Текст книги "Требуется Золушка средних лет"

Автор книги: Инна Туголукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

16

Проект Крюгера оказался воистину грандиозным, сулил огромные инвестиции со стороны немецких, финских и японских партнеров и возносил теперь уже международный концерн Буданова на новую головокружительную высоту.

И он не то чтобы забыл о Леле в стремительном круговороте рабочих будней, а усилием воли приказал себе не думать о ней. Но что такое воля по сравнению с любовью?

Впрочем, днем это ему удавалось неплохо, а вот ночью… Он почти физически ощущал ее рядом и до головокружения, до скрежета зубовного хотел войти в нее, вобрать в себя, слиться с ней в единое целое. И мучился от мысли о том, что так жестоко обидел ее, но гнал эту черную мысль, вновь и вновь убеждая себя, что поступил единственно правильно: порвал с ней в самом начале, защитившись тем самым от нового горького разочарования.

А вообще-то, они почти и не виделись в последнее время. В понедельник после злосчастных выходных выяснилось, что ремонт в приемной благополучно завершился, и Леля перебралась в «родные пенаты», разделив соседство с новой секретаршей Агнессой Аркадьевной – сухой чопорной дамой в очках, с тонкими, всегда поджатыми губами и замысловатой «халой» на голове. Впрочем, типичная с виду старая дева оказалась на редкость сердечной особой.

Утром в ответ на холодное приветствие шефа Леля, не поднимая головы, сдержанно поздоровалась. Днем с ним общалась исключительно расторопная Агнесса Аркадьевна, к которой плавно перешли все секретарские обязанности. А вечером Леля вошла в кабинет Петра Андреевича с листом бумаги в руках.

Буданов поднял глаза, занервничал, ожидая ненужных тягостных разборок, и, понимая, что она видит его смятение, разозлился – на нее? на себя?

– Вы ко мне? – задал он дурацкий вопрос, и шариковая ручка в его пальцах с хрустом переломилась пополам.

– А здесь есть еще кто-нибудь? – не удержалась Леля, досадуя, что вышла за рамки безразличной вежливости, которые жестко для себя определила.

Она подошла к столу, положила перед ним листок, и Буданов, уже понимая, что сие означает, потянулся за новой ручкой. А может, это и впрямь наилучший вариант – отпустить ее с Богом и забыть, будто и не было ничего…

«Отказать», – размашисто написал он под коротеньким заявлением и, не глядя, отшвырнул бумагу.

– Да вы прочитайте хотя бы, что там… – возмутилась Леля.

– Мне это неинтересно! – оборвал он ее.

– А я и не пытаюсь вас заинтересовать! – решительно вернула она заявление на прежнее место. – Я всего лишь прошу двухнедельный отпуск с двадцать четвертого декабря…

И она уехала в Германию, к бабушке и дедушке. А когда вернулась, узнала, что Буданов в командировке – инспектирует свое обширное хозяйство и готовит его к грядущим переменам.

И потекли для Лели унылые дни. Верная Катерина была захвачена бурным романом с Матвеем, да и не хотелось Леле посвящать ее в горькие подробности неудавшейся загородной прогулки. Вот Елене Ивановне она бы выплакала свои печали, но та жила в Орехово-Зуеве у тяжело заболевшей сестры. А с кем еще она могла поделиться такой бедой? Не с отцом же…

Конечно, можно подивить подружек утраченной в ее-то возрасте невинностью, но кто всерьез воспримет страдания секретарши, переспавшей с шефом, который и думать забыл о ней на следующее утро?!

Значит, надо решать свои проблемы самой по мере их поступления. А что мы имеем на сегодняшний день, не считая обиды и разочарования? А имеем мы дилемму: увольняться или работать дальше? И готовый ответ: нет, не увольняться ни за что на свете! Чтобы каждый день, каждый час, каждую минуту демонстрировать ему свое безразличие, свою холодную сдержанность и полное, абсолютное пренебрежение тем, что между ними началось и не состоялось. Случайная связь, случка. Одна из многих…

«Ну, хватит! – приказала она себе. – Ты же знаешь, даже самая сильная боль пройдет. И оставит после себя печаль? Конечно! Но вот эта страшная, раздирающая душу острота исчезнет. Надо только набраться терпения, пережить этот черный период.

Ты же сможешь, сумеешь! Потерпи, детка…»

17

В последних числах января, как и обещал, прилетел Крюгер, и Буданов, вернувшийся к этому моменту из командировки, после многочасового обсуждения предстоящей реорганизации, пригласил его поужинать в ресторане.

Партнеры спустились в один из залов «Националя», где всегда останавливался Вольфганг, торжественно поклявшись во время трапезы не упоминать о работе.

Они давно сотрудничали, симпатизировали друг другу и с удовольствием общались, потому что имели схожие взгляды и одинаково смотрели на многие процессы, происходящие в этом мире.

А в конце сего многотрудного дня, уже прощаясь, подвыпивший Вольфганг сказал то, чего никогда не позволил бы себе произнести в трезвом состоянии.

– Привет Леле… – многозначительно подмигнул он Буданову.

– Леле? – ошеломился тот.

– А разве ее зовут иначе? – с пьяным лукавством поинтересовался Крюгер, прекрасно понимая, что, если секретарша отвечает по мобильному шефа субботним днем и позволяет себе наглость послать его партнера куда подальше, их связывают не только рабочие отношения.

– Нет, но… Она не могла так представиться. Не могла сказать, что ее зовут Леля! – недоумевал Буданов.

– А как она должна была сказать? – изумился Крюгер. – Что ее зовут Абрам Семенович?

– Она должна была сказать… – Он взял Вольфганга за отвороты пиджака. – Послушай! Когда ты говорил с ней? Сколько было времени?..

– Ну, я точно не помню… – Крюгер деликатно освободил свои лацканы. – Часа два, максимум три. Я звонил из Франкфурта перед самым вылетом. Ты же знаешь, как важно было…

– Я знаю, знаю… – задумчиво проговорил Буданов. – Теперь я, кажется, понял…

– Что ты понял? – совсем запутался Крюгер.

– Понял, какой я осел. Какой осел! – И он схватился за голову, потрясенный, видимо, этим открытием.

– Осел? – удивился Вольфганг. – И ты понял это именно сейчас?

– Иди спать, дружище. – Буданов крепко пожал его руку. – Мы оба устали. Завтра увидимся.

Он быстро вышел, сел в машину и откинулся на спинку сиденья.

Так вот, значит, какая получается петрушка. И в два, и в три, и даже в четыре они с Лелей катались на лыжах, а мобильный, теперь он это хорошо помнил, остался в гостиной. Он видел его на столике у дивана, на котором провел первую ночь. Хотел взять с собой в лес и забыл.

А тот, кто ответил на звонок, – Майка, конечно, кому же еще в голову придет?! – знал, что его секретаршу зовут именно Леля – он же сам ее так представил! И ведь Гарин сказал ему, что Вольфганг звонил еще из Франкфурта. А он даже не удосужился проанализировать ситуацию. Сразу шашки наголо. Да что теперь доказательства собирать?! Все и так ясно как белый день!

Буданов завел мотор и по пустым в этот час улицам погнал «Ауди» на Кутузовский.

Он припарковался у ее подъезда, вышел из машины и вычислил ее окна. Свет горел только в спальне, слабый, рассеянный. Наверное, ночник.

Буданов представил, как она лежит в кровати, читает, освещенная этим мягким сиянием, и зажмурился – так остро захотелось ему оказаться рядом…

Вот сейчас он позвонит, она откроет, босая, кутаясь в махровый халатик, и он… Подхватит на руки и понесет в спальню? Или скажет: «Прости меня, Леля! Вот такой я веселый парень – верю всем твоим врагам с первого слова. Всем, кроме тебя…»

Что вообще с ним происходит? Так боится ошибиться еще раз, что, защищаясь от новой боли – даже гипотетической, – готов причинить эту боль другому? Да что значит готов? Причиняет!

Вот он – великий и ужасный Буданов, безгрешный обличитель людских пороков! И ведь базу теоретическую подвел, все себе, любимому, объяснил, совесть свою незамутненную успокоил. А как же – на права его замахнулись, пренебрегли интересами. Это же только ему позволено – сорвать и растоптать. Это же только его тонкая душевная организация так остро чувствует, так глубоко переживает. А Леля, значит, отряхнулась и пошла?

И теперь достаточно просто прийти к ней с повинной, мол, погорячился, не разобрался, да и боязно стало – а вдруг ты сволочью окажешься, обидишь меня, легкоранимого?

И как, ты думаешь, она отреагирует на сей раз? «Вернись, – скажет, – я все прощу, мой первый, мой единственный мужчина». Или пошлет тебя далеко-далеко? И сколько надо пинать любовь, пока она не превратится в свою противоположность?

Буданов поднял глаза. Свет в спальне на четвертом этаже погас.

А если бы Вольфганг не позволил себе своей пьяной фамильярности, ты так бы и жил дальше… белый и пушистый? В общем, извиниться придется, хочешь ты этого или нет.

Он сел в машину и завел мотор.

Леля накинула халат и подошла к окну. За угол поворачивала большая черная машина. Вот она блеснула красными габаритными огнями и исчезла. Леля открыла пошире форточку, юркнула под одеяло, свернулась калачиком и заплакала.

18

Дни шли за днями, и Буданов все никак не мог заставить себя извиниться перед Лелей. Но однажды после совещания он попросил ее остаться и, дождавшись, когда все выйдут, сказал:

– Я хочу поговорить с тобой, Леля.

– Пульхерия Егоровна, – поправила она. – Не стоит смешивать работу с… недоразумениями. Ведь это вещи параллельные и никогда не пересекаются…

– Не надо так, прошу тебя.

Он встал и шагнул к ней. Но Леля предостерегающе подняла руку, и Буданов остановился.

– Я очень виноват перед тобой, я знаю. Никакие слова не смогут загладить то, что я наделал. Но я хочу, чтобы ты знала, как я раскаиваюсь, что, не разобравшись, так обидел тебя. Простить себе не могу!

– А в чем вам следовало разобраться? – удивилась Леля.

Ей тягостен был этот пустой разговор, ничего уже не способный изменить.

– Тогда, в субботу, мне на мобильный позвонил Крюгер. Ответила женщина, представилась моей секретаршей и отказалась соединить его со мной, а мобильный отключила.

– Я ни с кем не разговаривала и никогда не взяла бы на себя смелость!..

– Я знаю, знаю, – перебил он ее. – Утром, в воскресенье, мне сообщил об этом Гарин. У Крюгера было всего несколько часов, он впал в ярость: специально прилетел в Москву для встречи со мной и вдруг такой облом.

– И Гарин сказал, что это я говорила с Крюгером? – поразилась Леля.

– Гарин со слов Вольфганга передал, что женщина назвалась Лелей и на все его призывы…

– Лелей? Но…

– Послушай! – Он все-таки шагнул к ней и взял за плечи.

Потрясенная Леля никак не отреагировала на его порыв, пытаясь осознать, что же это за новая напасть на нее свалилась.

– Я только потом сообразил, что, во-первых, ты никогда бы так не представилась в официальном разговоре, да и вообще никогда бы так не поступила. Я знаю, кто это сделал.

– И кто же? – вяло поинтересовалась она.

– Майка. Больше некому.

Леля покачала головой и, непроизвольно вновь переходя на «ты», спросила:

– А что же ты сообразил во-вторых?

– Понимаешь, – с азартом сыщика, напавшего на след, заторопился Буданов, – Крюгер звонил максимум в три, а мы в это время были еще в лесу!

Он продолжал сжимать ее плечи, вдохновленный тем, что она позволяет ему это, и расценивая сие обстоятельство как добрый знак.

Но Леля охладила его энтузиазм, решительно освободившись, и насмешливо протянула:

– Да-а! Какой великий детектив в тебе пропадает! Жаль только, что ты немного припозднился со своим расследованием. Всего-то месяца на полтора!

– Леля! Пойми меня! Я…

Он вдруг осознал всю тщетность своих усилий, всю пустоту слов, неспособных перевесить тяжесть совершенного им проступка, и осекся.

– Не казнитесь так, Петр Андреевич! Совершенно искренне говорю, что не держу на вас зла, – вновь перешла она на «вы», – если вам это так важно… Но вот только ответьте мне на один вопрос. Неужели я произвожу впечатление человека, столь непорядочного, что вы уже в который раз безоговорочно верите в любой навет…

Она резко повернулась и торопливо вышла из кабинета.

А он остался стоять с чувством, будто только что потерял самое дорогое, ничем не заменимое, единственно нужное ему на этой земле. Потерял безвозвратно.

Леля вышла из кабинета, встретилась глазами с Агнессой Аркадьевной и поняла, что работать сегодня уже не сможет.

В приемной она еще держалась, приветливо кивнула на прощанье охраннику, но, едва за ней закрылись тяжелые двери офиса, заплакала. И это были злые слезы.

О, как она сейчас ненавидела Буданова! За то, что все испортил, сломал жизнь и себе, и ей, дурак, тупица, урод! С каким бы наслаждением впилась она ногтями в его самодовольную физиономию!

Пальцы непроизвольно скрючились, и встречный мужчина шарахнулся в сторону, взглянув на ее искаженное ненавистью лицо: разъяренная кошка, изготовившаяся к прыжку. Оскорбленная, разгневанная ведьма! Вот такой она себя и ощущала.

О, как она закружила бы его, завертела! Сбила с ног, повергла в прах и пепел и вскочила на грудь, сжимая бедрами бока. Как безжалостная дерзкая наездница усмиряет непокорного скакуна, так и она, Леля, измотала бы его, истомила. Как она целовала бы его губы, глаза, плечи! Как бесстыдно нежилась в его объятиях и дрожала от прикосновений! С какой жадностью вбирала бы его запах трепещущими ноздрями, с какой неутомимой жаждой пила дыхание, слизывала капельки пота…

Господи! Не отнимай его у меня! Дай его мне, верни! Как я люблю, как я хочу его, Господи! Как бунтует моя плоть, как изнемогает душа! Научи меня, вразуми, не оставляй меня, Господи! А иначе как же мне жить на свете с этой болью?..

19

Чем сильнее тосковала Леля, тем больше она в себе замыкалась, скрывая свои истинные чувства. Похоже, то же самое происходило и с Будановым. Так или иначе, но только пропасть, разделяющая их теперь, была гораздо глубже, чем в тот день, когда Леля переступила порог его кабинета в образе сельской учительницы.

А на фоне печальной Лелиной жизни все ярче разгоралось Катюнино счастье. С легкой руки Матвея она теперь работала в процветающем рекламном агентстве, увлеклась компьютерной графикой, капитально ремонтировала квартиру, а самое главное, готовилась к свадьбе!

Счастье ослепляет, застит глаза. Катерине казалось, что все вокруг нее беспечальны так же, как и она. И только когда Матвей улетел на съемки, уже в марте, она заметила, что с Лелей творится что-то неладное.

Встретились сестры восьмого марта. Катерина приехала утром, привезла разных вкусностей, и они вместе приготовили обед, то есть готовила, конечно, Леля, а Катерина была на подхвате.

И только уже вечером, за чаем в уютной Лелиной гостиной Катерина осторожно спросила:

– Что с тобой происходит, Лелька?

– А что со мной происходит? – вскинулась та. – Все нормально…

– Я же вижу, что ты сама не своя, – не отступала сестра. – Расскажи мне, что случилось, тебе сразу легче станет, вот увидишь. Знаешь, есть такое поверье: поведаешь кому-то свои печали, они и уйдут, словно ты их отпустила…

Леля молчала.

– Это… Буданов? – решила взять быка за рога Катерина.

Леля вздохнула и спросила:

– Помнишь, в мой день рождения я уехала за город?

– К Таньке Синицыной?

– Это я тебе так сказала. А на самом деле я была… с Будановым на даче у его друзей…

Катерина подалась вперед, и даже рот приоткрыла от изумления.

– Немая сцена, – усмехнулась Леля. – Рот-то закрой.

– Ну, ты даешь, – потрясенно протянула сестра. – И молчала почти три месяца?! Давай рассказывай все поминутно! – Она поудобнее устроилась в кресле и воззрилась на Лелю.

И та поведала ей свою печальную повесть, начиная с того самого момента, когда раздался злополучный звонок из «вендиспансера», и кончая другим – не менее злополучным – от Гарина.

Катерина застыла в кресле, прикрывая ладошкой рот.

– А Елена Ивановна знает? – обрела она наконец дар речи.

– Она в Орехове. У нее сестра в тяжелом состоянии. Ей сейчас только моих проблем не хватает, – покачала головой Леля.

– И что ты теперь будешь делать?

– Уйду в другую фирму. Я уже и резюме разослала…

– Да ты что, Лелька?! – всплеснула руками сестра. – Ты же так мечтала просто сидеть с ним рядом! С таким трудом…

– Все изменилось, – перебила ее Леля. – Неужели не понимаешь?

– Но ведь это просто трагическое стечение обстоятельств! Я его не оправдываю, но он так жестоко обжегся…

Леля молчала.

– У него, наверное, такой рефлекс защитный выработался, – пыталась найти достойное оправдание Катерина. – Он, поди, и сам себе не рад, да поделать ничего не может. Ты вспомни, вспомни, что с ним было!..

– Но мне-то от этого не легче! – взорвалась Леля. – Я-то как могу быть с человеком, который все ставит под сомнение? Ведь дело не в обиде. Не только в обиде, – поправилась она. – Просто, если нет доверия, нет и любви.

– А он тебя любит? – осторожно спросила Катя.

– Да, – не задумываясь ответила Леля.

– А ты его?

Леля молчала.

– А ты? – не сдавалась Катерина.

– Ну, допустим, люблю. И что из этого следует? – раздражилась Леля.

– Тогда борись за свою любовь! – воодушевилась сестра.

– Вот только не надо этого пафоса! – досадливо отмахнулась Леля.

– Да при чем здесь пафос?! – упрямо гнула свою линию Катерина. – Речь-то идет о твоей жизни, дура ты бестолковая! Сначала готова была на труд и на подвиг, лишь бы воздухом одним с ним подышать, а теперь рогом уперлась! – задохнулась она от возмущения, от отчаяния, от бессилия помочь, исправить, отвести беду.

– Все! Тема закрыта! – попыталась охладить ее пыл Леля.

– Давай, давай! А заодно и крест на себе поставь! – опять завелась Катя. – Ведь это все пройдет, все исправится. Я и не знала, что ты такая твердолобая! Думаешь, все в жизни будет как тебе хочется? Нет, милая! Это только идиот прет, как танк. А умный человек приспосабливается к обстоятельствам, если видит, что сразу изменить их не получается. При-спо-са-бли-ва-ет-ся!

– А я не хочу приспосабливаться! – закричала Леля.

– Не хочешь? Бороться за любовь не хочешь? Приспосабливаться не хочешь? А чего же ты хочешь? Страдать? Третьего не дано.

– Не дано четвертого, – невесело усмехнулась Леля.

Катерина сердито махнула рукой и отвернулась. Леля потянула сестру к себе на диван, примирительно потерлась носом о ее плечо.

– Ты все правильно говоришь, Катюня. Беда в том, что мне этого больше не нужно.

– Чего не нужно? – растерялась Катерина. – Я не понимаю…

– А я и сама не понимаю, потому и объяснить не смогу. Просто не нужно – и все! Ни Буданова, ни его любви, ни доверия – ничего!

Катерина ошеломленно ахнула.

– Да, – развеяла Леля последние ее сомнения. – Я, может быть, потом горько пожалею. Даже наверняка, пожалею. Но это будет потом. А пока…

– Я даже не знаю, что сказать, – огорченно развела руками Катерина.

– Вот и помолчи, – подвела черту Леля, помедлила немного и повернулась к сестре: – Катюнь, вот ты тут яйца кипятишь, зовешь меня на баррикады, за любовь свою биться. Ты из Буданова жертву-то не делай. Ты представь на минуточку на его месте Матвея, а себя на моем, утром, после той ночи. Молчишь? И какие оправдания показались бы тебе достаточно убедительными, чтобы ты смогла все забыть?

– Лелька, прости меня! – подалась к ней Катя.

– Тебя прощаю, – жестко сказала Леля, – а его не могу. И рада бы, но нет, не могу.

20

Прошел еще один месяц. Весна полностью вступила в свои права, Леля работала на новом месте, а Катюня вышла замуж. Но в счастливом круговороте своих семейных забот о сестре не забывала, ломала голову, как же ей помочь. И наконец рассказала Матвею о ее разрыве с Будановым, избегая шокирующих подробностей.

– Нужно что-то сделать, – закончила она свое повествование.

– Ну что же тут можно сделать? – удивился Матвей. – Они взрослые люди, должны сами разобраться.

– Они и разберутся. Но для этого их надо как-то свести вместе, столкнуть лбами вроде бы случайно, понимаешь?

– Да как же это можно? Не в гости же приглашать? Сразу все станет ясно…

– Ты, кажется, на сценариста учишься? Вот и придумай, – отрезала Катя. – Только не тяни резину, а то поздно будет. Лелька страдает, понимаешь?

– А этот, как его? Буданов?

– Не знаю, – задумчиво протянула Катерина. – Надо как-то так все устроить, чтобы выяснить…

– Ну, босс! Вы даете нереальные планы! – Матвей ловко ухватил свою маленькую жену за талию и потянул от плиты к себе на колени.

Катюня поотбивалась для вида, но быстро сдалась, обвила руками могучие плечи молодого мужа и замурлыкала:

– Так ведь это для бездарей нереально. А ты у нас парень талантливый, даже гениальный, для тебя это как два пальца об асфальт…

– Да ты еще и хулиганка! – изумился гениальный парень, поднимаясь со стула со своей драгоценной ношей.

– О! Ты и представить себе не можешь, какая я хулиганка! – ворковала Катюня, пока он нес ее в спальню.

Матвей надежды оправдал и уже через несколько дней изложил Катерине свой план.

– Организуем Буданову встречу с якобы английским предпринимателем, а Лельку пригласим в качестве переводчицы.

– А где мы возьмем предпринимателя?

– Да есть у меня один фраер. Английский знает лучше русского. Пьет, правда, зараза, как сапожник.

– А этот фраер не испортит нам всю малину?

– Оплатим ужин заранее, закажем одну бутылку хорошего вина на троих. А за соседний столик посадим своих ребят. Он будет об этом знать. Авось пронесет.

– Авось! – возмутилась Катюня. – Все должно быть продумано до мелочей. Ведь Буданов не дурак. Он сразу поймет, что перед ним не профессионал. О чем они будут говорить с твоим фраером, ты подумал?

– Молодец, котенок! – восхитился Матвей. – Сделаем из него журналиста! Даже лучше. Он этого вашего Буданова по полочкам разложит, душу вынет и вместо лягушки препарирует. Будет у нас как на ладони со всеми своими фобиями.

– А он сумеет? – усомнилась Катерина.

– Сашка Николаев? Да он Папу Римского изобразит, и все поверят. Он талантливый парень. Если б не пил…

– Если бы да кабы… Не слишком ли много условностей для одного сюжета, товарищ сценарист? – охладила она его пыл.

– Художника, конечно, может обидеть каждый, а вот понять его дано немногим, – многозначительно изрек Матвей.

– А скажи-ка ты мне, художник, как мы Лелю-то вовлечем во все эти игрища?

– Не сомневайтесь, босс! Сделаем в лучшем виде – позвоним якобы из кадрового агентства… Она же резюме свои рассылала?

Катерина кивнула.

– Ну вот! Попросим поработать на официальной встрече.

– А если она не согласится?

– За хорошие деньги согласится.

– А где же ты денег столько возьмешь? – лукаво поинтересовалась Катерина. – Ужин в ресторане, гонорар переводчику…

– А у меня жена богатенькая Буратина, – засмеялся Матвей. – Мы ее поймаем, поцелуем… – Он показал, как это сделает. – И она сама отдаст нам все свои сбережения…

План был одобрен, и примерно через неделю Агнесса Аркадьевна доложила Буданову, что его спрашивает пресс-атташе посольства Великобритании. А фамилию она, извините, не разобрала.

– Соедините, – сказал Петр Андреевич.

– Господин Буданов? – Английский акцент «пресс-атташе» звучал вполне убедительно. – Позвольте на несколько минут отвлечь ваше внимание. Мы сейчас готовим серию публикаций о российских промышленниках. И в этой связи хотели бы просить вас дать небольшое интервью корреспонденту «Таймс» Джониону Смоллу.

– А почему вас привлекла именно моя кандидатура? – удивился Буданов.

– Мы обратились в Союз российских предпринимателей, и вас как преуспевающего и перспективного, а главное, глубоко порядочного человека рекомендовал нам господин Вольский, – вдохновенно врал Матвей.

Удивление Буданова возросло, он хотел было отказаться от лестного предложения, секунду поколебался и… согласился.

– О’кей! – возликовал «пресс-атташе». – Если вы свободны вечером в субботу, я закажу столик в ресторане «Прага» на девятнадцать часов.

Буданов был свободен.

В тот же день в квартире у Лели зазвонил телефон. Она сняла трубку, и бойкая девица на том конце провода тут же заверещала визгливым голосом:

– Пульхерия Егоровна Калашникова? Здравствуйте! Я звоню вам из кадрового агентства. Мы имеем для вас интересное предложение!

– Спасибо, но я уже… – начала было Леля, но девица ее перебила:

– Это одноразовое предложение. Дело в том, что требуется хороший переводчик на встречу корреспондента английской «Таймс» и одного нашего предпринимателя.

– Вряд ли я смогу. Я сейчас… – хотела отказаться Леля, однако девица и на сей раз не собиралась упускать инициативу.

– Вы сможете, – безапелляционно заявила она. – И останетесь к тому же довольны. Легкий ужин в ресторане «Прага» с двумя шикарными мужчинами и через пару часов пятьсот долларов в кармане – всего и делов-то!

Пронзительный голос ввинчивался в уши, как сверло. «Господи, – подумала Леля, – если она сейчас же не заткнется, слуховая аллергия мне обеспечена».

– Ну, хорошо, – сказала она. – Я принимаю ваше предложение.

– Отлично! – возликовала искусительница так бурно, что Леля отдернула трубку. – Вы нас очень, очень выручили! Наш сотрудник отвезет вас туда и обратно и рассчитается наличными. Ужин назначен на девятнадцать часов в субботу. Оденьтесь соответственно…

Но Леля уже повесила трубку.