Текст книги "Битва за Арракис (СИ)"

Автор книги: Имие Ла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Ну ладно, извините, командир, – ответил Мори. – Как прикажете.

***

Прибывшим на Арракис жителям Каладана очень не понравилась эта негостеприимная планета. Им, привыкшим к сырым зеленым просторам своей родины, показалось, будто они попали в самый настоящий ад: яркое белое солнце пекло настолько немилосердно, что находиться на открытом воздухе без защитного костюма и специальных очков представлялось совершенно невозможным. Ветер поднимал тучи отвратительного горячего песка, который засыпался во все возможные отверстия и щели, мешая людям не только работать, но и дышать. В итоге старший по базе распорядился выдать солдатам и инженерам дыхательные фильтры, но это не особенно облегчило труд страдальцев: с непривычки они обливались потом, их постоянно мучила жажда, а защитная амуниция не позволяла быстро и свободно двигаться.

Чтобы поднять боевой дух своих людей, один из офицеров ближе к вечеру произнес перед ними длинную зажигательную речь о том, каким важным и нужным делом все они сейчас заняты и какую пользу принесет оно в будущем всей галактике. Однако измотанные уставшие люди слушали его вполуха, воспользовавшись случаем, чтобы передохнуть.

Вскоре после прибытия на Арракис новичков распределили по базам; Тоньо остался служить на главной вместе с генералом Тирисом, а пожилого Адриана и еще одного приятеля Тоньо по имени Алан отправили на другую. Теперь старик сидел, тяжело дыша, словно выброшенная на берег рыба, и бессильно опустил руки между расставленных колен – казалось, у него вот-вот откажет сердце, и он завалится назад, словно безвольная кукла. Сам же Алан, такой же простой деревенский парень, как Тоньо, во время речи офицера предавался размышлениям о своей семье, которая осталась на Каладане, и о друзьях, с которыми его тоже разлучила война.

С Тоньо он познакомился во время работы в усадьбе Тириса – Алан был уборщиком, а его новый приятель – садовником. Поначалу юноши просто перекидывались парой-другой слов в течение дня, но потом даже подружились; семья Алана тоже была очень бедной, его мать овдовела, когда ему было всего двенадцать, а его младшим братьям – девять и семь. Самый маленький умер от болезни почти сразу же после отца, и мать, как ни кощунственно это звучало, сказала, что это случилось к их счастью, потому что работать такой ребенок еще не может, а вот кушать стал бы много, но кормить его нечем. Вдова ходила по чужим домам, помогала по хозяйству и стирала белье, порой приходя за полночь со стертыми в кровь руками, пока Алан не подрос и не устроился на работу. Жить семье стало намного легче, но тут началась война, и юношу забрали в армию.

Теперь Алан сидел и думал о своих матери и младшем брате, которые остались на родной планете, а заодно и о своем новом друге. Увидит ли он их еще раз? Не далее как вчера карриал доставил на Арракис танки модели «Минотавр», и сейчас они стояли на большой площадке перед базой, накрытые чехлами. Алану они казались огромными и пугающими, а от людей он слышал, что боевые машины Харконненов куда мощнее и страшнее. Что он будет делать, если на него вдруг попрет такое чудовище?

Пока офицер Дома Атрейдесов вещал перед своими подчиненными, а те делали вид, будто слушают, но на деле предавались унынию, их враги Харконнены отнюдь не дремали. Дождавшись сумерек, Раднор с Ксенаром и Мори незамеченными подобрались к неприятельской базе и аккуратно вытрясли из ведра всех пиявок буквально в нескольких шагах от новеньких танков.

– Кушайте на здоровье, сладенькие мои, – злобствовал главнокомандующий, – будет шестеркам Хуиллуса сюрприз. Для людей эти создания не опасны, они не питаются органическими соединениями, а вот танк для них – очень лакомая добыча.

Спрятавшись за огромной горой песка, Харконнены стали ждать, что получится.

– А нас тут песчаный червь не найдет? – нервничал Мори. – Говорят, они реагируют на вибрацию типа шагов или даже сердцебиения...

– Заткнись, долбоеб, – оборвал его Раднор. – Ты за кого меня принимаешь, за полного мудака, который способен сам потащиться на верную смерть и привести червяку в пасть собственного родственника и лучшего военного инженера Гайди Прайма? Не тупи, тут червяк не водится, потому что спайса нет, и вообще учи биологию! У тебя в школе по ней был кол?

– Хуиллус, дерьмо такое, заслуживает худшего, – прокомментировал Ксенар. – Говорят, что он пытался настроить против нас Корлина, предводителя фрименов Карфага, а когда тот послал его хуями, обозвал беднягу продажной шкурой.

– Пошел в жопу, еблан каладанский, – с издевкой произнес Раднор, – он, видимо, считает, что все должны работать только на него, желательно за идею и безо всякой платы. А если Корлин не хочет иметь с ним никаких дел, так надо ж обозвать человека в отместку и выставить его полным говном, как же без этого благородному Атрейдесу.

Главнокомандующий думал, что торчать в песках, пока пиявки доедят танки врагов, ему придется долго, но ошибся: вскоре вечернюю тишину прорезал отчаянный крик часового.

– Ай! Помогите! Что это? Оно шевелится, шевелится!

Послышался громкий топот: в бинокль Раднор увидел, как к месту происшествия торопятся дежурный офицер и другие солдаты. Рядовые, глядя на находку часового, обеспокоенно перешептывались, не понимая, что тот обнаружил, и тыкали пальцами в пиявку на корпусе огромного «Минотавра».

– Это же пиявка Тлейлаксу! – воскликнул офицер, который был куда более грамотным, чем его подчиненные, и учился на военных курсах. – Откуда она здесь?

Подойдя к танку, он бесстрашно взял пиявку пальцами, поскольку знал, что причинить вред человеку или животному она не может. Зловредная тварь извивалась и дергалась, стремясь вернуться к источнику пищи.

– И что с ней делать? – спросил один рядовой.

– У нас в учебнике было написано «утилизировать», только я не знаю, как, – посмотрел на него офицер. – Эй, – повернулся он к другому солдату в снайперской форме, – как твоя фамилия? Кажется, Пирн?

– Да, сэр, – робко ответил тот.

– Пирн, сбегай-ка в ангар и принеси банку топлива. Мы ее сожжем.

Тот не заставил себя долго ждать и быстро вернулся с банкой. Офицер несколько раз окунул пиявку в банку, а потом вытащил из кармана зажигалку и поднес к тлейлаксианскому вредителю. Другие солдаты с интересом смотрели на живодера, ожидая, чем кончится его предприятие.

Раднор за огромной дюной не мог слышать слов Атрейдесов, но зато видел, чем они занимаются.

– Ой, блядь, совсем ебанутые, – он только и смог что покачать головой. – Как можно быть такими тупыми людьми?

Пиявка в руке офицера мгновенно вспыхнула, и он бросил извивающуюся в огне вредную тварь на землю. Все думали, что она сгорит и умрет, но тут случилось нечто совершенно неожиданное. Вместо того, чтобы тихо превратиться в кучку пепла, горящая пиявка с неимоверной скоростью рванула к ангару, где хранились огромные баки с топливом и прочие легковоспламеняющиеся и опасные материалы.

В следующее мгновение прогремел оглушительный взрыв; столб пламени вместе с кусками металла и бетона взметнулся в небо метров на десять. Огромная дюна защитила Харконненов, но, даже несмотря на это, у них напрочь заложило уши и они почувствовали, что их с ног до головы осыпало песком.

– Пиздец, – только и смог произнести Раднор. Когда он отважился посмотреть на вражескую базу, на ее месте были одни объятые огнем руины, усеянные трупами и клочьями тел; в теплый песок неподалеку от него и его спутников шлепнулась оторванная рука с оставшимся на запястье куском рукава.

– Я же обещал – мы от них избавимся, не потратив ни единого патрона и не потеряв ни одного солдата, – главнокомандующий, злорадно улыбаясь, многозначительно посмотрел на Мори.

КРОВАВЫЙ ПЕСОК

Арракис встретил Тоньо и его товарищей удушающим зноем, нестерпимо ярким солнечным светом, от которого люди чувствовали сильную резь в глазах и не успевали вытирать непрестанно катящиеся из них слезы, и горячим сухим ветром, после порывов которого песок хрустел на зубах, набивался в нос, волосы, уши, карманы одежды и даже за шиворот и в белье. Командующий базой был человеком ответственным и относился к новобранцам с пониманием, поэтому сразу велел выдать солдатам все необходимое защитное оборудование и провести инструктаж, однако после этого бывший садовник, которому и без того казалось, что он попал в самое ужасное место в своей жизни, почувствовал себя еще более неуверенно. Инструктор, не скупясь на подробности, поведал новобранцам о том, что на Арракисе бывают страшные песчаные бури, которые срывают у зазевавшегося человека, не успевшего найти укрытие, все мясо с костей, а также рассказал им о песчаных червях, и Тоньо сильно испугался, хотя даже обычный ветер на этой планете был удовольствием ниже среднего.

– Как здесь ужасно, – жаловался он своему давнему знакомому, управляющему, который оказался с ним в одной казарме. – Когда мы были дома, я так радовался солнечным дням, ведь у нас почти всегда идет дождь! А здесь от солнца деваться некуда, ни облачка на небе, ни кустика вокруг, ни даже самой малюсенькой речки! Клянусь, никогда в жизни больше не буду жаловаться на дождь и пасмурную погоду!

– Тебе-то хорошо, ты хоть молод, – отвечал ему тот, – а у меня вон и сердце пошаливает, и давление скачет. Не знаю, сколько здесь продержусь, я вон спать толком не могу, воздуха не хватает, просыпаюсь – так сердце колотится, словно я двадцать миль без остановки бежал.

Тоньо тоже было очень жарко спать; по идее, в казарме были предусмотрены кондиционеры, однако, несмотря на все инструкции, приказы и распоряжения, ни одного на базу так и не привезли – у герцога попросту не оказалось на них денег. Юноша с удовольствием разделся бы донага, но на Каладане спать в чем мать родила даже с собственной женой было не принято, да к тому же он стеснялся своих сослуживцев, и поэтому бедняге пришлось париться в пижаме, которую ему выдали вместе с военной формой, невзирая на страшную духоту.

Служба в действующей армии оказалась настоящей каторгой для большинства новобранцев. Мало того, что эти простые деревенские парни сильно страдали от непривычного жаркого климата и палящего солнца, так с раннего утра и до поздней ночи их к тому же пытались научить обращаться с оружием и сложной техникой. Для людей, которые ни разу в жизни не держали в руках ничего, кроме лопаты или ножа, это было совершенно непонятно, и в итоге инструктора принимались кричать и ругаться на глупых рядовых. В душе они понимали, что поступают неправильно и хотят слишком многого от людей, которые даже не умеют читать и писать, но времени у них было мало: вдруг завтра в бой, а солдаты не знают, как стрелять из автомата или управлять танком? Впрочем, был ли смысл во всех этих стараниях и командах? «Нажать на кнопку», «повернуть рычаг» – вчерашние рыбаки и крестьяне все равно не понимают назначения рычага и не могут прочитать, что именно написано на том или ином устройстве.

Несмотря на все грубости старших по званию, куда более страшным испытанием для Тоньо и его сослуживцев по-прежнему оставался палящий зной. К вечеру юноша чувствовал себя словно мокрая грязная тряпка, которой весь день мыли пол, а потом забросили ее куда-то в угол. С облегчением он встречал закат, когда беспощадное солнце наконец скрывалось за горизонтом, но опустившаяся на землю тьма не приносила прохлады и желанного облегчения. Всю ночь Тоньо беспокойно ворочался в кровати, а наутро просыпался мокрым от пота и чувствовал себя невыспавшимся и разбитым. Самочувствие новобранцев, конечно же, никого не волновало – им все равно приходилось тяжело работать на обустройстве базы и заниматься с инструкторами, пытаясь хоть как-то освоить начальную военную подготовку. Врагам Дома Атрейдесов не приходилось тратить время на такую ерунду, потому что у Ордосов была профессиональная армия, в которой люди служили по контракту, а на Гайди Прайме занятия по гражданской обороне были включены в обязательную школьную программу, и каждый школьник там умел обращаться с автоматом. В этом было главное преимущество неприятелей, однако герцог Ахиллус не задумывался о таких вещах. Куда больше его заботила необходимость срочно раздобыть хоть где-нибудь средства на новую военную технику.

Время шло, и Тоньо постепенно начал привыкать к суровым условиям пустынной планеты, благо был и в самом деле молод и полон сил, да к тому же вырос в бедности и лишениях. Герцог тем временем, посоветовавшись с ментатом и приближенными, нашел выход из положения. Он решил использовать в войне на Арракисе старую боевую технику, которая у других Великих Домов в принципе давно считалась устаревшей и вышедшей из употребления. Конечно, она не могла составить достойную конкуренцию оснащенным сдвоенными плазменными пушками и ядерными ракетами класса «земля – воздух» новеньким Опустошителям Харконненов, которые привезли на Дюну прямо с завода, но на безрыбье, как говорится, и рак рыба, а при отсутствии иного оружия полезешь на танк и с топором. Поэтому Ахиллус Атрейдес приказал как можно скорее вытащить со всех складов и хранилищ все то, что можно хоть как-то использовать в качестве оружия, расконсервировать и доставить на Арракис. Подчиненные герцога бросились выполнять распоряжение, потому что понимали, что от этого могут зависеть их собственные жизни. В итоге они не только опустошили все хранилища и ангары, но также и спасли много старых машин со свалок и складов металлолома, а помимо этого сняли с городских постаментов всю ту технику, которая стояла там в качестве памятников, но была еще вполне работоспособна.

Однажды ночью Тоньо, не ожидая ничего плохого, стоял в карауле возле ветроловушек, находящихся в северной части базы. Защитных стен вокруг не было – Атрейдесам, в отличие от Ордосов и Харконненов, не хватило денег на их постройку, и от этого вида оборонительных сооружений пришлось отказаться. Вдруг до него донесся непонятный шум.

– Что это такое? – обратился он к своему товарищу.

– Да кто знает, – махнул рукой тот. – Небось ветроловушка барахлит.

– Да не похоже на ветроловушку, – возразил Тоньо.

– Тебе-то что? – оборвал его третий солдат. – Может, звери какие местные. Спать хочется, а нас сюда пригнали не поймешь зачем, – он зевнул, прикрывая рукой рот.

– Да, спать хочется, – согласился с ним бывший садовник, но тут в ночной темноте внезапно блеснуло что-то непонятное – словно падающая звезда или очень быстро пролетевший светлячок. Потом еще раз. И еще. Юноша отчаянно заморгал глазами и не сразу успел понять, что это выстрелы. Винтовки Атрейдесов стреляли отнюдь не беззвучно, а тут новобранцы, к своему удивлению, не услышали ничего – совсем ничего!

Почти сразу после этого на фоне бескрайнего горизонта с песчаными дюнами возникли черные громады боевых машин – вернее сказать, на самом деле машины как раз были не очень большими, не выше человеческого роста, но новобранцам они показались просто огромными. В сознании перепуганного Тоньо мелькнула мысль о том, что надо закричать, поднять тревогу, но он впал в ступор и стоял на месте, будучи не в состоянии что-либо произнести или схватиться за оружие – лишь то открывал, то закрывал рот и таращился в пространство, как выброшенная на берег рыба. Вслед за этим наконец раздался грохот, и один из товарищей бывшего садовника отлетел в сторону метров на пять, две ветроловушки сразу вспыхнули, а три другие превратились в груду искореженного металла, из-за чего вся база мгновенно осталась без электричества. Тоньо, наконец отойдя от первоначального шока, бросился к своему сослуживцу; тот лежал на каменной площадке, не шевелясь. Юноша позвал его по имени, но он по-прежнему не откликался и не двигался. Не зная, что делать – Тоньо не имел ни малейшего понятия о том, какие бывают раны и как следует оказывать первую помощь товарищу – бывший садовник Тириса Атрейдеса попытался приподнять приятеля и тут заметил, что взрывом снаряда тому безо всякого преувеличения снесло половину черепа. Остатки мозгов несчастного выпали бедному Тоньо на его новенькие армейские ботинки.

Закричав в голос, он бросился прочь от мертвого сослуживца, не зная толком, куда бежать и что делать. Другие его товарищи уже успели поднять тревогу и пытались отстреливаться, но силы были явно неравными – нападающие передвигались быстро и почти бесшумно. Кто-то из солдат Дома Атрейдесов уже завел старый осадный танк и хотел было накрыть врагов ответным огнем. Он навел пушку на неприятельскую бронетехнику, однако при первой же попытке сделать выстрел она попросту отвалилась, с грохотом рухнув на камни, потому что до этого танк не один год стоял на постаменте в Кала-сити под проливными каладанскими дождями и успел проржаветь насквозь.

Враги тем временем, обстреляв базу Атрейдесов, скрылись в темноте так же незаметно, как и появились. Когда все стихло, Тоньо, который так и не смог поднять оружие и дать из него очередь по противнику, услышал чей-то тонкий жалобный крик, похожий на писк младенца или даже котенка. Он никогда не думал, что вот так может кричать взрослый человек, но почему-то сразу понял, что это кто-то из его сослуживцев, раненых в ночной перестрелке. Повесив на плечо автомат, он медленно, словно находился в это время не на военной базе, а просто тихо и мирно прогуливался у себя на родине по зеленому лугу, наслаждаясь последними лучами заходящего солнца, побрел в то место, откуда доносился голос. Там уже стоял один из лейтенантов и громко звал врача; в руке у него был включенный карманный фонарик -ветроловушки, благодаря которым вырабатывалось электричество, были полностью уничтожены во время вражеской атаки, а альтернативные источники питания еще не успели запустить.

Увидев Тоньо, лейтенант поднял голову.

– Рядовой Кари? Что ты еле бредешь, зацепило, что ли?

– Да нет вроде, – проговорил тот каким-то бесцветным тихим голосом, не обращая внимания на непрекращающийся крик. – Скорее уж чуть не оглох.

– Боюсь, что Сарту пришел конец. Снаряд разорвался прямо рядом с ним, он не успел отбежать в сторону.

– Что с ним? – Тоньо все же отважился посмотреть в ту сторону и в следующее мгновение сам завопил от ужаса, закрывая ладонями глаза. На залитом кровью песке среди собственных вывалившихся из распоротого осколками живота дымящихся внутренностей конвульсивно подергивалось то, что совсем недавно было его товарищем; из жалких огрызков на месте оторванных рук и ног били красные фонтанчики. Лица у когда-то красивого Марка Сарта тоже не было – вместо него было черно-красное месиво, и лишь широко раскрытый в непрекращающемся крике рот свидетельствовал о том, что этот человек еще жив и что-то чувствует.

– Да добил бы ты его, – подошел к ним еще один лейтенант.

– Ты совсем спятил, что ли? Мне потом перед командиром отвечать? Меня же за это под трибунал отдадут?

Тоньо, не отнимая ладоней от глаз и ничего не говоря, медленно отвернулся, в душе жалея о том, что не имеет второй пары рук, чтобы закрыть ими уши. Значит, вот как это выглядит – война. За всю свою жизнь юноша не убил ни одного живого существа, если не считать мух, комаров и того, что время от времени он чистил рыбу – на работе и себе для еды. Сейчас он понимал, о чем в свое время говорил ему управляющий, и сомневался в том, что вообще сможет выстрелить во врагов даже в том случае, если они сами наставят на него оружие – это было выше его сил.

Прибежали врачи и, посмотрев на то, что осталось от несчастного Марка, только покачали головой. Лейтенант, нашедший пострадавшего, молча смотрел на то, как тот постепенно затихает и уже не кричит в голос на пронзительно высоких нотах, а лишь изредка вскрикивает, а потом просто всхлипывает. Ничего другого он сделать бы не смог, даже если бы очень захотел; конечно, логичным решением было бы достать пистолет и облегчить мучения подчиненного, но благородные и милосердные Атрейдесы – не кровожадные Харконнены, которые с радостью прикончат и своего, и чужого. По законам их Дома солдата, который добил пусть даже безнадежного раненого, которому все равно было ничем не помочь, ждал военный трибунал, чтобы другим неповадно было.

– Кто это был? – обратился к нему еще какой-то рядовой. – Харконнены?

– Нет, – угрюмо ответил лейтенант. – Ордосы. Я успел разглядеть их технику: четыре трайка-налетчика и один танк модели «Кобра», стреляющий разрывными снарядами. Харконнены, как правило, идут в лобовую атаку и в принципе не склонны отступать. Они либо раздавят противника, не считаясь с собственными потерями, либо, что менее вероятно, будут драться до последнего, не сдаваясь в плен, и подорвут последней гранатой себя вместе с врагами. Если они побегут с поля боя или сдадутся, им потом не жить, их барон такого не прощает, и умирать они будут в куда более страшных мучениях. Дом Ордосов действует иначе: они сражаются по принципу «бей и беги», изматывая противника, пока тот окончательно не выдохнется, и его уже можно будет брать голыми руками. Поэтому сегодня мы относительно легко отделались. Если бы к нам пожаловали Харконнены, нам пришлось бы куда труднее. В любом случае расслабляться не стоит, Ордосы – те еще злобные твари. Жаль, что нам не выделили средств на защитные стены, их так легко не пробить, может, с ними нам бы удалось избежать потерь.

– На стены денег нет, зато теперь придется дважды на ветроловушки тратиться! – крикнул кто-то. – Из-за этого вся наша база без света осталась!

– Мы тут на открытой местности, и это очень плохо, – к Тоньо подошел старый управляющий. – Проклятые Ордосы сделали это специально. Слышал, что лейтенант Таннан говорит? Они нападают исподтишка и наносят противнику сначала вроде как незначительный, но ощутимый урон. Сейчас мы остались без света. Это им на руку. В любой момент они могут вернуться сюда с куда большими силами и разнести в куски еще что-то. Потом с еще большими, ну и так далее – так им удастся постепенно всех нас перестрелять. Были бы у нас стены, – вздохнул он. – Эй, Тоньо, ты меня слышишь? Тебя что, при взрывах контузило?

Юноша медленно обернулся; смысл слов управляющего почти не доходил до него – слишком сильное потрясение он испытал, увидев смерть своих товарищей.

– Да что с тобой? – старик отшатнулся; даже в неровном свете фонариков, с которыми сновали туда-сюда солдаты Атрейдесов, в глазах юноши был заметен какой-то первобытный, животный страх в сочетании с внутренней опустошенностью. – Не ранен?

– Нет, – безо всяких эмоций пробормотал Тоньо и, угрюмо глядя прямо перед собой, медленно побрел к своей казарме.

ПРОСТО ВЕЩИ

В замке Каладан было холодно и сыро. Горевший в углу столовой камин почти не давал тепла, и герцогиня Фиона Атрейдес зябко куталась в толстую шерстяную шаль, сев поближе к огню. Ее мужа снова не было дома, он уехал разбираться с финансовыми вопросами на оружейный завод, к детям пришел учитель музыки, и она чувствовала себя бесконечно одинокой. Вернее сказать – одинокой она себя чувствовала уже давно. С того времени, как вышла замуж? Или даже с того, как вообще себя помнит?

Будущая герцогиня родилась в богатой семье, и все ее детство было полным строгих запретов. Девочке из высшего сословия не подобало бегать и прыгать, как детям простолюдинов, это было неприлично и вульгарно. Ей не разрешалось играть с мальчишками, даже с родственниками, поскольку это тоже считалось непристойным. За играми Фионы и ее младшей сестры постоянно надзирала строгая гувернантка – неопределенного возраста женщина с собранными в пучок темными волосами, одетая в бесформенное серое платье – вернее, платьев у этой дамы было несколько, но все они были совершенно одинаковыми. Любые отступления от дозволенного строго порицались: с куклами девочки могли играть только в дочки-матери или в званый прием. Однажды маленькая Фиона, узнав о том, что ее тетя недавно родила и кормит грудью малыша, решила в игре тоже понарошку покормить грудью свою куклу; за такую непристойность девочку сильно отругали и поставили в угол. Точно так же гувернантка и родители отреагировали, когда Фиона и ее сестренка, решив поиграть в свадьбу, повели под венец двух кукол-девочек – сделали они это просто за неимением кукол-мальчиков, которых в их семье тоже считали неприличными и недопустимыми. Однако взрослые усмотрели в этом нечто прескверное и долго кричали на малышек, которые даже толком не могли осознать, за что их ругают.

Когда Фиона немного подросла, к ней пригласили учителей и стали учить ее разным наукам, женским рукоделиям и изящным искусствам. Родители будущей герцогини решили, что девочка из хорошей семьи должна непременно уметь играть на музыкальных инструментах, петь и танцевать, но, к несчастью Фионы, она оказалась начисто лишена слуха и голоса. Разумеется, в этом не было ее вины – талант и склонность к чему-либо человеку дает природа, но мать и отец девочки почему-то решили, что их дочь лентяйка и просто не хочет ничему учиться. Они постоянно ругали ее за нерадивость, а то и лупили Фиону смычком по пальцам, но толку от этого было очень мало – что можно сделать, если человеку не дано хорошо играть и петь, он ведь не получит после наказания совершенный музыкальный слух.

Когда подросшей Фионе минуло уже девятнадцать, родители сказали ей, что ее руки просит сам герцог Ахиллус Атрейдес – это великая честь, и они уже дали свое согласие. Узнав об этом, девушка не обрадовалась, но и не огорчилась – она вообще не поняла, что произошло, потому что за все годы своей жизни даже не была за порогом родного дома, в лучшем случае гуляла по саду под надзором гувернантки. Вскоре сыграли свадьбу, и Фиона, покинув родительский дом, стала герцогиней Атрейдес. Муж ее был вполне неплохим человеком, он был всегда неизменно вежлив со своей женой, ни разу не сказал ей ни одного грубого слова, благо и сама Фиона старалась не навлекать на себя недовольство герцога, не устраивал скандалов и не требовал слишком частого выполнения супружеского долга, но молодая герцогиня постоянно чувствовала тоску и апатию. Причина этого была очень проста: ей было не с кем поговорить, у нее не было подруг, а герцог, когда она пыталась завести речь о своих переживаниях, просил жену успокоиться и старался сразу перевести разговор на другую тему. Фиона думала, что ее муж по характеру довольно холодный и закрытый человек, и ей приходилось с этим мириться – что поделаешь? В конце концов, Ахиллус не заводит наложниц, не ходит к другим женщинам, не пьет, не бьет жену и не кричит на нее, так чего ей еще желать? Многие с радостью оказались бы на ее месте, ей грех жаловаться.

Тяжелым ударом для молодой герцогини стала смерть ее старшего сына, Вориана. Когда Фиона забеременела в первый раз, врачи говорили ей, что будет мальчик; герцог Атрейдес очень обрадовался, и вместе с женой они решили назвать малыша Ворианом в честь одного из славных предков их рода, знаменитого героя Батлерианского Джихада. Однако наследник Дома Атрейдесов родился сильно раньше срока и почти сразу умер – герцог не дал своей жене ни оплакать, ни похоронить ребенка, он велел слугам совершить все положенные обряды еще до того, как его супруга оправилась от тяжелых преждевременных родов, и герцогиня Фиона, встав с постели, увидела в саду замка Каладан лишь скромную надгробную плиту с надписью «Вориан Атрейдес». Упав на колени перед могилой сына, она горько зарыдала, но тут вмешался ее муж.

– Я думаю, что вам не стоит так убиваться, дорогая Фиона, – сказал он. – Тут ничего не поделаешь, врачи сказали мне, что у мальчика было очень много врожденных пороков и уродств, он все равно бы долго не прожил. Мы с вами молоды и здоровы, поэтому мы вскоре сможем дать жизнь другому ребенку, и я просил бы вас не переживать и не плакать из-за случившегося.

Фиона послушно замолчала – с детства ей внушали, что жене следует во всем беспрекословно следовать указаниям мужа, тем более такого влиятельного и сильного, как сам герцог Атрейдес, и ни в коем случае не делать ничего по-своему. Прошло несколько лет, и у сиятельной четы родились Кассиус и Поликсена, но маленький Вориан, который не прожил на свете и дня, по-прежнему не давал герцогине покоя. Несколько раз ей снилось, что он жив, ворочается в кроватке, просит грудь, плачет, и по пробуждении Фиону охватывала совершенно непередаваемая смертная тоска, но она не могла ни с кем об этом поговорить. С мужем? Он не станет слушать. С прислугой? Ей всю жизнь внушали, что нарушать субординацию неприлично и служанкам можно лишь давать поручения – пару раз еще в детстве в силу обычного любопытства она пыталась задавать своей гувернантке вопросы о том, где та родилась, что ей нравится и кто ее родители, но та быстро пресекла попытки своей воспитанницы совать свой нос куда не следует. В конце концов, она всего лишь гувернантка и выполняет свою работу! С детьми? Зачем им об этом знать?

Как-то раз Фионе приснился совсем уж кошмарный сон. Ей виделось, что она наблюдает за собой со стороны – видит собственные тяжелые роды, своего недоношенного сына, перемазанного кровью, но еще живого, лежащего на белой простыне чуть поодаль. И тут внезапно ее глазам предстали чужие люди – она не могла разглядеть их лиц, они были как в тумане, но почему-то она знала, что эти двое – муж и жена. Они подошли к тому столу, на котором лежал ее маленький Вориан, и взяли его на руки.

– Стойте! Прекратите! Отдайте моего сына! – что было сил закричала герцогиня, но незнакомцы вдруг растаяли – с Ворианом на руках. Наутро Фиона Атрейдес проснулась в слезах и, пользуясь тем, что мужа не было дома, пошла в сад на могилу сына и сидела там до обеда. Ее охватило чувство невосполнимой утраты – ей было бы легче, если бы она смогла сама оплакать и похоронить ребенка, если бы смогла пережить свое горе, как полагается, если бы Вориана и в самом деле усыновили чужие люди, но он был бы жив, однако муж, который не любил сильных проявлений эмоций и считал их признаком дурного воспитания, даже если для них были все основания, не разрешил ей даже вволю рыдать над телом ребенка.

Она очень любила Кассиуса и Поликсену, но между герцогиней Атрейдес и ее детьми по-прежнему стояли пресловутые правила приличия. Когда она вместе с мужем была порой вынуждена присутствовать на заседаниях Ландсраада, то замечала, что другие Великие Дома, в том числе заклятые враги Атрейдесов Харконнены, ведут себя со своими детьми совершенно иначе – они не стесняются обнимать и целовать своих наследников и говорить им о том, что любят их. Сыновья и дочери барона, пусть это и казалось герцогу Ахиллусу отвратительной невоспитанностью, никогда не обращались к своим родителям на «вы» и с величайшим почтением, как это было принято у их недругов, и временами герцогиня Фиона ловила себя на мысли о том, что завидует чете Харконненов – может быть, баронесса в юности и была самой обычной простолюдинкой, может, она и навлекла на себя позор, выйдя замуж беременной, но зато у нее было все, чего не было у жены герцога Атрейдеса. Все, что есть у большинства обычных людей – детские игры, любовь... В отличие от Фионы, она не была вещью, которую разве что не переставляли с места на место по желанию родителей и мужа.