Текст книги "Рассказы-исследования"

Автор книги: Инна Гофф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Сообщила, как об известном ей факте.

Трудно не воздать должное столь редкостной сдержанности.

Не сказались ли в этом уроки Чехова?..

Встретясь с ней на маскараде, он сказал, что ответит ей со сцены. «На многое», – сказал он. И он ей ответил на многое в «Чайке».

Вспомним реплики Тригорина, обращение к Нине Заречной, подарившей ему медальон, и в нем те же слова, что на брелоке Авиловой:

«Тригорин. Как грациозно! Какой прелестный подарок. (Целует медальон.)»;

«Тригорин (в раздумье). Отчего в этом призыве чистой души послышалась мне печаль и мое сердце так болезненно сжалось?»;

«Тригорин. Такой любви я не испытал еще…»;

«Тригорин. Остановитесь в „Славянском базаре“… Дайте мне тотчас же знать…»

Запоминая указанную в пьесе страницу и строчку, скрывшую шутливую реплику, взятую Чеховым из ее книжки, она упустила многое.

«Я ловила каждое слово, кто бы из действующих лиц его ни говорил, я была напряженно внимательна, но пьеса для меня пропадала…» – напишет она потом в своих воспоминаниях.

И все же – и это тем удивительней, после такого признания, – пьеса не пропала для нее. Достаточно прочесть короткую, но необычайно яркую рецензию Авиловой на премьеру «Чайки» в Александринском театре, скромно названную «Письмо в редакцию», – она появилась в «Петербургской газете» через два дня после скандального провала, 20 октября 1896 года:

«…Говорят, что „Чайка“ не пьеса. В таком случае посмотрите на сцене „не пьесу“! Пьес так много… Я не знаю, как сделал Чехов: пришли на сцену люди, и так как эти люди давно жили до бенефиса г-жи Левкеевой и будут жить после бенефиса, то пришли они со своими радостями и страданиями, которые дала им жизнь, и стали жить перед публикой… Публика любит силу, любит, чтобы перед ней боролись. Тригорин мало боролся. Он не плакал и не бил себя кулаком в грудь. Вы спросите: почему же он этого не делал? Я не знаю почему. Я думаю, что он забыл о том, что на один этот вечер перенесся на подмостки. Он просто жил, как жили все кругом, не заботясь о том, что на них смотрят гг. рецензенты…»

Какая острая, современная – с сегодняшней точки зрения – оценка! Не только пьесы «Чайка» – всей новой чеховской драматургии. Так она писала, почти единственная в те первые дни, противоборствуя улюлюканью публики и «господ рецензентов».

И – в той же рецензии о самой Чайке:

«Она пришла вся беленькая, тоненькая, и принесла открытое сердечко, в котором еще не было ничего… и с такой верой и пылкостью молодости отдала Тригорину медальон вместе со своим сердцем и жизнью, которая, казалось ей, уже не имела смысла без него. И он все взял. Любил ли он свою Чайку? Любил, может быть. Но бедная Чайка внесла с собой беспокойство и новое страдание, и тогда он выгнал ее из своей жизни… Отчего она не утопилась?..

Публика полюбила бы ее, пожалела бы об ней и похлопала бы автору. Но автор знал, что он не выдумал образ своей Чайки, и он не посмел заставить ее кричать и топиться, как топятся и кричат все героини…»

Это менее чем за полгода до их встречи в Москве, в которую вторглась жестоко его болезнь. В «Переполненной чаше» я пишу:

«Свой девятый вал они пережили в Остроумовской клинике. Ограниченное время, боязнь за его жизнь и его слабость освободили от всего, позволили обо всем забыть…»

Оказалось, диалог продолжился. Напомню о нем вкратце.

Осенью 1897 года Лидия Алексеевна послала Чехову вырезки газет со своими рассказами. Среди них «Забытые письма», рассказ, о котором Авилова пишет в своих воспоминаниях:

«Зачем после свидания в клинике, когда он был „слаб и не владел собой“, – а мне уже нельзя было не увериться, что он любит меня, – зачем мне надо было послать „Забытые письма“, полные страсти, любви и тоски?

Разве он мог не понять, что это к нему взывали все эти чувства?»

Чехов в ту пору был в Ницце, ее рассказы ему переслали туда.

Он все понял. Услышал. Он выделил «Забытые письма» из присланного ею.

«Ах, Лидия Алексеевна, с каким удовольствием я прочел Ваши „Забытые письма“. Это хорошая, изящная, умная вещь… в ней пропасть искусства и таланта… Я говорю про тон, искреннее, почти страстное чувство».

В рассказе Авиловой женщина пишет любимому человеку, с которым была близка при жизни мужа. Теперь муж умер, и она пишет любимому и ждет его с каждым пароходом, но – напрасно.

В записной книжке в том же ноябре 1897 года Чехов записывает сюжет: богатый чиновник, носивший портрет губернаторши четырнадцать лет, отказывается помочь ей, когда она овдовела, болеет…

Но отшутиться не удается. И тогда же, в ноябре, но чуть позже, возникает запись об уважении к тайне. Потом, два года спустя, в «Даме с собачкой» Чехов разовьет и уточнит свою мысль о явном и тайном в человеческой жизни.

«И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других…»

Так размышляет в рассказе Гуров. Но это два года спустя. Ключ же к этим размышлениям возник в ноябре 1897-го.

Рассказ о чиновнике и губернаторше никогда не был написан.

В «Забытых письмах», усомнившись в любимом, героиня спрашивает:

«Я не могу припомнить, говорил ли ты мне когда-нибудь, что любишь меня? Мне так бы хотелось припомнить именно эту простую фразу… Ты говорил, что любовь все очищает и упрощает… Любовь…»

Чехов отвечает Авиловой в рассказе «О любви»:

«…воспоминание о стройной белокурой женщине оставалось во мне все дни, я не думал о ней, но точно тень ее лежала на моей душе».

Там же:

«Мы подолгу говорили, молчали, но мы не признавались друг другу в нашей любви и скрывали ее робко, ревниво. Мы боялись всего, что бы могло открыть нашу тайну нам же самим».

На ее брелок он ей ответил со сцены.

На ее «Забытые письма» – рассказом «О любви».

Можно было предположить, что «Дама с собачкой» – тоже ответ.

В «Переполненной чаше» я пишу: «Мы можем только гадать…» И еще – о «Даме с собачкой»: «Это горестный рассказ о любви без будущего. Рассказ-прощанье».

Последние пять лет они не виделись. С мая 1899 года, когда он пришел на вокзал, чтобы повидать ее. Были только письма. В одном из них, написанном после долгого перерыва, Лидия Алексеевна пишет Чехову:

«Я бы очень хотела видеть Вас, рассказать Вам и многое снять с себя, что мне так ненавистно… Точно позор! А я по совести не чувствую, что заслужила его…

Я все боялась, что я умру и не успею сказать Вам, что я Вас всегда глубоко уважала, считала лучшим из людей.

И я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло».

Мне опять приходится прибегнуть к «Переполненной чаше» (пусть читатель не сетует, но ведь это продолжение, развитие той же истории). Там я писала:

«Что хочет снять с себя Лидия Алексеевна? „Точно позор“, – говорит она. Но позор, не заслуженный ею… Произошла ли какая-то неловкость с ее стороны?»

И вот газета «Сын отечества» с рассказом Лидии Авиловой «Последнее свидание». Этот рассказ позволяет утверждать с уверенностью, что и «Дама с собачкой» тоже ответ.

В «Последнем свидании» Авилова продолжает рассказ Чехова «О любви». Повторены даже имена главных действующих лиц. Героиня его, тоже Анна Алексеевна, сближается с другом дома, зовут его, как и у Чехова, Павел, изменено лишь отчество: вместо Константинович – Аркадьевич – П. А. Переставлены инициалы Антона Павловича. (Назвать героя Павлом Антоновичем Авилова не рискнула.)

Писательница пытается исследовать: к чему привела бы героев их связь? Принесло бы это счастье обоим?

Ее выводы неутешительны. Анна Алексеевна не находит радости в близости с ироничным, суховатым Павлом Аркадьевичем, который избегает разговоров, «сентиментальных сцен». Он презрителен и насмешлив. Глубоко оскорбленная в душе, чувствуя, что любовь гаснет, уничтожается, сама порывает с Павлом Аркадьевичем, сказав: «Знаешь, пора разойтись. Нам друг с другом стало скучно». Он узнает из газеты о кончине Анны Алексеевны. И, поразмыслив, удобно ли это, все же едет в дом, где уже год как не был. Дом, «где он был принят, как друг, и куда он внес позор, страдание и смерть».

По дороге он вспоминает все, что было между ними. И день, когда они стали близки, и случайную встречу с ней в театре. Их разговор в антракте. Он невольно заметил, что она похудела. Как всегда, он был с ней ироничен, напомнил ей, что она первая предложила расстаться. Спрашивал, любила ли она с тех пор.

– «О, нет! – горячо ответила она. – Верьте мне. Нет!»

Взяв извозчика, он по дороге к ее дому вспоминает последний их разговор. Он словно слышит ее страдающий голос. Ее упреки, на которые он возражал так слабо, вяло, иногда привычно иронизируя.

Он не знал, что больше не увидит ее.

Близился конец их десятилетия, но ни Авилова, ни Чехов не решались освободиться «от этих невыносимых пут». И Лидия Алексеевна Авилова решается сделать первый шаг на пути к концу, сказав устами своей героини: «…нам пора разойтись». Показав, что и она, как ее Анна Алексеевна (Луганович?), устала от длящейся безнадежной любви.

Антон Павлович прочитал рассказ Авиловой – продолжение своего рассказа. Видимо, это случилось уже после их встречи в Москве на вокзале. Газета «Сын отечества» выходила в Петербурге, он же вообще незадолго перед тем приехал в Москву из Ялты. Поэтому мог о рассказе еще не знать. Тем более что он не был большим поклонником этой газеты.

Потом он ездил по делам в Петербург… Случайно или не случайно, однако газета с рассказом Авиловой попала к нему. У него возникла потребность ей ответить, как это бывало раньше. Но здесь всё взывало к ответу.

И он ей ответил. Появлению его рассказа предшествовало почти годовое молчание. Он перестал отвечать и на письма Авиловой. Не ответил на три ее письма. Она огорчалась, терялась в догадках. Это было на него не похоже.

Она не знала, что вскоре получит ответ. Этим ответом станет «Дама с собачкой».

И чтоб она наверное знала, что он отвечает на ее рассказ, что речь пойдет о том же чувстве, Чехов нарочно пересказал описанное ею состояние героев, переживших момент близости.

Фабула иная. Но положим рядом столь разные по сюжету, несоизмеримые по уровню мастерства рассказы. И возникает живой разговор, похожий на те, что случались в их жизни и переписке. Или могли случиться…

Диалог продолжился. Он как никогда насыщен, ответ вплотную следует за вопросом, настигает его и сливается с ним. Два голоса звучат, перекликаясь…

Л. Авилова, «Последнее свидание»:

«– …помните, каким вы были раньше? Еще тогда, когда вы не говорили мне о любви?.. Я глядела на вас, и мне хотелось смеяться от счастья, что такие люди живут на свете. В каждом вашем слове было столько ума, столько сердечности, отзывчивости и понимания людей. Я знала и слышала от других, что вы талантливы, благородны».

И там же:

«Она верила в его превосходство, и она верила, что такие люди, как он, стыдятся любить ради одного наслаждения, ради одной прихоти. На каком основании она верила этому?»

А. П. Чехов, «Дама с собачкой»:

«Все это время она называла его добрым, необыкновенным, возвышенным: очевидно, он казался ей не тем, чем был на самом деле, значит, невольно обманывал ее».

Там же:

«За что она полюбила его? Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили они в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили».

Л. Авилова, «Последнее свидание»:

«Нет! Нет, вы все тот же. Но видите ли: если такие люди, как вы, не умеют любить…»

Там же:

«…умоляю… На один только раз… оставьте этот тон, которым вы причиняете мне такую боль».

…А. П. Чехов, «Дама с собачкой»:

«…он был приветлив с ней и сердечен, но все же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины…»

Л. Авилова, «Последнее свидание»:

«…если такие люди, как вы, не умеют любить… у кого, в чьей душе искать другой любви, о которой едва ли не в каждом женском сердце запала томительная и неясная тоска? Надо ли искать любви, Павел Аркадьевич?..»

А. П. Чехов, «Дама с собачкой»:

«Он долго ходил по комнате и вспоминал, и улыбался, и потом воспоминания переходили в мечты, и прошедшее в воображении мешалось с тем, что будет. Анна Сергеевна не снилась ему, а шла за ним всюду, как тень…»

Он отвечает на ее упрек «вы не умеете любить», и опять возникает слово тень, уже соотнесенное с воспоминанием о ней в рассказе «О любви»: «…я не думал о ней, но точно легкая тень ее лежала на моей душе».

Да он однажды уже отвечал ей на тот же вопрос, на те же сомнения – любит ли он?.. И снова отвечал почти теми же словами, не боясь повториться, потому что чувствовал теперь то же, что и тогда, «…чувствовал, что она моя, что она близка мне, что нам нельзя друг без друга» (А. П. Чехов, «О любви»).

«…любили друг друга как очень близкие родные люди, как муж и жена, как нежные друзья»

(А. П. Чехов, «Дама с собачкой»).

Там же:

«Он подошел к ней и взял за плечи, чтобы приласкать, пошутить…», но «в это время увидел себя в зеркале».

Отшутиться не удается. Как не удалось еще в Ницце, когда он прочитал ее «Забытые письма» и как отзвук желания пошутить возник сюжет в записной книжке. С той поры прошло два года.

Гуров хотел пошутить, но «в это время увидел себя в зеркале. Голова его уже начала седеть. И ему показалось странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел. Плечи, на которых лежали его руки, были теплы и вздрагивали. Он почувствовал сострадание…»

Прежний Гуров «успокаивал себя всякими рассуждениями». Этому, новому Гурову «не до рассуждений, он чувствовал глубокое сострадание (слово повторено. – И. Г.)… хотелось быть искренним, нежным…».

Л. Авилова, «Последнее свидание»:

«…с тобой мне хочется быть искренней, искренней…»

Искренность, нежность, сострадание…

Антону Павловичу, как и герою его рассказа, около сорока. Авилова моложе на четыре года. И вот любопытная подробность. Говоря в «Даме с собачкой» о возрасте героини, Чехов пишет, что она «недавно еще была институткой, училась, все равно как теперь его дочь».

В другом месте о Гурове говорится, что он «почти вдвое старше ее». Выходит, что Анне Сергеевне немногим больше двадцати. Весьма неожиданно после этого признание героя, что, являясь в его воспоминаниях, Анна Сергеевна «казалась красивее, моложе, нежнее, чем была…».

Изменив в рассказе возраст героини, – как известно, Чехов прибегал к этому приему, стараясь избежать прямого сходства, – он не обнаружил это несоответствие, хотя правил корректуру четырежды. Не обнаружил потому, что писал о другой и перед глазами была та, другая, которой исполнилось тридцать пять.

Та, что прочтет этот рассказ-ответ и поймет, что он любил и еще любит ее, но что и он устал от бесплодных надежд и ожидания.

«Для него было очевидно, что эта их любовь кончится еще не скоро, неизвестно когда… было бы немыслимо сказать ей, что все это должно же иметь когда-нибудь конец, да она бы и не поверила этому»

(А. П. Чехов, «Дама с собачкой»).

В своих мемуарах Лидия Алексеевна Авилова нигде не вспоминает об этих двух рассказах, завершивших диалог, длившийся в жизни и литературе. Ни разу не упомянут ею рассказ «Дама с собачкой». Сказав о нем, ей пришлось бы говорить и о своем рассказе «Последнее свидание». Вспоминать об этом она не хотела.

Как все же ее рассказ попал к Чехову? Не она ли сама послала ему? Или кто-то ему передал без ее ведома?

И она справедливо полагала, что, прочитав рассказ, Антон Павлович мог обидеться: ее Павел Аркадьевич весьма неприятен.

Не в этом ли винится она спустя пять лет, когда пишет Чехову:

«Я все боялась, что я умру и не успею сказать Вам, что я Вас всегда глубоко уважала, считала лучшим из людей.

И что я же оклеветала себя в Вашем мнении. Так вышло. И это было самое крупное горе моей жизни…»

Она прочла его ответ в этом грустном рассказе о невозможности для двоих достижения счастья…

Рассказ о любви, которая – счастливая или несчастная – сама по себе уже есть благо.

Примирил ли ее ответ? Утешил ли?

Видимо, так.

Есть только одно – косвенное – свидетельство того, что Лидия Алексеевна, читая рассказ «Дама с собачкой», знала, что это о ней, о них.

В дневнике периода переработки ею воспоминаний о Чехове встречаем:

«И вот опять двойная жизнь: явная и тайная».

Из письма Г. В. Гзовской:

«г. Петропавловск-Камчатский.

…Лидия Алексеевна с внуком Мишей переехали на улицу Воровского. В этой комнате бабушка писала о Чехове. У нас сохранилась чернильница Лидии Алексеевны из толстого прозрачного стекла в форме сердца, с медной подставкой той же формы, на медных ножках. Я забыла Вам показать.

Мебель я тоже еще застала. Туалетный столик из красного дерева, комодик, шкаф для посуды и два кресла, обитых зеленым бархатом.

Все это мы с мужем по молодости заменили на современное…

У нас, на краю земли русской, камни (пока!) с неба не падают, а вот пепел несколько часов сыпался и покрыл весь снег – он после этого быстро стаял. Это извергался вулкан Алаид на Курильских островах, к югу от Камчатки, и тучу пепла принесло к нам.

У нас сейчас пора циклонов. Они зарождаются в Японии, проносятся над Курилами и обрушиваются на нас.

Зимой они приносят ветры, метели и пурги, весной и летом – дожди. Очень хороша здесь осень…

Когда приеду в Москву – приглашу Вас в гости, и будем пить чай (или кофе) из бабушкиных чашек и с ее серебром – сахарницей и вазочкой для печенья. Она их получила от родителей не то к рождению, не то к совершеннолетию. На них ее монограмма „Л. С.“ – Лидия Страхова.

Бабушка решила сохранить это, несмотря на все невзгоды, для Миши – и сохранила!

Уверена, что, когда Чехов приходил к ней, она его угощала из этого серебра. В общем, мы будем с Вами прикасаться к тем же предметам, что и они.

В этом что-то есть!!»

1981