Текст книги "Достоверное описание жизни и превращений NAUTILUSa из POMPILIUSa"

Автор книги: Илья Кормильцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Часть 3. Прорыв

1. Концерт имени Пантыкина

«…и друг друга любить…»

Русская народная песня

Год 86-й начался концертом, посвященным дню рождения Сан Саныча Пантыкина, о чем из участников почти никто не догадывался. Проходило мероприятие 11 января в красном уголке института с мудреным названием «Уралтехэнерго» и во многом для «Наутилуса» стало решающим. По недоброй свердловской традиции концерт был полуподпольным с разрешения инструктора райкома комсомола Андрея Глухих, который и получил потом по полной мере: персональное дело на него завели уже 18-го того же месяца; рокеры долго потом собирали «по кругу» подписи под письмом в ЦК ВЛКСМ; но это другая история.

К вечеру одиннадцатого января около здания «Уралтехэнерго», что на дальней заводской окраине Свердловска, толпились друзья и знакомые, поскольку утаить факт подпольности не удалось, так что многим билетов не досталось. С началом опоздали, как обычно, минут на сорок: на улице было светло, шторы не помогли, в зал, прямо на сцену, било солнце. А рокеры – к солнцу люди непривычные. Над сценой гордо возносилась надпись касательно «электрификации всей страны», здоровенный бюст Ленина с трудом удалось сдвинуть в угол и кое-как закрутить в оконные шторы…

К началу концерта и возник саксофонист Леха Могилевский, тогда проживавший в деревне, где трудился по распределению после окончания музучилища в должности директора клуба. И откуда рвался обратно в город. Приехал он выступать с «Флагом», но что-то не срослось, тут и подскочили наусы, которые в тот день не пили, страшно волновались и впервые, кажется, были исполнены того особого «бодряка» (Умецкий очень любил это словечко), который потом помогал им «брать города».

«„Нау“ пригласили меня на халяву, даже не репетировали… – вспоминает Могилевский. – Меня постригли, одели… А я был настолько зашорен, что говорил: „Да вы что, надо в тельняшке выступать! Такой рок будет!..“ Благодарение Богу, Макаров не допустил меня до тельняшки, а одел в какие-то потрясающие футболки, бананы…»

Касательно «футболок и бананов» замечание не праздное, группа напряженно искала свой образ, пусть не всем это было понятно: «махры», люди опытные, к «футболкам» относились с осуждением. Искали и стиль музыкальный: Могилевскому как бы просто предложили подудеть, а в результате остался он в группе на годы. «Мы говорим: „Ты же дудишь на саксофоне? Давай, в „Америке“ поддуди. Тут всего три аккорда… И в „Рислинге“ поддуй немножко.“ И нам страшно понравилось. Решили попробовать его на следующую запись, хотя брать в состав тогда не собирались.» (Из интервью В.Комарова)

Концерт для «Наутилуса» прошел отлично, публика в зале доброжелательно веселилась, а ребята отчаянно веселились на сцене и вышли с явным желанием «мочить». Уже вчетвером.

2. Косвенное обоснование необходимости Могилевского, профессионализма и др

Появление Могилевского, которое внешне воспринималось почти как недоразумение, в реальности было логичным и даже необходимым. Здесь нам следует совершить небольшое лирическое отступление на тему хваленого свердловского профессионализма, ради чего процитируем газету «Московский комсомолец» (30.07.87):

«В Москве утвердилось своеобразное отношение к свердловским рокерам: это замечательные музыканты, обладающие настолько весомым багажом профессионализма, что с такой тяжестью за плечами им весьма непросто преодолеть рубеж десятилетий: 70-х и 80-х. Хотя вдумчивый исследователь уже в 83-м мог бы предположить, что группа, которая сумеет, не теряя присущего свердловчанам профессионализма, соотнести свое творчество с актуальными и болезненными проблемами, неминуемо выйдет в конце концов на первые места в советской рок-музыке. Такой группой стал „Наутилус“».

О профессионализме группы и даже музыкальной ее изощренности говорено и писано немало, однако профессионализм «Нау» – явление странное. Хотя бы потому, что Слава Бутусов на гитаре играл плохо. А Диме Умецкому не очень-то удавалась игра на басу… Лидеры группы изначально в профессионалы не годились, в чем сами себе вполне отдавали отчет. Но в Свердловске играть плохо было даже стыдно.

Краеугольным камнем наутилусовского «крепкого» звучания стал Витя «Пифа» Комаров, у него было несколько странное, но по-своему совершенное чутье на крепкую клавишную фактуру. Вторым подспорьем во времена от «Невидимки» до «Разлуки» стал синтезатор типа «Ямаха ПС-55», простенькая машинка, созданная, по японской задумке, для домашнего и детского музицирования. Для каковой цели и был в нем встроен драм-бокс, электрическим путем имитировавший игру глуповатого, но достаточно уверенного барабанщика.

Для «Невидимки» этой пары оказалось достаточно, однако музыка менялась, становилась сложнее, обрастала совершенно новыми по духу текстами и скоро окончательно переросла и аранжировочные, и исполнительские возможности троицы архитекторов. Возникала пустота, с которой и пытались справиться весь 1985 год. Заполнил ее приход Могилевского, композитора, саксофониста, клавишника, вокалиста и аранжировщика. Леха и определил будущую характерность звучания и аранжировок «Нау» времен его «золотого века». Не говоря уж о том, что был он выпускником не архитектурного института, а музыкального училища им. Чайковского, заведения во всех смыслах достойного.

Кстати, впоследствии, во время многочисленных кадровых пертурбаций, Слава брал в группу только профессионалов и, желательно, со специальным образованием. Барабанщики Алик Потапкин – экс-«Флаг», музучилище; Володя Назимов – экс-«Урфин», училище; Игорь Джавад-заде – экс-«Арсенал». Клавишник Алексей Палыч Хоменко – этот просто везде переиграл и некоторым музыкантам чуть ли не в отцы годился; гитарист, звукорежиссер, мультиинструменталист, вокалист и композитор Володя Елизаров годился в дяди… И так далее. А потом – и сам Слава научился.

Однако с приходом Могилевского не все было ясно: его в то время постоянно брал в группу Пантыкин, стать «Урфин Джюсом» считалось великой привилегией; понимал это Леха, понимали и Слава с Димой. Но в «Урфине» дела шли к почетной кончине, скандал случался за скандалом, и после каждого Пантыкин с малопонятной стабильностью, хотя и без особых оснований, Могилевского обратно выгонял. А потом опять брал… От урфинджюсовской кадровой суеты Могилевский к июню, то есть к первому фестивалю рок-клуба, совершенно запутался. Наусы ждали. На фестивале взорвалась последняя бомба: «Урфин Джюс» выползал на сцену тяжело, с очевидным намерением провалиться, что успешно и сотворил на глазах многочисленной публики. Дело было не в Лехе, а в метафизике, но и он в тот день постарался, как раз к концерту пьян был до полной невменяемости. Его спешно мыли, прогуливали, материли, после чего выгнали на сцену. Ну Леха и наиграл…

«И меня выгнали из „Урфин Джюса“, я ушел заплаканный совершенно. Славка меня обхватил, сказал: „Не плачь, завтра реабилитируешься.“ А на следующий день – полная победа. И Славка оставил меня при „Наутилусе“». (Из интервью А.Могилевского.)

Забавно, но обстоятельства инцидента еще долго вызывали в Свердловске подозрения, поскольку чьей-то доброжелательной рукой Леха как раз перед концертом уведен был на берег реки Исети, а там уже при участии того же доброжелателя доведен до кондиции. Возникли сомнения, а не задумано ли мероприятие и не осуществлено ли именно Бутусовым, ибо Славу в тот момент никто не видел. Мало кто знает, что деяние это на самом деле совершил Белкин, урфиновский гитарист, просто признаться у него духу не хватило. Так или иначе, Могилевский стал четвертым из «Нау», и это было хорошо.

Теперь к вопросу «о бананах и маечках». Весь посленевидимковский период в манере одеваться и поведении на сцене Слава с Димой все еще пытались отыграть образ, созданный в студенческие времена «Группой из Промобщаги», то есть всячески кривляться, извиваться, в чем были они со своей худобой и странной пластикой более чем забавны, но, к примеру, с суровым текстом «Князя тишины», написанным венгерским поэтом-символистом Эндре Ади в начале века и непонятно как попавшим к Бутусову, ужимки и прыжки явно не вязались. А с последующим репертуаром кривляться становилось и вовсе странно. Клоунада, каковой они по сути и занимались, все больше противоречила песням, которые еще в материале «Невидимки» уже с натяжкой можно было отнести к «ерническим», а с каждой новой работой «Нау» все дальше уклонялся в сторону, с клоунством несовместимую.

3. Лето, фестиваль и «Разлука»

Последняя отчаянная попытка зацепиться за цирковую тенденцию была предпринята на Первом свердловском рок-фестивале, 20 июня 86 года, попытка масштабная и во многом интересная. Были подключены архитектурные друзья, раскрашена и разукрашена вся сцена, перед началом выступления занавес закрыли, по авансцене бродили люди в странных костюмах, зал волновался. Пронесли плакат «Добро пожаловать!» – и опять унесли… В зале посвистывали, на местах Агап с Шахриным затянули «Светит месяц, светит ясный…» Песню подхватили, попели, публика сама занималась «предконцертной подготовкой.» После некоторых мытарств занавес разъехался, на сцену сквозь растянутую бумагу «вломились» Бубу и Уму, расписанные под коверных, в бодренькой раскраски костюмчиках. За музыкантами выписывали странные «па» Корнет и Терри, два толстячка, старинные архитектурные приятели. И поехало…

Концерты проходят в ДК им. Свердлова, аппаратуру везли со всей области, времени на репетиции и настройку катастрофически не хватало – использовались даже ночные часы. НП выступал в дневном концерте третьего дня.

Во время фестиваля помимо собственной программы Слава и Дима аккомпанировали Насте, играли в составе группы Егора Белкина (где Умецкий был бас-гитаристом, а Бутусов – бэк-вокалистом и … танцором), участвовали в хеви-металлическом «Стэпе».

«Среди остальных участников фестиваля NP выделялся своим единством: они едва ли не вдесетяром вы-лезали, – падывали, – карабкивались из витиного „Жигуленка“. Общество их напоминало яркую движущуюся модель какой-нибудь молекулы, где все сверкало и кружилось: глаза и улыбки, клипсы и пряжки на туфлях, медь саксофона и накладки на гитарах…» (воспоминания Александра Калужского)

Под звуки очередного прощания с Америкой, наусы стали пускать в зал бумажные самолетики, на сцену взбегали рокеры, в финале собрался сборный хор музыкантов рок-клуба, он и пел «Гуд бай, Америка, о-о-о!..» Был почти триумф, было ощущение рок-н – ролльного братства, но все равно ребята уходили с концерта какие-то нервные. Больше в клоунском виде «Нау» на сцене не показывался. Следующий их концерт состоялся пятого сентября того же 86 года, и впервые перед публикой появились малоподвижные фигуры в псевдовоенной, псевдогусарской, псевдоорденоносной униформе.

Впрочем, в некотором смысле Слава так и не изменил образу клоуна, просто из Белого обратился в Черного, если такое возможно… И только много позднее, когда из песен окончательно исчезли всплески черноватого юмора, Бутусов окончательно стал рок-звездой. Или не окончательно?..

Как бы то ни было, выступление на фестивале прошло удачно, наусов хвалили. На следующий день Слава с Димой в последний раз выступили в качестве вокалиста и, соответственно, басиста группы «Степ», которой руководил Женя Димов, экс-«Трек». «Рубились» страшно, Слава восседал на помосте в неимоверных лохмотьях и с микрофоном в руках, пел по бумажке, поскольку тексты не выучил, что в зале воспринято было как оригинальность. Зато пел от души, то есть голос сорвал к середине выступления, дальше хрипел, визжал, задыхался.

Через месяц в клубе Архитектурного института, где Андрей Макаров исполнял функции директора, сели на запись. Трудились весело, портвейно, опять ездили по кабакам к концу пьянки, заимствовали у кабацких музыкантов клавиши, поутру ходили с кругами вокруг глаз. Альбом пошел, материал весь был наигран, недоставало разве что обрамления, которое появилось случайно.

В то лето посиделки чаще всего происходили на квартире Леши Балабанова, начинающего киношника, а Балабанов любил, хотя и не умел, попеть, и пел одну-единственную песню: «Разлука, ты разлука, чужая сторона…» Остальные подтягивали, и после исполнения, эдак, двухсотого обросла русская народная песня такими руладами, что явно просилась в вечность. Тогда Диме и пришла идея: а не записать ли заодно и ее, и в альбоме появилось название вкупе со знаменитым «Эпиграфом». Появилась и еще одна известная песенка.

За два года до того, в 84-м, Илья Кормильцев в пижаме сидел по ночам в подъезде, поскольку дома ему курить не позволялось, и писал на кусочках бумаги тексты… Автор этих заметок тогда, холодной черненковской зимой, прочитал два и с полной уверенностью сказал: «Илья, тебя посадят…» В ответ Илья улыбался, но невесело, он никогда не был героем. Тексты назывались «Скованные одной цепью» и «Метод Станиславского». Впоследствии оба перешли к Бутусову, и летом 86-го один стал песней. Второй потерялся. Автор до сих пор считает, что второй был много лучше, но так всегда потом кажется… Увы, Слава всегда не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков…

Четвертого августа состоялась премьера «Разлуки». Скандал состоялся двумя днями позже, прибежал встрепанный президент рок-клуба Коля Грахов: «„Скованных“ нельзя!» Опасения, навещавшие «Нау» и раньше, благодаря которым, например, строчка «За красным рассветом коричневый закат» благоразумно окрасилась в розовый цвет, подтверждались. Начались судорожные переговоры, в результате которых решено было альбом распространять без «Скованных».

Помогло недоразумение: одному из свердловских «магнитофонных» людей об этом решении не сообщили, он и продолжал гнать запись целиком, а когда недоразумение вскрылось, было, в общем-то, все равно. В деяниях незадачливого писалы попытались искать состав злоумышленного преступления, но не это важно. Важно другое: как рокеры ни боялись, власти не реагировали. Одному Богу известно, почему все-таки в то, на демократию не слишком жирное время, ни малейших гонений в отношении «Скованных» так и не последовало. Хотя к выступлениям текст еще переписывали, пытались что-то поправить…

Несколькими годами позже один из бывших партийных, человек грузный и умный, случайно наткнулся на запись «Скованных», чутко выслушал до конца, вздохнул и признался с виноватой улыбкой: «Как они тогда смогли? До сих пор жутко становится.» Как знать, быть может, и их прокачало?

 
«Скованные одной цепью, связанные одной целью…»
 

4. Премьера песни

«А в августе мы подгадали, у всех отпуск случился одновременно, у меня, у Димы, у Славы, а у Белкина вообще отпуск пожизненный…» (из интервью В.Комарова.) В жизни случались не только концерты, записи и т. д., случались и поездки в Сочи. В качестве лирических отступлений… В Сочах, например, ходили на концерт «Форума», тогда страшно знаменитого, правда пить начинали с утра, до «Форума» Слава не дотянул, Пифа повез его домой, а Белкин с Умецким затусовались с музыкантами, так что их два раза выгоняли со стадиона, на котором концерт проходил. И Пифа, наконец до стадиона добравшись, стал свидетелем следующей картины: «Идет концерт, на трибуне стоит аппарат, музыканты играют, а перед трибуной по гаревой дорожке идут пьяные Белкин с Умецким, и тут навстречу капитан, который их уже два раза выводил и сказал, что, мол, больше, чуваки, на глаза мне не попадайтесь… Страшно обрадовался: „Попались, теперь я вас в ментовку сдам….“ А Белкин, он капитану в бубен как выписал на глазах у всего стадиона… На трибунах: „Браво!“ – фуражки в небо полетели… Они бежать в гримерку, музыканты их спрятали. А капитан просто не ожидал такого поворота. Менты все оцепили, стали искать, так что Диму с Егором музыканты вывезли на полу в автобусе, под аппаратом. Потом мы два дня дома сидели, со страху переодевались… Отдых был полноценный.» Такой вот «рок-н-ролл как норма жизни».

А пятого сентября на «Открытии сезона» в рок-клубе на сцену впервые вышли ребята в милитаристском облачении, застыли у микрофонов и «отдубасили» всем в общем-то знакомую наутилусовскую программу под гробовое молчание зала. Только Слава время от времени зачем-то руки над головой заламывал, а так – полная неподвижность, сдержанность, мрачноватый сарказм… Зал будто изморозью покрылся, никто такого не ждал, слишком привыкли к бесшабашным и веселым наусам. И как-то сразу стало ясно, что группа наконец и окончательно случилась.

В октябре Леха Балабанов снимал подпольно фильм о «Белкине и девочке-целочке» (это не название, а содержание). Было страшно забавно, то сцена с панками, то «бардак» на квартире общей знакомой; круче всех был Умецкий, восседал в ванной, погрузивши ноги в горячую воду, и вел «антигорбачевскую агитацию»: «Если от недопоя ноги попарить минут пятнадцать, сто грамм внутри превращаются в стакан! Только помни: главное – не перепарить!»

После съемок, разумеется, выезжали к тому же Лехе на квартиру, где мероприятие продолжалось до утра. Там-то однажды и предложил Слава спеть новую песню. Друзья согласились. Слава взял гитару и в довольно непривычной для себя манере стал петь:

 
«Я пытался уйти от любви,
Я брал острую бритву и правил себя…
Я укрылся в подвале, я резал
Кожаные ремни, стянувшие слабую грудь…
Я хочу быть с тобой…»
 

Пел старательно, с чувством, по окончании установилась в комнате продолжительная пауза, первым слово взял Белкин:

– Ну это полное г…но!

Слава несколько опешил, однако друзья поддержали вышеприведенное мнение, и через полчаса выяснилось, что такой дерьмовой песни Слава в жизни своей не писал… Еще через полчаса Слава надрался до такой степени, что неоднократные попытки усадить его в такси и отправить домой увенчались полным провалом, спал на кухне, под газовой плитой.

Как бы то ни было, Слава мнения друзей уважал, так что в результате «дружеской пирушки с обсуждением» песня чуть было не отправилась «в корзину». Только через полгода, 3 мая 1987 года, «Нау» впервые решились сыграть эту песенку, при этом чувствовали себя как-то неловко, робко интересовались у знакомых: «А тебе понравилось?..» На сей раз почему-то всем и поголовно понравилось. А они почему-то не очень уже всем верили…

Вернемся, однако назад, в 86-й, который катился к финалу, 17 октября приключился последний рок-семинар, скопом выехали на турбазу «Селен», выпили, к ночи переругались все, кроме «ЧайФа», дававшего концерт, и Бутусова, дню рождения которого концерт был посвящен. Шахрин пел, рядом развеселый Славка отклячивал нечто лихое и орал все, что ни попадя. Он уже считался баловнем судьбы, ему завидовали…

Существует интересное свидетельство Ильи Кормильцева, человека непостороннего и, прямо скажем, неглупого: «Тогда начинался самый жуткий период в его жизни, пять или шесть лет ужаса. Он не бывал на репетициях, репетиции шли без него. Спал по восемнадцать часов в сутки, мучился, суицидировал и все прочее… С „после „Разлуки““ и до 91-го где-то года. У него были очень обостренные, незащищенные реакции. Слава идеалист большой по отношению к людям, так воспитан. Для него истинное лицо человека всегда открывалось с большой травмой. И о женщинах он как-то уж совсем хорошо тогда думал. Слава, очевидно, никогда всерьез не мечтал переустроить сей мир, а больше ориентировался на поиски в нем какой-то ниши, необитаемого острова или с друзьями, или с близкими людьми, с любимой женщиной. С которыми всего окружающего просто не будет…»

Уходил в прошлое еще только второй год эпохи «Наутилуса из Помпилиуса»…

Часть 4. С песней по ступенькам

1. Гастроли с барьерами

«Кто я?.. Где я?.. Куда я, куда?..»

И. Кормильцев

Год 87-й начался символично: «Нау» в полном составе загремел в вытрезвитель. Часа на два. Тогда по директиве сверху ресторанам приходилось организовывать противоестественную для подобного рода заведений безалкогольную жизнь, отчего кабак под названием «Малахит» и бросился в пучину молодежной культуры. И большой весельчак Женя Горенбург затащил туда «Нау». После концерта в подвале, в подсобке начался междусобойчик… Тут пьяный в стельку сторож и настучал, что в кабаке происходит пьянка, что звучало глупо, однако приехала милиция, которая только что концерт охраняла, страшно обрадовалась и обвинила всех в «состоянии алкогольного опьянения». Им резонно возразили, что, мол, «вы, менты, сами все пьяные»… Те обиделись и пригрозили экспертизой, с целью производства которой предложили дышать в стакан. «Давайте нам по трубке, – потребовал Женя, врач по образованию, – туда будем дышать… В стакан уже надышали…»

Одновременно раскручивалось гастрольное колесо. «Нау», все еще числившийся в разряде «молодых», выступал в качестве разогревающей команды перед Егором Белкиным, в группе которого играли на басу да на гитаре, пахали по два отделения подряд, обтекая потом после своего выступления, бежали в гримерку переодеваться, перекрашиваться, так что публика во втором отделении их и признать-то не могла. Гастроли были смешные… Начало января – Казань, в столовой «Молодежного центра» наусов чуть-было не поколотили гопники, внешний вид не понравился; спасли два случайных милиционера. В Куйбышеве музыкантов атаковали толпы молоденьких шлюшек, школьниц лет по шестнадцать; еле отбились. Начало февраля – с «ЧайФом» в Перми, середина февраля – Брежнев, шесть концертов за день… Клинило крышу. В Брежневе вечером Илья растолкал Потапкина, сразу по приезде в гостиницу завалившегося спать, и попросил разбудить на самолет. Пробудившись, Алик решил, что Кормильцев являлся к нему во сне, а потому неясно, будить его наяву или нет. О чем Алик даже совещался с товарищами. Коллегиально решили, что присниться может всякое, а Илью разбудишь – горя не оберешься. Возвращался Кормильцев поездом и ругался страшно.

Фестиваль в Ижевске – тогда временно Устинове – проходил 22 марта в ДК с веселым названием «Металлист». К которому вечером стянулось весьма агрессивное воинство, состоявшее из пролетарского вида молодых мужиков, коим не то «металлисты» насолили, не то газет ребята начитались, а в те времена газеты прыщеватых и робких юнцов с побрякушками объявляли почему-то главными врагами пролетарского интернационализма и прочих совковых достояний. Так вот, мужики, которые так себя и называли: «Мужики,» – натурально прибыли бить зловредных металлистов, причем одного отловили и отлупили до бесчувственности. По одноименному ДК потянулся слух, будто бедный металлист скончался; как знать, быть может, так оно и было, мир праху его. А победительные мужики провели короткую и безрезультатную стычку с милицией, которая бороться с ними явно не собиралась, потому что в конце фестиваля сама довольно успешно спровоцировала драку с металлистами и здорово их поколотила, после чего перебазировались к служебному входу ДК, дабы искоренить первоисточник зла, то бишь металлистов-музыкантов. Организаторы заволновались, оповестили музыкантов всех до единого, чтобы после концерта собрались у центрального входа, дабы сто пятьдесят метров до гостиницы преодолеть коллективно и под охраной.

Так оно и вышло, если не считать Бутусова, у которого в те времена – да и после – все выходило наособицу. О предупреждении Слава просто забыл, переоделся, тщательно причесался, и, недоумевая по поводу отсутствия остальных, одиноко тронулся домой через служебный вход. Где и вляпался в толпу враждебных металлу мужиков.

– Металлист? – поинтересовались мужики и приготовились Славу бить.

– Я что, похож на металлиста? – искренне удивился Слава.

Мужики присмотрелись: очень интеллигентный юноша… И отпустили Славу с миром. Испугался он уже в гостинице.