Текст книги "Благие намерения"

Автор книги: Ингмар Бергман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Семестр окончен, и Хенрик едет домой.

Жаркий день в середине июня, поезд медленно проплывает мимо летних ландшафтов, долго стоит на каждой станции, тишина, жужжание мух. Цветущие каштаны тянутся ветками к закрытым окнам купе. Людей не видно – ни на перроне, ни в поезде. Паровоз пыхтит дальше, сперва через сосновые леса, потом вдоль моря. Поездка на пассажирском поезде между Уппсалой и Сёдерхамном занимает целый день.

Хенрик прибывает на западный вокзал в 8.27 вечера. Мама Альма ждет у входа. Он сразу замечает ее – ее грузная фигура словно бы окутана невидимой пеленой полного слез одиночества. Хенрик улыбается и, поставив чемодан, обнимает мать.

Она очень тучная, весит наверняка не меньше ста килограммов. Круглое лицо с широко раскрытыми боязливыми глазами, маленький вздернутый носик, большой чувственный рот и короткая шея. На ней тесное летнее пальто, заметно поношенное, на нем не хватает пуговицы. Черная шляпа с пером во время объятий съехала набок. Она смеется и безутешно рыдает. Хенрик изо всех сил старается отвечать на проявления нежности со стороны матери. От нее исходит кислый запах высохшего пота, дыхание астматическое. «Ну-ка, дай я посмотрю на моего мальчика, какой же ты бледный, какой худой, ясное дело, плохо питаешься! Как мило, что ты приехал навестить свою старую мать. А тебе обязательно носить усы? Твоей мамочке они совсем не нравятся, надо будет их сбрить, ведь ты теперь снова станешь моим любимым мальчиком».

Альма Бергман живет в трех небольших комнатах на последнем этаже стоящего во дворе дома на углу Норралагатан и Чёпмангатан. Одна комната – Хенрика, на зиму ее сдают.

Самая маленькая комната – спальня Альмы и последняя – столовая, соединенная весьма странным проходом с вместительной кухней. Квартира загромождена вещами, точно ее жильцов внезапно заставили переехать сюда из более просторного жилища, и у них не хватило мужества расстаться с громоздкой мебелью, картинами, ненужными предметами.

И на всем этом лежит печать гордой бедности. Беспомощного отчаяния. Безнадежности и слез.

Пока Альма накрывает на стол, Хенрик идет в свою детскую. Узкая продавленная кровать, дырявое плетеное кресло с подушками, хлипкий письменный стол со старыми шрамами от бесчинств перочинного ножа, непарные стулья. Гардероб с треснутым зеркалом, книжная полка с зачитанными до дыр книгами, умывальник с разнокалиберными тазом и кувшином, ветхие полотенца. На грязном окне сорвавшаяся в одном месте с карниза штора. Картины, напоминающие о детстве, на библейские сюжеты: «Иисус с детьми», «Возвращение блудного сына». Над кроватью фотография отца. Молодое, красивое лицо, жидкие развевающиеся волосы, зачесанные назад с высокого лба, большие голубые глаза; на губах легкая самоуверенная улыбка: гордость, ранимость, внутренняя цельность и страсть – типичное актерское лицо.

В угол у окна втиснут алтарь, накрытый алтарной скатертью, на нем оловянный подсвечник, «Иисус» Торвальдсена и раскрытый молитвенник. Перед алтарем скамеечка для преклонения колен, обтянутая тканью с вышитым на ней зелено-золотым узором. Алтарная доска затянута фиолетовой материей с матово-красным крестом посередине. У ног Христа свежий букетик первоцвета.

Хенрик опускается на один из непарных стульев. Закрыв лицо руками, он делает несколько глубоких вздохов, точно пытается преодолеть внезапный приступ дурноты.

Ему трудно глотать, хотя он должен был бы проголодаться, поскольку съел за все долгое путешествие лишь пару прихваченных с собой бутербродов. Мать сидит напротив за обеденным столом, горит керосиновая лампа, за квадратами окон – сумерки.

Альма.В последнее время все ужасно подорожало. Тебе-то, конечно, об этом думать ни к чему, а я просто не знаю, как быть. Надо же: керосин подорожал на 3 эре, а пять кило картошки стоят 32 эре. Говядина мне почти уже не по карману, приходится довольствоваться обычной свининой или суповым мясом. А уголь – ты не представляешь, что за зима у нас была, – уголь и дрова подорожали вдвое. Приходилось укутываться потеплее, хотя из-за учеников я была вынуждена топить как следует, ужас, сколько на это уходило денег. Что с тобой, Хенрик? Ты такой грустный, что-нибудь случилось? Ты же знаешь, что можешь все рассказать своей старой маме.

Хенрик.Я завалил экзамен по церковной истории.

Он беспомощно машет рукой, уставившись на материно ухо. Она осторожно ставит чашку и кладет свою пухлую ручку на скатерть – матово блестят массивные обручальные кольца.

Альма.Когда это случилось?

Хенрик.Несколько недель назад. В конце апреля.

Альма.И какие же последствия?

Хенрик.Буду сдавать снова в конце ноября. Раньше профессор Сюнделиус не позволит.

Альма.Значит, твой выпуск откладывается.

Хенрик.На полгода.

Альма.Как же нам быть, Хенрик? От заема почти ничего не осталось, и все стало так дорого. И плата за обучение, и твои учебники, твое содержание. Ума не приложу, что делать? Я никогда не умела распоряжаться деньгами.

Хенрик.Я тоже.

Альма.И этот заем, который мы обещали вернуть, как только ты получишь сан.

Хенрик.Я знаю, мама.

Альма.Я попытаюсь раздобыть побольше учеников, но теперь, когда наступила такая дороговизна, уроки музыки – первое, на чем люди экономят. Это надо понимать.

Хенрик.Да, это надо понимать.

Альма.Я могу, пожалуй, снова начать убирать, но у меня страшно обострилась астма, и сердце дает себя знать.

Хенрик.Нет, мамочка, об уборке не может быть и речи.

Альма, вздыхая от переполняющей ее нежности, встает, обнимает сына и покрывает его поцелуями, ласково при этом сюсюкая: «Мой малыш, мой любимый мальчик, сердечко мое! Ты единственное, что у меня есть, я только для тебя и живу, мы поможем друг другу, мы никогда не бросим друг друга, разве не так, мой драгоценный, разве не так?»

С мягкой настойчивостью Хенрик высвобождается и усаживает мать на стул. Держа ее руки в своих, он смотрит в ее светлые, полные слез глаза.

Хенрик.Я могу бросить учебу, мама. Брошу, найду работу и перееду сюда, домой. И в первую очередь мы отдадим взятые у теток из Эльфвика деньги. Потом, когда я накоплю столько, что смогу прокормиться самостоятельно и не буду ни для кого обузой, я, может, снова пойду учиться.

В ответ Альма начинает смеяться – весело, от души, показывая белые зубы.

Альма.Бедный мой мальчик, ты определенно еще глупее, чем я. Неужели ты и вправду думаешь, что мы позволим остановить нас сейчас, когда мы уже почти у цели? Неужели ты думаешь, что я позволю тебе служить здесь каким-нибудь помощником телеграфиста или домашним учителем? Тебе, который станет священником! Моим священником!

Мать опять смеется и поднимается, исполнившись внезапной энергией. Она подходит к огромному буфету, завладевшему всем пространством между окнами, достает бутылку портвейна и два бокала и подает на стол.

Хенрик тоже разражается смехом – как хорошо ему это знакомо, какой удивительной надежностью дышит: оба в отчаянии, вдруг смех, неудержимый, мама смеется – значит, все не так страшно. Они чокаются и пьют. Она наклоняется вперед и вздыхает.

Альма.Я слыхала, что по-настоящему талантливые мошенники никогда не размениваются на мелочи. Они сразу играют по-крупному. Это вызывает больше доверия, и им потом удается прибрать к рукам еще больше.

Хенрик.Я что-то не понимаю.

Альма.Не понимаешь? Мы были чересчур скромны! Теперь тетушкам придется выложить сумму покрупнее. Мы нанесем им визит, Хенрик. Теперь же. Завтра.

Загадочные Тетки живут в деревянном особняке у Юснан, в двадцати километрах южнее Больнеса. Они сестры Хенрикова деда, дамы почтенного возраста, дед – их младший братишка, последыш вроде. Зовут их в порядке старшинства Эбба, Беда и Бленда.

С ними в нескольких словах дело обстоит следующим образом: прадед владел лесом и землей и был человек с деловой хваткой. Когда всерьез началось освоение Норрланда, предприимчивый Леонхард позаботился о том, чтобы сколотить состояние. После себя он оставил приличное наследство. Дед Бергман считал, что не надо трогать ни эре, все должно пойти на увеличение капитала и содержание родового поместья. Никто не осмелился возразить, кроме Бленды, потребовавшей раздела наследства для себя и сестер. Брат воспротивился, но Бленда вынесла спор на рассмотрение губернского суда в Евле. Прежде чем скандал стал свершившимся фактом, Фредрик Бергман уступил и, дрожа от ненависти, был вынужден выплатить своим незамужним сестрам причитающиеся им доли наследства. После чего раз и навсегда отказался с ними разговаривать, и взаимная ненависть расцвела пышным цветом. Ни дни рождения, ни помолвки, ни смерти не могли преодолеть взаимного ожесточения.

Бленда, младшая из сестер, проявившая такую решительность, взяла на себя распоряжаться состоянием. Благодаря ее уму и деловой хватке оно выросло еще больше. Она построила роскошную деревянную виллу с видом на красивейшие окрестности Юснан. Дом обставили наиудобнейшей современной мебелью и украсили безвкуснейшими обоями, гобеленами и картинами столетья.

К вилле примыкает сад, почти парк, ступенями спускающийся к реке. Там сестры работают весной, летом и осенью, одетые в льняные платья, накидки, шляпы с широкими полями, перчатки и сабо. Всю свою любовь, нежность, изобретательность, не растрачиваемые ими впустую друг на друга, они отдают саду. Он отвечает на их чувства пышной зеленью, сгибающимися под тяжестью плодов фруктовыми деревьями и роскошными цветниками.

Эбба – старшая из сестер и немного придурковатая, каковой была всегда. Кроме того, она глухая и говорит мало, ее самый верный друг – страдающий подагрой Лабрадор почтенного возраста. Лицо Эббы похоже на увядший лепесток розы, в юности она, наверное, была красивой девушкой.

У Беды, несмотря на возраст, все еще черные волосы, черные глаза и трагический вид. Она читает романы и играет Шопена скорее страстно, чем с пониманием, часто ругается и громко жалуется на что ни попадя. Время от времени она удаляется, но всегда возвращается. Уходы ее рассчитаны на сенсацию, а возвращения обыденны. В отличие от сестер она – как это утверждается – пережила страсть.

И наконец, Бленда – низенькая, быстрая, с большой выдержкой. Она обладает, как уже известно, способностью добиваться своего. Стального цвета волосы, низкий, широкий лоб, крупный, слегка красноватого оттенка нос, губы с саркастическим изгибом, вполне соответствующим молниеносным выпадам и ироническим замечаниям.

Раз в году они отправляются в столицу, выходят в свет, посещают концерты и театры и делают дорогие и современные заказы в домах моды. Изредка они позволяют себе поездку на курорты на юг Германии или в Австрию.

Так обстоит дело с сестрами из Эльфвика.

Спальни сестер обставлены в соответствии со вкусом каждой, но чудовищно загромождены. Комната Эббы оклеена светлыми обоями в цветочек, Беды – сиреневыми с узором в стиле модерн, а Бленда обитает в покоях синих, голубых, темно-синих и пастельно-синих тонов. В данную минуту в доме царит возбуждение. Сестры переодеваются к обеду, советуются, помогают друг другу, переругиваются. Комнаты соединены между собой дверями, как правило запертыми, но сейчас распахнутыми настежь.

Бленда.Ты их видишь?

Беда.Что они делают?

Эбба.Господи помилуй! Они возле купальни.

Бленда.Что? Они собираются купаться в холодной воде?

Эбба.Господи помилуй! Они и впрямь собираются купаться!

Бленда.Это же смешно. Альма, эта жирная корова. Просто смешно.

Беда.Подвинься, я тоже хочу посмотреть.

Бленда.Входят в купальню.

Эбба.Точно намерены купаться.

Беда.В это время года! Вода-то наверняка не больше десяти градусов.

Бленда.Надеть голубое?

Беда.Не слишком ли элегантно? Альма будет чувствовать себя бедной родственницей. У нее-то определенно есть только черное.

Бленда.Тогда я надену светло-серое.

Беда.Господи, да оно еще элегантнее.

Эбба( возбужденно). Господи помилуй! Вода в Юснан поднимается.

Бленда.Что это ты такое мелешь?

Эбба.Альма, эта гора мяса, вошла в воду.

Беда.Хватит глазеть, надевай корсет, я помогу тебе со шнуровкой.

Эбба.Что ты сказала? Малыш Хенрик разделся догола!

Беда.Ой, я должна посмотреть!

Бленда.Не толкайся. Господи, до чего же он мил!

Эбба.Боже, какой худой.

Беда.Зато плечи хороши. И сложен отлично.

Бленда.Интересно, зачем они приехали, а?

Беда.Не так уж трудно догадаться.

Эбба.Как размашисто плывет.

Беда.Неужели и впрямь наденешь светло-серое?

Бленда.Представь себе, есть у меня такая мысль.

Беда.По крайней мере, вполне подходит к твоему красному носу.

Эбба.Возвращаются в купальню. Господи Иисусе, что бы мы делали, если бы они утонули?

Бленда.Оплатили бы похороны, я думаю.

Беда.Эбба, иди сюда, я помогу тебе одеться.

Эбба.Нет, нет, я должна посмотреть, как они будут вылезать.

Беда.Уже вылезают?

Эбба.Поглядите-ка! Идут к берегу, держась за руки!

Бленда.Я, пожалуй, догадываюсь, зачем они приехали.

Беда.Ну и что из того, скупердяйка ты эдакая.

Бленда.Ни эре они от нас не получат, вот что я вам скажу. Ни эре. Мы им уже и так дали взаймы и процентов не берем, пока Хенрик не станет пастором.

Эбба.Какой же он миленький, малыш Хенрик. Странно только, что они осмеливаются показываться голышом.

Беда( Эббе). Я вынула розовое. ( Передергивается.) Розовое!

Эбба.Нет, не хочу. Хочу цветастое. Которое с розами и кружевами.

Беда.Да ну! В нем ты еще страшнее.

Эбба.Ты сейчас явно сказала какую-то гадость, я видела.

Бленда.А сама-то вырядилась так, словно собралась выступать в Королевском театре.

Беда.А чем тебе это платье не угодило, позволь спросить?

Бленда.Да тут дело не в платье.

Беда.Я хочу быть красивой ради мальчика. Ему, пожалуй, не помешает полюбоваться красотой и элегантностью.

Бленда( смеется). Ха-ха-ха!

Эбба.Кто взял мои духи! ( Трубит.) Мои духи!

Беда.Такой старой карге духи ни к чему. Это непристойно!

Эбба.Опять ты сказала какую-то гадость. Где моя слуховая труба?

Беда.Если речь и вправду пойдет о деньгах? Неужели нам обязательно быть такими твердокаменными?

Бленда.Непременно, дорогая Беда! Сейчас тяжелые времена, и надо учиться жить по средствам.

Беда.По ним видно, что им несладко приходится.

Бленда.Альма никогда не умела распоряжаться деньгами. Помнишь, мы ей послали 50 крон, когда отец Хенрика умер? И знаешь, на что Альма их истратила! Купила элегантные туфли к траурному платью. Она сама сказала! Разве так можно вести хозяйство? Я просто спрашиваю.

Эбба.Они уже направляются к дому. Господи помилуй, как ласково он смотрит на мать. Очень милый мальчик.

Гостиная под углом соединена со столовой, большое окно смотрит на закат. Здесь все в светлых тонах: легкие летние шторы, белая мебель ручной работы в духе Карла Ларссона, желтые обои, большие плетеные кресла, пианино, зеленый, цвета цветущей липы, буфет, яркие лоскутные коврики на широких, тщательно выскобленных досках пола. На стенах – что-то вроде современного искусства: женщины, как цветы, и цветы, как женщины, деревеньки и девушки в белом, неопределенно глядящие в прекрасное будущее.

Сестры вплывают гуськом: Эбба, Беда и Бленда. Альма с Хенриком уже на месте, мать в чересчур тесном фиолетовом шелковом платье, измученная туго затянутым корсетом, Хенрик в опрятной, но залоснившейся пиджачной паре, при крахмальном воротничке и при галстуке. Бленда сразу же приглашает к столу, и, после того как все рассаживаются, нажимает скрытую от глаз кнопку электрического звонка. Тут же появляются два юных ангела с дымящейся супницей и подогретыми тарелками: суп из крапивы с половинками яйца.

После обеда общество пьет кофе на веранде. Альму и Хенрика усаживают на плетеный диван, Бленда расположилась в качалке, стратегически стоящей вне горизонтально падающих солнечных лучей. Беда устроилась на лестнице террасы. Она курит сигарету в элегантном мундштуке. Эбба сидит спиной к саду со слуховой трубой наготове.

Итак, момент настал. Альма дышит с присвистом – от напряжения или от вкусной еды и превосходного вина, сказать трудно. Хенрик бледен, пальцы плотно сцеплены.

Бленда.Мы предполагаем, что Альма с Хенриком проделали весь этот длинный путь не только из родственной любви. Насколько я помню, последний раз вы были здесь три года назад. Причиной тогдашнего визита был денежный заем для покрытия расходов на учебу Хенрика.

Бленда, осторожно раскачиваясь в качалке, смотрит на Альму с холодной любезностью. Беда, закрыв глаза, подставила лицо последним лучам заходящего солнца. Эбба, посасывая вставную челюсть, держит наготове слуховую трубу.

Альма.Деньги кончились. Все очень просто.

Бленда.Вот как, деньги кончились. Их должно было хватить на четыре года, а не прошло еще и трех.

Альма.Все подорожало.

Бленда.Вы сами назначили сумму. Не помню, чтобы я торговалась.

Альма.Нет, что вы, вы были очень щедры.

Бленда.А теперь деньги кончились?

Альма.Я рассчитывала, что дед Хенрика нам поможет, поскольку Хенрик все же продолжит семейную традицию и станет священником.

Бленда.А дед Хенрика не помог?

Альма.Нет. Мы канючили целый день. И получили только 12 крон на железнодорожные билеты. Чтобы вернуться в Сёдерхамн.

Бленда.Какая щедрость.

Альма.Трудные времена настали, Бленда. Я даю уроки музыки, но это крохи, и кое-кто из учеников отказался от занятий.

Бленда.И теперь вы хотите получить новый заем?

Альма.Мы с Хенриком подробнейшим образом обсуждали, не бросить ли ему учебу и не поступить ли работать на новый телеграф в Сёдерхамне. Это был единственный выход. Но тут кое-что произошло.

Эбба.Что-что?

Альма.Кое-что произошло.

Эбба.Что она сказала?

Бленда.Случилось что-то приятное.

Альма.Пусть лучше Хенрик сам расскажет.

Хенрик.Я, значит, сдавал экзамен по церковной истории наводящему на всех ужас профессору Сюнделиусу. Нас было трое, и только я один справился. После экзамена профессор попросил меня остаться. Угостил сигарой и был чрезвычайно любезен. Совершенно не похож на того саркастического человека, каким он обычно бывает.

Альма( потрясенно). Он угостил Хенрика сигарой.

Хенрик.Я уже это сказал, мамочка.

Альма.Прости, прости.

Хенрик.Ну вот, мы поговорили немного о том о сем. Между прочим, он сказал, что хорошее знание церковной истории свидетельствует о прилежании, отличной памяти и самодисциплине. По его мнению, я показал блестящие способности, разобравшись в апостольской символике. Это довольно сложный вопрос, требующий определенной научной систематизации.

Эбба.Бленда, что он говорит?

Бленда.Не сейчас, Эбба, ( трубит), потом, позже.

Хенрик.Он предложил мне научную карьеру. Мне следовало бы написать докторскую диссертацию. Профессор сказал, что с удовольствием будет моим научным руководителем. Потом я наверняка смогу стать доцентом. Он сказал, что большинство богословов были идиотами, и надо беречь редкие таланты.

Альма.Вы понимаете, Бленда, как это лестно для Хенрика. Профессор Сюнделиус не сегодня-завтра станет архиепископом или министром.

Хенрик.И тогда я ответил, как обстоят дела, – у меня нет средств. У меня даже не хватит денег, чтобы получить сан священника. На это профессор сказал, что мне надо продержаться самостоятельно только первые годы, поскольку потом я смогу получить так называемую аспирантскую стипендию. Это весьма приличные деньги, тетя Бленда. Почти все аспиранты женаты, имеют детей и прислугу.

Бленда.Черт возьми!

Альма( вклинивается). И теперь мы приехали к вам, чтобы попросить еще об одном беспроцентном займе в шесть тысяч крон. Профессор Сюнделиус подсчитал, что потребуется приблизительно столько.

Бленда.Черт возьми.

Альма.Мы хотели сперва поговорить с вами. Я имею в виду – прежде, чем обратиться в Уппландсбанк. Профессор обещал написать рекомендательное письмо. Возможно, он даже подпишет поручительство, сказал он.

Бленда.Что скажешь, Беда?

Беда( смеясь). У меня нет слов.

Эбба.О чем вы говорите? О деньгах?

Бленда.Хенрик будет профессором! И ему нужно еще шесть тысяч, кроме тех двух, которые мы ему уже одолжили. Понимаешь?

Эбба.А у нас есть столько денег?

Бленда.В этом-то и вопрос.

Бленда хрипло хохочет. Беда из-под приспущенных длинных черных ресниц с улыбкой смотрит на Хенрика. Хенрик из бледного сделался пунцовым. Альма тяжело дышит. Внезапно Бленда встает и хлопает в ладоши.

Бленда.Если делать что-то, так лучше сразу. Альма и Хенрик, пожалуйста, пройдите со мной в кабинет.

В довольно тесный кабинет Бленды ведет дверь из прихожей. Полки завалены конторскими книгами. Посередине стоит конторка, у окна письменный стол и несколько стульев из мореного дерева. В углу – кожаный диван и кресло, круглый стол с латунной столешницей и курительными принадлежностями. Бленда зажигает электричество, снимает с золотой цепочки на шее маленький ключик, открывает средний ящик стола, берет блестящие ключи и отпирает сейф, притаившийся за ширмой у двери.

Ни Альма, ни Хенрик не видят, чем она занимается за ширмой. Она появляется оттуда с пачкой купюр в правой руке. Кладет деньги на стол, запирает в ящик ключи от сейфа и вновь надевает ключик на тонкую цепочку. После чего принимается считать: шесть тысяч риксдалеров в банкнотах. Пересчитав, она протягивает деньги Альме, которая застыла, точно пораженная молнией.

Альма.Наверное, надо написать расписку?

Бленда.Хенрик, будь добр, вернись на минутку к тетушкам. Мне нужно поговорить с твоей матерью наедине.

Хенрик, поклонившись, направляется к двери с противным чувством, что, кажется, что-то не так. Когда он выходит из комнаты, Альму просят присесть. Бленда начинает листать телефонный каталог.

Бленда.Как ни странно, но здесь у нас в конторе имеется каталог Уппсалы. Я собираюсь позвонить профессору Сюнделиусу и от имени семьи поблагодарить его за сердечное участие в судьбе нашего многообещающего отпрыска. Ага, вот и номер: 15 43.

Она поднимает трубку и с улыбкой смотрит на посеревшую Альму. Ее широко раскрытые голубые глаза заволокло слезами. Бленда медленно кладет трубку на рычаг.

Бленда.Позвоню в другой день. Невежливо беспокоить такого выдающегося человека после восьми вечера.

Сев напротив Альмы, Бленда глядит на нее взглядом, в котором сквозит нечто, что можно было бы назвать нежной иронией.

Бленда.Вы, конечно, понимаете, что мы с сестрами горды помочь Хенрику добиться столь блестящего будущего?

Она легонько похлопывает Альму по ее круглому колену и круглой щеке, по которой как раз сползает слеза. Альма бормочет что-то о благодарности.

Бленда.Не благодарите. Я делаю это только потому, что ваш мальчик такой замечательно одаренный. Или, может быть, просто так? Из-за вашей любви к сыну? Не знаю. Пойдемте присоединимся к остальным? По-моему, этот вечер надо отпраздновать шампанским! Идемте, Альма! Не плачьте. Мне не было так весело с тех самых пор, как наш брат проиграл дело о наследстве.

Начальник транспортных перевозок построил в дни своего могущества Дачу вблизи реки, озер и низких голубых гор. Ежегодно в середине июня семейство перебирается туда – грандиозное мероприятие, руководимое опытными стратегами. Снимают шторы, ковры пересыпают средством от моли и, переложив газетами, сворачивают в рулоны, мебель покрывают пожелтевшими, как привидения, простынями, хрустальные люстры укутывают в тарлатан, загружают товарный вагон необходимыми вещами – от личной кровати и личных подушек Юхана Окерблюма до кукольных шкафчиков младших девочек и несравненных форм для выпечки фрёкен Сири, кистей фру Марты и романов Анны.

Начало июля, на людей и на зеркала вод опустились тихая сонливость и марево жары. Лениво катится крокетный шар. Кто-то играет на рояле – сентиментальный романс Гаде. Фрёкен Лисен дремлет на скамейке, не заботясь о том, что клубок упал на траву. Фру Карин, владычица дома, сидит на верхней веранде, размякшая, в белом платье и широкополой шляпе, затеняющей глаза. Она пишет письмо, которое так и остается неоконченным. Ее серо-голубой взгляд теряется в светлой дали над горными грядами. Начальник транспортных перевозок забылся сном в гамаке, очки сдвинуты на лоб, на животе – книга. На кухне же все-таки идет определенная, хоть и ограниченная деятельность.

Фрёкен Сири и Анна чистят клубнику. Работа, безусловно, нелегкая, и скорость приличная. Настроение – доверительно-разговорчивое: реплики перемежаются паузами. На желтых лентах липучек жужжат мухи, на подоконнике полусонно мурлычет жирный кот.

Фрёкен Сири.…да, я пришла сюда, когда вы родились. Меня взяли помогать Ставе, но она уже совсем была без сил, так что мне пришлось с самого начала брать все на себя. Она по большей части лежала в кровати и командовала. Никто не знал, насколько она больна, и должна вам сказать, все жутко злились. И вдруг однажды утром ее нашли мертвой. Я уже тогда много чего умела, хотя мне было всего двадцать. Но, ясное дело, работы хоть отбавляй. Да и фру Окерблюм ненамного старше была. А пасынки не приведи Господи до чего горячие. И начальник транспортных перевозок не слишком-то помогал их воспитывать. Больно был занят своими железнодорожными мостами. А Рикен и Руна – добрые девушки, но глупые, как курицы. Да, пришлось фру Окерблюм да мне отвечать за все да расхлебывать кашу. И нам это удалось, хотя фру опять забеременела – и должна сказать, болела тогда сильно, – вот я ей и говорю: не надрывайтесь так, фру Окерблюм, отдыхайте побольше, а я буду везти воз, только скажите, чего и как. Так я и сделала. А потом фру поправилась, снова повеселела, но все так и осталось, прежний порядок. У нас с фру бывают разные мнения, но мы обе воюем против разгильдяйства, грязи и беспорядка. Мы не терпим беспорядка ни в чем, если вы понимаете, о чем я. ( Пауза.) Да, вот как, значит, было дело, вот как оно есть.

Анна.А вы, фрёкен Сири, были когда-нибудь влюблены?

Фрёкен Сири.Еще бы, был тут попервоначалу один, пытался задрать мне юбки. Но все как-то уж больно быстро произошло, я и узнать не успела, какие у него были намерения.

В кухне появляется Эрнст, он дергает сестру за косу, целует фрёкен Сири в затылок и спрашивает, есть ли апельсиновый сок, после чего садится за стол и с жадностью начинает пожирать очищенные ягоды. Фрёкен Сири обслуживает молодого человека. Она даже отламывает кусочек льда от постоянно капающей глыбы в леднике, ставит на стол стакан с соком и тарелку с изюмным печеньем. Эрнст, зевая, говорит, что поедет на велосипеде к Йиммену. А Анна не хочет присоединиться? «В такую-то жару!» – вскрикивает Анна, потому что Эрнст, улучив момент, щекочет ее. «Пошли, лентяйка, искупаемся! Только надо сказать маме, что мы уходим».

Они подходят к лестнице, ведущей на второй этаж. Эрнст кричит: «Мама!» Карин Окерблюм, пробудившись от своих грез над недописанным письмом, выходит на лестницу и строго спрашивает, почему Эрнст поднимает такой шум, – «папу разбудишь». – «Мы едем на Йиммен купаться, поедешь с нами?» – «А Анна? – спросила фрёкен Сири. – Не надо ли что-нибудь сделать на кухне?» – «Сейчас ничего, – отвечает Анна. – Кстати, девчонки могли бы помогать побольше. А они спрятались в домике для игр и читают «Тайных любовников графини Полетт». Любовников во множественном числе, заметьте». – «Вот как, – смиренно отзывается фру Карин, – ну, это не моя забота, пусть этим Марта занимается», – «Так мы пойдем», – говорит Эрнст и, взлетев по ступенькам, обнимает мать. «Спасибо, очень мило, – говорит Карин Окерблюм, дергая сына за волосы. – Тебе надо постричься, ты неприлично оброс».

И вот они катят на своих блестящих велосипедах. Сперва несколько километров по большаку, а потом перпендикулярно через лес. Извилистая песчаная лесная тропа вьется вдоль речки Йимон, мелкой, каменистой, но бурной даже в самые жаркие летние месяцы.

Йиммен – вытянутое в длину родниковое озеро, окруженное со всех сторон лесом. Вода ледяная и прозрачная, берега каменистые, отлого обрывающиеся во внезапную бездну.

Оставив велосипеды у мельницы с переломанным хребтом, брат с сестрой двинулись по протоптанной коровами среди прибрежной ольхи и берез с потемневшими стволами тропинке к месту, где они обычно купаются, – узкой песчаной полоске берега, затененной пышной листвой.

Искупавшись, они лакомятся разломанной пополам подтаявшей плиткой шоколада. Несколько полусонных мух составляют им компанию, а так вокруг стоит тишина, небо безоблачно, но душно, как будто на горизонте собирается гроза, желанная, но пугающая. Эрнст делает стойку на руках, он неплохой гимнаст. Анна в рубашке и нижней юбке лежит на спине. Щурясь на листву, она вытягивает руку и указательным пальцем рисует на белом небесном своде контуры ветвей.

Анна.У тебя есть идеалы?

Эрнст.Что-что?

Анна.Идеалы!

Эрнст.Ну и вопрос.

Анна.Возможно. И все-таки я его задаю и хочу услышать ответ.

Эрнст.Идеалы. Разумеется: иметь деньги. Не работать. Страстные любовницы. Хорошая погода. Крепкое здоровье. Бессмертие – я хочу быть бессмертным, не желаю умирать. Если я обрету бессмертие в значении известности, я не против. Хочу, чтобы тем, кого я люблю, было так же хорошо, как мне. Не хочу никого ненавидеть. Не хочу жениться, никогда. Но хочу иметь много детей. Так что у меня идеалы, пожалуй, есть.

Анна.Ты ничего не воспринимаешь всерьез?

Эрнст.Да, малышка Анна, я ничего не воспринимаю всерьез. А разве я могу иначе, видя, как ведет себя мир. У меня сильная потребность сохранить ясность ума. Посему я не утруждаю себя размышлениями. Начни я размышлять, «чокнусь», как выражается Люсидор.

Анна.У нас в медицинском училище преподают довольно много теоретических предметов. В основном, скучища, но иногда бывает настолько увлекательно и захватывающе, что…

Эрнст.…ты обладаешь способностью к состраданию, а я нет. В этом отношении я похож на мать.

Анна.Так вот, однажды у нас вела занятие женщина-врач, профессор– педиатр. Она просто начала рассказывать, приводя примеры из своей практики. Главным образом, о детях, больных раком. Она описывала такие страшные страдания, что мы едва сдерживались, чтобы не разреветься, слушая все эти ужасы. Дети, испытывающие невероятные муки. Маленькие дети, понимаешь, Эрнст, которые ничего не сознают и видят лишь рядом беспомощных взрослых. Измученные, плачущие, мужественные, молчаливые стоические дети. А потом они умирают, спасения нет. Порой резаные-перерезаные до неузнаваемости. Профессорша рассказывала совершенно спокойно. Но в каждом слове звучало сострадание. Понимаешь, Эрнст?

Эрнст( с легким сарказмом). Нет, ягодка моя. Что я должен понимать?

Анна.Я хочу быть похожей на эту профессоршу. Хочу противостоять непостижимой жестокости, Эрнст. Хочу помогать, облегчать, утешать. Хочу обладать всевозможными знаниями.

Эрнст.В таком случае медицинское училище – то, что нужно?

Анна.Да, конечно. Половина нашего курса по окончании выйдет замуж. Мне же надо что-то большее, более трудное. Знаешь, иногда мне кажется, что я невероятно сильная. Мне кажется, что Бог создал меня для чего-то важного – важного для других людей.