Текст книги "1000000 евро, или Тысяча вторая ночь 2003 года"

Автор книги: Илья Стогов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Annotation

Перед вами самая загадочная книга наступившего тысячелетия. Критики уверяют, что ничего похожего в мировой литературе не появлялось уже много веков.

Илья Стогоff

Глава 1. СОКРОВИЩА ТАМПЛИЕРОВ

Глава 2. ЧЕРНОЕ СЕРДЦЕ, БЕЛАЯ ВЕРБЛЮДИЦА

Глава 3. ДОМ ШЛИМАНА

Глава 4. ПОСЛЕДНИЙ СКИНХЕД

Глава 5. БОЛЬШАЯ СТРЕЛКА БРАТЬЕВ ПОРХАТЫХ, ИЛИ МЕНТ ПЧЕЛИНОВОЛКОВ

Глава 6. ШАББАТ

Глава 7. THE LOVE

Глава 8. СОРОК МУЖЕЙ ЖЕНЩИНЫ – СИНЕЙ БОРОДЫ

Глава 9. ТОЧКА. ДОК.

Глава 10. АКВАРИУМ

Глава 11. ТАРАС И ЭЛЬЗА

Глава 12. ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДСКИЙ ЛИФТ

Глава 13. ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН МЕТРО

Глава 14. «БАРДО-ТЕДОЛ» ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

Илья Стогоff

1000000 евро, или Тысяча вторая ночь 2003 года

Глава 1. СОКРОВИЩА ТАМПЛИЕРОВ

– Значит, вы считаете, что эти сокровища реально существуют?

– Да. Считаю.

– И закопаны они где-то здесь, неподалеку?

– Почему закопаны? Не так примитивно. Но искать их нужно действительно здесь. Совсем рядом.

Когда он позвонил в редакцию, история показалась мне даже забавной. Университетский профессор. Спец по галантному XVIII веку. Обещал рассказать много новенького о своей работе.

Со всей моей малопонятной личной жизнью, вечным бардаком дома, отсутствием не только предсказуемого будущего, но даже и внятного настоящего – со всем этим писать репортажи иногда становится невыносимо.

«Маньяк сожрал расчлененное тело жертвы». «Внутренности банкира взрывом разметало по площади двух микрорайонов». «Киллер на память вырезал у своих жертв языки». Для разнообразия: «За две недели томная брюнетка заразила сифилисом четыре тысячи горожан».

Осточертело.

А тут – прекрасные фрейлины, изящная картавость речи... Встретиться с дядькой я согласился не раздумывая. Тем более что встретиться он предложил в Летнем саду. Сто лет там не был.

Мне показалось, что в неспешной беседе с умным собеседником моя истерзанная душа обретет успокоение. А вместо этого я сидел и слушал, что, оказывается, в свободное от работы время профессор с приятелями ищет клад.

От Чайного домика Летнего сада к самой Фонтанке спускалось открытое кафе. Мы оказались в нем единственными посетителями.

Профессор спросил у барменши, какие виды чая есть в ее заведении. Барменша была из тех, что один мой приятель называет «симпатичная, как трусики с кружевами». Никаких видов чая, кроме «Липтона» в пакетиках, у нее не было.

Мы сели за столик. Профессор вынул из карманчика жилета черную данхилловскую трубку. Он не торопясь забил ее, потом несколько раз затянулся и только после этого начал говорить.

Звали профессора Петр Ильич Лефорг. Он был высок и толст. У него были седеющие усы, дорогой кожаный портфель и дорогие английские ботинки. Да и весь профессор выглядел как-то очень дорого. Гораздо дороже, чем остальной Летний сад.

Он говорил, а я молча слушал. Слушать было интересно. Кроме того, мне некуда было спешить. Давным-давно некуда.

– Люди слышат слово «клад» и машут рукой. Это, мол, не у нас. Это где-нибудь в тропических морях или старинных замках. Никто не верит, что сокровища могут находиться здесь. В нашем с вами городе. И зря. Вот вы часто приходите гулять сюда, в Летний сад?

– Нет. Не часто. Вообще не прихожу. Никогда.

– Разумно. Зачем вам сюда приходить? Вы ведь не турист. У меня есть приятель, он по контракту преподает в Сорбонне. Кстати, муж его дочери тоже участвует... в том, в чем я предлагаю поучаствовать и вам. Этот приятель уверяет, что девяносто пять процентов парижан никогда не поднимались на Эйфелеву башню. Вот и мы тоже. Не ценим то, что имеем. А вы оглядитесь вокруг!

Я по-честному огляделся вокруг. Пустые столики. Сонная, как кастрированный кот,

и барменша. У памятника Крылову скрипит на скрипке одинокий скрипач.

Плюнуть, что ли, на условности и попросить у барменши водки?

– Вся русская история трех последних веков творилась здесь. В радиусе километра вокруг столика, за которым мы сидим. Вон за той аллеей стоял домик, в котором умерла императрица Анна Иоанновна. А ближе к Мойке находился павильончик, где проводились ритуалы первой в России масонской ложи.

Я вытянул шею и посмотрел, где именно умерла и где проводились. Теперь там бегали дети. Они разбрасывали по аллеям опавшие листья, которые перед этим дворники полдня сгребали в кучи.

Голова трещала страшно. То ли после вчерашнего, то ли погода такая.

Этой осенью... дурацкой осенью, с самого начала которой на землю не упало еще

ни капли дождя, меня не покидало ощущение, что я заблудился. Шел-шел, свернул не туда, и проход оказался тупиком. И с тех пор я хожу по кругу, встречая только намертво привинченные таблички «ВЫХОДА НЕТ»!

Пью я много. В том и проблема. Неделями не бываю дома, а когда наконец появляюсь, то сразу хочется оттуда уйти. Все равно куда.

Вот, например, вчерашний вечер. Вчера идти я никуда не собирался. И уж тем более не собирался напиваться. Помнил, что сегодня предстоит беседовать с профессором. Вечером сдал текущие материалы, запер кабинет и пошел вроде бы домой... а оказался все равно во «Фредди Крюгере».

После этого идти домой было уже поздно. Приятели к тому времени все потерялись. Вместо них рядом была незнакомая девица, которой я что-то постоянно шептал... и лез целоваться... лишь бы она не уходила... лишь бы не остаться мне в этой ночи одному.

Помню, общался с барменом:

– Какая у вас есть водка?

– Smirnoff.

– Smirn-Off? Годится! Дайте двести! Только когда она меня вырубит, сразу же налейте мне водки Smirn-On. Идет?

Потом был некоторый перерыв. Потом я открыл глаза и обнаружил, что лежу в обнимку с той (или уже со следующей?) девицей. Касаюсь ее своей голой кожей. Свет везде погашен.

Мне не нравятся такие ситуации. Они заставляют меня чувствовать себя неловко. Поворочавшись, я решил по-тихому свалить. Взять такси и поехать досыпать домой. Я оделся, вышел на улицу, огляделся и чуть не умер от удивления.

Вокруг был лес. Черный и дремучий. Возможно, в лесу водились медведи. Над лесом висела огромная, как сомбреро, луна.

Я допускал, что мог оказаться далеко от дома. Но настолько далеко?!.

Я вернулся и разбудил подругу. «Где мы?» – бормотал я. Девице было лень просыпаться. Не открывая глаз, она сказала, что мы у нее на даче. Потом упала на подушку и добавила, что вчера всю дорогу до домика в лесу я кричал, что мы должны половить рыбу в речке и порадоваться встающему солнышку...

Охо – хо.

– ... Или вот этот прудик у входа. В котором плавают лебеди. Лет двести назад к нему со всего Петербурга съезжались влюбленные девушки.

– Зачем?

– Топиться. Вроде бы пруд как пруд, но считалось, что, нырнув, выбраться обратно из него уже невозможно. И знаете, что самое интересное?

– Что?

– Топились-то девушки здесь, в прудике. А тела их находили потом в очень неожиданных местах. Иногда за много верст от Летнего сада. Дело в том, что под этими аллейками, по которым мы с вами гуляли, лежат разломы земной коры. Причем такие глубокие, что их дно не прощупать ни одним эхолотом. Фонтанка, Мойка – это ведь не реки. Вернее, не совсем реки. Это трещины. Уродства на лике земли.

– Да?

– Девушки привязывали себе на шею камень, бросались в пруд, их засасывало в подземные ямы – и все. Обратного пути не было. Летний сад ведь только называется садом. На самом деле это лес. Единственный лес, сохранившийся с тех времен, когда на этих землях не было еще ни единого русского.

– Как интересно!

– Я не геолог. Разбираюсь в этом плохо. Но специалисты рассказывали мне, что со дна земных разломов до сих пор поднимаются какие-то испарения. Животные чувствуют это. Между прочим, весной именно сюда со всех прилегающих рек и озер идет на нерест корюшка. Она доплывает до истоков Мойки и гибнет. А осенью именно отсюда улетают на юг перелетные птицы. Тоже загадка: почему именно отсюда? Или придите в Летний сад как-нибудь в июле. Вы увидите, что дорожки усыпаны трупиками улиток. Улитки сползаются сюда со всего города и просто умирают.

Петр Ильич достал из кармана пиджака спички, зажег одну, попыхтел трубкой и посмотрел на меня.

– Мы вообще плохо представляем себе место, в котором живем. У меня есть знакомый. Он коллекционер. Собирает старинные документы. В его коллекции есть очень интересный отчет. Он составлен членами комиссии, которая лет сто назад следила за постройкой Елисеевского магазина. Когда строители начали долбить грунт под фундамент, то почти сразу обнаружили мощенный камнем подземный ход. Откуда и куда он вел – неизвестно. Ход был с обеих сторон завален. Впрочем, им хватило и того, что можно было разглядеть. Первых спустившихся внутрь пришлось оттуда уносить.

– Да?

– Судя по всему, строители нарвались на остатки пыточных подземелий восемнадцатого века. Останки жертв были вмурованы в стены. Дополнительного расследования тогда не проводилось. Ход просто засыпали.

– Да – а...

– Или другой случай. Подвалы Мраморного дворца. До сих пор в точности не известно, куда и на какие расстояния они тянутся. В свое время светлейший князь Потемкин стал проявлять повышенный интерес к француженке, состоявшей при государыне Екатерине. История не стоила выеденного яйца, но императрица расстроилась. Она вызвала графа Паллена и попросила куда-нибудь с глаз долой француженку убрать. Так, чтобы Екатерина никогда ее больше не видела. Знаете, что сделал граф?

– Что?

– Распорядился живьем замуровать беременную девицу в подземельях Мраморного дворца.

– Беременную?

– Да. Не так давно место, где ее замуровали, было обнаружено. Люди, исследовавшие труп выяснили, что француженка была в положении.

– Это часть вашей научной работы?

– Нет. Скорее хобби. Люди, которые занимаются поисками кладов, хорошо оплачивают услуги специалистов-архивариусов. Кто-то находит указания на место, где может находиться та или иная ценность. Кто-то другой приходит и достает эту ценность из земли. Архивариус получает десять процентов. Это неплохой бизнес.

– Как интересно! А сколько составляет десять процентов от трупа беременной француженки?

– Труп француженки это не ахти какая дорогостоящая находка.

– Какие же находки считаются реально дорогостоящими?

– Например, танки.

– Танки?

– Ну да. Во время последней мировой войны много раз случалось, что ехал какой-нибудь «тигр»... или «Ф-16» по снегу. А снег лежал поверх льда на болоте. И танк ухал сразу метров на восемь в торф. Люди, которые поднимают такие машины из парголовских болот, рассказывают, что мумифицированный бортмеханик часто до сих пор сжимает в руках окуляр наводки. В торфе ничто не разлагается. Все цело. Даже сигареты в карманах танкистов. Вынул танк, заправил его бензином – и можешь ехать.

– Куда?

– Куда хочешь.

Я утопил сигарету в пепельнице. Профессор смотрел на меня, а я смотрел на стойку за спиной буфетчицы. Водка на стойке имелась. Мне было ее отлично видно.

Мы помолчали. Потом профессор задрал брови:

– Что скажете?

– Насчет чего?

– Насчет всего, что я вам сообщил. Искать указания на то, где именно могут лежать ценности, это одно. Самому стать обладателем этих ценностей – совсем другое. Иногда делиться просто не хочется. Иногда речь идет о слишком больших деньгах.

– Больше, чем стоимость почти новенького танка?

– Больше, чем стоимость почти новенького танкового полка. Тысячи тысяч евро.

Я промолчал. Мне просто не хотелось ничего говорить.

– Хорошо. Я поясню свою мысль. Я предлагаю вам принять участие в некой акции...

Короче говоря, речь идет о сокровищах рыцарского ордена тамплиеров. Слышали о таком?

– Что-то слышал. Не помню, что именно.

Профессор покопался в своем дорогом портфеле и положил на маленький серый столик передо мной большую серую книгу.

– Это издание попало мне в руки уже давно. Мемуары фрейлин двора ея императорского величества государыни Елизаветы Петровны. Отпечатано в Лейпциге в 1754 году. Видите закладку? В этом месте речь идет о перезахоронении трупа барона Мюнхгаузена.

– Того самого барона?

– Того самого. Но не это главное. Даже я не сразу понял, в чем здесь дело. Вернее, понял, но... В общем, почитайте. В этой книге лежит денег больше, чем в американском Форт-Ноксе.

Если книжка и была набита бешеными бабками, то своего бешенства бабки не выдавали ни единым симптомом. Профессор внимательно смотрел мне в лицо. С дубов и тополей Летнего сада опадали последние осенние листочки.

Он сидел спиной к Фонтанке и вполоборота к дворцу Петра Первого. У него за спиной по реке туда-сюда двигались прогулочные катерки. Туристы еще месяц назад махнули рукой на Северную Венецию и перекочевали в края потеплее. Катерков и лодчонок было немного. Одна из лодок, сбавив ход, начала нагло приставать к берегу. Почти за нашей спиной. Что происходило в кабине, видно мне не было, а палуба катера была пуста.

– Вы согласны?

– С чем?

– Прочесть этот документ. Обсудить условия. Принять участие в наших поисках.

– Согласен. Почему нет? А кто еще, кроме вас, знает об этих поисках?

– Почти никто. Всего четыре человека. Все они мои давние знакомые. Проверенные люди.

– Тоже историки?

– Нет. Но люди приличные. Мы все знакомы между собой сто лет, практически с детства. Один из компаньонов живет прямо здесь, напротив Летнего сада. Можно сказать – в географическом центре Петербурга. Второй работает журналистом...

– Журналистом? – Вряд ли вы знакомы. Он работает в столь маленькой газетке, что ему даже не смогли выдать собственный компьютер.

Из рубки катера на палубу выбрался мужчина. На нем был мешковатый дождевик, капюшон которого закрывал почти все лицо. Шел он, крепко держась за поручень.

Словно впервые шагал по палубе при бортовой качке.

Тоже мне, флибустьер, блин, речных просторов. Рыбачить он, что ли, здесь собрался? Вроде бы, вон, в руках у него удочка... или нет?

Проследив за моим взглядом, профессор перевалился на стуле и обернулся. Одной рукой он придерживал дорогую оправу своих очков. Человек на катере пошире расставил ноги и распрямился во весь рост.

Удочка еще раз блеснула у него в руках металлическими поверхностями.

И тут я понял.

– Ложись!

Профессор все еще держал пальцами дужку очков:

– Постойте... это же... мы как раз только что о нем...

– ЛОЖИСЬ!

Я попытался прыгнуть к нему через стол. Но опоздал. Чашки беззвучно свалились на землю, но еще беззвучнее хлопнули оба выстрела. Словно два хлопка в ладоши. Словно два хлопка одной ладоши.

Оставив полосу белой пены, катер унесся в сторону Большой Невы. А в руках у меня грузно оседал на землю профессор Петр Ильич Лефорг.  Совершенно мертвый.

Вокруг дырочек на его дорогой рубашке расползались два темных пятна.

Я закрыл книжку и вышел из вагона. Мы прибыли на станцию «Гостиный Двор» и машинист объявил, что все, дальше поезд не идет, а мне дальше и не было нужно.

Эскалатор был почти пуст. По дороге домой я зашел в магазин и купил упаковку пельменей «Сам Самыч». День был окончен. В нем не оставалось ни капельки интересного... ни капельки смысла. Разве что прочитать еще главу дурацкого детектива.

Вчера я сдал машину в шарашкину контору, занимавшуюся кузовными работами. Дело в том, что, всего на полчасика оставшись без моего присмотра, жена умудрилась раскурочить в нашем автомобиле всю левую, водительскую, дверцу.

Дверцу предстояло полностью заменить, покрасить и дождаться, пока краска высохнет. Ремонтники обещали сделать все быстро, но все-таки не быстрее чем за несколько дней.

Без машины мне было плохо. Приходилось ездить на метро и читать такие вот романчики.

Глава 2. ЧЕРНОЕ СЕРДЦЕ, БЕЛАЯ ВЕРБЛЮДИЦА

Утверждают, согласно рассказам людей (но Аллах лучше знает!), что у молодого ас-Сакалибы было черное сердце.

А после того: воистину, сказания о древних стали назиданием для последующих, чтобы видел человек, какие события произошли с другими и поучался на них, воздерживаясь от греха.

Ас-Сакалиба учился в Ленинграде, но на каникулы приезжал в родные кочевья. Люди из его племени и даже из других селений съезжались все вместе, чтобы устроить для него пир.

Чего только не было за тем столом! И кускус, и истекающий соком мак-любэ, и баклажаны с горохом, и сирийский салат, и намак-пара, и целые блюда с поджаристыми мург дилли. Но больше всего молодой ас-Сакалиба, у которого было черное сердце, любил мясо верблюда из которого его мама готовила пирожки.

Пиры длились подолгу, а когда подходило время молодому ас-Сакалибе возвращаться в Ленинград, он садился в поезд и махал родным рукой.

Стипендия у ас-Сакалибы была мизерная. Ему нравились ленинградские девушки, а он им не нравился, и, когда ас-Сакалиба приглашал девушек попить пива, они отказывались, советовали ему идти одному.

Ас-Сакалиба не мог пить пиво один, без девушек: у него не было денег. А кроме того, в Ленинграде не продавали мясо верблюдов, и он очень по нему тосковал.

Так продолжалось три года. За это время Ленинград даже успели переименовать в Петербург. Когда же ас-Сакалиба сдал сессию после третьего курса и вернулся в родные кочевья, сердце его разрывалось от горя, ибо он не мог более сдерживать себя – так хотелось ему полакомиться верблюжатиной.

Как обычно, пиры по случаю его возвращения длились не один день, и даже не одну неделю. Соседи и родственники преподнесли ему подарки, а ас-Сакалиба одарил их. Короче, все кончилось так, как только и могло кончиться: придя к кассам железнодорожного вокзала, бедный студент понял, что у него не хватает денег уехать обратно в Питер.

Когда его брат Сейф ад-Даула увидел, что юноша бледен и не находит себе места, то спросил:

– Что с тобой, брат мой?

Ас-Сакалиба не хотел отвечать и признаваться, что его печалит, однако признаваться пришлось. Он поведал о своем горе брату, и тот сказал:

– Брат мой! Ехать на поезде, конечно же, лучше, но раз ты профигачил все деньги на разную ерунду, то я помогу тебе. В моем стаде есть белая верблюдица, которой нет равных во всех близлежащих кочевьях и которая носит имя Шехеб, что значит «Носящая во лбу звезду». Я дам тебе ее, но поклянись, братка, что, как только ты доедешь до своего общежития, ты сразу же отпустишь верблюдицу домой, ни на секунду ее не задержишь.

– Хорошо, брат, я обещаю.

– И еще одно. Когда вы доберетесь до места и ты увидишь, что общежитие уже близко, то соскакивать с белой верблюдицы ты должен только на правую сторону, но ни в коем случае не налево. Клянешься ли ты, брат мой?

Ас-Сакалиба ответил: «Клянусь!» – и его брат, благородный Сейф ад-Даула, велел привести самую драгоценную из своих верблюдиц – ту, что носила во лбу звезду.

Тяжело было на сердце у благородного юноши, но что ему оставалось делать – ведь иначе его брат ас-Сакалиба, у которого было черное сердце, не смог бы продолжить образование, а ведь на него уходила куча денег.

Братья обнялись, ас-Сакалиба вскочил на верблюдицу и отправился в Петербург.

Рассказывают далее, что до общежития юноша с черным сердцем доехал в понедельник по миновании двенадцати ночей с начала месяца раби.

Когда они приблизились к входу, драгоценная верблюдица начала подволакивать ноги и трястись, давая ас-Сакалибе понять, что пора слезать. Но коварный юноша только стегал ее все сильнее. Верблюдица пыталась вырваться, но тщетно.

В конце концов студент так сильно натянул поводья, что животному стало нечем дышать, и оно задохнулось, погибло.

Ас-Сакалиба и его подоспевшие однокурсники втащили тушу белой верблюдицы в свою комнату, на третий этаж общежития. Сочные горбы они сразу же съели сами, а оставшееся мясо нарезали ломтями и открыли в городе первый шаверма-бар. Так было положено начало шавермовому бизнесу в Питере.

Белую шерсть верблюдицы ветер разнес по всему городу, и с тех пор с наступлением месяца раби Петербург начинает утопать в белом пуху, а люди качают головами и говорят: «Ас-Сакалиба приехал на своей верблюдице».

Благородный Сейф ад-Даула с тревогой ожидал возвращения своего любимого животного. Время шло, а он все повторял:

– Клянусь, это удивительно, что брат мой ас-Сакалиба до сих пор не отпускает верблюдицу!

Но когда ас-Сакалиба и его однокурсники развели огонь и стали подавать посетителям свою шаверму, вкусный запах долетел до кочевьев его брата. Члены рода поняли, что студент забыл о своей клятве.

Сейф ад-Даула почернел лицом лег на свое ложе, застеленное шкурами барсов и ланей, и приготовился умирать. Плач и воздыхания пронеслись над песками.

Члены рода собрались все вместе и обсудили что делать. Было решено, что сорок женщин из дружественных племен отправятся в Петербург и сделают все, что необходимо делать в таких случаях.

Билеты купили только для женщин, чтобы ас-Сакалиба и его шавермовая мафия ничего не заподозрили. Среди посланниц были женщины с тонкими талиями, и женщины, подводящие глаза сурьмой, и такие, у которых глаза были похожи на озера (правый – на Иссык-Куль, а левый – на Байкал), и даже те, что знают, как свести мужчину с ума, но не надолго, а лишь так, чтобы потом он опять смог думать той головой, что носит на плечах.

Уже стоя на перроне, одна из женщин спросила:

– По каким приметам можно узнать ас-Сакалибу?

Ей был дан ответ:

– Его узнать легко. У ас-Сакалибы кривые зубы, заходящие один за другой.

Женщины отправились и доехали до Московского вокзала в Петербурге. Рассказывал Ибн Шамим со слов Йазирда бен-Сауда, которому передали знающие люди, что разыскать «Шаверма-бар», открытый однокурсниками ас-Сакалибы, женщинам было несложно, так как слава о нем гремела по обоим берегам Невы – столь вкусное блюдо из мяса белой верблюдицы там подавали.

Вечером, когда стемнело, в баре разожгли яркий огонь, и постоянные посетители начали занимать столики. Пол в баре был застелен коврами.

С одной стороны от входа там сидели любители шавермы, а с другой – темнокожие студенты, которым в баре ас-Сакалибы предоставлялся дискаунт на весь ассортимент, кроме алкоголя.

Женщины тоже пришли в бар и заказали по одной шаверме на каждую, но они еще не знали, кто здесь ас-Сакалиба. Чтобы узнать это, они стали потешать хозяев всякими штуками: ведь люди начнут смеяться, и тогда можно будет увидеть их зубы.

Женщины отжигали по полной. Они плясали, играли в игры и говорили мужчинам:

– Вы так здорово сморкаетесь... у вас носового платка в принципе нет?

Мужчины смеялись:

– Гы-гы-гы! Женщины еще говорили:

– Эй, ты! Сел на пуфик? А нам пофиг! Мужчины опять смеялись:

– Гы-гы-гы!

Многие посетители показывали зубы, но у них были ровные зубы, и такие белые, будто они почистили их «Кометом».

Еще когда женщины ехали в поезде, они сочинили забавную песенку. И вот теперь они ее запели, а сами при этом корчили рожи, задирали юбки и потешно вертели голыми задницами.

Наконец ас-Сакалиба, юноша с черным сердцем, не выдержал и тоже громко загоготал. И женщины сразу поняли, что он-то им и нужен: у ас-Сакалибы были кривые зубы, и в этих зубах застряли кусочки мяса драгоценной белой верблюдицы, имя которой означало, что во лбу у нее горит звезда.

Отсюда и берется поговорка: когда кто-то видит, что другой человек смеется не к добру, он обязательно скажет: «Вот так же смеялся ас-Сакалиба».

Как только женщины, приехавшие из родных кочевьев ас-Сакалибы, увидели в зубах у него кусочки мяса, они стали просить притушить огонь и говорить, мол, зачем шуметь, неровен час соседи вызовут ментов и лавочку прикроют, а здесь такая классная атмосфера. На самом деле они собирались читать свои заклинания, но так, чтобы никто не слышал.

Юноша с черным сердцем что-то заподозрил. Поэтому, допив свою «Балтику», он разбил кружку, а осколки стекла положил себе на веки. Когда горелку в шавермовой печи потушили и в баре установился полумрак, всем казалось, что это блестят белки глаз ас-Сакалибы, а значит, он не спит.

Женщины начали колдовать и наколдовали клофелина в пиво всем присутствующим. Вскоре вся шавермовая мафия погрузилась в глубокий сон. Женщины задумали похитить юношу с черным сердцем, но не могли исполнить свой план, пока им казалось, что ас-Сакалиба не спит.

Они колдовали все сильнее и сильнее, а он все не смыкал глаз. Наконец одна, самая юная, догадалась подойти поближе, и обман ас-Сакалибы открылся.

Тогда женщины встали в два ряда от дверей «Шаверма-бара» до самого Московского вокзала. Две женщины осторожно закатали ас-Сакалибу в бухарский ковер и передали его дальше. Одну из этих женщин звали Фатима Доблестная, а имя второй навсегда погрузилось во мрак, ибо даже знающие люди не припомнят ее имя или хотя бы имя ее родителей. Так, передавая из рук в руки, его донесли до вагона, а там сдали в багаж.

Люди с самых далеких кочевий собрались на станции встречать поезд из Петербурга. Женщины на руках вынесли ковер со спящим ас-Сакалибой из вагона и отнесли в зал единственного местного кафетерия.

Они усадили его за стойку бара – туда, где ас-Сакалиба привык сидеть у себя в питерском «Шаверма-баре». Только у него бар был большой, с евроремонтом и финской сантехникой. А здесь, в кочевьях, кафетерий был старый и обшарпанный.

Когда благородному Сейфу ад-Дауле сообщили, что ас-Сакалиба доставлен, он сказал своим соплеменникам:

– Утром я подойду к кафетерию, а вы все громко кричите: «Сюда идет твой брат! Сюда идет твой брат! Нож его наточен!» Пусть ас-Сакалиба думает, что он у себя в городе, а я пришел к нему в бар.

Люди говорили на это:

– Хитро придумано! Вот удивится коварный ас-Сакалиба!

И еще говорили:

– Воистину! Какая крыша не любит быстрой езды?

Да будет же слава Живому, Неумирающему! Вот наступило утро, и стало совсем светло. В Питере так светло зимой не бывает, но юноша с черным сердцем ничего не заметил.

Он услышал крики и стал просыпаться. От клофелина у него раскалывалась башка.

Увидев в дверях брата с ножичком, он попробовал встать и сказал:

– Салям тебе, дорогой брательник!

– Салям и тебе, гандон! Сожрал мою верблюдицу?

– Как ты попал сюда? Клянусь 6ородой, это диковинно!

– Нет, это ты как сюда попал?

Ас-Сакалиба поднялся со стула, протер глаза и огляделся. Весь его бар, на который он угрохал кучу бабок, переменился и обветшал. Он смотрел то на брата, то на стойку, а потом все понял и опустил голову.

Люди с соседних кочевьев, которые собрались, чтобы посмотреть, как отомстят за смерть белой верблюдицы по имени Шехеб, ворвались в кафетерий, схватили ас-Сакалибу, повалили его на грязный пол, выволокли его на улицу, пустили студенту кровь и из его мяса нажарили шавермы.

Знающие люди рассказывают, что шаверма из пропитанного клофелином мяса была горькая и давала отвратительное послевкусие.

А мораль всей этой истории такова: если вы нашли, на счастье, подкову, значит, кто-то другой недавно откинул копыта.

Глава 3. ДОМ ШЛИМАНА

Когда-то я носил наручные часы. Потом перестал. Уж и не помню почему. Не то чтобы они сломались или плохо работали. Просто перестал, и все.

Само по себе это не плохо. Неудобно только просыпаться. Открываешь глаза, различаешь углы мебели и серое одеяло и не знаешь: нужно вскакивать и бежать или можно плюнуть, закрыть глаза и валяться дальше?

Диван, на котором была проведена ночь, был ого-го! Здоровенный и дорогостоящий. Этот диван обошелся мне в сборник рассказов и маленькую литературную премию. На таком диване можно было прожить жизнь. На таком диване было нестыдно даже умереть. Наверное, когда-нибудь, лежа именно на нем, я и умру.

В ванной выяснилось, что зубная паста кончилась. Не совсем, сколько-то пасты я еще выжал, но жене уже почти не осталось. На кухне на полу аккуратно лежали два моих носка.

Вы замечали, насколько непривычными выглядят наши собственные квартиры за полчаса до того, как все проснутся, включат музыку и телевизор и одновременно заговорят?

Непослушными пальцами я покрутил жалюзи. За окном показался мир. Он выглядел так, что захотелось закрутить жалюзи обратно.

Вместо «привет», жена сказала, что у нас нет булки. Зевнула. Длинными ногтями почесала кожу под волосами. Наклонив банку с кофе, поскребла ложкой по стенкам.

– Сколько градусов?

– Не знаю.

– Посмотри на градусник. Он у тебя над головой.

– Господи, какой же я тупой, пока не выпью кофе!

Булки действительно не было, но позавтракать удалось. Как обычно, с утра мы оба были опухшие, сонные, неразговорчивые и раздражительные. По-настоящему день начнется немного погодя. Допьем кофе. Выкурим по первой сигарете. И вот тогда...

Кофе я пил из своей кофейной чашки. Из любимой чашки, которую я никому не разрешаю трогать. Она такая... белая... с надписью «I love coffee» на боку. Вернее, там не написано «love», там нарисовано большое красное сердце, просто компьютер, на котором я печатаю эти строчки, не умеет рисовать такие сердца.

Вчерашний день был настолько неудачным, что, даже когда он кончился и я лег спать, кто-то позвонил по телефону, а я вскочил, в темноте не разглядел стул, налетел на него, грохнулся об пол и треснулся лбом.

А главное, в этот день я залил кофе свой паспорт. Не очень сильно, но очень некстати. Вылил из той самой белой кружки. Причем залил самую нужную страницу – с пропиской. Чернила расплылись, страница побурела, разобрать, что на ней написано, теперь было невозможно.

Жена настаивала, чтобы отпуск мы провели в Финляндии. Скоро у нее должен был начаться отпуск, и ей хотелось в Финляндию. А у меня залит паспорт... так что с паспортным отделом общаться все равно бы пришлось.

– А вчера я смотрела передачу про звезд. Голливудовских актеров и модных певцов. Все они покупают себе такие ароматические вонючие палочки. Чтобы в доме пахло сандалом. Знаешь?

– Ага.

– Не начать ли и нам покупать такие вонючки?

– Давай.

– Они убивают запахи кухни. И когда к нам придут гости, их удивит такой запах.

– Какие гости? Кто к нам ходит?

– Ну, когда-нибудь-то придут.

– Кто?

– Не знаю. Пригласи своего редактора.

Квартира, в которой я живу с женой, большая, трехкомнатная, с очень длинным коридором. А вот кухня в ней тесновата. Помимо стола, плиты и шкафчика в кухню удалось втиснуть лишь стиральную машину едрена-BOSH.

– Что будешь делать с паспортом?

– Не знаю. Что обычно делают с паспортом? Схожу в паспортный стол. Объясню ситуацию. Пусть меняют.

– Ты не думаешь, что будут проблемы?

– Какие проблемы? Я не торговал героином. Не пытался пересечь китайскую границу. Я всего лишь случайно залил паспорт кофе.

Жена, морщась от дыма, докурила сигарету. Я налил себе еще кофе. Посмотрел на ее голые ноги, торчащие из-под стола. Ноги жены заканчивались маленькими большими пальцами.

– Когда пойдешь в паспортный стол?

– Не знаю. Ты хочешь, чтобы я пошел сегодня?

– Ты взрослый парень. Решай сам.

Я знал, что она хочет, чтобы я пошел сегодня. Еще я знал, что можно, конечно, не ходить... только в этом случае нужно приготовиться, что я услышу все эти слова за ужином... и завтра с утра... буду слушать их всегда, пока не схожу.