Текст книги "Только никому не говори"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Дмитрий Алексеевич в самом начале предупредил меня, что в семье Черкасских любили друг друга до самозабвения. Тут мы подходим, пожалуй, к самой таинственной части преступления: к бесследному исчезновению трупа. Свидетелей нет и не было, пришлось восстанавливать концовку по крупицам, обрывкам воспоминаний, ощущений, деталей и обмолвок. И в буквальном и в переносном смысле брести во тьме на ощупь.

Итак, начало. Бессвязные слова старика. Дмитрий Алексеевич: они с Анютой впервые услышали о лилиях от Павла в погребе.

Борис Николаевич: узнав в прихожей о связи друга со своей дочерью, тесть сходит с ума… какие-то лисы – и вновь полевые лилии!

Удивительно! Показания Пети. Меня поразило совпадение: отец оказался именно в погребе, где Петя спрятал труп его дочери. Совпадение? Безумие? Маниакальная идея довести до конца осмотр дома… все так. Но – образ полевых лилий, как бы сопровождающий, освещающий евангельским светом метания сумасшедшего!

Сумасшедшего? Так утверждали все. Анализ поведения Павла Матвеевича на поминках, проведённый художником (его самого страшно занимала эта загадка), представил события в иной плоскости: «Человек, собравший последние силы, чтобы противостоять безумию». «За поминальным столом был ещё Павел, а вот в погребе был уже другой».

Когда я догадался о браслете с «полевыми лилиями», поступки Павла Матвеевича для меня почти объяснились. Почти, в берёзовой роще мы с убийцей восстановили потаённый ход событий. Но для этого придётся вернуться назад.

Вспомним разговор Анюты с отцом по телефону: он узнает, что Маруся исчезла ночью. «Никому ничего не рассказывай. Ничего не предпринимай без меня. Я приеду!»

Как она могла исчезнуть ночью? Необычайно чуткий сон старшей дочери, обещание сестёр не разлучаться и не закрывать на ночь внутренние двери дачи, истерический тон обычно сдержанной Анюты по телефону, намёк на какие-то признания («только тебе!»)…

Ещё в аэропорту Любовь Андреевна накинулась на друга дома с вопросами, но муж, выразительно поглядев на него, повторил версию о ссоре сестёр. «Так ведь, Митя?» – «Кажется, так».

Осмотр дома Павел Матвеевич начал с одежды и обуви. Он был потрясён. «Я ничего не понимаю. Анюта сказала, что Маруся исчезла ночью. Босиком? Как же так?» – «Павел, Анюта тебе все объяснит. Все ужасно. Но я не могу тебе сказать: она мне запретила» (нет, Дмитрий Алексеевич не собирался исповедаться в убийстве, он продолжал надеяться; под словами «все ужасно» подразумевался «эпизод» с Анютой, о котором предстоит услышать его старому другу от дочери). «Запретила говорить? Странно. Ну ладно, дождусь её. Скажи только, ты знаешь, где Анюта провела ту ночь? Ведь не на её глазах исчезла сестра?» – «Павел, она тебе все объяснит. А насчёт ночи могу точно сказать: она провела её на даче».

По словам художника, Павел Матвеевич сразу замкнулся и больше ни о чем не спрашивал. Погреб. Участковый. Нетрудно догадаться, чего ему стоила поездка на опознание трупа и предсмертный крик Любови Андреевны, обращённый к Анюте: «Как ты могла!» Но пока что все заслонила смерть жены. Борис Николаевич, при каких обстоятельствах вы рассказали Павлу Матвеевичу о браслете?

– При самых трагических. Мы оформляли смерть Любови Андреевны. Когда чиновник стал аккуратно рвать её паспорт, Павел Матвеевич покачнулся, сделал шаг назад и пробормотал, конечно, не вникая в слова: «Что же все-таки случилось с Марусей?» – а сам следил за руками чиновника. И я ответил машинально, чтоб его отвлечь: «А вы не знали, что она прячет ото всех старинный золотой браслет с рубинами?» Он прошептал: «Все это потом, потом. Только никому не говори, обещаешь?» Я обещал.

– Мои догадки: Павел Матвеевич в слова зятя не вник, но эта деталь – браслет-где-то осела в душе. Недаром в пятницу, давая Анюте на ночь снотворное, он сказал: «После похорон ты мне все расскажешь о Марусе». Может быть, о ценном подарке стало известно старшей дочери? И именно об этом она собиралась сказать по телефону?

И вот – кульминационный момент. В прихожей отец вдруг узнает, что Анюта – любовница художника. «Не может быть!» – «Хотите, докажу?» Старый друг открывается с неожиданной стороны. И, по ассоциации идей – молодость, любовь, только что умершая Люба он вспоминает браслет и бормочет «флёр де лис»… Случаются такие мгновенья в жизни – мгновенья страшной концентрации мыслей, воспоминаний, движений души. Вспышка, озаряющая потёмки. Человек осознает все и разом. Это случилось с Павлом Матвеевичем за считанные доли секунды, он даже не осознал, а ощутил… Маруся исчезла ночью, я должна тебе признаться, как ты могла, Павел, все ужасно, она провела ночь на даче, у них же большая любовь, она прячет ото всех старинный… В словах это передать невозможно, получается длинный ряд… А может быть, к этому ряду прибавилось ещё что-нибудь, Анюта?

– Я не понимаю… Неужели вы думаете, что папа…

– Да, да. Что-нибудь ещё, Анюта?

– Неужели папа… – заметно было, что она дрожит. – Я на кладбище кричала, что во всем виновата, а он не подошёл, не взглянул…

– Да, тогда в прихожей Павел Матвеевич вдруг осознал, что образовался невероятный треугольник: его дочки и старый друг. Словом, он окончательно решил, что вы причастны к исчезновению сестры. Он возвращается в комнату быстро и энергично, очевидно, с целью узнать правду, какой бы она ни была. Но вот он подходит к столу, останавливается, стоит пять секунд. И за это время в его отсутствующем взоре появляется ужас.

Все, что я скажу дальше, мои догадки, не больше, но они подтверждаются дальнейшими действиями Павла Матвеевича. Как ни страшно то, что он ощутил сейчас в прихожей – человеческому горю нет предела, – его ждал ещё больший ужас. Ведь оставалась надежда, что влюблённые дочки действительно поссорились из-за друга семьи, и Маруся сбежала. Однако, подойдя к поминальному столу, он что-то вспомнил.

Вот мой путь к догадке. Когда я впервые спустился в погреб, и оказался в полной тьме, и почувствовал дух сырой земли – у меня мелькнуло что-то вроде воспоминания. Я не смог поймать этот слабый промельк, как ни старался. Озарение пришло внезапно, вчера. Я сел на лавку на лужайке, где когда-то цвели садовые лилии, взгляд упал на бывшую клумбу, сейчас напоминающую свежую могилу. И я вспомнил похороны своего отца в страшную жару – запах земли словно смешивался с запахом тления.

Вот он ходит со свечкой по погребу, а художник заглядывает сверху из кухни. Вот Павел Матвеевич склоняется над кучей гнилой картошки – и слышит крик жены из сада. Погреб на время отступает в сторону. Но сейчас у поминального стола в комнате, где только что лежала его Люба, он вдруг вспоминает слабый, сквозь картофельное гнилье, запах мёртвого тела. «Полевые лилии пахнут!» – безумный бред, который Павел Матвеевич повторяет уже три года. Он хирург, он отлично знает, как пахнет разлагающийся труп.

И эту тайну он не решается доверить никому. Своим подавленным сознанием, больной душой, возможно, он чувствует за поминальным столом присутствие убийцы. И боюсь, Анюта, что убийцей он считает вас.

– Этого не может быть!

– Не может – в обычном, нормальном состоянии, но слишком многое обрушилось, психика подорвана – и он собрал последние силы, чтобы спасти вас. Неужели вы думаете, что он стал бы покрывать друга-убийцу?

Павел Матвеевич говорит художнику: «Если ты пойдёшь за мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться». В прихожей он берет из пиджака Дмитрия Алексеевича ключи от машины. Десять часов вечера. Он спешит в Отраду, зная, что завтра, в понедельник, начнётся следствие и, если жуткое воспоминание его не обманывает, в погребе найдут тело младшей дочери, при том, что органам известно из слов Анюты: сестры провели вместе ту последнюю ночь. Криминалистика теперь творит чудеса, и мало ли какие тайны в этом случае откроются! Значит, все тайны необходимо устранить, спрятать, уничтожить немедленно.

– Замолчи! – закричала Анюта. – Устранить, уничтожить… Ты все врёшь, выдумываешь, ты не знаешь папу…

– Анюта, ради Бога… я же говорил, вам потребуются силы. Ну, кончим, кончим на этом, а потом…

– Нет, сейчас!

– Постараюсь короче. Павел Матвеевич действовал очень осторожно. Никаких свидетельств о его поездке не осталось. Наверное, он оставил машину в роще, вошёл в дом, спустился в погреб, нашёл дочь и браслет. Завернул её в шаль и отнёс в машину, по дороге взяв из сарая лопату.

– Я не понимаю! – не выдержал Борис. – Павла Матвеевича нашли на даче, а машину на месте?

– В ту ночь он ездил в Отраду дважды.

– Но зачем?

– Думаю, вот зачем…

– Да погодите вы! – перебила Анюта. – Куда он дел Марусю, вы скажете, наконец?

– У меня почти нет доказательств… одно, косвенное, но, кажется, я не ошибаюсь. Это можно проверить – но нужно ли? «Сломанная шпага» Честертона навела меня на мысль… «Где умный человек прячет мёртвое тело? Среди других мёртвых тел».

– Так Маруся здесь? В Отраде?

– Нет, нет, кладбище почти рядом с дачей – зачем брать машину? Павел Матвеевич похоронил её с матерью – я уверен. Там и браслет. «Полевые лилии пахнут, их закопали».

Он похоронил дочь. Небольшой промах, косвенное доказательство: лопата на заднем сиденье машины, Дмитрий Алексеевич обратил внимание, сиденье было запачкано глиной. Потом по дороге он где-то лопату выкинул, поскольку вторично поехал на дачу электричкой. Возможно, он предчувствовал, что у него не хватит сил вернуться в ту же ночь в Москву, и боялся, что милиция обнаружит машину в Отраде. Ему пришлось оставить в «Волге» ключи, чтоб не подниматься в квартиру, где его ждал убийца. Зачем он вернулся на место преступления? Вероятно, уничтожить следы, о которых мы уже ничего не узнаем. Понимаете, он был наедине с убитой дочерью и просто не мог думать в это время об уликах, отпечатках и так далее… Допустим, он вспомнил об открытом окне и решил его протереть (стер и твои, Петя, отпечатки на стекле). Или сложил в кучу раскиданную картошку. А возможно, его преследовал тот страшный смертный запах – вдруг догадаются?

И он вернулся. Раскрыл все двери и окна, спустился в погреб – и тут его измученную душу, наконец, отпустило в другой мир – великий мир забвения – и он смог сказать: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори».

29 июля, рассвет

Мы бесшумно спустились по ступенькам флигеля. Пронзительная деревенская тишина – нет, звонкий щебет в кустах, медовый холодок, розовое и голубое – нежная полоска зари. Небесная чаша сияла над старыми садами, русскими полями и темными водами.

Какое-то время мы постояли в кленовой аллее, словно задыхаясь от свежести, простора и жизни. Затем двинулись к машине Николая Ильича.

– Я всех подвезу – и прежде Анну Павловну. Вы позволите?

– Нет, я пойду через рощу. Не хочу. Я одна.

– А ведь она и вправду осталась одна, – с жалостью сказал актёр, глядя вслед – лёгкой тени в предутреннем тумане. – Не моё, разумеется, дело… я растроган, слезы сейчас потекут. Не моё дело, говорю, математик, но я бы проводил женщину.

– Вот и проводите.

– Кто вы там? Кандидат или доктор? До президента Академии наук ведь дойдёте с такими железными…

– Может, я догоню? – подал голос Петя.

– Давайте-ка, свидетели, прощаться, – заговорил я. – Где машина?

– Да вон на обочине.

Мы подошли к «Жигулям», Петя по привычке спросил:

– Иван Арсеньевич, можно, я к вам буду ездить?

– Можно.

– Тогда уж и мне разрешите продлить знакомство. И, с моими мелкими грешками я недостоин…

– Простите меня, я был не в себе. Я не победитель.

– Победитель! Как вы меня сегодня долбанули! Требует продолжить и кое о чем поспорить.

– А я не хочу спорить – вы меня освободили, – вдруг заявил Борис и протянул мне руку. – Мы, конечно, больше с в не увидимся – вы знаете почему. Я хочу на прощанье старомодно, по-эстетски снять шляпу перед великим сыщиком.

– Ура! – рявкнул Вертер, и подхватил актёр. И они уехали. Я побежал. Кленовая аллея. Полянка. Смутно белеющие ромашки. Нежные венерины башмачки. Дальше пруд | кладбище, берёзовые кущи, старый забор, старый дом… Господи, как хорошо!

Я дышал, я жил полной жизнью и услышал тихий безнадёжный плач. Так, она в беседке!

Она плакала в беседке.

Я её почти не видел, но сильно чувствовал. Вошёл и сел рядом. Мы молчали.

– Анюта, я в отчаянии.

– Почему? – недоверчиво, сквозь слезы спросила она.

– Всю ночь терзал тебя ревностью… как будто я сам, подонок, имел терпение ждать тебя.

– Как ты смеешь так говорить о себе! Замолчи!

– Да кто я такой, чтобы учить…

– Ты есть ты. – Длинная-длинная пауза. – Я чувствую, он сказал тебе.

– Сказал – да ведь не может быть?

– Может.

– Что может? – я замер.

– Ты знаешь.

– Что может?

– Я тебя люблю.

– Анюта!.. Он говорил мне, я не поверил, я неудачник.

– Как хорошо! – она засмеялась, слезы зазвенели смехом. – Ты не будешь копить на машину и дарить мне драгоценности?

– Никогда, – я коснулся губами пылающей щеки, жгучих слез. – Ты меня охраняла.

– Постоянно. Пряталась в кустах и подслушивала.

– Твой зелёный сарафан – мой самый любимый. Помнишь, я догнал тебя под клёнами, и ты сказала, что умерла, что тебя нет, помнишь? Тут до меня дошло, наконец, что ты есть, так есть, что… Ну, вся жизнь моя – тебе, если ты возьмёшь.

– Нет, я сразу поняла, как только вошла в палату и тебя увидела. Я испугалась и прямо из больницы поехала в Москву. Я просила его ничего не рассказывать.

– Да, да, он говорил мне, что уже по твоему звонку догадался, что ты…

– Что я тебя люблю. А я сказала даже, что не доверяю тебе, ты тот ещё тип. Я ужасно боялась, что ты узнаешь про меня, ну, про все эти дамские мерзости… и все для меня будет кончено.

– А он-то понял сразу и разыграл нас как детей. Ну что б тогда Борису подслушать весь ваш разговор, а то… Представляешь? Любовь у жасмина – и вот он переезжает к тебе на дачу. Я был ослеплён тобой. Я с ума сходил, считал, все в тебя влюблены – и художник, конечно.

Ошибочную версию гнал. Я понимаю теперь твоего отца… О нем можно говорить?

– Тебе – все можно.

– За что такое счастье?

– Это – счастье? Разве удастся все забыть?

– Нельзя и не надо, что ты! Это смерть, но ведь и жизнь, это Трагедия – но ведь и любовь – вот что самое главное. Как я понимаю теперь твоего отца. Я пережил… ну, конечно, ничтожную Долю того, что ему досталось – но я его понял. Знаешь, когда я в погребе чиркнул спичкой и увидел красное пятно – кажется, последний ужас, кажется, страшнее уже ничего не будет. Оказалось, будет. Тогда же в саду я вдруг догадался, что ты украла блокнот, то есть вроде помогаешь убийце, вот тут я почувствовал настоящий ужас, несравнимый ни с каким погребом. Я хотел все бросить и знал, что не могу без тебя жить. И тут мне Петя помог, я поверил… то есть наоборот, я понял, что ничему о тебе не поверю, какие бы там факты ни вопили о твоей вине!

– А вот папа поверил, что я убийца. Я убила Марусю, девочку бедную мою!

– Он был болен и единственное, что мог сделать, – это отдать за тебя жизнь.

– Ну и как я теперь буду жить? – закричала Анюта. – Нет, ты скажи – как?

– Со мной и с папой.