Текст книги "Воистину"

Автор книги: Ингеборг Бахман

BRIEF IN ZWEI FASSUNGEN

 
Rom im November abends besten Dank
das glatte Marmorriff die kalten Fliesen
die Gischt der Lichter eh die Tore schließen
der Klang mit dem erfrorne Gläser springen
der Singsang den sie aus Gitarren wringen
eh sie die Schädel in die Münzen stanzen
auf die Arena mit Zypressenlanzen!
der Holzwurm ist bei mir zu Tisch gesessen —
wie wohl ein Blatt aussieht das Raupen fressen?
und Herbst in Nebelland die bunten Lumpen
der Wälder unter großen Regenpumpen
ob es die Käuzchen gibt das Todeswerben
die Drachen die in warmen Sümpfen sterben
das Segel schwarz den Unglücksschrei der Raben
den Nordwind um die Wasser umzugraben
das Geisterschiff die Halden und die Heiden
schuttüberhäuft das Haus die Trauerweiden
verschuldet und vertränt am Strom aus Särgen
den Wahnsinn den sie aus der Tiefe bergen
Immer und Nimmermehr gemischt zum Trank
dein wehes Herz vergötternd alle Leiden
vernichtet und verloren liebeskrank…
 
 
Nachts im November Rom Einklang und Ruh
der Abschied ohne Kränkung ist vollzogen
die Augen hat ein reiner Glanz beflogen
die Säulen wachsen aus den Tamarinden
о Himmel den die blauen Töne binden!
es landen Disken in den Brunnenmitten
sie drehen sich zu leichten Rosenschritten
wollüstig dehnen Katzen ihre Krallen
der Schlaf hat einen letzten Stern befallen
der Mund entkommt den Küssen ohne Kerben
der Seidenschuh ist unverletzt von Scherben
rasch sinkt der Wein durch dämmernde Gedanken
springt wieder Licht mit seinen hellen Pranken
umgreift die Zeiten schleudert sie ins Heute
die Hügel stürmt die erste Automeute
vor Tempeln paradieren die Antennen
empfangen Morgenchöre und entbrennen
für jeden Marktschrei Preise Vogelrufe
ins Pflaster taucht die Spiegelschrift der Hufe
die Chrysanthemen schütten Gräber zu
Meerhauch und Bergwind mischen Duft und Tränen
ich bin inmitten – was erwartest du?
 

ПИСЬМО В ДВУХ РЕДАКЦИЯХ^{18}[37]37
  Перевод В.Топорова.


[Закрыть]

 
Ноябрь рим вечер прежнее жилье
продрогший воздух мраморные плиты
из окон свет покуда не закрыты
звон стекол разбиваемых попарно
восторги исторгают из гитары
покуда не впечатаются лбами
в арену с кипарисными столбами!
жучок древесный ужинал со мною —
смоковница с обглоданной корою?
в соседних странах осень и в лохмотья
леса ушли расхристанною плотью
бывают ли сычишки а драконы
гуляют во фланелевых кальсонах
страх смерти безутешные вороны
косматый парус в лодке похоронной
корабль премудрых мчащиеся тучи
тропинка к дому дом на самой круче
гробов и слез слепая вереница
бессилие безумье власяница
Всегда и Никогда смешав в питье
обожествляя боль желая жгучей
и в сердце опрокинуться твое…
 
 
Ночь рим ноябрь и больше не тревожь
прощанье без упреков и обиды
из темноты растут кариатиды
качаются колонны и пилястры
цветет сухое небо вянут астры
ныряет лунный диск во тьму колодца
уснуть неровно нервно как придется
у камелька нашептывают бредни
сморило на углу фонарь последний
не остается ран от поцелуя
рука ушла в перчатку кружевную
вино на вкус немного слаще дегтя
рассветный луч о крыши точит когти
и в клочья рвет вчерашнюю кручину
мой холм штурмуют первые машины
с крыш храмов жадно слушают антенны
архангелов Лукавому на смену
крик рыночный и сделки шито-крыто
по мостовой ослиные копыта
мысль о могилах повергает в дрожь
морской зефир приносит прах и пену
я посредине – и чего ты ждешь?
 

SCHATTEN ROSEN SCHATTEN

 
Unter einem fremden Himmel
Schatten Rosen
Schatten
auf einer fremden Erde
zwischen Rosen und Schatten
in einem fremden Wasser
mein Schatten
 

ТЕНИ РОЗЫ ТЕНИ^{19}[38]38
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Под чужим небом
тени розы
тени
на чужой земле
между тенью и розой
на поверхности чужой воды
моя тень
 

LIEDER AUF DER FLUCHT

Dura legge d'Amor! та, ben che obliqua,

Servar convensi; perb ch 'ella aggiunge

Di cielo in terra, universale, antiqua.

Petrarca, "I Trionfi"

I

 
Der Palmzweig bricht im Schnee,
die Stiegen stürzen ein,
die Stadt liegt steif und glänzt
im fremden Winterschein.
 
 
Die Kinder schreien und ziehn
den Hungerberg hinan,
sie essen vom weißen Mehl
und beten den Himmel an.
 
 
Der reiche Winterflitter,
das Mandarinengold,
treibt in den wilden Böen.
Die Blutorange rollt.
 

II

 
Ich aber liege allein
im Eisverhau voller Wunden.
 
 
Es hat mir der Schnee
noch nicht die Augen verbunden.
 
 
Die Toten, an mich gepreßt,
schweigen in allen Zungen.
 
 
Niemand liebt mich und hat
für mich eine Lampe geschwungen!
 

III

 
Die Sporaden, die Inseln,
das schöne Stückwerk im Meer,
umschwommen von kalten Strömen,
neigen noch Früchte her.
 
 
Die weißen Retter, die Schiffe
– о einsame Segelhand! —
deuten, eh sie versinken,
zurück auf das Land.
 

IV

 
Kälte wie noch nie ist eingedrungen.
Fliegende Kommandos kamen über das Meer.
Mit allen Lichtern hat der Golf sich ergeben.
Die Stadt ist gefallen.
 
 
Ich bin unschuldig und gefangen
im unterworfenen Neapel,
wo der Winter
Posilip und Vomero an den Himmel stellt,
wo seine weißen Blitze aufräumen
unter den Liedern
und er seine heiseren Donner
ins Recht setzt.
 
 
Ich bin unschuldig, und bis Camaldoli
rühren die Pinien die Wolken;
und ohne Trost, denn die Palmen
schuppt sobald nicht der Regen;
 
 
ohne Hoffnung, denn ich soll nicht entkommen,
auch wemm der Fisch die Flossen schützend sträubt
und wenn am Winterstrand der Dunst,
von immer warmen Wellen aufgeworfen,
mir eine Mauer macht,
auch wenn die Wogen
fliehend
den Fliehenden
dem nächsten Ziel entheben.
 

V

 
Fort mit dem Schnee von der gewürzten Stadt!
Der Früchte Luft muß durch die Straßen gehen.
Streut die Korinthen aus,
die Feigen bringt, die Kapern!
Belebt den Sommer neu,
den Kreislauf neu,
Geburt, Blut, Kot und Auswurf,
Tod – hakt in die Striemen ein,
die Linien auferlegt
Gesichtern
mißtrauisch, faul und alt,
von Kalk umrissen und in öl getränkt,
von Händeln schlau,
mit der Gefahr vertraut,
dem Zorn des Lavagotts,
dem Engel Rauch
und der verdammten Glut!
 

VI

 
Unterrichtet in der Liebe
durch zehntausend Bücher,
belehrt durch die Weitergabe
wenig veränderbarer Gesten
und törichter Schwüre —
 
 
eingeweiht in die Liebe
aber erst hier —
als die Lava herabfuhr
und ihr Hauch uns traf
am Fuß des Berges,
als zuletzt der erschöpfte Krater
den Schlüssel preisgab
fiir diese verschlossenen Körper —
 
 
Wir traten ein in verwunschene Räume
und leuchteten das Dunkel aus
mit den Fingerspitzen.
 

VII

 
Innen sind deine Augen Fenster
auf ein Land, in dem ich in Klarheit stehe.
 
 
Innen ist deine Brust ein Meer,
das mich auf den Grund zieht.
Innen ist deine Hüfte ein Landungssteg
fiir meine Schiffe, die heimkommen
von zu großen Fahrten.
 
 
Das Glück wirkt ein Silbertau,
an dem ich befestigt liege.
 
 
Innen ist dein Mund ein flaumiges Nest
für meine flügge werdende Zunge.
Innen ist dein Fleisch melonenlicht,
süß und genießbar ohne Ende.
Innen sind deine Adern ruhig
und ganz mit dem Gold gefüllt,
das ich mit meinen Tränen wasche
und das mich einmal aufwiegen wird.
 
 
Du empfängst Titel, deine Arme umfangen Güter,
die an dich zuerst vergeben werden.
 
 
Innen sind deine Füße nie unterwegs,
sondern schon angekommen in meinen Samdanden.
Innen sind deine Knochen helle Flöten,
aus denen ich Töne zaubern kann,
die auch den Tod bestricken werden…
 

VIII

 
.. Erde, Meer und Himmel.
Von Küssen zerwühlt
die Erde,
das Meer und der Himmel.
Von meinen Worten umklammert
die Erde,
von meinem letzten Wort noch umklammert
das Meer und der Himmel!
 
 
Heimgesucht von meinen Lauten
diese Erde,
die schluchzend in meinen Zähnen
vor Anker ging
mit allen ihren Hochöfen, Türmen
und hochmütugen Gipfeln,
 
 
diese geschlagene Erde,
die vor mir ihre Schluchten entblößte,
ihre Steppen, Wüsten und Tundren,
 
 
diese rastlose Erde
mit ihren zuckenden Magnetfeldern,
die sich hier selbst fesselte
mit ihr noch unbekannten Kraftketten,
 
 
diese betäubte und betäubende Erde
mit Nachtschattengewächsen,
bleiernen Giften
und Strömen von Duft —
 
 
untergegangen im Meer
und aufgegangen im Himmel
die Erde!
 

IX

 
Die schwarze Katze,
das öl auf dem Boden,
der böse Blick:
 
 
Unglück!
 
 
Zieh das Korallenhorn,
häng die Hörner vors Haus,
Dunkel, kein Licht!
 

X

 
О Liebe, die unsre Schalen
aufbrach und fortwarf, unseren Schild,
den Wetterschutz und braunen Rost von Jahren!
 
 
О Leiden, die unsre Liebe austraten,
ihr feuchtes Feuer in den fühlenden Teilen!
Verqualmt, verendend im Qualm, geht die Flamme in sich.
 

XI

 
Du willst das Wetterleuchten, wirfst die Messer,
du trennst der Luft die warmen Adern auf;
 
 
dich blendend, springen aus den offenen Pulsen
laudos die letzten Feuerwerke auf:
 
 
Wahnsinn, Verachtung, dann die Rache,
und schon die Reue und der Widerruf.
 
 
Du nimmst noch wahr, daß deine Klingen stumpfen,
und endlich fühlst du, wie die Liebe schließt:
 
 
mit ehrlichen Gewittern, reinem Atem.
Und sie verstößt dich in das Traumverlies.
 
 
Wo ihre goldnen Haare niederhängen,
greifst du nach ihr, der Leiter in das Nichts.
 
 
Tausend und eine Nacht hoch sind die Sprossen.
Der Schritt ins Leere ist der letzte Schritt.
 
 
Und wo du aiifprallst, sind die alten Orte,
und jedem Ort gibst du drei Tropfen Blut.
 
 
Umnachtet hältst du wurzellose Locken.
Die Schelle läutet, und es ist genug.
 

XII

 
Mund, der in meinem Mund genächtigt hat,
Aug, das mein Aug bewachte,
Hand —
 
 
und die mich schleiften, die Augen!
Mund, der das Urteil sprach,
Hand, die mich hinrichtete!
 

XIII

 
Die Sonne wärmt nicht, stimmlos ist das Meer.
Die Gräber, schneeverpackt, schnürt niemand auf.
Wird denn kein Kohlenbecken angefüllt
mit fester Glut? Doch Glut tut's nicht.
 
 
Erlöse mich! Ich kann nicht länger sterben.
 
 
Der Heilige hat anderes zu tun;
er sorgt sich um die Stadt und geht ums Brot.
Die Wäscheleine trägt so schwer am Tuch;
bald wird es fallen. Doch mich deckt's nicht zu.
 
 
Ich bin noch schuldig. Heb mich auf.
Ich bin nicht schuldig. Heb mich auf.
 
 
Das Eiskorn lös vom zugefrornen Aug,
brich mit den Blicken ein,
die blauen Gründe such,
schwimm, schau und tauch:
 
 
Ich bin es nicht.
Ich bin's.
 

XIV

 
Wart meinen Tod ab und dann hör mich wieder,
es kippt der Schneekorb, und das Wasser singt,
in die Toledo münden alle Töne, es taut,
ein Wohlklang schmilzt das Eis.
О großes Tauen!
 
 
Erwart dir viel!
 
 
Silben im Oleander,
Wort im Akaziengrün
Kaskaden aus der Wand.
 
 
Die Becken füllt,
hell und bewegt,
Musik.
 

XV

 
Die Liebe hat einen Triumph und der Tod hat einen,
die Zeit und die Zeit danach.
Wir haben keinen.
 
 
Nur Sinken um uns von Gestirnen. Abglanz und Schweigen.
Doch das Lied überm Staub danach
wird uns übersteigen.
 

ПЕСНИ НА ДОРОГАХ БЕГСТВА^{20}[39]39
  Перевод А. Исаевой, Е. Соколовой, А.Голембы.


[Закрыть]

Dura legge d'Amor! та, ben che obliqua,

Servar convensi; perb ch'ella aggiunge

Di cielo in terra, universale, antiqua.

Petrarca, "I Trionfi"

I

 
Ветвь пальмы сломилась об лед,
зияет лестниц провал,
светом чужой зимы
город, застыв, засиял.
 
 
Дети, крича, бегут
к подножью Голодной горы
и молят небо о белой муке,
и небо им шлет дары.
 
 
Блестки и мишуру,
мандаринов златой загар
бешеный вихрь закрутил.
В небе кровавый шар.
 

II

 
Я тут лежу одна,
в ранах, затертая льдом.
 
 
Снег еще мне глаза
не завязал бинтом.
 
 
Трупы вокруг молчат
на всех языках планеты.
 
 
Никто не любит, никто
не ищет меня со светом.
 

III

 
Острова, одинокие точки,
причуда большой воды,
в объятьях холодных течений,
но пока что обильны плоды.
 
 
Белые рыцари, шхуны
– одинокий парус, рули! —
помашут, прежде чем сгинуть,
в направленье земли.
 

IV

 
Неистовый холод вторгся в чужие пределы.
Эскадрилья ветра море перелетела.
Залив сдался со всеми своими огнями.
Город пал.
 
 
Я безвинно в плену
в Неаполе покоренном,
где зима
громоздит до неба Вомеро и Позилипо,
где ее белые молнии косят
под песни
и охрипшие громы
ее права утверждают.
 
 
Я безвинна, и до Камальдоли
пинии размешивают тучи,
я безутешна, ибо не так-то скоро
дождь очистит заскорузлые пальмы.
 
 
Я без надежды, ибо мне не спастись,
даже если рыбы загородят меня, плавники ощетинив,
даже если на заснеженном побережье
мне воздвигнут стену из пара
вечно теплые волны,
даже если валы,
отбегая, откроют путь к отступленью
для тех, кто спасается бегством.
 

V

 
Прочь из пряного города вместе со снегом!
Пусть аромат плодов по улицам разнесется.
Рассыпьте повсюду изюм,
принесите инжира и каперсов!
Вновь обживайте лето,
пусть бежит веселее кровь,
роды, кровь, кал и рвота,
смерть – стяните рубцы,
очертания ограничивают
лица
недоверчивы, ленивы и стары,
очерчены известью, нефтью пропитаны,
хитры от распрей,
накоротке с бедой,
гневом подземных богов,
дурманом ангелов,
проклятым жаром!
 

VI

 
Просвещенные в вопросах любви
десятками тысяч книг,
приобщенные к ней повтореньем
все тех же жестов
и бессмысленных клятв,
 
 
посвященные в тайны ее,
но лишь здесь —
когда хлынула лава
и ее дыханием нас обдало
у подножья вулкана,
когда изнуренный кратер
наконец разомкнул
эти замкнутые громады —
 
 
мы вступили в неведомые пределы
и озарили тьму
свечением наших пальцев.
 

VII

 
Там, во мне, глаза твои – окна
в тот край, где живу я при ясном свете.
 
 
Там, во мне, грудь твоя – море,
что влечет в глубину, на самое дно.
Там, во мне, твои бедра – пристань
для моих кораблей, приплывших
из дальних рейсов.
 
 
Счастье вьет серебряный трос —
я на привязи прочной.
 
 
Там, во мне, рот твой – пухом выложенное гнездо
для птенца-подлетка, моего языка.
Там, во мне, твоя плоть, словно плоть светоносная дыни,
сладостна бесконечно.
Там, во мне, жилы твои – золотые,
и я золото мою слезами, однажды
оно принесет утешенье.
 
 
Ты получишь высокий титул, обнимешь владенья,
дарованные отныне.
 
 
Там, во мне, под ступнями твоими – не камни дорог,
а навечно мой бархатный луг.
Там, во мне, твои кости – светлые флейты,
я из них извлекаю волшебные звуки,
что и смерть околдуют.
 

VIII

 
…Земля, море и небо.
Растрепаны поцелуями
земля,
море и небо.
Охвачена моими словами
земля,
охвачены моим последним словом
море и небо!
 
 
Песни мои навевают тоску по дому
на эту землю,
подавляя зубами всхлипы,
с якоря она сорвалась
вместе с печами доменными, башнями,
гордыми вершинами гор,
 
 
эта побежденная земля
раскинула предо мною ущелья,
степи свои, пустыни и тундры,
 
 
эта неугомонная земля
с перепадом магнитных полей
сама себя приковала
к вам доселе неведомой цепью,
 
 
эта глухая оглушительная земля
с растущими к ночи тенями,
множеством ядов
морями помоев —
 
 
скрылась в морской пучине
и вознеслась в небеса
эта земля!
 

IX

 
Черная кошка,
на полу масло,
сердитый взгляд:
 
 
беда!
 
 
Вытащи куст кораллов,
вывеси за ворота,
тьма, нет просвета!
 

X

 
О любовь, что разбила и
счистила с нас скорлупу, щит наш,
навес, бурую ржавчину лет!
 
 
О боль, что взошла из нашей любви,
ее влажный огонь в нежнейших выемках тела!
Там теперь, задыхаясь в дыму, разгорается пламя.
 

XI

 
Зарницу видеть хочешь – бросив нож,
взрезаешь вены теплые пространству;
 
 
и ослепив тебя, из раны-сердца
взметнулись вверх беззвучно вспышки молний:
 
 
презренье, одержимость, после – месть,
раскаянье и отреченье следом.
 
 
Ты ощущаешь, что смолкают песни,
и чувствуешь, любовь идет к концу:
 
 
чредой правдивых гроз, дыханьем чистым.
Она тебя отвергла, ввергла в сон.
 
 
Златые волосы ее спадают вниз,
за них цепляясь, лезешь вверх, в ничто.
 
 
Ступени высотой – все ночи Шахрезады.
Шаг в пустоту – вот твой последний шаг.
 
 
Споткнувшись там же, где споткнулись все,
три капли крови каждый раз теряешь.
 
 
Безумны кудри, вырванные с корнем.
Бубенчики трезвонят, вот и все.
 

XII

 
Взгляд, мой взгляд стороживший бессонно,
рот, у рта моего обретавший приют,
рука…
 
 
Взгляд, который меня пригвоздил,
рот, мой приговор произнесший,
рука, что меня казнила.
 

XIII

 
Солнце не греет, шум моря все глуше,
могилы обернуты в снег, разве их распакуешь?
Не раскалить ли жаровню угольного бассейна?
Нет, этот жар не поможет.
 
 
Отпусти меня! Я не могу умирать так долго.
 
 
Но у святого иные заботы:
оберегает он город и хлеб добывает.
Простыня чересчур тяжела для веревки,
но, упав, она меня не накроет.
 
 
Подыми меня. Я виновна.
Не виновна я. Подыми меня.
 
 
Льдинки сними с замерзших ресниц,
вломись в глаза мои взглядом,
нащупай дно голубое,
плыви и дальше плыви, гляди и ныряй:
 
 
это не я.
Я.
 

XIV

 
Дождись моей смерти и услышь меня снова:
снег сгребают скребком, запевают ручьи,
и напевы впадают в Толедо. Капель…
О волшебная музыка – плавится лед,
о великое таянье!
 
 
Тебя ожидает немало чудес:
 
 
слоги первые в расцветании олеандров,
слова в зеленой листве акаций,
каскады, бьющие из стены,
бассейн, наполненный до краев
живою и светлой
музыкой.
 

XV

 
Есть торжество любви и смерти торжество,
вот этот миг – и миг, пришедший после,
и лишь у нас с тобой нет ничего.
 
 
Есть лишь закат светил. Блеск – и молчанья гнет.
Но песнь, она потом над горсткой праха
через меня с тобой перешагнет.
 

EXIL

 
Ein Toter bin ich der wandelt
gemeldet nirgends mehr
unbekannt im Reich des Präfekten
überzählig in den goldenen Städten
und im grünenden Land
 
 
abgetan lange schon
und mit nichts bedacht
 
 
Nur mit Wind mit Zeit und mit Klang
 
 
der ich unter Menschen nicht leben kann
 
 
Ich mit der deutschen Sprache
dieser Wolke um mich
die ich halte als Haus
treibe durch alle Sprachen
 
 
О wie sie sich verfinstert
die dunklen die Regentöne
nur die wenigen fallen
 
 
In hellere Zonen trägt dann sie den Toten hinauf
 

ИЗГНАНИЕ^{21}[40]40
  Перевод А.Голембы.


[Закрыть]

 
Я живой мертвец на чужбине,
навсегда лишенный прописки,
никому не известный в царстве префектов,
сверхсметный в городах под золочеными крышами
и в селах зеленых.
 
 
Со мною давно покончено,
нет у меня ни кола, ни двора, ни крова —
 
 
только ветер, и время, и бремя песен.
 
 
Я тот, кому нет места среди людей.
 
 
Но есть у меня немецкая речь,
и она словно облачко вкруг меня,
и она вкруг меня как летучий дом,
и лечу я в нем
сквозь все языки и наречья.
 
 
О, как оно мрачнеет, это облако,
но из темных отзвуков грома
лишь немногие падают наземь.
 
 
И туча светлеет и возносит мертвого ввысь.
 

STRÖMUNG

 
So weit im Leben und so nah am Tod,
daß ich mit niemand darum rechten kann,
reiß ich mir von der Erde meinen Teil;
 
 
dem stillen Ozean stoß ich den grünen Keil
mitten ins Herz und schwemm mich selber an.
 
 
Zinnvögel steigen auf und Zimtgeruch!
Mit meinem Mörder Zeit bin ich allein.
Im Rausch und Bläue puppen wir uns ein.
 

ПОТОК^{22}[41]41
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Живу так долго, к смерти так близка,
что спорить просто больше нету сил,
я вырву у земли себе клочок;
 
 
в гладь океана, в сердце, я всажу росток,
и обращусь сама в прибрежный ил.
 
 
Коричный запах оловянных птиц!
Убийца-Время, я с тобой одна.
Мой кокон ждет. Дурман. Голубизна.
 

GEH, GEDANKE

 
Geh, Gedanke, solang ein zum Flug klares Wort
dein Flügel ist, dich aufhebt und dorthin geht,
wo die leichten Metalle sich wiegen,
wo die Luft schneidend ist
in einem neuen Verstand,
wo Waffen sprechen
von einziger Art.
Verficht uns dort!
 
 
Die Woge trug ein Treibholz hoch und sinkt.
Das Fieber riß dich an sich, läßt dich fallen.
Der Glaube hat nur einen Berg versetzt.
 
 
Laß stehn, was steht, geh, Gedanke!
 
 
von nichts andrem als unsrem Schmerz durchdrungen.
Entsprich uns ganz!
 

МЫСЛЬ СЕРДЦА, В ПОЛЕТ!^{23}[42]42
  Перевод О. Татариновой.


[Закрыть]

 
Мысль сердца, в полет! – даны тебе крылья,
чтобы ты в ясном слове могла воспарить
в те далекие выси, куда облегченный металл
проложил себе путь,
взмыв с новейшей дорожки познанья,
и где полновластным хозяином
стало оружие.
Туда устремись!
 
 
Щепка тоже на гребне волны взмывает, бывает, – и тонет.
Лихорадка тебя валит с ног.
Только вера сдвигает горы.
 
 
Пусть себе остается на месте, что неподвижно!
 
 
Ты ж воспари, мысль, что болью проникнута нашей.
Заяви о себе во весь голос!
 

IHR WORTE

Für Nelly Sachs, die Freundin, die Dichterin, in Verehrung

 
Ihr Worte, auf, mir nach!
und sind wir auch schon weiter,
zu weit gegangen, geht's noch einmal
weiter, zu keinem Ende geht's.
 
 
Es hellt nicht auf.
 
 
Das Wort
wird doch nur
andre Worte nach sich ziehn,
Satz den Satz.
So möchte Welt,
endgültig,
sich aufdrängen,
schon gesagt sein.
Sagt sie nicht.
 
 
Worte, mir nach,
daß nicht endgültig wird
– nicht diese Wortbegier
und Spruch auf Widerspruch!
 
 
Laßt eine Weile jetzt
keins der Gefühle sprechen,
den Muskel Herz
sich anders üben.
 
 
Laßt, sag ich, laßt.
 
 
Ins höchste Ohr nicht,
nichts, sag ich, geflüstert,
zum Tod fall dir nichts ein,
laß, und mir nach, nicht mild
noch bitterlich,
nicht trostreich,
ohne Trost
bezeichnend nicht,
so auch nicht zeichenlos —
 
 
Und nur nicht dies: das Bild
im Staubgespinst, leeres Geroll
von Silben, Sterbenswörter.
 
 
Kein Sterbenswort,
Ihr Worte!
 

СЛОВА^{24}[43]43
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

Нелли Закс, другу, поэту, с уважением

 
Слова, подъем, за мной,
ведь мы гораздо дальше,
мы слишком далеко зашли, и дальше
еще идет все это, нет конца.
 
 
Нет просветленья.
 
 
Слово
непременно
потянет за собой слова другие,
а фраза – фразу.
Это хочет мир
сказаться
раз и навсегда,
остаться здесь.
Его не говорите.
 
 
За мной, слова,
и пусть не насовсем,
не эта жажда слов,
не дух противоречия!
 
 
Пусть чувства замолчат
хотя бы ненадолго,
а сердце
тренируется иначе.
 
 
Пусть, говорю я, пусть.
 
 
Но только высший слух
пускай ни слог, ни слово не тревожат
о смерти слово, слышишь, не тревожит,
за мной, я требую, не сладостно —
с горчинкой
не жалостливо —
жалости не надо,
без ярлыков,
однако же со смыслом, —
 
 
Еще не все: опутана картина
пустым потоком слов,
словами смерти.
 
 
Нет слову смерти, —
слышите, слова!
 

WAHRLICH

Für Anna Achmatova

 
Wem es ein Wort nie verschlagen hat,
und ich sage es euch,
wer bloß sich zu helfen weiß
und mit den Worten —
 
 
dem ist nicht zu helfen.
Über den kurzen Weg nicht
und nicht über den langen.
 
 
Einen einzigen Satz haltbar zu machen,
auszuhalten in dem Bimbam von Worten.
 
 
Es schreibt diesen Satz keiner,
der nicht unterschreibt.