Текст книги "Орша (СИ)"

Автор книги: Инга Киркиж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Сперва был завтрак – готовка и мытье посуды. За ним обед и снова мытье посуды. Вечером, само собой, ужин – как ни странно, очень много посуды! В промежутках успела расписать подросткам ногти (обошлось без мытья посуды), топила печь, пекла вафли – на этом пункте помимо мытья посуды вымыла пол и постирала Ванькин свитер, потому что он мне помогал готовить. А я ему говорила: «Не надо, Ваня, я лучше сама». Но он разве послушается? Это было всего лишь яйцо! Одно! Но Ванька так ловко его разбил, что усрал стол, стул, пол и себя по самые уши. Потом начал замывать с пола желток и усрал всю кухню. А потом наливал себе чай и, ополоснув стакан, ухнул его в сливное ведро, и я снова мыла пол.

Вечером мы рассматривали схему солнечной системы и орали, не жалея легких, во имя науки. Потому что Василий не умеет говорить тихо. Он орет так, словно имеет необходимость перекричать не только слова, но и мысли говорящего. А Ванька тоже имеет что сказать и необходимость перекричать Василия. Звуковые волны этих двух иерихонских труб сходились как раз в месте нахождения моей несчастной головы, оставив на ней от уха до уха рельсы, шпалы и линию электропередач. День-экспресс со свистом промчался по всем нам и провалился в прошлое. И ведь ничего особенного не произошло. Любая женщина легко припомнит тысячи таких дней и скажет: «А че такого-то? День как день.» И будет полностью права.

* * *

Моя кровать и прилегающая к ней территория – это сейф и оружейный склад в одном флаконе. Оружейный конфискат я прячу под матрасом. Сегодня спала на двух браунингах и пульках к ним, сломанной пополам палке-нунчаке, пластмассовых наручниках и треснувшем по всей длине мече. Под кроватью средний подросток Женька хранит коробку со своим сокровищами – пятьсотрублей, бисер, резинки для волос и пузырьки с маникюрным лаком. Моя кровать – территория табу, а решения обжалованию не подлежат. Пацаны безропотно требованию сдают оружие, а потом долго и нудно клянчат его обратно, но сами ко мне под матрас не лезут. Старший подросток Ленка вышаривает Женькины сокровища где угодно, но ко мне под кровать не суется. А тут еще кошка повадилась откладывать под моей кроватью кучки. Видимо, тоже прониклась ко мне доверием. Это уже явно лишнее, но с кошкой очень сложно спорить. Кто держал кошек, тот меня понимает.

Опять про кошку

Каждую ночь наша кошка ходит на работу. Она бы, конечно, охотно туда не ходила, но тетка внимательно следит за выполнение трудового договора: за шкварник ее и в сарай. Утром тетка приходит доить коз, и кошка получает свободу. За ночь она успевает так дико соскучиться, что сразу бежит к нам целоваться. Прибежит, разбудит, обмурлыкает, оботрется щеками, общекочет усами и к следующему. Благодаря кошке, у нас каждое утро начинается с порции бескорыстной любви. А потом кошка напивается молока, и, выбрав теплое местечко, спит до вечера, пока тетка снова не возьмет ее за шкварник. А ведь все потому, что тетка единственная из нас встает по часам – по тупому механическому будильнику.

Договор дороже денег

Тетка топила печь и откопала в мусорной корзине официальный документ с печатями и подписями. Из документа следует, что рыночные отношения наших подростков не стоят на месте, а развиваются, согласно законам свободного от моральных установок бизнеса. Как оказалось, за истекшую неделю на внутреннем рынке подростков существенно выросла инфляция и пошли в ход долговые расписки. Так что неразменные пятьсотрублей навсегда утратили ценность.

Детальная расшифровка с сохранением авторской пунктуации и орфографии:

Договор!

Я Лапезо Евгения Валерьевна даю Лапезо Елене Валерьевне красовки за то что она даст мне 1000 руб и превезет от папы 5000-12000 руб

08.02.2011

Подписи сторон: неразборчиво

Печати сторон:

на Женькиной написано: ЖЕКА роспоюс печать. По кругу лозунг: «Лена чмо, а я ничё»

Принематель: Лапезо Евгения В. (подпись)

Отдаватель: Лапезо Елена В. (подпись)

Документ годен до 09.02.2011 до 24.00

* * *

День сегодня такой – холодно, хочется тепла. Тетка сварганила себе шапку, которая оставляет открытыми только очки и нос. Надела тулуп до пят и ушла в открытый космос за шпульками – то ли монашка, то ли нинзя на службе советской армии. Подростки до сих пор спят – под одним одеялом, прижавшись друг у дружке. Не ругаются, не толкаются, не дерутся – редкий случай. Кошка нашла тепло в ванькиной кровати. Прикинулась одеялом с моторчиком: тронешь – мурчит. Ванька выклянчивает тепла у меня. Прибегает, тычется головой:

– Хлянь, какие у меня уши холодные.

Грею ладонями.

– Надел бы ты свитер.

– Не, не надо.

В другой раз у него холодные руки, коленки, спина… Васька выпрашивать тепло стесняется. И получать тоже. Его обнимешь – замирает, как зверушка. Аж не дышит. А потом начинает смеяться и рассказывать что-то, чтобы меня повеселить. Как медведь в мультфильме пернул в прорубь и всплыла дохлая рыба. Ужасно смешно.

* * *

Уезжала на четыре дня в Минск. Пацаны соскучились, встретили с визгом, повисли на руках, даже диковатый Васька. Ванька, услышав, что я называю Василия милым и дорогим, взревновал. Пока шли в поликлинику и обратно, плелся сзади. Дома его душа не вынесла, и он пнул Василия ногой. А я его за это отругала. Ванька погрузился в бездну страдания. Выгреб из закромов мои подарки, сложил мне на подушку, одел куртку с шапкой и начал с громким сапом натягивать ботинки.

– Вань, ты куда собрался?

Тишина – мужчины уходят молча. Я села рядом с ним на корточки, обняла.

– Да ладно тебе. Давай поговорим.

Ткнулся в меня лбом и молчит.

– Пообещай мне, что не будешь больше драться с Васей.

Ванька напрягается – это с моей стороны подло, потому, что вилка. Ванька мне отказать не может, но и свое слово держит, как железное. Он уже проспорил мне все свои пестрики. Причем тупо так, на кино. В том эпизоде по лесу гуляла беззаботная пейзанка и искала козочку.

– Сейчас ее сожрет монстр, – сказала я, а Ванька позволил себе не поверить.

Ударили по рукам. Я поставила на кон тазик вафель, а он все свои пестрики. Это была чистая с моей стороны подстава, и ставки не равны, но я ведь не надеялась на исполнение контракта. Думала, ну так – пару раз максимум сдержу его истерики и то хорошо. Но я о-о-о-очень не дооценивала Ваньку. С тех пор, когда чудище утопило пейзанку в болоте, Ванька закатил всего один пестрик, да и то так быстро его свернул, что сказал потом, будто это не считается.

– Ну пообещай, Ваня. Я ж не просто так прошу, я хочу, чтобы ты счастливый был. Злые люди тяжело живут, а добрые легко.

– Я злой, – всхлипывает Ванька.

– Все мы тут не подарки. В каждом две собаки – добрая и злая. Какую кормим, та и растет. А ты очень добрый. Ты даже кошку никогда не обижаешь. Покорми свою добрую собаку – принеси мне дров, раз оделся.

Ванька нагрузил дровами санки, втянул их в сени и перетаскал к печи. Гора получилась огромная, дверца еле открывалась и к умывальнику не пройти.

– Зато теперь тебе надолго хватит, – сказал Ванька, а потом спросил:

– Инга, как нужно жить?

Эх, Ванька… Знала бы я это – не сидела б тут с тобой.

* * *

Сегодня вышла в огород и вдруг осознала, что впервые вижу его ранне-весенним. Я жгла старую картофельную ботву, тетка выгребала из сарая навоз, Евгения сажала цветочки, а Ванька бегал вокруг костра и орал «Гори-гори ясно, чтобы не погасло» – помогал, колдовал. Спросила бы меня сейчас бабушка, я бы сказала ей, что живу так, чтобы моя душенька была спокойна. И она безмятежно спокойна. Вот только сны снятся мутные, я в них все чего-то ищу, куда-то бегу, кого-то теряю. Хочется верить, что не себя.

У мамаши Лапезо с приходом весны началась вторая молодость. Это она сказала нам сама, когда шла мимо. Ванька не видел ее полгода. Завизжал от радости, кинулся, ткнулся лбом в живот. Мамаша Лапезо ласково оттолкнула его ногой и сказала, что ей ужасно некогда, она выходит замуж. А вообще, позвонить можно? Весна, йотпать – любовь и прочие глупости. У Ваньки потом случилась истерика. Не, он маме ничего, кроме досвиданья, не сказал, к ней у него претензий не было. Истерика случилась из-за выброшенной куртки, которую перед самым приютом ему подарила мама. Куртка была явно подобрана на помойке и пошита из дырок. К тому же мамаша Лапезо опоздала с ней года на два, и из рукавов подарка Ванькины руки торчали чуть не по локоть. Но эти аргументы на Ваньку не подействовали.

– Да, – орал он. – Куртку выбросили, и меня в приют сдайте! Давайте! Валяйте! Мне все равно!!!

Ольга от удивления сперва накричала на Ваньку, а потом ревела на кухне и утиралась полой садовой куртки. Лицо у нее было черным от земли.

* * *

Кошка поймала мышку и с удовольствием ее мучила. Отпускала на пару шагов и снова ловила, подбрасывала в воздух, поддавала когтями, заставляла жертву бороться за жизнь. Но мышь попалась религиозная. Она не пыталась противиться злу, а только молилась и тряслась так, что под ней вибрировал пол. Мы с теткой сидели в первых рядах амфитеатра и изо всех сил делали вид, что ничего не замечаем – пили свой утренний кофе. Потому что ну куда нам в хозяйстве мышь? Один вред и потрава. А кошка что? Кошка делает свою работу. Методы у нее, конечно, инквизиторские, ну тут уж против природы не попрешь. Я согласилась с теткой, но когда ее вызвали к телефону, все-таки выпихнула кошку в коридор. Мышь устало отползла в угол, решив там дождаться кошку и принять-таки мученическую смерть. Я взяла ее тряпкой и вынесла на веранду. Мышь долго не верила своим глазам. Озиралась и нюхала воздух. Потом флегматично побрела прочь и сгинула в половой щели. Кошка так и смогла поверить в мое предательство. Вернувшись на кухню, она методично проверила все углы и ботинки, перевернула вверх подошвой каждый тапок. Загрустила было, но нашла утешение в свалившейся сверху манне небесной сосиске. Утешилась и легла спать. А мы с теткой взяли лопаты и ушли в огород копать. А мышь сделала из щепки и кошачьего уса гусли и отправилась по погребу петь своему серому народу песнь о Чудесном Спасении.

* * *

Моя велеречивая тетушка с питерским юридическим образованием здесь, в провинции активно пробует себя в разных амплуа. Она уже подняла в округе цены и на коз и на молоко, а теперь выдает замуж соседку. Соседка разменяла седьмой десяток и призадумалась о том самом последнем стакане воды, которым, как считает традиция, обеспечить тебя может только супруг(а). Она созрела и готова идти замуж хоть за козла, хоть за Толика-алкоголика, живущего от нас через дом. А потому наняла Ольгу свахой. Женихов для соседки тетка не вставая со стула присмотрела 2 штуки – в пару к Толику-алкоголику еще и Вовку Салтановича, тоже записного пьяницу, но в отличие от Толика, оснащенного такой бесполезной в хозяйстве штукой, как развитый речевой аппарат.

– С ним, есть о чем поговорить, – говорила тетка на презентации товара. – С Толиком весь разговор бля да нахуй, а этот мужик с образованием. А то, что бабы у него дохли, так это потому, что алкоголички попадались. Пили и дохли. И кстати, неправда, не все дохли – первая ушла в религиозную секту и до сих пор жива.

Соседка позитивно восприняла рекламную компанию и дала добро на следующий шаг: пойти к Вовке и Толику и узнать, не хотят ли они жениться. В качестве платы за услуги она отдала нам коллекцию модной одежды 60-80хх годов. Платья эти, как и сама соседка, безнадежно устарели, но будучи сшитыми из высококачественных советских тканей, имеют массу шансов на будущее – от перелицовки на авоськи до продажи в московском ретро-бутике.

* * *

У нас помимо кошки есть еще собака. Пес-пенсионер по кличке Босый, ну или просто Босс. Босый сидит на цепи и исполняет функции дверного колокольчика. У него достаточно однообразная жизнь, поэтому каждому встречному он рад до смерти – радостно лает, если не спит, и пытается облизать. С наступлением весны Босый переехал на крышу будки. Мы никак не могли понять, почему. Сперва думали, что из-за говнища, которое сам же Босс и произвел. Говнище за зиму намертво вмерзло в землю – не отколоть. И было его так много, что в радиусе цепи вокруг него образовался плотный коричнево-рыжий ковер. Как только ковер оттаял, мы с Ванькой его убрали, но Босс все равно жил на втором этаже. Будка скривилась на бок. Иногда во сне он, гремя цепью, скатывался с покосившейся крыши, конфузливо вилял хвостом и залезал обратно. Вчера Ванька понял в чем дело, и взял в руки гвоздодер. Ванька отодрал крышу, вынул из будки сгнивший солдатский ватник, постелил соломки и забил щели новыми досками. И все делал так, словно родился, уже умея гвозди заколачивать. Но я все равно лезла с советами, на которые Ванька снисходительно улыбался и говорил:

– Нет, это не так, Ынга.

* * *

Сегодня Иван вернулся с прогулки с разбитым в кровь лицом. Попал под качели, на которых катался другой мальчик. На верхней челюсти осталась половина зубов, нижнюю рассмотреть не удалось, там кровила сквозная дырка. А я не отвезла его в травму, потому что при слове «врач», «скорая» и «травмпункт», крестьянский сын орал, трясся и бегал кругами, как дрессированная лошадь. Я подумала, что травмпункт от нас никуда не убежит, свезем завтра, а сегодня главное его успокоить. Мы весь день делали вид, что ничуть не обеспокоены. А по-другому и нельзя было, – при любом проявлении волнения с нашей стороны, Иван начинал реветь и трястись. Мы промакивали ему разбитую губу перекисью и приговаривали всякий бред, типа «у-у-у-у-у, дорогой ты мой, и не такое бывает! А так что – губа заживет, зубы вырастут, благо до сих пор молочные». Успокоить почти удалось, он заснул. А сейчас у него поднялась температура. 37,5 – не ахти что и, скорее всего, последствия стресса, но теперь и мне хочется орать, трястись и бегать кругами.

* * *

Красота требует жертв. Утром она потребовала от Ивана капитуляции докторам, и он согласился пойти к врачу. Он страшно переживал, как поедет в город с таким лицом. Тщательно замаскировался: надвинул на глаза кепку, застегнул молнию на кофте до самого носа, а чтобы ворот не сползал, всю дорогу держал его пальцами. Из панциря торчали только глазные щели, и то были направлены исключительно под ноги.

– Ваня, брось ты! Иди так. А если спросят, скажем, что ты подрался с десятком хулиганов и всех победил.

Но Ванька в ответ только хмыкал и глубже уползал в кофту. На нас оглядывались. Мы были странной парой. Мальчик-шпион и дамочка с фальш-брильянтом в носу. В травматологии витала предпасхальная благость. Пожилой еврейский доктор, похожий на Айболита, обслужил перед нами женщину с растяжением связок и был настроен лирично:

– А у вас что? – спросил.

Иван опустил забрало, и доктор встал. Доктор молчал и жевал губами, а я, глядя на его растерянное лицо, наконец-то позволила себе женские слабости и пустила слюни-сопли. «Пусть, – подумала я, – теперь доктор Ваньку утешает, его очередь». Доктор не оплошал. Увел Ваньку в процедурную и вернул с пластырем на пол-лица. Сказал, что останется шрам, но это для парня не страшно. Страшное, по мнению Ваньки, было то, что за разбитую челюсть не дают больничный, а он так на него рассчитывал!..

* * *

Природа сиганула в лето. Земля взорвалась кустиками травы, на деревьях повылетали листочки. Сад-огород в зеленом дыму, мы с теткой в трудовом угаре. Работы так много, что мне страшно. Бабуля всю свою долгую жизнь подбирала на помойках всякую хрень, считая, что «в хозяйстве пригодится». Это добро лежит толстыми слоями по углам, заторкано в щелях, забито в сараях. Добавить к этому повалившиеся заборы, просевшие полы, рухнувший парник, старые деревья, которые ничего, кроме тени, не дают, битые окна в доме, клубки колючей поволоки из крыжовенных кустов, осыпавшуюся печку, покосившуюся веранду и т. д. и т. п., т. п, т. п…. Мужика бы нам нанять, да денег нет.

– Погоди, – сказала тетка. – Ща потеплее станет, надену купальник, сами прибегут.

Вчера это случилось. Тетка надела стринги и вышла в огород. Это был пейзаж художника Владимира Любарова: солнышко, свежая зелень и розовая, как глазированный калач, окладистая попа тетки, направленная в небо. К забору потянулись ценители прекрасного. Слева повис Вовка Салтанович, справа – Толик-алкоголик. Толик-алкоголик запустил нам летний водопровод и наладил свет на кухне, а Салтанович обещался починить баню.

– А мыться кто там будет? – кокетливо спросил у тетки.

– Сам и помоешься. Я даже спинку потру, – пообещала тетка.

Салтанович поскакал точить рубанок. Наивный.

– Он же не знает, что я только спинку и потру, – хмыкнула тетка, наступая своей красивой полной ногой на лопату и отваливая пласт слежавшейся за зиму земли.

* * *

Пришли с Иваном на перевязку. Он всю дорогу мандражировал, а когда понял, что идем в поликлинику по месту прописки, заявил:

– Зачем ты меня сюда привела?! Тут врачи злые!

В качестве доказательства ткнул пальцем в табличку на кабинете старшей медсестры.

– Видишь, что написано? СТРАШНАЯ медсестра!

А Василий влюбился. Каждое утро он надевает кожаную куртку, кладет в карман мобилку, седлает велосипед и едет к подружке. У подружки добрые родители, компьютер и видик, только одно но – очень вонючий туалет. Потомственный дворянин Василий Фавстов этим туалетом пользоваться брезгует. Поэтому при первых же позывах прыгает на велик и мчит домой. Путь от подружки до дому долгий. Василий очень спешил, но все-таки обоссался. Тетка сменила ему джинсы и покормила борщом. Василий плотно покушал и, едва доехав до подружки, повернул обратно. Не успел. Пришел красный от смущения, широко ставя ноги. Тетка мыла его во дворе, Василий страдальчески кряхтел.

Эту картину увидел Иван и прибежал ко мне перепуганный:

– Там Вася весь в крови, и тетя Оля его моет!

Когда выяснилось, что Вася в другом шоколаде, Иван сказал с пониманием:

– Ну, бывает, што ж…

* * *

Нас посетила зубная фея. У Василия она уже забрала все верхние зубы, а он в замен отрастил два резца и два клыка – очень по-мультяшному. К Ване она явилась в виде качелей, и одним ударом собрала весь урожай. Ваня никому не показывает обломанные зубы, считает, что это некрасиво. Сделал два исключения – для меня и для доктора. Мне удалось заглянуть ему в рот сразу после аварии. Тогда ситуация была критической, и Ваня был растерян. С тех пор на все просьбы показать зубы, Ваня только крепче стискивает челюсти. Поэтому я очень удивилась, когда Вася вдруг стал делиться впечатлениями.

– Я видел, у Вани все зубы сверху обломаны и торчат кусочки.

– Он тебе показывал?

– Нет. Я сам видел, когда он кричал: АААААААААА. Мы так играли, смешили друг друга. Ване мои шутки смешными не кажутся. А у него очень смешные шутки. Он даже сам скажет и смеется.

* * *

Сидит Ванька и гладит кошку Жужу, вспоминает:

– У меня была белая кошечка. Еще чище и белее, чем эта. Она кусалась. Один раз укусила меня до крови. Палец вот так – хача! Она под забором умерла. Ее муравьи съели. Она легла под забор, уснула или просто полежать, а ее съели. А я иду, думаю, откуда столько муравьев? Откуда столько муравьев? А там она лежит.

– А я видел полосатую кошку, которая лежала мертвая, а в ее дырках были мухи. Зеленые.

Ванька дурашливо закрывает кошке уши:

– Не говори при ней. Она боится…

* * *

Для Ивана не существует слова «нет». Вернее, сказать можно, он возражать не станет, но потом все равно сделает по-своему. Захотел перебраться в мою выгородку, спросил разрешения у тетки. Тетка не разрешила. Проснувшись утром я нашла Ивана на соседней кровати. Оказалось, что ночью он обоссался. Тетка переложила его на сухую кровать, а потом так и ставила.

– Теперь надо дверь поставить и совсем одни тут будем, – радуется Иван. – А ишшо можем через ту веранду ходить, будет у нас отдельная квартира.

У него вообще на меня далекие планы.

– Скажи, Ынга, а вот если фундамент совсем развалится, шо с домом будет.

– Не развалится, мы его укрепим.

– А вот если не успеем укрепить, тогда шо?

– Тогда дом рухнет, и нам придется куда-то переезжать.

– Ура, мы поедем к тебе в Питер!

Но к главному вопросу подходил осторожно, долго мялся, прежде чем спросить.

– Я все думаю, Ынга, ведь ты когда-нибудь уедешь…

– А что, хочешь занять мою кровать?

– Я хочу, чтобы ты осталась.

Опаньки! Похоже, я попала. А ехала на полгодика – тетке помочь. Мы с Иваном, как ниточка с иголочкой: за водой на колонку – вдвоем, в огороде ковыряться – вместе, в лес на великах – на пару. Вчера Иван привез на велосипеде мешок булыжников для сада. Булыжников было много, велосипед навалился на Ивана, как раненая лошадь. Иван мелко семенил по дороге и орал на всю округу:

– Ынга, помоги!

Вышла, докатили вместе.

– Куда ж ты, Ваня, столько нагрузил?

– Это ж для тебя все.

* * *

Бабушку звали София – мудрая, значит. Бабушка соответствовала имени и была скорострельным автоматом для выдачи советов – неважно, просили ее об этом или нет. Бабушка умерла – традиция осталась. Она вклеена в стены, вмазана в потолок и растерта по полу. Здесь вас научат всему: воспитывать детей и мужей, копать землю, стирать белье, сажать картошку, доить козу, варить варенье, вязать коврики из тряпок и пр. и т. д. И если вам кажется, что вы что-то умеете – забудьте, все равно научат заново. Мы называем наш дом Женсоветом им. бабы Сони. В этом году ему стукнет 84 года, столько же, сколько было бабушке. Как и баба Соня, дом пережил войну, оккупацию и перестройку. А теперь переживает последствия стихийного бедствия экономического подъема. Вчера нам поставили новые окна. Выковыряли старые оконные коробки, распилили пошире проемы.

Наш потертый женсовет вылупился на улицу немецким пластиком, как деревенская старуха в очках от Dolce & Gabbana. Иван в восторге, без конца открывает свое окно и, свесившись с подоконника, разговаривает с козами. Кошка в шоке – еще вчера она прыгала в форточку, а сегодня не понимает, что это за белая гладкая хрень, с которой соскальзывают когти. Мухи отбили о новое стекло головы. Соседи второй день обивают порог – всем интересно, почем обошлось, как открывается и где взяли денег.

– Слыхала? – неизвестно чему радуется Ольга. – Ходят слухи, что мы богатые бабы. Глядишь, женихи повалят!

Не приведи Бог! Я плюю через левое плечо и стучу по дереву. Но женихи все-таки повалили. Весной это также неизбежно, как паводок.

Провинция прямолинейна. В мужья тут предлагаются, как яблоки продают – прямо из-за забора, оценив мимоходом мою задранную в асане горы задницу.

– Эй, красивая, почему одна работаешь?

Также бегло оцениваю кандидата: полный рот золотых зубов, на каждом пальце по синему перстню.

– Я спрашиваю, муж твой где?

– А вон там, – говорю, – работает. Слышишь?

Со двора слышится скрежет зубовный выдираемого из дерева металла – этот тетка крушит гвоздодером старый курятник, чтобы на его месте построить парник. «Жених» понимающе кивает и идет дальше – искать бесхозный дом и недолюбленных женщин. Благо у нас в провинции по весне за каждым забором бабьи задницы, как грибы растут – ни сеять, ни пахать не надо.

* * *

Если бы у честности было имя, ее бы звали Ольгой, как мою тетку. Тетка – сама честность. У нее круглая коротко стриженая голова, круглые честные очки, которые увеличивают и без того большие честные глаза. Я ни разу не видела, чтобы тетка забрала себе найденное на дороге добро или вязала излишек сдачи в магазине. Она не врет даже уборщикам мусора, которым врут все.

– Сколько человек в доме прописано?

– Четыре! Четыре! – подсказываю я.

– Один, – честно говорит тетка.

– Тогда и мусора мы берем один мешок!

В своих привычках тетка тоже честна, как дедушка-Ленин. Он громко пердит, не скрывая, чистит нос при окружающих и открыто поедает козявки. Ой, только не надо мне тут «Ах, как это безобразно!» Все едят козявки! Только незаметно и в избранных местах: туалете или ночью под одеялом. А тетка делает это честно. А кому не нравится – тот просто пусть не смотрит. Услышите, как тетка чмокает, обсасывая палец, – отворачивайтесь. Мы все так и делаем. Но я это все не к тому. Это чтобы вы понимали, о чем речь.

Я стараюсь прививать детям внимание к природе. Выкопаю червяка – поговорим о регенерации, наткнемся на майского жука – о метаморфозах. Семена падают на благодатную почву. Иван и Василий стали присматриваться к окружающему миру, находить удивительное. Они то и дело тащат меня смотреть, как воробей охотится на стрекозу, или паук пеленает муху. На днях речь зашла о змеях, и я показала парням ролик про змею-яйцееда с раздвижными челюстями. Иван и Василий были в шокэ от изобретательности живой природы. А после Иван примчался с требованием все бросить и бежать смотреть на тетку.

– Ынга, у Тётиоли, видала, как челюсти ходят?! И вверх, и вниз! Как это она так натренировалась?

Я не побежала подглядывать за теткой только, потому, что хорошо знаю эту ее привычку: задумавшись, выколупнуть языком вставные зубы и обсасывать их, как леденец. Тетка сосет челюсти всегда, а Иван заметил это только сейчас. Удивительно!

* * *

В фильме Отара Иоселиани «И стал свет» показана жизнь африканской провинции. Там мужики и бабы живут вместе по сезону. Летом, когда бананы сами на голову падают, порознь, а с наступлением сезона дождей вместе. В нашей провинции все ровно наоборот: зимой каждый в своей норе, а по весне начинается парообразование. Гормоны в этом процессе играют вторичную роль, на первом месте практическая необходимость. К примеру, семейная жизнь моего кузена Сансаныча. Каждую весну он возвращается в лоно семьи. Жена его отмывает, откармливает, дает в руки лопату и фронт работ: копать от сих и до обеда. Сансаныч перекопает огород, засеет грядки и получает пинка под задницу. А все потому, что был не дальновиден и сделал на участке автоматическую поливалку. Автоматическая поливалка заменяет его во всем, только картошку сама не копает.

Поэтому осенью Сансаныча снова подбирают, отмывают, выводят из запоя и обеспечивают лопатой. У нас с теткой нет автополивалки, а старый водопровод постоянно дает течь. Поэтому мы раз в неделю минимум ходим на поклон к Толику-алкоголику. С наступлением весны Толик-алкоголик становится первым парнем на деревне, потому что безотказен и рукаст. Он это знает, и в огородный сезон торгуется за каждую мелочь.

– То-о-олик, ну приди нам воду сделать. Замучились мы с колонки воду возить.

– А ты мне бураки посади. Я все раскопаю, а ты посадишь. Бурак – он женские ручки любит.

Я свеклу посади, тетка спинку почеши. И тетка чешет – куда деваться?

– Кажется, дешевле обойдется за него замуж выйти, – сказала она на днях и сразу начала действовать, – сделала Толику предложение. – Только пить придется бросить, Толик.

– А вот этого не дождетесся, – гордо ответил Толик и потребовал сто грамм за работу.

* * *

Если пройти по нашему городу в базарный день и считать женщин в юбках, больше десятка не наберется, да и то будут в основном старухи. Хотя Орша – не такой уж захудалый городишко, 160 тысяч жителей – это не коза чихнула. Но бабы тут юбки не носят. Оршанский стиль одежды – это джинсы в облипочку, высокий каблук и вечерний макияж. По-другому нельзя, потому что, как говорят наши девочки, «смотреть будут, как на дурочку». Я в своих зуавах, ниндзя-бутсах и широких юбках выгляжу, как блудный попугай Кеша на деревенских выселках. Увидев меня, дети кричат: «Смотри-смотри, цыганка!», а взрослые требуют немедленно вынуть сережку из носа.

– Скажите, вам эта хрень в носу ковырять не мешает?

– Не мешает. Можете тоже прокалывать.

– Тьфу, смотреть на вас противно!

Серьга в носу бесит оршанцев больше, чем «штаны какнасрали» и кеды а ля козьи копыта. И в принципе, понятно отчего. Орша – город победившего матриархата, поэтому бабы тут с яйцами в джинсах, а мужики в алкоголизме. Проколоть нос меня убедили индусы. Сказали, что серьга в левой ноздре усиливает женскую энергию. Глядя на меня, тетка тоже решила меняться. Ее задолбало, что в округе ее кличут Дядяоля. Говорят, что она курит, как мужик, косит, как мужик, и ходит по-мужицки. Теперь у Дядиоли появилась мечта: проколоть нос и побриться наголо – ей фантастически пойдет и то, и другое. Но если со стрижкой проблем нет, то с пирсингом целая история. В городе-герое победившего матриархата есть один-единственный косметический салон с издевательским названием «Улыбка». В «Улыбке» давят прыщи и прокалывают уши кривой иглой. На просьбу проколоть нос выпучивают глаза. Но мы не сдаемся. У нас в доме уже завелся питерский пирсинг-бой Рома. Рома прислан к нам папой на посталкогольную реабилитацию и трудотерапию. Хороший парень, ни от какой работы не отказывается – пилит дрова, строит парник и подписался проколоть тетке нос. Только, говорит, катетер нужен G-14 оранжевый. Но таких катетров в Орше тоже не водится. Совсем. Их нет ни в аптеках, ни в больницах. Орша крепко держит оборону и сдаваться не собирается.

* * *

Вообще-то мне здесь ни скучать, ни грустить некогда, но вчера накатило. Сестра – она у меня опытный юзер оккультизма – сходила к одной Знающей Бабе. Эта баба сказала, что я:

а) останусь в Орше надолго,

б) не буду писать,

в) о-о-о-очень не скоро стану снова работать,

г) открою благотворительный фонд в пользу детей-сирот.

– Сейчас над ней крышка, кроме детей ничего нее видит.

Сестра не увидела в предсказаниях ничего негативного, ставила в конце каждого предложения смайлики. Но для меня слова «надолго» и «крышка» ассоциируются только с гробом, а «не будет писать» – с могилой. Много-много лет работа была для меня самым главным, а тут, в Орше, и правда, не пишется. Каждый день сажусь, мусолю, туплю – все впустую. Мне стало страшно. Так страшно, что я выкатила велик и уехала в лес, а за мной увязался Ванька. Мы проехали лес насквозь и оказались на шоссе в Барань, рядом с кладбищем, где похоронена бабушка. Ванька сказал:

– Давай навестим Старую Бабушку? – и очень обрадовался, когда я согласилась.

Он хитрил. На кладбищах Ванька ищет свою маму. Он знает, что она устроилась на работу в погребальном бизнесе, но не знает, где конкретно. Ванька больше всего на свете боится призраков и зомби, поэтому искать маму в одиночку ссыт, старается затащить меня с собой. Ванька вел велосипед и крутил головой, а мне говорил, что обожает гулять меж могилок:

– Я всегда думаю, вот тоже умру, интересно, где лежать буду. А ишшо всех этих людей, которые умерли, очень жалко.

Тут мне окончательно стало жалко себя и я разревелась. Ванька страшно удивился, он такого от меня никак не ожидал.

– Ынга, ты чего?

Я подумала, что Ванька не поймет моей печали, но надо же кому-то выговориться. Говорила, про работу, смысл жизни и время, которое, как оползень с камнями, все разрушает.