Текст книги "Повесть-загадка Муза"

Автор книги: Инна Нюсьман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Муза

Инна Нюсьман

Amantes – amentes – лат. влюбленные – безумные.

Я открыла глаза и увидела белый потолок. Я вижу его каждый день. Каждое утро, проснувшись, я созерцаю его светлую чистоту, оцениваю его высоту, я душевно тянусь ввысь, но разбиваюсь о потолок, словно о непроницаемый барьер. Я поднялась с кровати и, как и тысячи раз до этого, оглядела белые стены, светлый линолеум. На прикроватной тумбочке лежат белые листы бумаги и ручки. В углу комнаты – злосчастный, встроенный в стену, белый умывальник. Он вгоняет меня в уныние. Я вдохнула здешний воздух, и, как всегда ничего не ощутила в нем. Он не настоящий, очищенный, и запахи не пронизывают его. Значит он мертвый. Проклятье! Будто иметь канарейку в золотой клетке, которая совсем не поет. Я схватила с тумбочки белые листы. Черти… Снова забрали то, что я написала вчера. Эти безликие в белых халатах, они снова сделали листы бесцветными. А я так хотела, чтобы они обрели цвет! Каждое утро они приносят новые и новые листы. А я не хочу новые. И хоть бы раз помяли их, что ли? Придали бы им форму. И почему они не разрешают оставить мои листы себе?

Вообще, я писатель. Но сегодня я не хочу писать. Нужно придать листам оттенок, одушевить их. Я оглядела ручки. Черные. По крайней мере, этот цвет одухотворен. Как же хорошо, что не бывает белых чернил! Я села на кровати, скрестив ноги «по-турецки», и положив перед собой листы. Я сделала первые неуверенные штришки. Они словно боялись улечься на бумагу. Но я налегла на ручку, и штрихи стали четче, они все более контрастировали с белизной листа. Постепенно из беспорядочных линий вынырнуло удивительное живое лицо. ЕГО лицо.

Пока я любовалась своей картиной, с тихим стуком ко мне в палату вошла медсестра. Ее халат бил по глазам. Снова эта ужасная белизна! Я поморщилась.

– Дорогая моя, пора завтракать. Я провожу Вас до столовой.

– Доброе утро, для начала! И не надо меня никуда провожать. Я здоровая женщина и полна сил. Тем более, я никому не причиню вреда.

– Вы говорите так каждое утро. Но, увы, таковы правила.

– Значит, я не пойду завтракать.

– Хотите Вы этого или нет, вы будете есть. Завтрак Вам принесут.

– А не пошли бы вы?! – яростно выкрикнула я и, схватив подушку, запустила ее в медсестру. Крепкая девушка поймала подушку:

– Если вы будете буянить, я вызову санитаров, – нейтральным голосом предупредила девушка.

– А куда же без них?! – с горечью отозвалась я внезапно севшим голосом. – Передайте доктору, что я хочу, чтобы то, что я рисую и пишу, оставалось при мне.

– Вы же знаете, что это невозможно.

– Но я так хочу! Я хочу завесить эти ужасные стены исписанными листами и рисунками. Эта комната должна быть омрачена хотя бы ими.

– У нас это не принято.

– Тогда я испишу здесь все стены. – Я встала с кровати, бережно положив портрет на постель, и подошла к противоположной стене. Черкнув ручкой по стене, я увидела лишь слабый влажный след на белоснежном кафеле.

– Вы не сможете это сделать, – прокомментировала девушка.

Как жаль, что у меня в палате нет, и не будет стремянки, чтобы влезть на нее и исполосовать потолок всевозможными узорами. Такое подобие граффити для «желтого дома». Я повернулась к медсестре:

– Тогда я испишу стены кровью.

– Вы лишь потеряете много крови и навредите своему здоровью. Но кровь потом всё равно смоют. К тому же, у Вас нет режущих предметов.

– Зато у меня есть колющие. – Я указала на ручку.

– Что ж, Ваше дело.

Господи! Как же мне надоели их заученные сухие фразы, постные лица, наигранное спокойствие… Сил нет…

– Позовите врача, – отрезала я. Разговор с безликой медсестрой ужасно наскучил мне.

Я снова опустилась на кровать.

Я знала, что визит врача ничего хорошего мне не принесет, но, тем не менее, слабая надежда еще теплилась в моем сердце, как догорающие красноватые угли в костре. Я ожидала снова увидеть ужасающий белый халат, но лицо… Нет, её лицо не было таким же, как у медсестры. Врач была удивительной женщиной с живыми искрящимися проницательными глазами, кривоватой улыбкой и очками на кончике носа, co светлыми волосами до плеч, всегда собранными на затылке черной заколкой с изображением совы. Я знала, что она будет, как всегда, строгой и немногословной. Однажды я написала о ней. Ведь она, несомненно, была человеком достойным пристального внимания. Врач отличалась от всего медперсонала, что-то трепетное было у нее во взгляде: нескончаемый оптимизм и желание жить, желание лечить людей. Но только я не больна. И нам с ней не по пути. Четыре месяца я твердила ей это, но она мне не верила. А она создавала впечатление такого понимающего человека! Она – профессионал и один из лучших психиатров столицы. Но она не смогла понять меня, понять то, что я здесь умираю, душа моя ссыхается, как яблоко на солнцепеке.

Я хотела бы быть больной, я бы хотела быть простой пациенткой. Всю свою жизнь я восхищалась врачами, людьми, посвятившими свою жизнь помощи людям. Они, как ангелы, должны приносить свет и тепло душам больных. Быть их спасителями в прекрасных белых одеждах. Когда в детстве мне случалось попадать в больницу, я своими огромными и наивными глазами смотрела на дядечек и тётечек в белых халатах и испытывала к ним беспредельное уважение и доверие, ждала от них помощи и была уверена, что помощь придет. И она приходила. Словно чудо…

Почему же сейчас они не могут мне помочь? Просто понять меня и отпустить на свободу. Сидеть взаперти со своими собственными мыслями и не иметь возможности выразить их, было настоящим мучением. Я, словно, та самая канарейка, которая постепенно перестанет петь, сидя в золотой клетке. Ведь есть ли смысл петь, когда тебя не слышат?

Как бы мне хотелось заглянуть в глаза другим психиатрам. Может, они смогли бы мне помочь? Не вылечить, а помочь…

Стук в дверь оборвал размеренное течение моих мыслей. Медсестра вкатила качалку с подносом в палату. На подносе был завтрак: угнетающий душу и тело постный суп, безвкусный чай, каша с маслом и кусочек ржаного хлеба.

– Да. Не богатое сегодня меню, – отозвалась я.

– Повар заболел, уж извините, работала его помощница, – ответила медсестра. – Главврач будет через несколько минут.

Девушка поставила поднос на мою прикроватную тумбочку. Зеленый цвет подноса порадовал меня. А суп даже имел слабоватый запах.

Цвет и запах пробудили во мне чувства и желание дышать. Они духовно подкормили меня, а поглощать то, что было передо мной на подносе, я не собиралась. Я буду бунтовать. С сегодняшнего дня. У них не будет выбора: или я умру с голоду, или они меня отпустят.

Я больше не могу здесь находиться.

Это первое, что я сказала доктору, когда она с участливой улыбкой зашла ко мне. Врач лишь пожала плечами, взяла табурет и присела напротив меня, положив себе на колени папку с историей болезни. Я не отношусь к этим записям серьёзно, они безосновательны, словно смертный приговор для праведника.

– Почему Вы ничего не ешьте? – спросила врач, наклонив голову набок и никак не отреагировав на мою фразу.

– Вы меня не слышите? – спросила я, не отвечая на ее вопрос.

– Слышу, но сначала ответьте на мой вопрос.

– Я не буду есть. Единственное, что мне нужно – это выбраться отсюда.

– Это невозможно, вы больны и должны находиться здесь. – Врач прищурилась и поправила очки.

– Послушайте, я знаю, что вы говорите не то, что думаете и не то, что чувствуете. Это издержки вашей профессии. Многие психиатры слепнут от того, что во всем необычном видят патологию. Но я не верю, что вы могли бы ослепнуть. Прислушайтесь ко мне. Мы же с вами понимаем, что я здоровый, адекватный человек. Есть ли смысл держать меня здесь?

– Но вы же помните, при каких обстоятельствах очутились здесь?

– Не помню. И не понимаю, зачем вы накололи меня тогда препаратами, в которых я не нуждалась.

– Замолчите! Я врач и мне виднее, в чем Вы нуждаетесь, а в чем нет! Попробуйте вспомнить, что с Вами случилось и тогда поймете, что Вы здесь не случайно! – ее лицо исказилось от мимолетной злобы, но она быстро взяла себя в руки. Морщинки на лице разгладились. – Простите меня. Вы замечательный писатель. Я восторгаюсь вашим творчеством. Но Вы не можете уйти, так как это может навредить Вам. Поверьте, я прочла Ваш самый известный роман, и каждый день читаю то, что Вы пишете здесь. Санитары приносят мне Ваши работы. Но, должна Вас огорчить, мои опасения по поводу Вашего поведения не напрасны.

– Скажите, почему я не могу оставить себе хоть несколько исписанных листов, несколько рисунков? Почему все то, что я делаю, у меня забирают? Это всё клочки моей изорванной души, и я хочу собрать их воедино. Я хочу снова стать собой. Я усыхаю здесь, – я пыталась как можно красноречивее передать свое состояние.

– Простите, – голос врача дрогнул, – я не могу оставлять у Вас эти работы. – Она нервно сглотнула и, словно через непроницаемую маску, я, как и когда-то, снова увидела ее истинные эмоции. Но она вновь вернула маску на лицо и заговорила со сдержанным тоном:

– Я не случайно перевела Вас в эту палату…

– Да, – перебила я ее, – я, кстати, не помню, как оказалась здесь. Вы снова накололи меня вашей дрянью?

– Вы были буйны. Так вот, я помню, как Вы изрисовали свою пижаму. Помню, как Вы написали на своей подушке целый рассказ обо мне. Ха-ха, знаете, сколько пациентов оставляют подобные послания? – она сделала паузу. – Мне было очень приятно читать это. Вы так тонко чувствуете окружающий мир. Но, поверьте, я не заслуживаю того, что Вы обо мне написали.

– Заслуживаете. И сможете доказать это, если отпустите меня, если позволите творить дальше.

– Я не закончила. Я перевела Вас в палату с кафельными стенами, потому что предполагала, что Вам захочется написать на стенах.

– Но, почему именно в белую комнату? Неужели у Вас в клинике нет комнат с кафелем другого цвета? – Я встала с кровати и развела руками. – Понимаете, для меня белый цвет – это цвет пустоты, которую мне хочется заполнить. Для меня это очень важно. Творец пишет на белой бумаге, то есть вносит в нее не только цвет, но и эмоции, переживания. – Я указала на врача: – Вот Вы, вспомните! Вы читаете книгу: если на белой странице описаны радостные и волнующие события, и вы читаете их с улыбкой, то лист бумаги в Вашем воображении окрашивается в светлые тона цвета, и наоборот, если написанное вызывает грусть, уныние, или злость, лист окрашивается в темные тона. Диапазон этих оттенков в человеческом сознании беспредельно велик, и цвета, олицетворяющие некоторые человеческие эмоции, даже нельзя описать словами, поэтому то, что раскрывает писатель, додумывается читателем, интерпретируется по-своему. Задача творца пробудить чувства читателя: подтолкнуть его к рассуждениям, воздействовать на его настроение, позволить ему чувствовать запахи, слышать звуки, отчетливо представлять себе цвета. – Я запнулась, потому что мне показалось, что моя тирада все равно не возымеет эффекта.

Но доктор дернулась и встала. Она походила по комнате туда-сюда, подошла к окну, выглянула в него через решетки, переминаясь с пятки на носок. Рывком сняв очки, она указала ими на меня. Она хотела что-то сказать, но промолчала, рука ее тряслась в воздухе надо мной, но слегка успокоившись и снова присев на табурет, она сказала:

– Продолжайте!

– Если Вы не выпишете меня, то переведите хотя бы в другую палату. Чтобы творить. Это единственное, что мне нужно в жизни, и мне нужно различать хотя бы цвета!

– Я переведу Вас только в том случае, если Вы пообещаете мне, что не будете писать на стенах, подушках и одежде. А еще Вы должны регулярно питаться. Вам по-прежнему будут выдавать листы и ручки, чтобы Вы могли творить.

– Но почему я не могу оставить что-то себе?

– Я уже говорила Вам, что это пока невозможно. Вы должны вылечиться. Таков метод лечения.

– Как вы не можете понять, что Вы не должны меня лечить? Просто помогите мне.

– Я как раз этим и занимаюсь, – врач оглядела мою постель. – Ах, какой замечательный потрет Вы нарисовали! – она вплеснула руками.

– Спасибо, но Вы, кажется, сменили тему.

– Вы слишком настойчивы. Вы думаете, что я буду обсуждать с Вами свои методы лечения?

– Господи, ну почему вы используете эти сухие заученные фразы? Ведь я вижу Вас насквозь. Вы совсем не такая. Будьте же собой!

– Я не собираюсь обсуждать с Вами это. Вы – моя пациентка, а я – ваш доктор. Давайте не переходить на личности. – Она заерзала на табуретке.

– Постойте, послушайте! Работа в этой клинике не по Вам, это скучное место Вам так опостылело! Хотя Вы любите свою профессию…

– Обязательно поешьте! – перебила меня врач и поднялась.

– Эта строгая прическа Вам не идет, и вы знаете это. В конце рабочего дня заколки начинают давить, и вы мечтаете сорвать их с волос, и позволить вашим великолепным волосам рассыпаться по плечам. – Я увидела, что врач собралась уходить, но обернулась.

– Вы не любите вашу форменную одежду, но вынуждены ее носить. Иногда у вас появляется желание распахнуть халат и показаться в короткой юбке и сногсшибательных новых чулках от Victoria`s Secret . А, засидевшись допоздна за работой, Вам хочется открыть окно, и закричать, что есть мочи, глядя на луну, словно исповедуясь ей. – Глаза врача округлились. Она судорожно глотала воздух, но молчала.

***

Октябрь. В воздухе пахло дождем, и мокрой листвой, что золотым ковром лежала на черной сырой земле. По парковой аллее шла женщина средних лет, закутавшись в серый плащ, и стуча изящными каблуками по старой брусчатке. Она вдыхала осенний воздух полной грудью и жмурилась, подставляя лицо моросящему дождю. Глаза ее были безжизненными и уставшими. Морщинки вокруг глаз сейчас слегка разгладились. Она была погружена в маленький мирок своей собственной фрустрации. Она шла, скрестив руки на груди, стараясь не пускать осеннюю прохладу под плащ. Каждый день она шла с работы по этой аллее; все камешки, веточки, фонари, трещины на асфальтированной велосипедной дорожке были ей до боли знакомыми. Она любила свой большой город, который был скорее похож на отдельную страну, и в котором нет ничего невозможного! Она любила осень и любила свою профессию. Помогать людям – вот ее призвание. То, во что она свято верила. Она была почти счастлива. У нее была высокооплачиваемая должность, известность, заслуженные тяжким трудом и усердием награды. В конце концов, у нее была эта осень, и ее любимый город, пахнущий марихуаной. Но сегодня известнейший психиатр столицы, была особенно недовольна своей жизнью. Бывали дни, когда ей казалось, что она что-то делает неправильно, бывали дни глубокой тягучей грусти, обволакивающей сердце и не выпускающей из своих сетей многие дни подряд.

Четыре месяца назад, ей стало все чаще казаться, что она не на своем месте, что она заточена в крепости общественных порядков, социальных статусов, собственных принципов. Она не узнавала себя в зеркале, ее среда изменила ее: сделала прекрасную женщину замкнутой, сухой и скучной особой. Но иногда ее истинная подвижная и веселая натура стремилась вырваться на свободу. Она снова хотела стать собой. Но каждый раз она останавливала себя: надевала маску отчужденности и спокойствия, учтивости и вежливости. Она вынуждала себя соответствовать своему окружению, что ей блестяще удавалось. У нее были благодарные пациенты, похвалы со стороны коллег, смотрящий на нее, словно на идол, младший медперсонал, и студенты-практиканты, готовые ей аплодировать.

Она блестяще держала себя в руках, стресс почти не сказывался на ней, с каждым из пациентов она работала усердно и старательно, пытаясь разобраться в просторах каждого уникального человеческого сознания. Более того, она не потеряла саму себя среди стонов, криков и выходок своих пациентов. Она была их «покровителем». Их судьба волей неволей была подчинена ей, что иногда огорчало опытного доктора. Многие подшучивали над ней и спрашивали, не продала ли она душу дьяволу за свое мастерство. Ведь еще ни разу за время своей работы в клинике она не чувствовала сомнений, колебаний относительно правильности своих действий. Она была уверенным в себе специалистом. До события, произошедшего четыре месяца назад.

Незадолго до этого в руки психиатра попала удивительная книга, бестселлер только что сошедший с полок книжных магазинов. Молва о книге не смолкала, страницы в интернете пестрели рецензиями на книгу. Однажды врач купила нашумевшую книгу, ведь ее с жаром советовали все знакомые! Прочитав роман, психиатр была потрясена и тронута до глубины души. Каково же было ее удивление, когда прохладным вечерком, когда она спокойно разбирала истории болезней, сидя у себя в кабинете и прихлебывая обжигающий чай, в клинику доставили неуправляемую, обезумевшую и трясущуюся от страха в мощных руках санитаров, создательницу легендарного романа.

Психиатр была выбита из колеи, расстроена до глубины души, ведь столько преданных читателей видели кумира в авторе бестселлера! Но у нее не было сомнений, что писательница была больна и нуждалась в лечении. Никогда еще за всю свою врачебную карьеру, она не встречала таких пациентов. Та, книгу которой она недавно читала взахлеб, восхищаясь красотой и психологизмом романа, стала ее потенциальной пациенткой в клинике для душевнобольных. Правда ли, что гениальность граничит с безумием?

Врач тщательно следила за процессом лечения странной пациентки и все больше ей удивлялась. Впервые ее начали терзать сомнения относительно того, является ли клиника правильным для творческого человека местом. Писательница вела себя совершенно адекватно, и срывалась лишь тогда, когда ее ограничивали в творчестве. Врач понимала, что лишить человека возможности заниматься любимым делом, было бы чревато. Но она старалась внушить скорее сама себе, что она поставила правильный диагноз, и что ей следует придерживаться методов лечения, соответствующих ему. Но время от времени она сомневалась.

Сейчас, прогуливаясь по аллее, сомнения окутали ее сознание и полностью подчинили себе рассудительную женщину. Первый раз, она поняла, что возможно, что-то в жизни она пропустила, оставив за собой белое, ничем не заполненное пятно. Что-то прошло мимо нее. Этот пробел мешал ее дальнейшей карьере, ее спокойной жизни, ее уверенности в своем призвании. Она начала сомневаться в том, что статус одного из лучших психиатров города она получила заслуженно, стала известной на своем поприще, пустив песок людям в глаза.

Врач часто навещала пациентку и выслушивала жалобы и просьбы той, но не исполняла ее просьб, придерживаясь курса лечения. Психиатр время от времени признавалась себе в том, что никаких изменений в состоянии больной не было отмечено. Это очень разочаровывало и настораживало врача. Сегодня она снова посетила писательницу, и разговор с ней окончательно сбил женщину с толку. Та, что сотворила гениальное произведение, видела ее насквозь, сорвала с нее маски, «приставила ее стене» и указала на суть вещей, на то, в чем врач была неуверенна и сомневалась. Она словно подтолкнула ее к действиям, к изменениям в жизни. К самой жизни: яркой и привлекательной. К жизни, какой у нее не было, но к какой она всегда стремилась.

Пациентка, незнакомый человек, вмиг показалась ей родной, сумела почувствовать ее беснующуюся из угла в угол душу. Но врач струсила, как не раз трусила и до этого. Она силой закрыла себе глаза на то, что говорила пациентка, она старалась отгородиться от провокационных высказываний писательницы; врач боялась сомнений в поставленном диагнозе, словно верующий, который бежит от сомнений относительно существования Всевышнего. Она в который раз захлопнула дверь перед глазами пациентки – прекрасными зелеными как чашка мятного чая. Глазами, которые вбирали в себя, казалось, все краски Вселенной, и видели то, что недоступно другим. Глаза эти были зеркалом ее трепещущей души, чувствовавшей грани необъяснимого и непознанного мира.

Она закрыла дверь в палату и ушла, оставив плачущую пациентку «умирать» там, среди белых кафельных стен. Она не могла простить себе этот поступок, но и не могла действовать иначе. Она не дала даже слабого обещания, не дала надежды. Врач чувствовала себя инквизитором и, засыпая писательницу отказами, белоснежная палата открашивалась в ее глазах всеми возможными оттенками красного, койка пациентки превращалась в адскую дыбу, а больная – в мученицу. И душа психиатра горела адским пламенем, металась между миллионами «да» и миллионами «нет». Но отказы перевесили чашу весов и захлопнули дверь, отделявшую сухой, лишенный чудес, холодный мир психиатра, от живого, одухотворенного и теплого мира творческой личности, обреченной на страдания.

Врач обхватила голову руками и, мысленно провалившись сквозь мокрый асфальт в свой собственный пылающий ад, ступала по мокрой листве, то замедляясь, то ускоряясь, бессознательно подчиняясь метаниям своей души. Заколка на затылке мешала ей, и женщина сорвала ее с волос, раскидав густые светлые волосы и по плечам. Рука ее уже замахнулась в порыве выбросить заколку в кучи листвы у дороги, но порядочность и страх быть непонятой прохожими, удержал ее, и она сунула заколку в сумку.

«Я должна ее выслушать. У меня нет другого выбора», – подумала она, тяжело вздохнув. Врач быстрее зашагала в сторону дома. Она хотела выпить чашку теплого чая, укутавшись в любимый махровый халат и на какие-то часы забыть о работе.

Дома женщина сняла сырой плащ и внимательнее вгляделась в зеркало. Она была очень красива, но годы брали свое. Завтра ее пятидесятый день рождения. Она коснулась пальцами висков, морщинок вокруг глаз, посмотрела на кисти рук и шею. Они выдавали ее настоящий возраст. Но лицо… Оно было по-прежнему лицом очень красивой женщины с живыми глазами, подвижным ртом и округлыми бровями, что все придавали ей слегка удивленный любознательный вид. Она улыбнулась элегантной и обворожительной улыбкой, когда-то сводившей мужчин с ума.

«Черт, что я делаю не так?» – спросила она саму себя и тряхнула светлыми волосами. Ответом была тишина ее пустой квартиры.

Она вспомнила слова своей старой подруги: «Ну, сколько ты будешь сидеть в «желтом доме» со своими чокнутыми пациентами? Поживи ты своей жизнью, отдохни на курорте. Работай частным психиатром, принимай пациентов на дому. Да влюбись ты, наконец, в последний раз что ли? Ну, что ты тратишь свою жизнь попусту? Насладись ею хотя бы сейчас. Пора бы и на пенсию, дорогая!»

«Может я действительно себя исчерпала?» – снова спросила она, но никто ей по-прежнему не ответил.

***

Сегодня у меня особенное настроение. Словно знамение. Оно вселяет в меня тлеющую надежду. Только вот на что мне надеяться? Тем не менее, на душе стало гораздо теплее. Нежно-зеленые стены новой палаты согревают душу. Они лучше, чем те белоснежные кафельные в моей прошлой палате. Большие зарешеченные окна украшают темно-зеленые плотные шторы. Умывальник выкрашен под цвет всей палаты. За окном начало смеркаться и с улицы в окно лился пронзительный темно-синий сумеречный свет. Я, словно, чего-то ждала, но не знала чего. Вдруг в дверь тихонько постучали, и в палату на цыпочках вошла врач. Я не могла поверить своим глазам! Она аккуратно прикрыла за собой дверь, и, пододвинув стул, присела поближе ко мне.

– Здравствуйте, – громко и сбивчиво выдохнула я. От постоянного молчания голос не мог настроиться на тихую речь.

– Ш-ш-ш! Тише! – врач приставила указательный палец к губам. – Я на дежурстве сегодня! Не будем будить санитаров.

– Неужели вас заинтересовало что-то из того, что я говорила? – я с трудом перешла на шепот.

– Да. Только давай на «ты»!

Странная перемена произошла с этой женщиной. Это было для меня настоящей загадкой.

– Давайте. Давай… – ответила я. Мое сердце сжалось от волнения.

– Я пришла не просто так. Ты же понимаешь? – спросила врач.

– Да, конечно. Вы… ты ничего не делаешь просто так? Правда?

– Ты права.

– Ты выпустишь меня?

– Нет. Пока об этом и речи быть не может. – К ней вернулись строгие нотки.

– Что же тогда? – Я недоумевала.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне, что привело тебя сюда.

– Это слишком длинная история. Грустная, местами до боли красивая. Нужна ли она тебе?

– За этим я здесь. Я хочу выслушать и понять тебя. Я хочу помочь тебе.

У меня зазвенело в ушах… Как же долго я ждала этого момента!

– Я молила о помощи каждый Божий день. Как мне хочется верить, что ты поможешь…

– Я не в праве ничего обещать. Но я сделаю все возможное. – Доктор расправила плечи и положила руки на колени. – Если ты готова, то можешь рассказать мне все. Я надеюсь, тебе удастся вспомнить, по какой причине ты здесь.

– Я всегда была готова! Поверь! Но сейчас я так растеряна. Ты пришла так неожиданно, что я даже не знаю с чего начать.

– Давай начнем так, будто ты рассказываешь свою биографию. Начни с самого детства… В детстве закладывается характер. И если у тебя есть что-то запретное, сокровенное и наболевшее, ты можешь очиститься от этого сегодня. Я шла сюда, чтобы ты доверилась мне. Как и хотела. Пускай это будет твоя исповедь…

– Тогда мне попался отличный «священник»!

– Не льсти мне. Это моя работа.

– Моя семья… – начала я и на секунду замолчала. Я увидела, как она делает ободряющие кивки. – Моя семья сильно повлияла на ход моей жизни, но не на мое мировоззрение. – Я замолчала, не зная, как продолжить.

– Ты расслабься, – врач сделала успокаивающий жест рукой, – продолжай.

– Мои взгляды всегда расходились с взглядами семьи, – еще одна неловкая пауза. – Меня и мою старшую сестру воспитывала мать. Отец покинул нас, когда мне было пять, а сестре – девять. Мы… мы были состоятельной семьей, и никогда не жили в настоящей нужде. Отец был владельцем крупного книжного магазина, а после его скоропостижной смерти, магазин перешел в руки матери. Она всегда была в курсе всех дел, касавшихся магазина и ей не составило труда взяться за руководство. Когда я была ребенком, потом подростком, я проводила много времени в книжном магазине родителей, сидя в подсобном помещении и читая книги. Книги были моей страстью и слабостью. Я читала все книги без разбора, произведения самых разных эпох и жанров, я перечитала как классиков, так и современных авторов, бестселлеры, элитную литературу и массовую. К чему это я? Я ведь совсем не о том хотела рассказать… – мой монолог показался мне наигранным и отрепетированным, будто меня пригласили на интервью. Я помнила свои интервью для журналов, когда рассказывала про свой роман. Но рассказывать о своей жизни мне пришлось в первый раз.

– Ничего, ничего. Не беспокойся, рассказывай о себе всё, что только приходит на ум… – врач снова приободрила меня.

– Меня всю жизнь считали чудачкой и «не от мира сего», как говорится. Мальчики со двора называли меня «девочкой-сомнамбулой» . Что касается моей сестры, то она была цепкой, энергичной девочкой, подвижной и постоянно к чему-то стремящейся. В школе мне говорили, что я красивая. Множество мальчиков, включая школьных легенд, по которым сохли десятки девчонок, «охотились» за мной. Но узнав меня, многие крутили пальцем у виска, а за глаза называли меня «странной». Что странного в том, что я любила читать книги и писать? Да, я делала это в основном в одиночестве, и назвать меня «отшельником» было бы правильнее. Но слово «странная» приросло ко мне.

– Может, наша встреча не случайна? – подмигнула врач и усмехнулась.

Я ответила ей кривоватой улыбочкой.

– Я шучу, – отозвалась она.

Я снова собралась с мыслями:

– Нам с сестрой всегда говорили, что мы родились настоящими красавицами. Сестра и мать действительно блистали и выделялись своей красотой. Статные, фигуристые, и при этом хрупкие. Себя же я не могла назвать красавицей. По-моему, у меня заурядная внешность.

– Нет. Ты действительно красива. Ты не видишь себя, потому что постоянно созерцаешь мир вокруг себя. Но ты – бесспорно красива. Поверь, женщины редко делают друг другу такие комплименты. А если и делают, то это того и правда стоит! – она подчеркнула свои слова, подняв указательный палец.

– Это очень приятно слышать. Но это не главное для меня. Мать и сестра были похожи не только внешне, они были солидарны друг с другом во всех вопросах. Практичные и расчетливые, они никогда не понимали меня, осуждали меня за отчужденность от жизни. Все важные дела мама поручала сестре, потому что считала, что меня обсчитают в магазине, запросто ограбят на улице, обведут вокруг пальца. Они считали меня несерьёзной, не понимали моего страстного увлечения книгами. И должна добавить, что мать не разрешала мне гулять одной (а ведь друзей у меня не было) допоздна. Она боялась, что если я поддамся влиянию нашего города, то меня можно будет считать полностью потерянной.

Врач перешла на шепот:

– Ты рассказываешь так, словно даже сейчас пишешь книгу. Ты творишь, постоянно творишь… Кажется, что фразы уже заранее заготовлены у тебя в голове. Это очень интересно. Что дальше?

– А дальше… Я даже не знаю. Жизнь до определенного момента, казалось, просто прошла мимо. За чтением книг и написаем рассказов, которые никто никогда не печатал. Я почти ничего не видела вокруг себя. В университете, я не училась, просто ходила на лекции и читала книги. Или мысленно отгородившись от лекции преподавателя, писала. Писала свои первые рассказы. Не могу сказать, что я закончила учебу успешно. У меня было несколько парней, и если можно так сказать, – отношений, которые не приносили ярких эмоций, не заставляли сердце бешено биться. Так, пара скучных университетских романов. Сестра по наущению матери вышла замуж по расчету за успешного бизнесмена и укатила за границу. Она говорила, что терпеть не может туристов с бешеными глазами, казалось бы, приезжавшими в наш город, только чтобы попробовать «той самой легендарной травки» и поглазеть на экспонаты в эротических музеях!.. Иногда она навещает меня. Редко. Наверное, она даже не в курсе, что я нахожусь здесь! В следующий раз, когда она приедет и постучит в дверь моей квартиры, меня там просто не окажется.

– А где твоя мать?

– Она тоже покинула нас. Болезнь. Единственное, что осталось от моей семьи – это квартира. И та, вот уже четыре месяца пустует.

– Сочувствую.

Я кивнула и замолчала.

Врач потерла затылок. Потом расколов фигурную заколку с изображением совы, распустила волосы. Распрямившись и потянувшись, она вдруг игриво взглянула на меня и сказала:

– Ты куришь, кстати?

– Только, когда это вдохновляет меня.

Врач встала со стула с присущей ей грацией и направилась к окну. Я в очередной раз залюбовалась этой женщиной. Казалось, что все ее тело отчаянно боролось за сохранение молодости и красоты и побеждало в этой борьбе. Ее подтянутые икры в облегающих черных чулках словно пружинили, делая ее тело визуально легким и женственным. Она всегда ходила на каблуках и сейчас ее лакированные туфли безупречно подчеркивали ее ноги. Эта женщина заслуживала, чтобы ее выслушали вот так, как меня. Я думаю, ее история не менее интересна, чем моя. Я могла бы написать о ней книгу когда-нибудь.