Текст книги "Власть над водами пресными и солеными. Книга 1"

Автор книги: Инесса Ципоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Высоты я боюсь с детства. Поэтому никуда я не сиганула, несмотря на охотников, которые уже перемещались по казармам, слепо поводя безглазыми головами вправо-влево, сканируя пространство. Я отвернулась от расселины и уставилась на Геркулеса.

Он стоял и ухмылялся – здоровенный, весь битый-ломаный, будто старый чайник, ни черта в этой жизни не боящийся. А я стояла к бездне спиной.

Для меня вытерпеть такое труднее, чем совать нос в провал. Никогда не поворачивайся к ЭТОМУ спиной – гласит мое подсознательное правило. Бездна втянет тебя в глотку, даже если ты уверена, что стоишь на безопасном расстоянии. Провал расползется позади тебя, опора под ногами истает – и вот, уже летишь спиной вперед, бессмысленно дрыгая конечностями.

В общем, я без всякого шика поползла по липкой веревочке, упираясь лбом в каменную стену и нащупывая пальцами ног хоть какую-то опору. Наконец, я сорвалась и, пролетев пару метров, плюхнулась на край Кишки. Возле моих ступней немедленно начался конкурс "Пиранья года", но мне было пофигу.

Охотники, похоже, нашли Дубину. А я ничем не могла помочь. Вверху послышалась возня, рев Геркулеса, потом в воду полетела багровая, мясного вида хреновина, похожая на напольную вазу – если представить себе вазу из мышечных волокон и мягких тканей. А там и Дубина сверзился местной фауне на башку. Ну, и я тоже прыгнула.

Подземные воды ухватили нас гигантскими ледяными пальцами, будто пару щепок, и втянули в водоворот.

Разумеется, мы выплыли. Старый Хрен в этом нисколько не сомневался. Он играл нами, не раскрывая правил игры. А нам оставалось лишь подчиняться, до смерти ненавидя его и его игры. Но первый-то уровень мы прошли, нас отпустили на свободу. Выпихнули через прутья решетки, окружающей Московский зоопарк, – и прямо на площадь Восстания.

Я и Геркулес вывалились в душную летнюю Москву. Гора за нашей спиной никуда не делась, всего лишь стала незаметной – даже для нас. Мы выпали из системы.

Дубина сказал: нужно поесть, выспаться и идти в другое, заповедное место, которое ждет-пождет, пока мы херней страдаем. Я кивнула. Но почему-то решила: сперва обязательно посмотрю на себя в зеркало. Это поможет определить, кто же я, собственно, такая.

Зеркало было рядом. Оно не появилось из ниоткуда, а просто было тут всегда. И меня это нисколько не удивило. Я взглянула на себя. В первый раз.

Честно говоря, в собственном подсознании хочется выглядеть привлекательнее, чем в действительности. А то, что я седая, словно Ричард Гир, и мои седые патлы небрежно заплетены, точно у старого викинга, в лохматые косы – в количестве то ли восьми, то ли двенадцати… Такого я от собственного мозга не ожидала. Лицо, шея, предплечья покрыты шрамами – некоторые совсем свежие, нос сломан и искривлен, будто ятаган, тело жилистое, но какое-то не крутое, не мускулистое – как у человека, которого интересует не внешний вид, а исключительно уровень выживаемости плоти. И через всю физиономию – татуировка, переплетаясь и скручиваясь, словно целое гнездо гадюк, переползает на плечи и руки, доходя до самых ногтей.

Да я никогда даже мелкого иероглифа не хотела наколоть, а не то что всю эту кельтскую красоту шириной в ладонь и длиной метра два с половиной!

Так я и стояла, созерцая, как из порезов и ссадин по моим татуировкам течет кровь, смешивается с водой из подземного озера и розовыми каплями падает с пальцев. А Дубина смотрел на меня со снисходительным выражением, ожидая, пока я приду в себя от увиденного. И тут я очнулась.

Глава 6. Созрев для злодейства

Я сидела на кровати, схватившись одной рукой за сердце, другой – за стену, и заинтересованно слушала чье-то дыхание – воздух выходил из легких судорожными толчками, с присвистом, а вдыхался – нет, скорее заглатывался – с хрипом. Так дышит жертва кораблекрушения, выброшенная волнами на берег. Через пару минут поняла: это я. Это меня выбросило морем.

Морем Ид.

И стоило произнести – хотя бы мысленно – два этих слова, кровать и стена рассыпались. В песок. Я оказалась на совершенно безлюдном пляже, нарезанным волноломами на аккуратные дольки.

Над головой густо шумели пинии. Меня окружали стены белого пляжного домика, колышущиеся от ветра. Во втором шезлонге, разумеется, сидел Он. Мореход, бороздящий море Ид. То ли пират, то ли контрабандист, то ли яхтсмен… Человек, уничтоживший мою прежнюю жизнь.

– Ну как она тебе? – без всякого пафоса поинтересовался он.

– Да ну! Старый викинг с душой пишбарышни, – отмахнулась я. – Была охота связываться…

– Вы, люди, никогда собственными душами не довольны, – хмыкнул Мореход. – Вам только дай возможность душу продать или погубить, как вы немедленно этот шанс используете…

– А ты моралист, однако! – Мне стало смешно.

Представить себе, что Мореходу есть дело до наших душ, я не могла. Если он чем и занят, то исключительно поисками нового способа убить время. Целую вечность времени. После того, как целую вечность уже убил.

– Не думай о том, чего хочу Я, – веско произнес Мореход. – Подумай о том, чего хочешь ТЫ. Или не хочешь.

– Я не хочу вытаскивать эту старушенцию из неприятностей, в которые она влипла! – выпалила я первое, что пришло в голову. – Она же совершенно… не боец! Даром что вся такая жилистая-татуированная-с виду крутая. К сожалению, только с виду. Высоты боится. Как опасность видит, начинает метаться. Мозги куриные, реакция куриная…

– Ну, сама-то ты не такая! – иронически заметил Мореход. – Мастер социально-психологического экстрима.

– Ага, – без тени шутки кивнула я. – Именно. Чтобы выжить в моем мире, нужно быть мастером. А чтобы сохранить в нем любовь к жизни, вообще надо стать джедаем. В пересчете на стандарты верхнего мира я почти магистр.

– Вот и научи свою… как это… аватару?

– В компьютерном смысле или в индуистском? Нет уж, лучше назвать это ипостасью, – предложила я. – Аватарой и пожертвовать не жалко – всегда можно завести новую. Зато ипостась – это уже серьезно. Слушай, а кто она мне, на самом-то деле?

– Твоя аватара. – Голос Морехода стал ехидным и вызывающим. – Воплощение твоего «я» в верхнем мире. Существующее по тамошним законам. Ваши жизни связаны…

– Незримой нитью?

– И даже нитями. Вы как две куклы, каждая из которых еще и кукловод. Можешь, конечно, отсечь от себя, гм, Старого Викинга и жить как ни в чем не бывало…

– А что тогда с ней будет?

– Ничего, – пожал плечами Мореход. – Она тоже будет жить… как умеет.

– А умеет плохо, – подытожила я.

Какое-то странное чувство – не похожее ни на жалость, ни на азарт, ни на ответственность. Больше всего напоминает… жадность. Словно тебе принесли в дар нечто дорогое и прихотливое – и пусть оно не окупает своего содержания, не доставляет хозяину ничего, кроме головной боли, но это же… халява! Невозможно отказаться. Беру. Заверните и доставьте по адресу.

– Значит, согласна! – хлопнул в ладоши Мореход и взял со столика между нами неизвестно откуда взявшийся бокал. Конечно, если пляж и шезлонг, то как же без коктейля! Особенно здесь, на пляже Лидо, под плеск Адриатического моря, которое ничуть не прозаичнее моря Ид. Для меня, во всяком случае.

– Слушай, а уикенды в местах вроде этого – они что, в качестве бонуса за покладистость идут? Или это промоакция? Или что?

– Ну, считай это демонстрацией возможностей верхнего мира, – щелкнул пальцами Мореход. – Если есть такое место, куда тебя заносят мечты, имеешь шанс в нем побывать.

– В потрепанном жизнью теле Старого Викинга, – мрачно пробормотала я. Бегать по Венеции или по Парижу в виде густо татуированной фриковатой бабули мне совершенно не улыбалось.

– Чем дольше вы вместе, тем выше шанс стать собой! И бывать, где приспичит, в собственной плоти! – посмеивался Мореход. Он уже знал, что я попалась. Даже без бонусов.

Я проглотила содержимое своего бокала единым духом, не разобрав вкуса, и сосредоточилась на насущных задачах. Итак, что мы имеем?

Вспомнились все эти червячки тревоги, сомнения, жалости и ступора, прогрызавшие норы в самообороне Викинга, превращая жизнеспособность моей ипостаси в решето. Так не пойдет. Душа растолстевшей бухгалтерши в теле матерой уголовницы – это даже хуже, чем душа матерой уголовницы в избыточном теле бухгалтерши. Чтобы душа соответствовала телу, ее придется… наполовину убить. Просто чтобы оставшаяся часть закалилась и развилась как надо.

Придется стать такой же, как судьба: уничтожить все, что не дает реализоваться главной черте. Ну, а главную черту вычисляем… по внешности. Это еще по-доброму. Старому Викингу не придется убеждать окружающих, что она не такая, как ее имидж. Пусть имидж будет чистой правдой. Хотя видит бог, соответствовать ему – каторга!

Вот и слово найдено! Викинг отправляется на каторгу, где ее отшлифуют и доведут до требуемой крутости. Кто злюка? Я злюка? Да ничего подобного! Я просто хочу, чтобы эта часть меня стала конкурентоспособной!

Мой мир – интересно, он по здешним меркам нижний или срединный? – на девяносто процентов состоит из конкуренции, словно медуза из воды. В семье и на работе, в детстве и в старости, на любовном ложе и в дубовом гробу мы соревнуемся с теми, кто рядом. Даже если они за сто верст или в мире ином – они РЯДОМ. И требуют продолжения… поединка. Предложение, от которого мы не можем отказаться.

Слышишь шепотки за спиной: лузер, слабак, никому ничего доказывать не желает, говорит, что гордый и самодостаточный, а сам просто тряпка, обувкопротирочный материал? Законам природы наплевать, удачны или неудачны твои отговорки: ах, я не намерен это исполнять, потому что я бунтарь, одиночка, уникум, феномен, рог единорожий, хрен моржовый… Что ни ври, а подчиниться придется.

Я притормозила эскадрон моих мыслей шальных, вылезла из шезлонга и направилась к воде. По правую руку от меня, на самом горизонте, в лучах заходящего солнца сиял, напоминая очертаниями Тадж-Махал, лишенный минаретов, какой-то не то отель, не то Всевенецианский Дом культуры – а может, и то, и другое разом. Я присела на камень лицом к «Тадж-Махалу», подняла витую раковину и задумалась, глядя в запечатанный от смертоносной сухости закрытый створкой вход. Внутри, в последнем усилии задержать испаряющуюся воду, мучилось крохотное тело моллюска.

Судьба ничуть не подлее природы. Природа, оправдываясь эволюционным производством всяких там створочек, коготков и усиков, гробит вас мириадами, несчастные вы тварюшки. Зато у судьбы и такого оправдания нет. Она занята уничтожением ради уничтожения. И сокровищница человеческого опыта – всего лишь едкие слезы и горячечные вопли неудачников о пощаде и справедливости. Когда еще они дадут результат… Отращивайте коготки и створки, люди! И не забудьте о сверхчувствительных усиках.

Я свои конкурентные поединки проиграла. Практически все. С какого ракурса ни смотри, а я могу искусать и нагнуть куда меньше народу, чем кусает и гнет меня.

Мой последний шанс изменить обстоятельства – взрастить себе двойника-терминатора в мире, влияющем на мое существование. Это мои когти-створки-усики, моя дорога в ад, вымощенная благими намерениями, жестокими преступлениями и незаслуженным успехом. Смотрите, дидактики всех мастей, как я делаю ШАГ!

Я зашвырнула раковину подальше в воду. Боги тебя любят, моллюск. Твоя жизнь продолжается.

Мореход вышел из домика на фоне пиний и розовеющих закатных облаков и встал рядом со мной на волноломе. Потом положил руку мне на плечо и подтолкнул вперед. И я увидела, как бетонный брусок, с обеих сторон подпертый камнями, превращается в причал. А на дальнем конце стоит простая белая трехмачтовая яхта – ну прямо лос-анжелесская невеста, решившая выскочить замуж по-быстрому…

– А где паруса в лохмотьях и голая баба на форштевне? – изумленно вопросила я. – Что, следуем за быстротечной модой?

– Ну, мне-то пофигу, как оно выглядит, – махнул рукой Мореход. – Я самый беспечный капитан в мире. Команды у меня нет, пассажиров я вожу по одному, сколько бы их ни было, а ты будешь мне как…

– Попугайка на плече, – безапелляционно закончила я.

Я хорошо понимала: хоть лоцманом назови, только к штурвалу не ставь. И на рее мне тоже делать нечего. Потому что страх высоты у нас с Викингом общий. И я, в отличие от нее, не имею ни малейшего шанса возобладать над своими фобиями. Зато предоставлю такой шанс своей ипостаси.

– Кстати, как ты собираешься ее, гм, улучшать? – как бы между прочим задал Мореход САМЫЙ насущный вопрос.

– О-о-о… Побереги нервы. Рассказ об этом и будет темой наших бесед все время, пока ты будешь таскать меня по водАм, – усмехнулась я.

Хотя что там… Невелика хитрость подтолкнуть руку, наносящую оплеуху обидчику, подставить под падающее спиной вперед тело угловатый табурет, проследить события до хруста в шейных позвонках, потом выйти, запереть снаружи дверь черного хода – и все, остается лишь наблюдать, как поперек доселе благополучной судьбы паленым мясом взбухает клеймо убийцы. Или киллерской татуировкой – как знак, что обратного хода нет.

Пока нет.

Я тебя вытащу, аватара моя, вытащу. Когда ты сделаешь то, что мне надо. Когда ты станешь именно таким безжалостным ублюдком, как я хочу.

* * *

– А я тебе говорю: если они душевнобольные, ты тем более это поймешь! – бушевала Майя. Мне оставалось только любоваться ее могучей статью (имя богини, воплощавшей иллюзорный мир, почему-то нередко достается крепким девчонкам с зычным голосом и кавалерственным нравом) и уверенными движениями рук, двигающих книжный шкаф. От моей помощи Майка отказалась, а сына припахала двигать диван. Тоже в одиночку. Хорошо хоть дали мне сойти с того дивана.

Промозглый субботний вечер – идеальное время для воссоединения семьи на почве домашней работы или группового преступления. Сестрица затеяла перестановку, генеральную уборку и небольшой киднеппинг. Ну совсем небольшой. И я, в общем-то, разделяла ее намерения.

К тому моменту я, засевая душу своей подопечной семенами зла, сама вполне созрела. Для злодейства.

Чтобы повышать сопротивляемость ЧУЖОГО человеческого тела и души, быть злодеем необходимо. Добрые люди такими гадкими вещами брезгуют. Они лучше выслушают слезливую исповедь тряпки и неудачника, одолжат ему денег, пустят переночевать, похлопочут о работе для него, заступятся за него перед сплетниками и насмешниками… Но создавать из говна пулю? Помилуйте, зачем нужна вся эта грязная работа?

Которая к тому же не только грязная, но и сложная.

Если бы мне довелось снимать фильм о превращении нормального человека с уязвимым телом и душой в непрошибаемого маргинала с повадками одинокого хищника, я бы не зацикливалась на стандартных сценах: а) увеличения мышечной массы, б) фехтования ручным и древковым оружием, в) стрельбы из всего подряд.

Самые странные изменения в этом процессе претерпевает душа.

Душа похожа на дерево, которое еще в детские годы определилось со своей формой, решило, какую крону приобретет – пирамидальную, плакучую, зонтичную… И вот растет себе эта крона, растет, заполняя давным-давно намеченный объем, ее понемножку стригут и окультуривают, но никто, по большому счету, не пытается сделать из пальмы елку.

Но бывают обстоятельства, когда и пальма должна сделать выбор: умереть или стать елкой. Ну, второе попросту невозможно. Значит, остается первое? Не всегда. Можно умереть ровно настолько, чтобы притвориться елкой. Меньше потреблять солнца и дождя. Не растить на себе огромных питательных плодов. Не ждать, что вот-вот придут добрые люди и перенесут тебя с холодного крыльца в теплую оранжерею…

Пожилую страдалицу, встреченную мною в Горе, переделывать было поздно. Вот уж кто бы умер, так умер! Со всем своим удовольствием и со всеми атрибутами мученичества. Перековать мученика на бойца? Проще перековать орало на меч… Как ни старайся, а выйдет хреново.

Так что под улыбчиво-жестоким взглядом Морехода я, словно белка, переместилась по стволу подвластной мне души туда, где Викинг еще не была Викингом. Где молодая девушка, влюбленная в неподходящий, по мнению старших, объект, отстаивала свое мнение – путем недеяния того, что было велено, и неизменения вопиющего поведения на благонравное.

И отняла у девчонки всех, кто мог бы ее понять и провести по жизни за ручку. Их и было-то немного – мать да любимый человек. Вдобавок я подвела сиротку под кандалы, под одиночество, выедающее душу, под нестерпимое желание выжить, выжить во что бы то ни стало.

Главное в каждом деле – баланс.

Качаются весы, качаются. Чуть больше одиночества на одну чашу, чуть меньше надежды – на другую, – и у вас на руках аутист, который при опасности отключается, точно напуганный опоссум. Вернуть надежду, одиночество оставить – и получаете параноика, верящего в свое оружие и животные инстинкты с неистовостью фанатика. Уменьшаем дозу веры – опять нехорошо. Подопытная душа начинает кричать во сне, выть на луну – и неуклонно превращается в доходягу, ищущего забвения по опиумным притонам.

Мореход, наблюдая за моими стараниями, хохотал зловещим смехом, распугивая чаек, и наконец прозвал меня дьяволом-хранителем.

Через несколько то ли дней, то ли лет душевной качки я осознала: желание выжить – не цель, а инструмент. Нельзя окружить ореолом вожделения киркомотыгу или маникюрные ножницы и ждать, что душа оживет и потянется к идеалу. Идеал – за пределами выживания. Ради того, чтобы обрести нечто, недостижимое в смерти, человек готов бороться со смертью за свое опостылевшее тело.

Мечта о комфортной жизни, пришедшей на смену каторжным мукам, – идеал, подходящий для мужчины. Мечта о мести, осуществить которую можно только на свободе, – идеал, пригодный для женщины. Особенно для женщины, которую не отвлекает от мести ни любовь, ни семья, ни хозяйство.

Вот ради чего я стала Каменной Мордой.

Каменная Морда была одновременно подсказчиком и мучителем. Я слилась с ненавистным голосом в голове, изводившим меня многие годы, – и впилась в мозг Викинга. С той только разницей, что бедной заключенной Каменная Морда являлась и наяву, вылезая из стен и скал у развилок жизненного пути. Морда непрерывно намекала на тайный заговор, благодаря коему девушка из приличной семьи и докатилась до жизни такой. В ее речах каждое слово разжигало жажду мести и желание вершить суд правый или неправый, но скорый и суровый – как минимум.

Хорошо, что в верхнем мире попросту не существовало историй про Эдмона Дантеса, графа и маньяка, а то бы Викинг мигом просекла в поведении Каменной Морды приемчики аббата Фариа, просветителя и следователя…

То лаской, то таской я подводила ожесточившуюся душу к одной мысли: простить им этого нельзя! Не уточняя, кому «им» и чего «этого». К моменту бегства Старого Викинга с кичи (я была уверена, что ей необходимо сбежать, а не отмотать срок и идти себе на свободу с чистой совестью) я надеялась довести Викингова недруга до полного душевного и телесного разложения… Такую мразь и без конкретной вины прихлопнуть не жалко!

Словом, у меня была уйма планов на будущее. Хотя мысль о "перед смертью не надышишься" регулярно приходила в голову. И сейчас, слушая Майку, я понимала, в каком деле мне бы стоило испытать свое… пожилое детище в седых косах и маскирующих татуировках.

А Майя Робертовна, пыхтя и нажимая на шкаф в стратегических точках, все излагала мне свои планы и излагала:

– Они, конечно, идиоты, причем оба. Не в клиническом смысле, а в бытовом. И притом ролевики. Тоже оба. Рыцарь Ахрендир и его полуэльфийская возлюбленная Ахрениэль – или что-то в этом роде. Ездят на сборы. Оружие куют, плащи с сапогами тачают, под бздынник какой-то поют – то орочьи частушки, то рыцарские гимны, не знаю, что гаже. Дерутся стенка на стенку, у местных картошку жрут, словно колорадский жук… Пф-ф-ф-ф-фу-у-у… – шкаф, безнадежно ахнув, встал в предназначенный ему судьбой простенок. Я принялась пихать книги на полки. – Стой! Офигела? Надо их щеткой потереть! Смотри, пыль как въелась. Щас! – и великая гигиенистка по имени Майя метнулась в ванную.

– Герк, че делать будем? – угрюмо буркнула я племяннику, глубокомысленно ставящему диван на попа. Это был единственный способ переноски дивана в одиночку из одного угла в другой. Геру этот способ не смущал.

– А что? – искренне удивился мой могучий родич. – Я снизу подлокотник тряпочкой обмотал, не бойся. Вот занесу его в тот угол, опущу – и тряпочку размотаю…

– Герка! Дубина ты народной войны! – застонала я. – Ты чего, не слышал, что мать предлагает? Это ж статья! Откажись, Герочка, Христом-богом прошу, давай я сама, мне-то ничего не будет, я сумасшедшая со справкой!

– Но все-таки не ниндзя, – покачал головой Гера. – В одиночку не справишься.

И тут я увидела, что Майя Робертовна стоит в проеме, сложив ручки на объемистой груди (из одной ручки жалобно выглядывала намыленная щетка) и постукивает носком тапка по полу. Я немедленно прекратила сопротивление.

– Значит, сперва я должна поговорить с этой парой, гм, юных эльфов, определить, насколько они нормальны, а потом украсть их с собственной свадьбы?

– С помолвки. И только его. Девчонка будет ждать тебя с машиной у Поклонной горы, знаешь, поближе к Давыдково и к мосту, – углубилась Майя Робертовна в ненужные детали. То ли твердо решила, что ее план гениален, а бог – в деталях, то ли все-таки испытывала некоторую неловкость.

– А почему сама отлыниваешь? – ехидно осведомилась я. – Вот и сходила бы на дельце, развеялась! Или на стреме постояла бы, а то вдруг девчонка сдрейфит? Как нам тогда от погони уходить? На сто тридцатым автобуси? – в голосе моем неожиданно прорезались сварливо-пенсионерские нотки.

– Да не отлыниваю я! – искренне изумилась Майка. – Я и сама там буду. На помолвке. Меня как устроителя пригласили. Вот я все и устрою! – Майка подмигнула мне с таким видом, точно предлагала лучшую развлекуху в мире.

– Как устроителя? – я с трудом ввернула челюсть на место. – Слушай, как ты ухитрилась к ним в… – я запнулась, – …влезть-то? На них что, амнезия коллективная напала? Они не помнят, какой ты им скандал закатила, когда они затеяли этот… династический брак?

– Трудно сопротивляться женщине, знающей, чего хочет! – выдала Майя свою любимую поговорку. Да уж…

Двое юных ролевиков, затравленных окружающей действительностью… С некоторых пор я по-своему оцениваю то, что люди не моргнув глазом называют сумасшествием. Наверное, побывав на палубе корабля, дрейфующем по водам подсознания, я больше не вижу четкой границы между морем и сушей. И понимаю, что суша может стать морем, а море может отступить с суши когда угодно. И если это случится, куда вы денете прилепленные вами ярлыки, люди?

Шитье плащей из портьер бархатных, превращение в шлемы котелков походных и прочий эскапизм средневековый – чуднЫе обычаи, принятые на крохотном островке, вокруг которого кружит и кружит по волнам Мореход на своем – теперь уже нашем – судне без команды. А на соседних островах практикуют другие пути бегства от реальности. И почему-то каждый остров считает свой контингент совершенно нормальным, зато соседский – совершенно чокнутым.

Опять соперничество между людьми, ни на йоту не отличающихся друг от друга. Как же оно мне надоело.

Люди чаще всего соревнуются не профессионализмом и не красотой, а… способами эскапизма. Одни кичатся тем, что читают без разбора или с разбором толстые книжки в твердых обложках. Другие – высокими административными постами в компьютерной вселенной. Третьи – длительным пребыванием на пленэре без репеллентов и плееров, зато с гитарой. И всяк из них презирает недоумков, предпочитающих ДРУГОЕ. Что за кретин станет убегать от действительности тропою аркад или любовных романов? Только бардовская песня гарантированно и качественно вырвет вас из этого мира! Все прочее – чистой воды шизофрения!

Поверьте знающему человеку, островитяне: если кто-то развлекается иначе, чем принято здесь, он не пытается ничего у вас отнять. Наоборот, он дает вам пространство и право выбора. А шизофреник… шизофреник ничего этого не имеет и вам не даст. Поверьте знающему человеку.

Словом, хватит меряться выключенностью из окружающего мира и клеить ярлыки на таких же, как вы.

И в самом деле ребята оказались вполне здравомыслящими. Особых надежд на то, что любовь страстная заменит им хлеб насущный, не питали, но и обращаться ради хлеба насущного в покладистую скотину не хотели.

– Понимаете, – внушал мне юношеским баском сэр… не помню. Пусть будет Галахад. В миру – Саша. – Понимаете, мы ничего еще в этой жизни не сделали. И не видели ничего. А родителям кажется: чего тянуть-то? Двадцать лет – отличный возраст, чтоб жениться и детей завести. В их время так и делалось…

– Ничего в их время так не делалось! – усмехнулась я. – Ты уж нашу с твоими родителями юность в эпоху царизма не задвигай. По-всякому бывало. Кто и после школы женился – по залету или от армии откосить, а кто и до сорока гулял, даром что за бездетность налог с зарплаты брали…

– Но они-то мне втюхивают: это, мол, – традиция! – басок сорвался на фальцет. – Объясняют: ты уж такой взрослый мужик… еще немного – и вообще зажлобеешь. Женись, пока пузо не отросло и темечко не залоснилось. Ну там, хорош в бирюльки играть, стерпится-слюбится, пользу семейному бизнесу принесешь, хоть чего-то в жизни добьешься… – Саша-Галахад махнул рукой и замолчал.

– Кстати, – вступила в разговор его полуэльфийская подруга, – мы, например, жениться не собираемся. Просто считаем, что дальше это терпеть нельзя. Сашка – добрый. Ему родителей жалко. А им его – нет. Додавят и женят. И будут потом всю жизнь с руки кормить, будто канарейку.

– Кенаря, – поправила я. – Канарейка – особь женского пола. А мужчина – кенарь.

– Да какой мужчина… – усмехнулся Александр, – из того, кто с рук ест. Одно название.

– Это ты правильно говоришь! – кивнула я. – В общем, надо вам, ребята, драпать из дома. Только почему в последний момент, прям с помолвки, почему не раньше?

И увидев, как мстительно сузились глаза грозного сэра и его дамы, лишь подумала: жестокий народ эльфы-рыцари! Если бежать, так уж по-шекспировски, чтоб родичам позор да наука. Опять же и претендентке нахальной все как есть продемонстрировать: у Саши-Галахада своя голова на плечах и своя девушка в кустах. С транспортным средством наготове. Эх, сэр ты мой, сэр неугомонный! Доведет тебя любовь к эффектным жестам до бубновой масти…

Детали, извергнутые на мою голову Майей Робертовной, только подтвердили опасения.

Ребенок по имени сэр Галахад (или как-то еще, но тоже на "ад") собирался отомстить. Совсем как Тайный Советник Снежной королевы – по пунктам. "Я: а) отомщу; б) скоро отомщу; и в) страшно отомщу"!

Впрочем, я на его месте хотела бы того же. Отмщение людям, держащим тебя в клетке, – разбег перед прыжком. Ты до последнего не уверен, что прыгнешь в новую, отнюдь не прекрасную и даже не комфортабельную, но все-таки СВОЮ жизнь, поэтому и разбегаешься, чтобы уж под влиянием инерции или на волне адреналина, а вырваться из прежней судьбы, разбив ее в звон.

Устроить скандал на пафосном торжище (не от слова «торжество», а от слова "торг"), где тебя, как в водевиле каком, без твоего участия женят на ком семья решила – это святое.

Я понимаю: желание отомстить – и у молодых, и у немолодых – практически всегда вырастает из желания привлечь к себе внимание. Ну хоть намекнуть, что ты живой и что у тебя тоже есть планы, потребности и чувства. Которые вы, окружающие меня уклончивые люди, непрерывно оскорбляете.

Мысль о мести приходит с пониманием того, что близкие НЕ СЛЫШАТ нас, что наградой за попытку открыть душу будет рассеянное "Да-да, конечно, дорогой!", снисходительное "Ты еще ничего не понимаешь!" или возмущенное "Что за глупостей ты напридумывал?" И – возврат к прежним планам близких насчет твоей персоны. Иногда от более прямолинейного плана А родня переходит к более извилистому плану Б. Это можно считать проявлением наивысшей деликатности.

И чем дольше родственный аутизм атакуешь, тем крепче желание отомстить. Так себя показать, чтоб уж профиль твой незабвенный семье навек запомнился. А также фас, анфас и затылок. Пусть попомнят, как не верили в способность "нашего инфантила" мутировать из человекоподобной комнатной собачки в полноценную личность!

Конечно, любая красивость снижала шансы на успех. Но ведь ради красивостей оно и было задумано, это леденящее душу шоу с исчезновением жениха в день помолвки!

Мореход умирал со смеху, слушая Майкины оптимистичные прогнозы: мы, трое весьма колоритных персонажей, прекрасно смешаемся с толпой; фактически взломав дверь, выведем парня из его комнаты; пересечем нехилую жилплощадь в сталинском доме, где назначено, гм, мероприятие; спустимся вниз и пройдем мимо консьержа, у которого наверняка с родней сэра Галахада уговор – тащить и не пущать! И все – на голубом глазу. Мореходу нравилась Майя Робертовна. Он, похоже, жалел о ее занятости под завязку всякими бренными глупостями (вот уж чью душу бездомной не назовешь!), а иначе предпочел бы ее общество моему.

Но я не ревновала. Я усиленно размышляла над тем, как осуществить план моей безбашенной сестры.

И придумала.