Текст книги "Воистину"

Автор книги: Ингеборг Бахман

ПТИЦА МОЯ^{10}[29]29
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Вот что еще будет: руины
в сумраке снова тонут,
сонный напиток лесами им приготовлен,
часовые покинули башню, равнодушно глаза совы
смотрят вниз. Ее взгляд неподвижен.
 
 
Вот что еще будет: знаешь,
птица моя, свой срок, – окруженная пеленой,
ты в тумане летишь ко мне.
 
 
Мы с тобою глядим сквозь чад, населенный сбродом,
знак подам, и ты взмоешь вверх,
вихрем закружатся перья.
 
 
Друг мой седой на плече, покрытое перьями
оружие, единственное мое оружие!
Единственное украшение: слепота и перья твои.
 
 
Если в танце на иглах под деревом
кожа моя пылает,
пряными листьями манит меня
куст, касаясь бедра,
локон мой пляшет,
качаясь, исходит влагой —
сбросит звезда обломки
прямо в волосы мне.
 
 
Если в дыму как в шлеме
знаю, что еще будет,
птица моя, талисман, посланница ночи,
если горю я в ночи —
треск в темноте раздается,
я из себя самой высекаю искры.
 
 
Если все так же горю я,
возлюбленная огня,
и смола уже проступает на бревнах,
сочится из раны и теплой
паутиной оплетает землю,
(даже если у ночи ты выкрадешь сердце мое,
птица моя, птица веры и птица верности!)
башня выйдет на свет —
и ты сохранишь ее в мягком
великом покое.
Вот что еще будет.
 

CURRICULUM VITAE

 
Lang ist die Nacht,
lang für den Mann,
der nicht sterben kann, lang
unter Straßenlaternen schwankt
sein nacktes Aug und sein Aug
schnapsatemblind, und Geruch
von nassem Fleisch unter seinen Nägeln
betäubt ihn nicht immer, о Gott,
lang ist die Nacht.
 
 
Mein Haar wird nicht weiß,
denn ich kroch aus dem Schoß von Maschinen,
Rosenrot strich mir Teer auf die Stirn
und die Strähnen, man hart' ihr
die schneeweiße Schwester erwürgt. Aber ich,
der Häupding, schritt durch die Stadt
von zehnmalhunderttausend Seelen, und mein Fuß
trat auf die Seelenasseln unterm Lederhimmel, aus dem
zehnmalhunderttausend Friedenspfeifen
hingen, kalt. Engelsruhe
wünscht' ich mir oft
und Jagdgründe, voll
vom ohnmächtigen Geschrei
meiner Freunde.
 
 
Mit gespreizten Beinen und Flügeln,
binsenweis stieg die Jugend
über mich, über Jauche, über Jasmin ging's
in die riesigen Nächte mit dem Quadrat —
wurzelgeheimnis, es haucht die Sage
des Tods stündlich mein Fenster an,
Wolfsmilch gebt mir und schüttet
in meinen Rachen das Lachen
der Alten vor mir, wenn ich in Schlaf
fall über den Folianten,
in den beschämenden Traum,
daß ich nicht taug für Gedanken,
mit Troddeln spiel,
aus denen Schlangen fransen.
 
 
Auch unsere Mütter haben
von der Zukunft ihrer Männer geträumt,
sie haben sie mächtig gesehen,
revolutionär und einsam,
doch nach der Andacht im Garten
über das flammende Unkraut gebeugt,
Hand in Hand mit dem geschwätzigen
Kind ihrer Liebe. Mein trauriger Vater,
warum habt ihr damals geschwiegen
und nicht weitergedacht?
 
 
Verloren in den Feuerfontänen,
in einer Nacht neben einem Geschütz,
das nicht feuert, verdammt lang
ist die Nacht, unter dem Auswurf
des gelbsüchtigen Monds, seinem galligen
Licht, fegt in der Machttraumspur
über mich (das halt ich nicht ab)
der Schlitten mit der verbrämten
Geschichte hinweg.
Nicht daß ich schlief: wach war ich,
zwischen Eisskeletten sucht'ich den Weg,
kam heim, wand mir Efeu
um Arm und Bein und weißte
mit Sonnenresten die Ruinen.
Ich hielt die hohen Feiertage,
und erst wenn es gelobt war,
brach ich das Brot.
 
 
In einer großspurigen Zeit
muß man rasch von einem Licht
ins andre gehen, von einem Land
ins andre, unterm Regenbogen,
die Zirkelspitze im Herzen,
zum Radius genommen die Nacht.
Weit offen. Von den Bergen
sieht man Seen, in den Seen
Berge, und im Wolkengestühl
schaukeln die Glocken
der einen Welt. Wessen Welt
zu wissen, ist mir verboten.
 
 
An einem Freitag geschah's
– ich fastete um mein Leben,
die Luft troff vom Saft der Zitronen
und die Gräte stak mir im Gaumen —
da löst* ich aus dem entfalteten Fisch
einen Ring, der, ausgeworfen
bei meiner Geburt, in den Strom
der Nacht fiel und versank.
Ich warf ihn zurück in die Nacht.
 
 
О hätt ich nicht Todesfurcht!
Hätt ich das Wort,
(verfehlt ich's nicht),
hätt ich nicht Disteln im Herz,
(schlug ich die Sonne aus),
hätt ich nicht Gier im Mund,
(tränk ich das wilde Wasser nicht),
schlug ich die Wimper nicht auf,
(hätt ich die Schnur nicht gesehn).
 
 
Ziehn sie den Himmel fort?
Trüg mich die Erde nicht,
lag ich schon lange still,
lag ich schon lang,
wo die Nacht mich will,
eh sie die Nüstern bläht
und ihren Huf hebt
zu neuen Schlägen
immer zum Schlag.
Immer die Nacht.
Und kein Tag.
 

CURRICULUM VITAE^{11}[30]30
  Перевод И. Грицковой.


[Закрыть]

 
Ночь нестерпимо долга,
невыносимо долга
тому, кто никак умереть не может.
Мечется средь фонарей
осоловелый глаз,
прокуренный, выцветший глаз.
Мысль вопреки всему
ярится, пульсирует, бьется.
О боже!
 
 
Что-то волосы мои не седеют.
Взвизгнули тормоза.
Я выпросталась из-под шипящих колес.
Заря измарала мой лоб
метой черного дегтя.
Но с бесшабашностью заправилы
я зашагала по городу,
где ютились сотни тысяч сердец,
словно мокриц, топча их ногами
или залихватски подбрасывая их к низкому
кожаному небу, с которого нелепо свисали
трубки мира. Холодно. Зябко.
Как давно мне мечталось поохотиться вволю,
вскрикивая от дикой радости.
 
 
Распластав крылья,
не по годам мудрая,
на меня навалилась юность.
Жасмин…
Навозная жижа…
Огромные ночи…
Квадратные корни таинств…
Сага смерти часами дышит в мое окно.
Волчье молоко и смех моих предков
льются мне в горло.
Шелест фолиантов.
Постыдные сновиденья.
Дремота.
Рука теребит бахрому шали.
 
 
Наши матери тоже рисовали себе
когда-то будущее своих мужей.
Они виделись им могучими,
немногословными,
революционерами… но прежде всего —
в саду, мирно склоненными
над рыжими сорняками,
рядышком со своими детишками.
Мой грустный отец, что ж ты тогда
все больше молчал и не думал о том, что случится?
 
 
Дьявольски долга ночь,
заброшенная среди молчащих орудий,
среди огненных фонтанов.
Желтушная луна изливает
на землю желчь.
Ветер заметает следы мирозданья.
И над моей головой с грохотом проносится
драндулет приукрашенной истории.
(Так больше я не могу.)
Может, все это сон? Нет, я не сплю.
Пробираясь сквозь ледяные скелеты,
ищу дорогу домой.
Наконец-то! Ноги и руки
обмотаю плющом, щербатые
руины по-хозяйски побелю
заходящим солнцем.
И, хлеб восхвалив, надломлю его.
 
 
Быстротечно время.
Поэтому надо уметь вовремя
переместиться из стороны в сторону,
из страны в страну.
Острие циркуля вонзается в сердце.
Как долог, как бесконечен радиус ночи.
Ввысь! С гор хорошо видны
озера, в которых отражены горы.
На колокольне неба
раскачиваются колокола неизвестного
мне мира. Чей этот мир —
мне никто не ответит.
 
 
Это было в пятницу.
В пост.
(Воздух пропитан настоем лимонов.)
Подавившись рыбьей костью,
я вытащила из распластанной рыбы
кольцо. Когда я появилась на свет,
его бросили в ночь и оно потонуло во тьме.
И я снова швырнула его назад,
в темень, в ночь.
 
 
О, если б не мытарил меня страх смерти!
Было б при мне Слово.
(И тогда ничего не страшно.)
Если б не впивались в мое сердце шипы
(я б солнце смахнула с неба).
Если б не мучила меня жажда
(не манила бы меня к себе тогда колдовская вода),
не смогла бы я поднять веки
(не маячила бы тогда предо мной веревка).
 
 
Уносятся прочь небеса.
Если б земля меня не держала,
я бы давно умолкла навеки,
смиренно
отдавшись вечности.
А пока что ночь раздувает ноздри
и поднимает копыто,
готовясь к удару.
К жестокому, злому удару.
И только ночь вокруг.
И дня никак не дождаться.
 

DIE BLAUE STUNDE

 
Der alte Mann sagt: mein Engel, wie du willst,
wenn du nur den offenen Abend stillst
und an meinem Arm eine Weile gehst,
den Wahrspruch verschworener Linden verstehst,
die Lampen, gedunsen, betreten im Blau,
letzte Gesichter! nur deins glänzt genau.
Tot die Bücher, entspannt die Pole der Welt,
was die dunkle Flut noch zusammenhält,
die Spange in deinem Haar, scheidet aus.
Ohne Aufenthalt Windzug in meinem Haus,
Mondpfiff – dann auf freier Strecke der Sprung,
die Liebe, geschleift von Erinnerung.
 
 
Der junge Mann fragt: und wirst du auch immer?
Schwör's bei den Schatten in meinem Zimmer,
und ist der Lindenspruch dunkel und wahr,
sag ihn her mit Blüten und öffne dein Haar
und den Puls der Nacht, die verströmen will!
Dann ein Mondsignal, und der Wind steht still.
Gesellig die Lampen im blauen Licht,
bis der Raum mit der vagen Stunde bricht,
unter sanften Bissen dein Mund einkehrt
bei meinem Mund, bis dich Schmerz belehrt:
lebendig das Wort, das die Welt gewinnt,
ausspielt und verliert, und Liebe beginnt.
 
 
Das Mädchen schweigt, bis die Spindel sich dreht.
Sterntaler fällt. Die Zeit in den Rosen vergeht: —
Ihr Herren, gebt mir das Schwert in die Hand,
und Jeanne d'Arc rettet das Vaterland.
Leute, wir bringen das Schiff durchs Eis,
ich halte den Kurs, den keiner mehr weiß.
Kauft Anemonen! drei Wünsche das Bund,
die schließen vorm Hauch eines Wunsches den Mund.
Vom hohen Trapez im Zirkuszelt
spring ich durch den Feuerreifen der Welt,
ich gebe mich in die Hand meines Herrn,
und er schickt mir gnädig den Abendstern.
 

СИНИЙ ЧАС^{12}[31]31
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Старик говорит: как хочешь, мой друг,
но если выберешь вечер вдруг,
мы пройдемся с тобою рука в руке,
ты поймешь приговор верных лип, вдалеке
фонарей неживые распухшие лица
в синеве – твое лицо серебрится.
Как прекрасен бант у тебя в волосах,
а ведь книги мертвы, и мертвы полюса
мира в темном потоке… Как?
Что-то в дом ко мне зачастил сквозняк,
свист луны торопит разбег, прыжок,
любовь. Следом память, ее должок.
 
 
Спросит юноша: правда, ты навсегда?
В сумерки здесь поклянись, что да,
если верен лип приговор, прости,
огласи его, волосы распусти,
в пульсе ночи неверной нащупай стих!
Вот и ветер по знаку луны утих.
В толчее фонарей этот синий свет,
пока смутный час не сломал хребет
пространству, губы твои – в моих,
укусами боль обучает их:
живо то слово, что завоюет вновь
мир, проиграет его и породит любовь.
 
 
Девушка молча крутит веретено.
Время роз на исходе. Звезды звенят о дно.
Эй, господа, дайте мне в руки меч,
Жанна д'Арк сумеет родину уберечь.
Стойте, корабль нам через льды вести,
кроме меня, никто не знает пути.
Анемоны купите! Три желанья – букет,
и надежней от страсти защиты нет.
Под высоким куполом цирка – карниз:
через горящий обруч прыгаю вниз,
Господу моему вверяю свою беду,
и он шлет мне с любовью утреннюю звезду.
 

ERKLÄR MIR, LIEBE

 
Dein Hut lüftet sich leis, grüßt, schwebt im Wind,
dein unbedeckter Kopf hat's Wolken angetan,
dein Herz hat anderswo zu tun,
dein Mund verleibt sich neue Sprachen ein,
das Zittergras im Land nimmt überhand,
Sternblumen bläst der Sommer an und aus,
von Flocken blind erhebst du dein Gesicht,
du lachst und weinst und gehst an dir zugrund,
was soll dir noch geschehen —
 
 
Erklär mir, Liebe!
 
 
Der Pfau, in feierlichem Staunen, schlägt sein Rad,
die Taube stellt den Federkragen hoch,
vom Gurren überfüllt, dehnt sich die Luft,
der Entrich schreit, vom wilden Honig nimmt
das ganze Land, auch im gesetzten Park
hat jedes Beet ein goldner Staub umsäumt.
Der Fisch errötet, überholt den Schwärm
und stürzt durch Grotten ins Korallenbett.
Zur Silbersandmusik tanzt scheu der Skorpion.
Der Käfer riecht die Herrlichste von weit;
hätt ich nur seinen Sinn, ich fühlte auch,
daß Flügel unter ihrem Panzer schimmern,
und nahm den Weg zum fernen Erdbeerstrauch!
 
 
Erklär mir, Liebe!
 
 
Wasser weiß zu reden,
die Welle nimmt die Welle an der Hand,
im Weinberg schwillt die Traube, springt und fällt.
So arglos tritt die Schnecke aus dem Haus!
 
 
Ein Stein weiß einen andern zu erweichen!
 
 
Erklär mir, Liebe, was ich nicht erklären kann:
sollt ich die kurze schauerliche Zeit
nur mit Gedanken Umgang haben und allein
nichts Liebes kennen und nichts Liebes tun?
Muß einer denken? Wird er nicht vermißt?
 
 
Du sagst: es zählt ein andrer Geist auf ihn…
Erklär mir nichts. Ich seh den Salamander
durch jedes Feuer gehen.
Kein Schauer jagt ihn, und es schmerzt ihn nichts.
 

СКАЖИ, ЛЮБОВЬ^{13}[32]32
  Перевод А. Карельского.


[Закрыть]

 
Приподними на легком ветре шляпу,
ведь непокрытой голове твоей
так рады облака, – но где блуждает
твоя душа, каким реченьям новым
твои уста сейчас отворены?
Дом полон трепетом травы змеиной,
затмения и всполохи ромашек
слепят глаза, и летние снежинки
дрожат на запрокинутом лице —
о смех, о плач, о торжество и гибель,
чего еще нам ждать —
 
 
скажи, любовь моя!
 
 
Павлин в торжественном восторге распускает хвост,
свой воротник топорщит кроткий голубь,
и расширяет воздух воркованье,
и селезень кричит, и диким медом
полны луга, и в аккуратном парке
покрыла грядки золотая пыль.
От страсти рдея, устремилась рыба
сквозь гроты на коралловое ложе.
В песках певучих пляшет скорпион.
Жук вожделенную за версты чует;
его бы чуткость мне, чтоб трепет крыльев
прозреть под панцирем ее – и курс
взять на далекий земляничный куст!
 
 
Скажи, любовь моя!
 
 
Заговорили воды,
и за руку волну берет волна,
и, лопнув, ягода с куста упала.
На свет улитка высунула рожки,
и камень нежностью смягчает камень!
 
 
Скажи, любовь моя, как мне понять:
ужель весь этот краткий страшный срок
мне суждено лишь с мыслями водиться,
не знать любви и не дарить любви?
Зачем нам мыслить? Разве нас не ждут?
 
 
Ты говоришь: но есть ведь ум другой,
есть дух, он верит в нас, он ждет ответа…
Молчи. Уж я ль не знаю: саламандра
пойдет в любой огонь.
Ее не гонит страх, и ей не больно.
 

HARLEM

 
Von allen Wolken lösen sich die Dauben,
der Regen wird durch jeden Schacht gesiebt,
der Regen springt von allen Feuerleitern
und klimpert auf dem Kasten voll Musik.
 
 
Die schwarze Stadt rollt ihre weißen Augen
und geht um jede Ecke aus der Welt.
Die Regenrhythmen unterwandert Schweigen.
Der Regenblues wird abgestellt.
 

ГАРЛЕМ^{14}[33]33
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Из облаков посыпались заклепки,
дождь протечет в метро, в водопровод,
пропляшет на ступеньках ржавых лестниц,
на мусорных контейнерах споет.
 
 
И черный город с белыми глазами
исчезнет вовсе, за угол зайдя.
Дождливый ритм в молчание вползает
и выключает мокрый блюз дождя.
 

REDE UND NACHREDE

 
Komm nicht aus unsrem Mund,
Wort, das den Drachen sät.
's ist wahr, die Luft ist schwül,
vergoren und gesäuert schäumt das Licht,
und überm Sumpf hängt schwarz der Mückenflor.
 
 
Der Schierling bechert gern.
Ein Katzenfell liegt aus,
die Schlange faucht darauf,
der Skorpion tanzt an.
 
 
Dring nicht an unser Ohr,
Gerücht von andrer Schuld,
Wort, stirb im Sumpf,
aus dem der Tümpel quillt.
 
 
Wort, sei bei uns
von zärtlicher Geduld
und Ungeduld. Es muß dies Säen
ein Ende nehmen!
 
 
Dem Tier beikommen wird nicht, wer den Tierlaut nachahmt.
Wer seines Betts Geheimnis preisgibt, verwirkt sich alle Liebe.
Des Wortes Bastard dient dem Witz, um einen Törichten zu opfern.
 
 
Wer wünscht von dir ein Urteil über diesen Fremden?
Und fällst du's unverlangt, geh du von Nacht zu Nacht
mit seinen Schwären an den Füßen weiter, geh! komm nicht wieder.
 
 
Wort, sei von uns,
freisinnig, deutlich, schön.
Gewiß muß es ein Ende nehmen,
sich vorzusehen.
 
 
(Der Krebs zieht sich zurück,
der Maulwurf schläft zu lang,
das weiche Wasser löst
den Kalk, der Steine spann.)
 
 
Komm, Gunst aus Laut und Hauch,
befestig diesen Mund,
wenn seine Schwachheit uns
entsetzt und hemmt.
 
 
Komm und versag dich nicht,
da wir im Streit mit soviel Übel stehen.
Eh Drachenblut den Widersacher schützt,
Fällt diese Hand ins Feuer.
Mein Wort, errette mich!
 

СЛОВА И СЛУХИ^{15}[34]34
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Слова, дракону в вас
пусть станет клеткой рот.
А воздух, впрямь, тяжел,
прокис и забродил, исходит пеной свет,
над топью черный флер – роится мошкара.
 
 
Кутит болиголов.
Разложен мех котов,
на нем шипит змея,
и пляшет скорпион.
 
 
Не приставай ко мне,
слух о чужой вине,
слова, умрите все,
в болоте – гниль на дне.
 
 
Слова, – вам быть
со мной и ждать, но и
не прозевайте: конец
драконам близок!
 
 
Не станет зверем тот, кто рыку его подражает.
Кто выдаст тайну постели, лишится любви навсегда.
Словесный гибрид служит шутке и глупого губит.
 
 
Кому охота знать твой приговор чужому?
Тебе – тогда ступай из ночи в ночь ты сам,
его нарывы на ногах влача, иди! не возвращайся.
 
 
Слова мои, ясней,
свободней, чище станьте.
Пора, пора кончать
себя беречь.
 
 
(Рак пятится назад,
крот слишком долго спит,
но точит камень бег
простой речной воды.)
 
 
Спасенье (вдох плюс звук),
приди, закрой тот рот,
чья слабость нас страшит
и нам мешает.
 
 
Приди, не откажи,
ведь столько зла нам нужно побороть.
Пока не оживит врагов драконья кровь,
сгорит в огне рука моя.
Слова, спасите же меня!
 

WAS WAHR IST

 
Was wahr ist, streut nicht Sand in deine Augen,
was wahr ist, bitten Schlaf und Tod dir ab
als eingefleischt, von jedem Schmerz beraten,
was wahr ist, rückt den Stein von deinem Grab.
 
 
Was wahr ist, so entsunken, so verwaschen
in Keim und Blatt, im faulen Zungenbett
ein Jahr und noch ein Jahr und alle Jahre —
was wahr ist, schafft nicht Zeit, es macht sie wett.
 
 
Was wahr ist, zieht der Erde einen Scheitel,
kämmt Traum und Kranz und die Bestellung aus,
es schwillt sein Kamm und voll gerauften Früchten
schlägt es in dich und trinkt dich gänzlich aus.
 
 
Was wahr ist, unterbleibt nicht bis zum Raubzug,
bei dem es dir vielleicht ums Ganze geht.
Du bist sein Raub beim Aufbruch deiner Wunden;
nichts überfällt dich, was dich nicht verrät.
 
 
Es kommt der Mond mit den vergällten Krügen.
So trink dein Maß. Es sinkt die bittre Nacht.
Der Abschaum flockt den Tauben ins Gefieder,
wird nicht ein Zweig in Sicherheit gebracht.
 
 
Du haftest in der Welt, beschwert von Ketten,
doch treibt, was wahr ist, Sprünge in die Wand.
Du wachst und siehst im Dunkeln nach dem Rechten,
dem unbekannten Ausgang zugewandt.
 

ИСТИНА^{16}[35]35
  Перевод И. Грицковой.


[Закрыть]

 
Не три глаза! Пусть истина незрима —
Держи ответ, не бойся ничего.
Она восстанет из огня и дыма
И камень сдвинет с гроба твоего.
 
 
Так постепенно прорастает семя,
В палящий зной сухой асфальт пробив.
Она придет и оправдает время,
Собой твои утраты искупив.
 
 
Ей нипочем пустая позолота,
Венки из лести, мишура хвальбы.
Она пройдет сквозь крепкие ворота,
Переиначит ход твоей судьбы.
 
 
И словно рана, изведет, изгложет,
Иссушит, изопьет тебя до дна.
И все твои сомненья уничтожит,
Одним своим значением сильна.
 
 
Неверный свет реклам. Холодный город.
На площадях широких – ни души.
В дыму и гари задохнулся голубь.
Остановись, подумай! Не спеши!
 
 
Не сосчитать багровых кровоточин.
Они давно горят в твоей груди.
Пусть этот мир обманчив и порочен,
Постигни правду, истину найди!
 

LIEDER VON EINER INSEL

 
Schattenfrüchte fallen von den Wänden,
Mondlicht tüncht das Haus, und Asche
erkalteter Krater trägt der Meerwind herein.
 
 
In den Umarmungen schöner Knaben
schlafen die Küsten,
dein Fleisch besinnt sich auf meins,
es war mir schon zugetan,
als sich die Schiffe
vom Land lösten und Kreuze
mit unsrer sterblichen Last
Mastendienst taten.
 
 
Nun sind die Richtstätten leer,
sie suchen und finden uns nicht.
 
 
Wenn du auferstehst,
wenn ich aufersteh,
ist kein Stein vor dem Tor,
liegt kein Boot auf dem Meer.
 
 
Morgen rollen die Fässer
sonntäglichen Wellen entgegen
wir kommen auf gesalbten
Sohlen zum Strand, waschen
die Trauben und stampfen
die Ernte zu Wein,
morgen am Strand.
 
 
Wenn du auferstehst,
wenn ich aufersteh,
hängt der Henker am Tor,
sinkt der Hammer ins Meer.
 
 
Einmal muß das Fest ja kommen!
Heiliger Antonius, der du gelitten hast,
heiliger Leonhard, der du gelitten hast,
heiliger Vitus, der du gelitten hast.
 
 
Platz unsren Bitten, Platz den Betern,
Platz der Musik und der Freude!
Wir haben Einfalt gelernt,
wir singen im Chor der Zikaden,
wir essen und trinken,
die mageren Katzen
streichen um unseren Tisch,
bis die Abendmesse beginnt,
halt ich dich an der Hand
mit den Augen,
und ein ruhiges mutiges Herz
opfert dir seine Wünsche.
 
 
Honig und Nüsse den Kindern,
volle Netze den Fischern,
Fruchtbarkeit den Gärten,
Mond dem Vulkan, Mond dem Vulkan!
 
 
Unsre Funken setzten über die Grenzen,
über die Nacht schlugen Raketen
ein Rad, auf dunklen Flößen
entfernt sich die Prozession und räumt
der Vorwelt die Zeit ein,
den schleichenden Echsen,
der schlemmenden Pflanze,
dem fiebernden Fisch,
den Orgien des Winds und der Lust
des Bergs, wo ein frommer
Stern sich verirrt, ihm auf die Brust
schlägt und zerstäubt.
 
 
Jetzt seid standhaft, törichte Heilige,
sagt dem Festland, daß die Krater nicht ruhn!
Heiliger Rochus, der du gelitten hast,
о der du gelitten hast, heiliger Franz.
 
 
Wenn einer fortgeht, muß er den Hut
mit den Muscheln, die er sommerüber
gesammelt hat, ins Meer werfen
und fahren mit wehendem Haar,
er muß den Tisch, den er seiner Liebe
deckte, ins Meer stürzen,
er muß den Rest des Weins,
der im Glas blieb, ins Meer schütten,
er muß den Fischen sein Brot geben,
und einen Tropfen Blut ins Meer mischen,
er muß sein Messer gut in die Wellen treiben
und seinen Schuh versenken,
Herz, Anker und Kreuz,
und fahren mit wehendem Haar!
Dann wird er wiederkommen.
Wann?
Frag nicht.
 
 
Es ist Feuer unter der Erde,
und das Feuer ist rein.
 
 
Es ist Feuer unter der Erde
und flüssiger Stein.
 
 
Es ist ein Strom unter der Erde
der strömt in uns ein.
 
 
Es ist ein Strom unter der Erde,
der sengt das Gebein.
 
 
Es kommt ein großes Feuer,
es kommt ein Strom über die Erde.
 
 
Wir werden Zeugen sein.
 

ПЕСНИ С ОСТРОВА^{17}[36]36
  Перевод Е. Соколовой.


[Закрыть]

 
Спелые тени падают со стен,
Лунный свет побелил потолок, зола
ледяного вулкана ветер морской впустила.
 
 
В объятьях прелестного юноши
спят берега,
плоть твоя о моей вспоминает,
верность храня с тех пор,
когда корабли
покидали причал и крестами мачт
смертный наш грех
осеняли.
 
 
Ныне все штольни пусты,
они ищут, но нас не находят.
 

 
Воскресаешь ли ты,
воскресаю ли я,
за воротами мрак,
в море гаснет маяк.
 
 
Утром катятся бочки
навстречу воскресным волнам
мы выходим на берег
по соленым следам
моем, давим ногой виноград,
чтобы было вино
утром на берегу.
Воскресаешь ли ты,
воскресаю ли я,
вздернут кат на забор,
в море тонет топор.
 

 
Ведь однажды наступит праздник?
Выстраданный тобой, святой Антоний,
выстраданный тобой, святой Леонард,
выстраданный тобой, святой Вит.
 
 
Место – нашим мольбам, место – молящимся,
место – музыке, радости – место!
Быть простыми мы научились,
мы – хор цикад,
пьем, едим,
тощие кошки
трутся о наши столы
до самой вечерней мессы,
я держу тебя за руку
взглядом,
и спокойное смелое сердце тебе
в жертву приносит желанья.
 
 
Детям – мед и орехи,
рыбакам – полные сети,
плодородье – садам, вулкану —
луну, луну – вулкану!
 
 
Наши искры легко пролетают границы,
ракеты скручивают ночь
в колесо, прочь уплывает
процессия темных плотов,
уступая время истокам,
медленным ящерам,
травам хмельным,
нервным рыбам,
оргиям ветра и страсти
горы, – на нее натолкнулась
набожная звезда, стукнула в грудь
и развеяла по ветру.
 
 
Будьте стойки, святые безумцы,
твердь пусть знает: вулкан не молчит!
Святой Рох, выстраданный тобой,
о, выстраданный тобой, святой Франц.
 

 
Уходящий пусть наполнит шапку
ракушками, собранными летом,
бросит в море и едет прочь
с развевающимися волосами,
только пусть он бросит в море стол,
за которым ужинал с любимой,
из стакана выплеснет вино
тоже в море,
хлеб свой скормит рыбам,
каплю крови в море впрыснет,
нож свой в волнах закалит как должно,
в туфли сложит
сердце, якорь, крест
и едет прочь
с развевающимися волосами!
Он вернется.
Когда?
Не спрашивай.
 

 
Под землей есть огонь,
и он чист как вода.
 
 
Под землей есть огонь,
закипает руда.
 
 
Под землей есть поток,
в нас втекает беда.
 
 
Под землей есть поток,
прах сгорит навсегда.
 
 
Идет великий огонь,
идет по земле поток.
 
 
Нам быть в зале суда.