честно говоря, почти безразлично, из какой чашки пить чай. Вера и Марина, даже если торопятся, обязательно разложат на столе салфетки, отойдут, полюбуются. И в одежде так. Все продумают: сочетаются цвета или не сочетаются, идет одна вещь к другой или нет. У Маринки это с детства. Однажды я кое-как зашила ей варежку. Она погуляла в ней, но придя домой, к моему стыду, сделала мне невольный упрек:

– Я ниточку выдерну. А то варежка желтая, а нитка черная. Некрасиво.

И впрямь было некрасиво.

Почему я задумалась над этим фактом? Разве это связано как-нибудь с восприятием прекрасного в искусстве? Ведь это тема нашего разговора. Прямо, нет. Я знаю людей, чувствующих поэзию и музыку и не обращающих внимания на некрасивые подробности своего быта. И все-таки...

Искусство – одно, жизнь – другое? Кто это сказал? Зачем же возвышаться в концертном зале «до неба» и опускаться после в пучины небрежности? И то, что у Марины, вслед за ее матерью, было и есть действенное желание все делать и перестроить по законам красоты,– прекрасно.

Жизнь и искусство если и можно назвать противоположностями, то диалектическими, взаимопроникающими. И чем больше развито общество, тем сильнее это взаимопроникновение. Начиная с главного – отношений между людьми (мне нравится формула, созданная, кажется, Алексеем Максимовичем Горьким: эстетика – это этика будущего) и кончая средой, условиями нашего существования.

Сплав искусства и быта возник давно. Вспомним об архитектуре: почти столько, сколько человечество помнит себя, оно строило жилище не только как укрытие от непогоды и холода, но и как произведение искусства. Современный дизайн связал в единый узел искусство, науку – медицину, физиологию, житейскую психологию. Наши мебельщики стремятся, чтобы кресло было удобным, не вредило нашей фигуре и радовало глаз, наши модельеры создают одежду по законам и удобства, и красоты.

Для Марины такое взаимопроникновение искусства и обыденного существования органично. Сейчас, когда она стала сама хозяйкой, женой, матерью, это выявилось особенно ярко. В ее квартире все просто, удобно и очень красиво. Она и ее муж не гоняются за модными «стенками», а строят стеллажи сами – и с какой выдумкой, с каким умением выразить себя, свое отношение к жизни. Скатерти у Марины... вышиты. Да, да, вышиты ею самой – там цветочек, там монограмма, работы всего минут на пятнадцать, все несложно, десяток стежков, но до чего же приятно!

Марину не отнесешь к ярым и педантичным любительницам домашних дел. Суп варит между делом, в доме не держит мелких безделушек (собирают пыль), но когда на нее находит «стих» и она затевает генеральную уборку, все в руках горит. Видно, как наслаждается она собственным движением и чистотой, поселившейся в доме, как смотрит на знакомое словно бы со стороны и любуется. Помню, по дому Марина уже в детстве работала немало. Уже лет с двенадцати Вера поручала ей весеннюю генеральную уборку дома – с мытьем окон и стен на кухне.

...Маринка раскраснелась, повалилась на стул:

– Ох, устала. Но посмотрите, какое стекло! Блеск, да? А дышится как в комнате сразу!

В этом преодолении себя и усталости, в достижении пусть маленького, но совершенства – чистота, полная чистота!– был момент и творческий: сделано! И сделано неплохо!

4. В ОЖИДАНИИ ЧУДА

«Послезавтра мы с классом идем в театр. Пьеса, сказали в классе, не очень интересная. Детская. Многие ребята не рвутся. Я сначала задумалась, идти или не идти, тем более что по телевизору новый фильм. Посоветовалась с мамой. А она на меня набросилась: «Ты что! Первый в жизни спектакль! Ни елка, ни концерт для детей, а настоящий спектакль в театре». Она, наверное, права. Телевизионный спектакль и кино – это когда играют для всех, а театральный – когда для нас, для меня в том числе. Каждый театральный спектакль,– говорит мама,– неповторим, каждая роль создается заново сегодня, завтра, послезавтра. После этого мне было немного стыдно сказать маме, что я даже не узнала, на какой спектакль распространяют билеты и в какой театр. Договорились, что я ей из школы позвоню на работу.

Мы идем на «Синюю птицу» во МХАТ. Мама так смешно меня попросила: «А нельзя ли достать билетик?» Конечно, можно. Она так радовалась. Оказалось, что «Синяя птица» была и ее первым спектаклем, только артисты тогда играли другие. Весь вечер мама рассказывала мне о МХАТе, о режиссерах Станиславском, Немировиче-Данченко, об актерах Лилиной, Книппер-Чеховой, Яншине, Андровской. У нас оказалось несколько книг о МХАТе. Мама считает, что «Синяя птица», как и «Чайка»,– вечный спектакль, символ самого театра. Выходит, мне повезло.

Мне было немного стыдно за наших ребят. Спектакль уже начался, а они шумели, ходили по рядам, хрустели конфетными бумажками, переговаривались, лупили друг друга, когда на сцене уже появились артисты. Мне показалось даже, что актеры ждали тишины. После все затихли, потому что смотреть, как Митиль ищет свою Синюю птицу, свое счастье, было очень интересно. Но сначала... Я даже решила выступить на пионерском сборе и прямо сказать Глухову и Семенову, что они вели себя неприлично. Но мама не посоветовала. Лучше, говорит, взять и достать билеты еще на какой-нибудь спектакль и в связи с этим поговорить о поведении в театре. Или провести сбор, посвященный театру. Не для ругани, а по-другому. Рассказать о чем-то. Ну, скажем, о том, как создавалась «Синяя птица» и почему она так долго идет на сцене. Завтра мне мама принесет из библиотеки Метерлинка – это он написал «Синюю птицу». Мама, правда, считает, что читать его сегодня скучновато, но уж если хочется, то, пожалуйста. А мне хочется. Я ведь сейчас много думаю о том, что можно и нужно считать счастьем. Я даже не знаю, счастлива или нет.

Случайно услышала, как мама говорила папе: «Культпоход в театр – это неплохо, но что-то при этом теряется». Мне стало интересно, что же теряется, и я откровенно призналась маме, что очень хочу знать это. Мама рассмеялась. Ишь, говорит, ушки на макушке, и сказала, что в театре, может быть, самое прекрасное – тишина зрительного зала и ожидание, сам настрой. Ничего еще не происходит. Вот только музыканты в оркестре пробуют ноты, полутьма. А к тебе приходит состояние счастья. У меня этого не было, но я так хорошо это понимаю. Это, наверное, так же, как музыка – ее можно слушать только в одиночестве или с очень близкими людьми».

Рукой Веры приписка: «Маринка никогда не отказывается пойти в театр, с удовольствием ходит одна. Хорошо, что это не ритуальный «выход», а интерес к содержанию, к спектаклю. А начинался, значит, театр почти с «вешалки» – почти с внешнего, с отношения к театру вообще, в принципе».

5. ПОДАРОК

«Вчера мама пришла из библиотеки радостная. Стала тормошить меня: «Привезли Джоконду, представляешь? Из Лувра. Ту самую, Мону-Лизу. Да-да, в Пушкинском».

С вечера мы приготовили все заранее. Мама выгладила свое зеленое платье. И хотя папа смеялся: не все ли равно, в чем стоять целый день (об очередях мы уже наслышались – занимают с вечера), она оделась во все самое лучшее. Отшучивалась: «Недаром говорят, что леонардовская Мона-Лиза сама выбирает, кому нравиться. Хочу, чтобы выбрала меня». Я тоже оделась как надо, да и папа. И вот рано-рано мы встали. Яичница наскоро и бутерброды с собой. В полшестого были у метро. Но, конечно, когда пришли, очередь обвивала и музей, и все прилегающие улицы. Встали. Какое это удовольствие стоять в такой очереди – не за кофточкой и не за сапогами. Рядом студенты. Кто-то учит ботанику, кто-то потихоньку разговаривает с соседями. И все предвкушают: впереди – Джоконда. Мама мне и раньше рассказывала о ней, о ее загадочной улыбке, а вчера принесла солидную монографию о Леонардо. Вместе пролистали, теперь читаю основательно. Оказывается, Мону-Лизу художник писал много лет, не желал с ней расстаться и не продавал ее, и многое из того, как она «сделана», тайна и до сих пор.

Входим. Она одна во всем зале. Подхожу, и Джоконда улыбается мне. Она меня выбрала! Как жаль, что нельзя около нее постоять, тысячи людей на улице тоже хотят встретиться с ней взглядом. И она провожает меня, и улыбается очень грустно. В какой-то миг мне показалось, что она сдерживает слезы, а после ее улыбка стала светлой, омытой пережитым страданием.

Как я благодарна маме. Подарок на всю жизнь!

Сейчас мне нет и тринадцати, но я буду помнить Джоконду и весь этот день до шестидесяти!»

6. «ХОЧУ БЫТЬ ХОРОШЕЙ»

«Эти записи в дневнике сделаны в четырнадцать лет»,– написано рукой Веры. И еще наискосок помечено: «Душа проснулась».

«Душа проснулась...» – лучше не скажешь. Читаешь и видишь, что именно выросла активность души. Свойственная возрасту, беспорядочная, метущаяся, она приводит автора дневника к сложным, подчас мучительным проблемам. Девочка пытается решить эти проблемы, но ей не хватает жизненного опыта (одно из противоречий сложного переходного возраста). Общение со взрослыми еще тоже не отлажено, еще нет навыков этого проблемного, мировоззренческого общения. Это заставляет Марину впервые в жизни взглянуть на произведения искусства как на копилку реального человеческого опыта. Еще произведения искусства не воспринимаются как явления эстетические, подчас от книги или театральной постановки ждет девочка прямого решения, подсказки, но постепенно, шаг за шагом, растущий человек уходит от узости буквализма. Ему помогают в этом возрасте взрослые. Как мы убедимся из записей Марины, уже в это время нужны подчас прикосновения к теории вопроса: отношение искусства и действительности.

«Сегодня я подошла к зеркалу и долго себя рассматривала. Я, конечно, некрасивая, но глаза у меня выразительные, словом, я думаю, что, может быть, я симпатичная. Интересно, как я смотрюсь со стороны? Какая у меня походка, как я держу голову? Что думают обо мне встречные люди?

Иногда меня охватывает отчаяние: мне кажется, что у меня нет примет, меня нельзя запомнить, я очень неинтересна и никому не нужна...

Мне очень плохо. Нагрубила маме, папе. Из-за пустяка. А с другой стороны, кто им дал право вмешиваться в мою жизнь. «Почисть туфли», «Делай уроки». А если я не хочу?

Если бы можно было завтра утром проснуться совсем другой... И начать жизнь сначала. Я была бы вежливой, доброй, внимательной. А правда – какой бы я была? На кого я хочу быть похожей? На Татьяну Ларину? Я очень люблю эту героиню, но она не училась в школе, ей не приходилось решать те проблемы, что мучат меня. На Гулю Королеву? Во мне нет этого желания брать одну высоту за другой, вернее, искать очередную высоту. Мне кажется, жизнь сама предлагает много трудных ситуаций, но из них не каждую решишь волевым усилием. Вот как мне, к примеру, наладить отношения с мамой? Ведь она и не подозревает, какая я взрослая, о чем я думаю. Если бы она знала, что меня так мучают мысли о смерти, о самом ее существовании (как смешно – существование смерти! смерть – ничто, черная дыра). Если я умру, то зачем все то, что происходит со мной сейчас? Если бы я могла поговорить об этом с мамой или папой! Но они удивятся. Не об оценках, не о школе, не о подругах даже, а об этом! Я очень люблю их, больше всех на свете. Так что же мешает быть с ними по-настоящему близкой? А, может, у каждого, есть свое – неприкосновенное?

Пошла к маме в библиотеку на диспут «Делать жизнь – с кого?» Очень интересно. Я очень взволнована, и хотя уже одиннадцать часов, спать мне совсем не хочется.

Сначала выступала пожилая женщина, как сама она себя отрекомендовала «бабушка двух внучек» и еще «бывший инженер». О чем она говорила?

О том, что прочла в журнале «Юность» повесть Анатолия Алексина «Безумная Евдокия». Что ей было ее читать интересно, ей, немолодой уже женщине, далеко ушедшей от собственной молодости.

Одного в ней не хватает – примера для ребят. Главная героиня, мол, девочка яркая, личность, среди сверстников – заправила. Заводила, авторитет. Но какая она? Эгоистичная. Безжалостная. Для того чтобы покрасоваться, проверить собственную волю, ушла от своей группы, от своих ребят в лесу. Себе она что-то там доказала, в собственной значимости и значительности утвердилась, но как это дорого обошлось другим!

И кто этому сверхчеловеку в прелестном девичьем облике противостоит?– возмущалась «бабушка двух внучек».

Растерянный папа, от лица которого ведется повествование. Причем он только что понял: в воспитании дочки не все ладно. Но что именно неладно, еще не осознал и девочку свою «милую» не развенчал. Слабая мама, которая в буквальном смысле сходит с ума от горя, решив, что ее дочь погибла. Учительница, «безумная Евдокия», которая, чувствуя внутренний изъян в героине, не хочет (или не может) убедить в его существовании ни родителей, ни друзей девочки.

Чему и кому в этой повести можно подражать? И вспомнила выступающая свое время (имея в виду ту пору, на которую пришлась ее юность), когда все старались быть похожими на Павку Корчагина. Когда же «бабушка» воспитывала своих детей, все они назывались «тимуровцами», потому что был у них свой сверстник – герой Тимур из повести Гайдара «Тимур и его команда». Сегодня она не смогла назвать такого литературного вожака и это ее беспокоило. «Попросите писателей, чтобы подумали на эту тему»,– обратилась «бабушка» к моей маме.– Думается, и папам и мамам, и бабушкам и дедушкам было бы куда легче воспитывать детей, будь у них под рукой пример, на который можно сослаться: «Вот таким я хочу тебя видеть».

– Тут началось! Каких только героев не называли с мест. А «бабушка двух внучек» на все: «старо» или «нецельный герой, с изъянчиком». Наконец, встал мальчик, из десятого класса:

– Вот вы говорите: нужен литературный герой, которому мы могли бы подражать. Уточним понятие «подражать». Что это значит в реальной жизни? Вот вы и ваши сверстники «подражали» Павлу Корчагину. Прекрасный герой – как хорошо, что он всегда «был рядом», был с вами. Но «подражали» ли вы ему? И кто-нибудь вокруг вас строил ли жизнь так же, как он? Многие из прекрасных людей, честных патриотов во время Великой Отечественной войны воевали, работали в тылу, работали тяжело на заводе, недосыпали ночей, недоедали хлеба – как все тогда, думали лишь о том, чтобы еще одна бомба, отлитая их руками, помогла бойцам расправиться с фашизмом.

Но они не пытались говорить, как Павел, и, возможно, никогда не были столь строги с близкими людьми. Не хватало воли, характера, слишком легко прощали, быстро забывали обиды? Нет, просто они были другими.

Думается, и вы, – сказал он, обращаясь к «бабушке», – не пытались быть похожей на Корчагина в прямом смысле этого слова. И вы, как и всякий человек, следовали каким-то свойствам собственной натуры, только вашей.

Выходит, герой произведения искусства не создан для прямого подражания. Согласны? Идеал, символ того образа жизни, какую бы нам хотелось прожить. Носитель тех моральных норм, которые мы считаем своими, тех нравственных ценностей, которые мы стремимся обрести.

А после выступила моя мама. Я сначала испугалась – сумеет ли она сказать на уровне «предыдущего оратора». Но она сумела. Как хорошо иметь такую умную маму. Я ею горжусь. То, что она говорила, так важно для меня, что запишу подробно. Это очень интересно по мысли.

«Нельзя потребовать от писателя, – говорила мама, – пиши, мол, свои повести и романы на положительном материале и ни как не иначе – так надо нам, воспитателям и детям нашим, для самовоспитания. Художественное творчество – процесс сложный, во многом интуитивный. Держится он отнюдь не только на разуме, характеризуется такими, столь трудно уловимыми «параметрами», как вдохновение, открытие и т. д. Важно, чтобы художник донес до маленьких читателей свое отношение к жизни. Ведь вы (здесь она обратилась к «бабушке двух внучек») поняли, что героиня Алексина – девочка плохая, что она приносит вред окружающим, теряя человечность ради лидерства, желания покрасоваться. Вы поняли, что эгоцентризм – сила разрушающая. Почему же вы решили, что другие это не поймут? И разве ребята, прочитав эту повесть, не захотят стать добрее, лучше, внимательнее к родителям, терпимее к своим учителям?

В том и специфика искусства – оно не терпит буквализма. Оно дает эстетический, высокий уровень отношения к действительности, а не указания: как жить, зачем жить и т. д.»

Это одна из маминых формулировок. Списываю ее дословно с той бумажки, которую она набросала перед выступлением. Здесь есть над чем подумать! А после мама высказала мысль, которая мне очень близка и понятна:

«Мы не видим в современной литературе героя для «подражания», идеального героя. Такие герои есть. У этого же писателя Анатолия Алексина есть другая повесть «Действующие лица и исполнители». Герой – самоотверженный, преданный своему делу и коллективу молодой человек, главреж ТЮЗа трагически гибнет от болезни, но до последнего мгновения не бросает любимого дела, искусства, которому служит, не отступает от высоких принципов. Есть и еще немало очень достойных людей, описанных нашими современными писателями, – героев положительных в самом прямом и недвусмысленном понимании этого слова.

Почему же они не вызвали такого всеобщего восхищения, желания на них равняться не вызвали, как Павел Корчагин и Тимур? По-моему, прежде всего, оттого, что ребята наши стали сложнее и «разнообразнее», чем были мы. Одному нравится один герой, другому – не этот, а вот этот. Усложнилась личность (время идет), и дети раньше, чем мы когда-то, осознают свои личные особенности и вкусы. Нынешнему подростку и не хочется, по-моему, быть на кого-то очень похожим. Боюсь, что у него даже выработается душевная «аллергия» на такого героя. Он считает всяческие указания типа «будь таким» за очередное ЦУ, нотацию».

Как это точно! Я ведь хочу быть хорошей. Но хорошей по-своему. Не как Тимур, не как Корчагин (хотя и как они тоже). И через свое, пережитое. Пусть даже через боль, страдание, ошибки прийти к хорошему в себе...»

7. СЧАСТЬЕ ПОНИМАТЬ, СЧАСТЬЕ БЫТЬ ПОНЯТОЙ

«Что делать, если совершенно нет уверенности в том, что жить надо? Что станет, если завтра меня не будет на свете? Ничего не изменится. Будут убиваться мама и папа, подруга Мила пожалеет обо мне и... забудет, станет дружить со Светкой, она и сейчас, наверное, охотно проводила бы все время с ней, если бы не было неудобно передо мной. Ничто не изменится, и хватит закрывать глаза на истинное положение дел: я никому-никому не нужна. И уж Саше, само собой разумеется, тоже.

А вдруг... Вдруг, узнав о том, что я не захотела больше существовать бессмысленно и тупо, он задумается обо мне и пожалеет о том, что потерял. И я останусь в его памяти, как что-то необыкновенное, чистое. Знает он, как я к нему отношусь? Чувствует ли? Иногда я вижу в его глазах что-то такое... А вчера во дворе прошел мимо и не глянул. Так равнодушно прошел. Притворяется или по правде?

То, что произошло, – полный крах, моя гибель, мое несчастье. В школе был новогодний вечер. Как мы готовились! И в нашей самодеятельности я должна была изображать мага. Немного фантазии, немножко кривлянья (гнусавый голос, возведение рук к потолку, смешные позы). Весь наш класс от моих штучек был в восторге, можно сказать, я – гвоздь программы. Принесла с собой и шарф для тюрбана, и страусовое перо. И вдруг... Вдруг у стены среди нетанцующих мальчиков вижу... Сашу. Как очутился он в нашей школе? Зачем пришел? Что теперь будет?

Бегу к Кире, говорю, что выступать не буду, что болит горло, температура и т. д. и т. п. Все приходят в ужас: на меня надеялись, я одна могу выручить класс и прочее. Начинают стыдить, я взрываюсь – к черту, все кончено, могу я делать, что хочу? Или не делать, чего не хочу. Что я им обязана, что ли? И слышу это: класс мне не простит, лучше, если я вообще перешла бы в восьмой «б», там все такие эгоисты. Больше со мной не говорят, я могу плестись домой и рыдать дома, сколько влезет.

Если бы они знали! Ну, как, как я могу при Саше произносить дурацкие слова противным голосом, как?

Итак, я после стояла у стены. Лицо у меня было злое и жалкое одновременно.

Кончилась самодеятельность. Да, наш класс и вправду выглядел слабовато. Начались танцы. И... вот здесь-то я совершила свой для меня самой удивительный и непонятный шаг. Музыка. Обида. Грусть. Я стою у стены никому не нужная, никто не приглашает меня танцевать. И в трех-четырех шагах от меня такой дорогой, такой интересный мне человек – Саша. Почему мне показалось, что и ему грустно и даже тяжело, что и ему хочется, чтобы кто-то подошел и сказал теплое слово? А может, этот кто-то именно я? Почему он пришел в нашу школу? А вдруг? И вот теперь не решается ко мне подойти, мучается, а после уйдет в грусть и тоску. А я тоже буду мучиться. Все это так убедительно сложилось у меня в голове, что я вдруг поняла, что уже направляюсь, иду к Саше. Все – поздно! В душе у меня смущение, ужас, я заливаюсь краской и бормочу:

– Здравствуй. Как ты здесь очутился?.. – и все такое разное в этом роде.

И тут же понимаю, что он не ждал меня. И мыслью где-то далеко, как говорится, в иных краях. Весь словно со сна. Вот разглядел, узнал меня (хотя что узнавать – живем в одном доме и знаем друг друга с двух лет и раньше все было совсем просто).

– Что ж, – говорю я фальшивым, дрожащим голосом, – может, есть смысл нам вписаться в общий топот?

– Нам? – ошеломленно повторяет он.

– А что, ты не танцуешь? – пытаюсь я острить легко и весело.

– Отчего же? Позвольте вас пригласить, – догадавшись, наконец, в чем дело, говорит он. Манерно так говорит.

Мы танцуем, и, как и положено, я пару раз сбиваюсь с ритма, пару раз крепко задеваю головой за подбородок. Я скована, мне плохо, я уже ничего не хочу. Я облегченно вздыхаю, когда кончается музыка, и делаю вид, что мне страшно некогда, что меня ждут. А где и кто может меня ждать? И уже отойдя, оглядываюсь на Сашу и вижу его взгляд... Не на меня, не мне вслед. Он смотрит в другую сторону. И как смотрит. Я прослеживаю куда – Милка. Моя подруга Милка...

Словом, минут через десять, когда я вошла в зал, потерянная, неуверенная в себе, они танцевали вместе, танцевали, ничего не замечая. Я кинулась к раздевалке.

А ночью, полдвенадцатого, Милка позвонила мне. «Мне нужно тебе многое срочно сказать».

– Ну а можно сказать завтра утром? – небрежно тяну я.

Я не спала всю ночь.

Да, он провожал ее, да, он сказал ей те самые слова, которые говорят в таких случаях. Все это я узнала на другое утро по дороге в школу, когда мы как всегда встретились с Милкой на углу. В классе меня презирают. Одна Мила еще говорит со мной.

Стоит ко всему случившемуся прибавить двойку по географии, мамину ругань, и становится ясно – я в тупике. Я не знаю, как мне жить дальше. Такое получить от Милки – удар в спину. Ведь она знала, знала, что Саша для меня значит в жизни.

Почему он выбрал ее? Все очень просто – она красивая. Я бы тоже выбрала Милку. Вот мама говорит, она легкомысленная, мало читает. Но если бы мне предложили две кофточки: одну красивую, другую теплую, я выбрала бы красивую. Хотя после, возможно, пожалела бы об этом в холодную пору. Вряд ли Саша так дорог Милке, как мне. Может, он вспомнит об этом.

Да что это я? Саше я и не нравилась. Ему нравится Милка. Милке нравится Саша. Так в чем же проблема? Вот сейчас встану, подойду к телефону и позвоню подруге. «Все нормально, Мила. Все верно».

Следующая запись по тому же поводу.

«Гуляли с Милкой три часа. Бродили на морозе в нашем саду пионеров. Говорили о том, как жить дальше. Милка готовится стать медиком. Конечно же, как Саша. Она то и дело цитирует его, и каждый раз у меня сжимается сердце. Но это, как говорится, моя личная забота, моя собственная печаль. Милка похудела, глаза сияют.

Иногда она спохватывается и спрашивает меня:

– Ничего, что я так?..

– Ничего, – отвечаю я небрежно, – у меня все давно прошло – пересохло. А пришла и наплакалась в подушку вволю. Мамы и папы не было, и поэтому я даже подвывала вслух. Все у меня кончено, никого и никогда я так не полюблю, как Сашу. Идут дни, идут недели. Почему же на душе не становится ни легче, ни яснее, ни спокойнее. Переживу? Переживется? Если бы можно было заснуть надолго и хотя бы во сне отойти от всех этих мыслей...»

Прямо скажем, ситуация нелегкая. «Любовный треугольник» – тяжелое испытание и взрослому человеку, а здесь человек совсем юный, только познавший чувство влюбленности, еще не научившийся строить отношения с другими на основе таких сложных и сильных, всепоглощающих эмоций. От него можно ждать всего: истерики, скандала (знаю, увы, случаи, когда девочки даже дерутся из-за мальчика); ухода в себя – мрачного, злого броска «во все тяжкие». Жалкие полудетские, полудевичьи «романы». Милая моя Маринка, ты вышла из тяжелой ситуации достойнейшим образом. Интуиция? Знание, что искусство «очищает» душу. Или поиски ответа на вопрос: «Как быть?» И то, и другое, и третье привело тебя к этому активнейшему общению с музыкой, литературой, кино.

Вот записи той поры.

«Музыка. Как хорошо, что я могу хоть плохонько, но играть. Шопен, Шопен и еще раз Шопен. Целыми часами не отхожу от инструмента. Мама удивляется: «Когда кончила музыкальную школу, взялась за ноты». Она-то не слышит, что слышу я в мазурках, этюдах и вальсах. А я слышу боль непонятости. И ту легкую, «согласную» с этой болью грусть – пройдет, пройдет, все пройдет. Вдруг я даже радоваться начинаю, что меня коснулась любовь к Саше – все тяжкое пройдет, все светлое останется. Шопен лечит меня».

Общению с прекрасным нет цены, ибо к нему можно прибегнуть в трудную минуту, когда надо найти ответ на вопрос, поставленный жизнью. И оно поможет растущему человеку, даст самое ценное – итоги, результаты жизненного опыта других людей. Оно не подвластно месту и времени: на «перекрестках» разных столетий встретились гениальный Шопен и милая, серьезная девочка Марина.

Шопен «понял» ее. И она, эта девочка учится счастью понимать других. Душа становится чуткой и мудрой. Свидетельством тому хотя бы эта строчка из записей той поры:

«Мой дядя Саша получил новую квартиру. Все хорошо, да бабушка осталась одна. А она ведь привыкла к большой семье. Вдруг вечерами и ночами ей будет одиноко, страшно. Предложу маме съехаться с ней...

И новая запись в дневнике:

«Ни с кем не разговариваю – ни в школе, ни дома. Оттого много читаю. Не оттого, конечно. Но читаю. Прочла «Что делать?» Чернышевского. По программе надо. И задумалась – все про меня. Лично. Видимо, не у меня первой в мире возникла такая неразрешимая ситуация, когда двое любят одного и того же третьего. Как им быть? Что делать? Люди по-разному относились к этому факту. Дуэли... Это самое благородное из «враждебных» вариантов. Грушницкий – Печорин... Но странное дело: я не хотела бы разделаться с Милкой, мне страшно подумать, что Милка бы уехала из нашего города, а уж прочее... Так много с ней связано. Она одна меня понимает. К ней, а не к маме с папой приду я в трудную минуту.

Все гораздо сложнее... И мне не у кого спросить, как надо поступить, что делать. Говорят, что подобные проблемы человек решает сам.

Итак, «дуэль» в любом варианте мне не подходит, скандал, базар и прочее – какой позор! Как противны жены, которые делят своих мужей, видела однажды крикливый разговор у подъезда.

Но если мир с Милкой, то на какой основе? Как я должна все чувствовать, чтобы относиться к подруге по-прежнему? Меня выручил Чернышевский. Показал то, что в жизни я пока не встретила и встречу ли? но чему хочу следовать сама. Отношения между его героями высоки. Они не предъявляют на любимых права собственности и оттого не зло, а добро рождает между ними любовь. Лопухов и Кирсанов остаются друзьями, хотя любят одну и ту же женщину. Ни лжи, ни пошлости, и любовь при таком уважительном отношении становится подлинной любовью».

Что добавить к этой записи? Пожалуй, стоит лишь еще раз обратить внимание, что роман Чернышевского прямо помог юному человеку найти позицию в довольно трудной нравственной коллизии, изменил его отношение к фактам собственной жизни.

Причем совпадение – проблема и «разрешившее» ее произведение – не столь уж редкое. Кто ищет, тот находит. Искусство многозначно, как жизнь, и всегда работает на создавшуюся доминанту. Если человек влюблен, то все фильмы, какие он смотрит, «оказываются» о любви.

...Читаю дневник дальше. Преодолено отчуждение девочки с классом. Окончена школа. И отношения с искусством становятся повседневной, спокойной (если можно так выразиться применительно к искусству) и крепкой связью.

8. ЛИЧНО В ОТВЕТЕ

«Меня преследуют неудачи. В институт не поступила. Мой медицинский лопнул. На год! Или совсем? Уверена ли я, что выбрала свою профессию? Или я тянусь за Милкой и Сашей? Они-то поступили. Саша не мог не поступить. Милке немного повезло. А я... А я работаю лаборанткой в собственной школе – обычный путь «неудачниц».

Зато много читаю. И то, что хочется. Впервые в жизни – совсем не по программе, не к экзаменам, не потому, что надо, а для себя, для души. Снова Пушкин, снова Толстой, впервые по-настоящему Достоевский. Что выношу из всего этого? Много разного. Но главное «впечатление» – быть человеком на земле трудновато: приходится постоянно проверять себя – не поступилась ли достоинством. Вот, кажется, абстракция – достоинство. Его нельзя представить и сформулировать, просто нельзя. Однако каждый внутри себя знает, что это такое. Это все. Начни я ловчить с институтом, как Алька из нашего класса, и меня нет, я не существую, я убита живьем. Пушкин знал, что это такое. Мне кажется, не из пустой и плоской ревности шел он на дуэль с Дантесом – он защищал, щепетильно защищал и свою честь и честь семьи. А честь – это то же достоинство. Для меня все его герои вполне живые люди. Та же Татьяна. С ее непонятной на здоровую логику верностью старику. Наверняка вокруг нее были веселые адюльтеры, многие флиртовали. А она со своей подлинной и давней любовью не решилась на шаг, о котором окружающие, скорее всего, не узнали бы. А если и узнали, то не осудили – дело-то обычное. Она, страждущая, несчастная, обделенная судьбой, верна прежде всего самой себе».