Текст книги "Александр Македонский"

Автор книги: Илья Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Александр торжественно отпраздновал прибытие Неарха играми и праздничным шествием. Флотоводца, возглавлявшего процессию, воины буквально засыпали венками и цветами. У Александра даже возникла мысль оставить Неарха при своей особе, но тот отказался: он желал сам довести небывалую экспедицию до конца, не только испытать опасности и лишения, но и стяжать всю славу, причитавшуюся ее руководителю.

Александр не стал его задерживать. Он и сам был скроен по той же мерке и хорошо понимал человека, стремящегося к успеху, подвигу, славе. Сопровождаемый охраной Неарх вернулся к своим кораблям я двинулся вдоль берегов Южного Ирана на запад.

Глава VIII. ЦАРЬ АЗИАТСКИЙ, ЦАРЬ МАКЕДОНСКИЙ,ВЛАДЫКА ГРЕЧЕСКИЙ…

В начале 324 г. без особых приключений Александр прибыл в Пасаргады. Здесь он снова столкнулся с самоуправством, бесчинствами, насилиями сатрапов, которые, уповая на неизбежную гибель Александра на далеком Востоке, беспощадно грабили и разоряли доверенные им области.

Неблагополучно было уже в самой Персиде. В свое время Александр назначил сатрапом этой важнейшей провинции Фрасаорта, однако тот заболел и умер как раз тогда, когда царь находился в Индии. Теперь власть принадлежала Орксину, выходцу из династии Ахеменидов, участнику битвы при Гавгамелах. Орксин не был назначен Александром на должность сатрапа, а занял ее, как выражается Арриан [6, 29, 2], «потому, что не считал недостойным, чтобы он сам сохранил для Александра в порядке Персию, коль скоро не было другого правителя». Автор приводит здесь версию, выдвинутую несомненно самим Орксином для успокоения царя. Руф [10, 1, 24] говорит о торжественной встрече, которую Орксин устроил Александру, и богатых дарах, полученных не только царем, но и его «друзьями». Однако все усилия Орксина оказались напрасными. Александр получал отовсюду доносы на него: он, мол, грабил храмы и царские гробницы, многих персов несправедливо казнил. Выглядят эти обвинения стандартно, тем не менее за ними скрывается тот факт, что к власти Орксин пришел, сломив в Персиде сопротивление, и что он поддерживал свое правление все новыми и новыми расправами. При дворе Александра враги Орксина сумели взять над ним верх. Чрезмерная самостоятельность Орксина, к тому же происходившего из прежнего царского рода и овладевшего провинцией без санкции Александра, не могла не показаться «царю Азии» опасной. По приказу Александра Орксин был повешен [Арриан, 6, 30, 1–2].

Новым сатрапом Персиды Александр назначил Певкеста, личного телохранителя, совсем недавно спасшего ему жизнь. Певкест, без размышлений следовавший политической линии Александра, усвоил персидский язык, стал носить персидскую одежду и вообще весь свой образ жизни переделал на персидский лад к удовольствию и самого Александра, и жителей сатрапии [там же, 6, 30, 3].

Однако греки р македоняне, окружавшие Александра, не спешили следовать примеру Певкеста. Арриан не случайно подчеркивает, что Певкест был единственным из македонян, который стал вести персидский образ жизни. Такое молчаливое сопротивление, как и открытые выступления оппозиции, не остановило македонского царя. В Пасаргадах он лишний раз проявил себя в роли «царя Азии» – персидского царя, законного преемника Ахеменидов. Застав разоренной и разграбленной могилу Кира (основателя Персидской державы), Александр велел ее восстановить и даже попытался (правда, без видимого результата) найти преступников [там же, 6, 29, 4 – 11; иначе и менее достоверно: Плутарх, Алекс, 69; Руф, 10, 1, 30–36]. Следуя обычаю персидских царей, Александр, прибыв в Перейду, раздал женщинам по золотой монете. Здесь же, в Пасаргадах, он принял и сатрапа Мидии Атропата. Незадолго до того эта провинция пережила мощное антимакедонское восстание, во главе которого стоял Бариакс, провозглашенный мидийским царем. Атропат доставил к Александру и самого Бариакса, и его соучастников; все они были казнены [Арриан, 6, 29, 33].

Из Пасаргад, посетив разгромленный Персеполь и еще раз посокрушавшись над судьбой сожженного им дворца, Александр отправился в Сузы. Там снова повторилась расправа над сатрапами – Абулитом, правителем Суз, и его сыном Оксатром, которому в свое время была поручена Парэтакена [там же, 7, 4, 1]. По рассказу Плутарха [Алекс, 68], Александр был До такой степени разгневан, что своеручно поразил Оксатра копьем. Абулит был виновен в том, что не заготовил и не доставил своевременно продовольствия; он попытался было откупиться огромной суммой – 3 тыс. талантов серебра. Царь приказал засыпать эти деньги лошадям в кормушки. Лошади, естественно, не притронулись к такому «корму», и Александр спросил: «Что пользы нам от этих твоих припасов?». Абулит был арестован и позже казнен.

Вероятно, большое впечатление произвело на Александра дело Гарпала, показавшее, что недобросовестность, враждебность, откровенное ожидание гибели царя на далекой окраине обитаемого мира свили себе гнездо среди, казалось бы, самых близких ему людей.

Гарпал, сын Махаты, принадлежал к числу тех, кто окружал Александра с детских и юношеских лет. Во время конфликта между Александром и Филиппом II Гарпал принял сторону опального царевича и вместе с несколькими другими сотоварищами Александра был изгнан из Македонии. Воцарение Александра позволило ему приобрести видное положение при дворе. Так как Гарпал оказался негодным к военной службе, Александр поручил ему ведение казны и военного хозяйства. Ничто не предвещало серьезных недоразумений, однако уже летом 333 г. незадолго до битвы при Иссе Гарпал скрылся в Мегару. Трудно отказаться от мысли, что он был замешан в каких-то злоупотреблениях и опасался расправы. Не исключены и политические мотивы. Но все обошлось. Александр сначала просто не поверил в бегство друга, думал, что его хотят оклеветать враги. Когда же оно подтвердилось, Александр сделал все, чтобы побудить Гарпала вернуться, и восстановил его в прежней должности. Александр настолько безоглядно доверял Гарпалу, что препоручил ему огромные денежные средства персидских царей, захваченные во время военных действий на Ближнем Востоке.

Первоначально Гарпал находился в Экбатанах, где под его руководством из драгоценного металла, найденного в сокровищнице Ахеменидов, чеканились золотые и серебряные монеты [Афиней, 6, 231е]. Позже он переехал в Вавилон [ср.: Диодор, 17, 108, 4]. Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства, воспроизводящие официальную точку зрения, изображают Гарпала казнокрадом и распутником. Когда царь отправился в свой индийский поход, Гарпал, твердо уверенный, что уж оттуда-то он наверняка не вернется предался, как рассказывают, разгулу, черпая для этого средства из казны, оставленной на его попечение. Он окружал себя неслыханной роскошью, жил в царском дворце, вокруг него теснились женщины; стандартное обвинение в насилиях и противозаконных любовных связях повторено было также и применительно к Гарпалу. Он выписал к себе из Афин самую знаменитую и дорогостоящую гетеру Пифионику, содержал ее как царицу; когда женщина умерла, устроил ей пышные похороны и соорудил две гробницы: одну – в Вавилоне, другую – в Афинах. Через некоторое время Гарпал призвал к себе тоже знаменитую и дорогостоящую гетеру Гликеру, с которой поселился в Тарсе, ведя там опять-таки за счет казны жизнь, исполненную наслаждений, и забросив свои обязанности в Вавилоне. Возможно, однако, что Гарпал, принадлежавший, по-видимому, к роду правителей Элимиотиды, был связан с аристократической группировкой Клеандра и Кэна и его бегство объясняется не только и не столько служебными проступками и казнокрадством, сколько казнью Клеандра, знаменовавшей собой намерение Александра расправиться с этой кликой.

Первым движением Гарпала было стремительное возвращение в Вавилон. Захватив из царской казны 5 тыс. талантов, наняв 6 тыс. солдат, весной 324 г. он отправился на запад. Никто не обращал на беглеца внимания. Погрузившись в Киликии на корабли, Гарпал после длительного плавания с заходом на Крит прибыл в конце концов в Афины, в бухту Сунион.

Отношения Афин с Александром давали Гарпалу основания рассчитывать на их поддержку. Вероятно, по наущению своих любовниц (позже в этом увидят попытку заранее обеспечить себе благосклонность Афин) он щедро снабжал Афины продовольствием и даже получил в качестве награды афинское гражданство [Диодор, 17, 108, 6; Афиней, 13, 586, 595а – 596Ь]. Однако Гарпал плохо рассчитал. В октябре 324 г. по представлению Демосфена афинское народное собрание запретило ему въезд в афинскую гавань Пирей и поручило стратегу Филоклу в случае необходимости воспрепятствовать этому силой [Плутарх, Демосфен, 25; Динарх, 3, 1]. Оставив свои войска и весь флот в Тэнароне, Гарпал явился в Афины уже не в роли предприимчивого кондотьера, а в качестве частного лица, умоляющего о защите. Александр, его наместник в Македонии Антипатр и Олимпиада настойчиво требовали выдачи беглеца. По еще одному предложению Демосфена народное собрание решило взять Гарпала под стражу и конфисковать его деньги; подкупив влиятельных афинян, он с частью своих денег бежал из города и отплыл на Крит. Там этот авантюрист был изменнически убит Фиброном, одним из его «друзей»; по другой версии – своими рабами, по третьей – македонянином Павсанием [Диодор, 17, 108, 4–8; Руф, 10, 2, 1–3; Павсаний, 1, 37, 5; 2, 33, 4–5; Плутарх, Фок., 21–22; Гиперид, 1; Страбон, 17, 837].

Дело Гарпала являлось еще одним грозным симптомом: оно свидетельствовало о начинающемся распаде огромного государства, созданного Александром, о его поразительной непрочности, которую оно унаследовало от Ахеменидской державы. Располагая всего 6 тыс. воинов, Гарпал ушел от Александра, и могущественнейший владыка ничего не мог с ним поделать.

Действия Александра в последний год его жизни свидетельствуют о том, что он продолжал проводить политику, которая уже была намечена им после битвы при Иссе, а затем (и в особенности после битвы при Гавгамелах) со все большей последовательностью воплощалась в жизнь, – сплочение разноплеменного населения огромной державы в массу подданных великого царя.

Средства, которыми Александр пытался достичь своих целей, с расстояния в две с лишним тысячи лет кажутся примитивными и прямолинейными. Находясь в Сузах, он устроил, согласно персидскому обычаю, грандиозное свадебное торжество: по его приказу 10 тыс. македонских воинов женились на персиянках и других азиатках. Все новые семейные пары получили богатые подарки.

Первым среди женихов был сам Александр, ранее уже взявший в жены Роксану. Теперь он сочетался браком со Статирой, дочерью Дария III, и Парисатидой, дочерью Артаксеркса III Оха. Вскоре после смерти Александра Статира была убита по приказу Роксаны [Плутарх, Алекс, 77], очевидно, тяжело переживавшей появление неожиданной соперницы, да еще царского рода. Как сложилась дальнейшая жизнь Парисатиды, неизвестно; видимо, сколько-нибудь заметной роли при особе Александра она не играла.

В церемонии принимали участие и ближайшие к Александру люди: Гефестион, Кратер, Пердикка, Птолемей, Евмен, Селевк, Неарх. Гефестион должен был жениться на Дрипетиде, также дочери Дария III; Александр хотел закрепить родственными узами сбои дружеские отношения с ним, включить его потомков в царскую семью. Вскоре Гефестион умер, а после кончины Александра Дрипетида, как и ее сестра, была убита по приказу Роксаны.

Кратер также был включен в царскую семью. Он получил Амастрину, дочь Оксиарта, брата Дария III; однако, едва Александр умер, супруги расстались и с согласия Кратера Амастрина вышла замуж за Дионисия из Гераклеи [Мемнон, 4, 4; Страбон, 12, 544; Ст. Виз., «>мбфсЯнз]. Пердикка, сын Оронта, в тот момент телохранитель и один из самых близких к Александру людей, получил в жены дочь Атропата, сатрапа Мидии. Птолемею, сыну Лага, также телохранителю и близкому другу Александра, досталась Артакама (Апама), дочь Артабаза. В 321 г. Птолемей женился на Евридике, дочери Антипатра [Павсаний, 1, 6, 8; Порфирий Тир., 3, 6; 4, 5], несомненно по политическим мотивам. К этому времени, по всей вероятности, его брак с Артакамой уже не существовал. Евмену, сыну Гиеронима, состоявшему при Александре в должности грамматевса, последний дал в жены Артониду, другую дочь Артабаза. Судя по тому, что Артонида родила нескольких детей [Плутарх, Евмен, 19], их брак был счастливым. Неарх, к моменту свадьбы уже завершивший свое плавание, стал мужем дочери Барсины от Ментора. Наконец, Селевк, сын Антиоха, к 324 г. пробившийся в ближайшее окружение Александра, женился на Апаме, дочери Спитамена. Селевк любил Апаму; ее именем названы три города, которые он впоследствии основал [Аппиан, Сир., 57; Ливии, 38, 13, 5; Ст. Виз., рбмеЯб], в том числе один из самых крупных греческих городов Сирии. В 300 г. Селевк женился на Стратонике, дочери Деметрия Полиоркета, явно из политических соображений; очевидно, к тому времени Апама уже скончалась. Всего Александр женил на иранских аристократках около 80 своих Дружинников [Арриан, 7, 4а 4–8; Диодор, 17, 107, 6; Плутарх, Алекс, 70; Юстин, 12, 10, 9 – 10; Руф, 10, 3, 11; Афиней, 12, 538 – 539а; Элиан, 8, 7].

Смысл всей этой торжественной церемонии очевиден. Сам Александр в своем новом качестве зятя одновременно и Дария III, и Артаксеркса III становился законным правопреемником Ахеменидов; его власть приобретала, таким образом, легальное оформление. Если бы Статира родила Александру сына, он объединил бы в себе кровь Аргеадов с кровью Ахеменидов и мог бы быть на законном основании царем и Македонии, и Азии. Придворные Александра, его ближайшие соратники получили свое место в иранской аристократической среде и в царской семье; многообразные я сложные кровнородственные связи должны были заинтересовать и тех и других в сохранении и укрепления вновь созданного государства и правящей династии. Наконец, персидские браки солдат Александра должны были создать новых людей, которые являлись бы б осознавали бы себя и персами, и македонянами.

Добиться осуществления своих целей Александру не удалось. И дело не только в том, что какие-то семьи распались, а какие-то оказались устойчивыми и даже счастливыми в браке, устроенном по царскому приказу. Греко-македонская, преимущественно македонская, верхушка оставалась замкнутой элитой, куда персам доступа не было. Ее связи с иранской аристократией политического значения не имели.

То же самое можно сказать и о рядовых греко-македонских воинах. Они не забывали о своем греко-македонском происхождении и вовсе не желали делить с персами и прочими азиатами свое особенное место в государстве и при Александре. Свадьбы, которые Александр устраивал, его греко-македонские солдаты рассматривали как еще один шаг на пути „варваризации“ самого царя и его окружения; они испытывали глубокое недовольство всем происходящим [ср.: Арриан, 7, 6, 2]. К этому присоединилось еще одно обстоятельство. К Александру в Сузы прибыли сатрапы из различных новых городов и областей его государства и с ними около 30 тыс. юношей (Александр называл их эпигонами, т. е. потомками) местного происхождения, которые в свое время были по приказу царя отобраны и прошли обучение македонскому воинскому мастерству. Из них Александр организовал особую воинскую часть, желая противопоставить ее постоянно бунтовавшим македонянам [Диодор, 17, 108, 1–3; ср.: Плутарх, Алекс, 71]. Александр принимал меры и для того, чтобы ликвидировать чисто македонский характер дружины: в отряды дружинников-всадников были зачислены бактрийцы, согдийцы, арахосийцы, дрангиане (зарангазцы), арии, парфяне и персы-эваки.

Мало того, в так называемую агему – отряд гипаспистов, составлявший, по-видимому, царскую пешую гвардию, находившуюся непосредственно под командованием Александра, – были зачислены иранцы, выходцы из знатнейших родов, причем командиром назначен также иранец – бактриец Гистасп [ср.: Арриан, 7, 6, 4–5; 7, 29, 4]. Все эти факты вызывали недовольство македонских солдат и командного состава [там же, 7, 6].

Очевидно, с целью погасить брожение Александр организовал выдачу своему воинству крупных денежных средств на уплату долгов. Первоначально солдаты не слишком охотно брали деньги; они подозревали какой-то умысел со стороны царя. Тогда последний велел не записывать имена и выдавать ассигнованные суммы просто по предъявлении документа о долговых обязательствах. Всего было роздано около 20 тыс. талантов [там же, 7, 5, 1–3]. Во время этих раздач, естественно, имели место злоупотребления. Так, Антигон Одноглазый, в будущем один из наиболее активных участников борьбы за наследство Александра, обманом внес себя в число должников, стакнувшись с неким сообщником, и получил круглую сумму. Дело раскрылось, и Александр прогнал Антигона от себя, но потом простил его и даже разрешил не возвращать деньги, добытые в результате жульнической махинации. Цели своей Александр не достиг: солдаты, охотно в конце концов бравшие деньги, по-прежнему враждебно относились к его новшествам; еще немного – и их настроения должны были прорваться наружу.

Серьезное беспокойство внушало Александру также положение на Балканском полуострове, и в Греции в частности. В 326–325 гг. наместник Фракии Зопирион совершил поход на север с целью покорить народы левобережья Дуная и распространить македонскую власть на Северное Причерноморье; он даже осаждал греческий город Ольвию в устье Борисфена (соврем. Днепр) [ср.: Макроб., Сатурн., 1, И, 33]. Однако в борьбе с соседними племенами, пришедшими Ольвии на помощь (скифы; по иной версии – геты), Зопирион был разгромлен и погиб [Юстин, 2, 3, 4; 12, 1, 4–5; 12, 2, 16–17; 37, 3, 2; Руф, 10, 1, 44]. Это поражение имело своим последствием антимакедонское выступление во Фракии [Руф, 10, 1, 45]; оно могло отрицательно, с точки зрения македонского царя, сказаться и на положении в Греции.

В таких обстоятельствах Александр решил напомнить грекам, в чьих руках власть. Одновременно он решил ликвидировать последствия социально-политической борьбы в греческих городах, а также своей собственной политики, приведшие к появлению в Греции множества обездоленных людей, опасных для его режима, и принять меры, которые должны были способствовать установлению гражданского мира и создать компактную массу населения, всем обязанную Александру и безусловно его поддерживающую [ср.: Диодор, 18, 8, 2].

При дворе Александра велись хлопоты о возвращении на родину тех, кто был вынужден по политическим мотивам ее покинуть. Известно, в частности, что иасийцы Горг и Минней, сыновья Феодота, добивались восстановления независимости (от Афин) Самоса и разрешения его жителям, изгнанным афинянами в 366/5 и 352/1 гг., воротиться назад [Силл., 312]. Были и другие обращения такого рода, например от изгнанников из Гераклеи Понтийской. В возвращения изгнанников на родину Александр видел средство продемонстрировать свою власть и ослабить политическую напряженность в греческом мире.

Надо сказать, что Александр уже прибегал к подобным мерам. Еще в 332 г. он возвратил на Хиос изгнанников, потребовал наказания проперсидски настроенных людей и добился установления там демократического строя [Тод, II, 192]. Однако теперь речь шла о гораздо более грандиозной операции, причем возвращение изгнанников не ставилось в прямую связь с тем, какую общественно-политическую позицию они занимали.

На Олимпийских играх летом 324 г. уполномоченный царя – Никанор из Стагиры – огласил обращение Александра к греческим изгнанникам, согласно которому они должны были быть возвращены в греческие города, – все, кроме виновных в святотатстве и убийц [Диодор, 17, 109, 1; 18, 8, 3; Гиперид, 1, 16). Были и другие исключения: решение македонского владыки не распространялось на фиванцев [Плутарх, Анофт. лак., 221а], изгнанников из Мегалополиса, Амфиссы, Трикки, Фаркадона и Гераклеи на Эте [Диодор, 18, 56, 5], т. е. на врагов Македонии. Речь шла о судьбе более чем 20 тыс. человек. Судя по надписи из Тегеи [Силл., 306], всем греческим городам был направлен тщательно разработанный царский указ, в котором обстоятельно регламентировались имущественные права изгнанников. Так как названная надпись содержит ссылки только на указ царя без упоминания решений Коринфского союза, представляется наиболее вероятным, что этих решений вообще не было.

В обращении Александра к изгнанникам говорилось: „Царь Александр – изгнанным из греческих городов. Тому, что вас изгнали, не мы были виною, но тому, что вы, кроме проклятых, вернетесь в своя отечества, – мы будем. Мы написали Антипатру об этом, чтобы он заставил те из городов, которые не пожелают возвратить“ [Диодор, 18, 8, 3–5]. В этих словах была только часть правды. Изгнанники должны были покидать свою родину по решению местных органов власти, так что формально Александр оставался в стороне, однако фактически часто изгнание было следствием его требований или проводимой им политики.

Изгнанники, присутствовавшие на Олимпийских играх, встретили царское обращение бурными рукоплесканиями. И все же действия Александра вызвали тревогу в греческом мире. Бесцеремонное вмешательство царя в дела греческих полисов, принятие важнейшего политического решения без их согласия и даже без их участия в нарушение принципов, на которых был построен Коринфский союз, являлись опасными симптомами. Дело не только в том, что возвращение изгнанников ставило города перед необходимостью вернуть им конфискованное имущество, а это было связано с многообразными финансовыми и иными затруднениями. Дело даже не в том, что в города прибывали враги существовавших там политических ремимов. Дело прежде всего в том, что перед греками отчетливо вырисовывалась опасность утратить последние остатки свободы и суверенности.

Хотя почти все греческие государства сочли за благо подчиниться воле македонского царя, Александру в общем не удалось выполнить свои замыслы. В сущности его указ был обязателен для всех греческих городов; тем не менее он вводился в действие только после того, как городские власти принимали соответствующее постановление. Иначе говоря, греческие полисы по-прежнему сохраняли своп статус суверенных городов-государств. И преодолеть этот их статус Александр не мог.

Возвращение изгнанников не принесло мира в греческие города. До нас дошла в поврежденном состоянии надпись из Тегеи [Силл., 306 – Тод, II, 202; ср. также: Суппл., I, 211; II, 181], содержащая принятое местным народным собранием постановление о возвращении изгнанников (324 г.). В нем излагается указ Александра, которым регулировались имущественные права изгнанников и порядок возвращения их собственности. Завершается постановление клятвой не чинить зла возвращающимся и выполнять царский указ. Однако, несмотря на то Александр, казалось, все предусмотрел, неизбежно возникали конфликты. В нашем распоряжении имеется надпись из Митилены [Вост., 2 = Тод, II, 201], в которой устанавливается порядок рассмотрения таких споров и создается для этой цели специальная комиссия (10 возвратившихся и 10 тех, кто и раньше был в городе). Но какие бы решения комиссия не принимала, кто-то обязательно должен был остаться недовольным и обиженным.

Указ о возвращении изгнанников вызвал и серьезные политические осложнения. Афины теряли о-в Самос – важный опорный пункт на подступах к Эфесу в Малой Азии. Потеря Самоса означала экономическую катастрофу для афинских колонистов, создавших и уже давно ведших на острове свое хозяйство. Примириться с этой утратой Афины не могли и не желали [ср.: Диодор, 18, 8, 6–7; Руф, 10, 2, 6–7]. Возникла угроза войны, и при дворе Александра о ней говорили открыто и всенародно. Упоминавшийся выше Горг на празднике в честь Диониса, устроенном в Экбатанах, приказал объявить, что он увенчивает Александра, сына Аммона, 3 тыс. золотых венков [ср.: Стал., 312]4 а если Александр будет осаждать Афины, то предоставит 10 тыс. гоплитских комплектов, катакульты и иное оружие [Афиней, 12, 538]. Однако до столкновения дело не дошло. Есть основания полагать, что находясь в Олимпии в качестве сакрального посла от Афин, Демосфен вел переговоры с Никанором [ср.: Гиперид, 1, 16] и добился отсрочки в выполнения указа о возвращении изгнанников. Платон за эту уступку были, по-видимому, лояльное по отношению к Александру поведение Афин в деле Гариала и признание божественной природы македонского владыки. Из свидетельств Руфа [10, 2, 6–7] и Диодора [18, 8, 7] следует, что до кончины Александра Самос по-прежнему оставался в руках Афин.

Было и еще одно государство, осмелившееся сопротивляться указу Александра, – Этолия. Для нее исполнение этого повеления означало утрату Эннад (там были поселены этолийские колонисты) и их последующее восстановление в качестве самостоятельного и враждебного города. По-видимому, Этолия также затянула возвращение изгнанников до смерти Александра [ср.: Диодор, 18, 8, 6–7]; не исключено, что уже при жизни царя она начала подготовку к активной борьбе с ним, вступив в прямой сговор с Антипатром, к тому времени несомненным врагом Александра [Плутарх, Алекс, 49].

Вмешательство Александра в дела Греции не ограничилось только этим указом. Известно [Гиперид, 1, 16], что Никанор привез от Александра какие-то распоряжения, касавшиеся Ахейского, Аркадского и Беотийского союзов; контекст позволяет предполагать, что они либо ущемляли суверенитет союзов, либо сводили его на нет. Не исключено, что названные союзы (в частности, Ахейский [Полибий, 2, 40, 5]) были вообще распущены.

Пожалуй, самой важной в глазах Александра была забота о том, чтобы подданные, и в особенности греки, признали его сыном Зевса-Аммона. После возвращения из Индии Александр почувствовал себя достаточно сильным, чтобы обратиться к греческим городам с требованием принять постановления, в которых бы он провозглашался богом [Элиан, 2, 19; Плутарх, Апофт. лак., 219е]. Греческие города покорно вотировали требуемые законодательные акты. Возможно, соответствующее постановление было принято и синедрионом Коринфского союза. Однако дело этим не ограничилось. Известно, что на перешейке, соединяющем Эритрейский полуостров (соврем. Чешме) с Малой Азией, недалеко от городов Эритра, Теос и Клазомены, находилось устроенное халкидянами святилище Александра и там же в честь обожествленного царя регулярно устраивались Александрии – общеионийские игры [Страбон, 14, 644]. В Мегалополисе, центре Аркадского союза, существовал дом, построенный для Александра; перед домом стоял бюст (герма) Аммона с бараньими рогами на голове [Павсаний, 8, 32, 1]. Незадолго до смерти Александра к нему явились сакральные послы от всех эллинских обществ с венками на головах; они увенчали Александра золотыми венками, воздав ему тем самым божеские почести [Арриан, 7, 23, 2].

Казалось, дело было сделано. В конечном счете оппозиция ограничилась разговорами, иронизированием, декламациями с ораторской трибуны. Однако в некоторых случаях Александр оказался перед необходимостью платить за свое обожествление, делая серьезные политические уступки. Это-то и было страшно: Александра провозглашали богом, но его не считали настоящим богом. Всю Грецию облетело высказывание спартанца Дамида: „Предоставим Александру, если он хочет, называться богом“ [Плутарх, Апофт. лак., 219е]. Рассказывали, что аналогично было сформулировано и постановление спартанских властей: „Так как Александр хочет быть богом, пусть будет богом“ [Элиан, 2, 19]. Возражения против обожествления Александра высказывались в Афинах [ср.: Плутарх, Наставления, 804; Пс. – Плутарх, Биографик, 842d]. Но здесь решающими оказались политические соображения. Обожествление Александра явилось платой за сохранение Самоса. Промакедонски настроенный оратор Демад [фрагм. 12} внес предложение включить Александра в сонм олимпийских богов как второго Диониса. За это он впоследствии подвергся денежному штрафу: по одной версии [Элиан, 5, 12] – в 100, по другой [Афиней, 6, 251а – b] – в 10 талантов серебра. Но названное событие произойдет после смерти Александра, а пока Демад выражал мысли многих, когда предупреждал сограждан, как бы они, защищая небеса, не утратили землю [Вал. Макс, 7, 2 ext., 13]. Сам Демосфен высказался за обожествление македонского царя [ср.: Динарх, 1, 94], не удержавшись, правда, от иронии. „Александра можно провозгласить и сыном Зевса, и сыном Посейдона, если он пожелает“, – заявил знаменитый оратор [Гиперид, 1, 30].

Возвратимся назад: к тому времени, когда Александр встретился с Неархом и последний повел доверенные ему корабли дальше на северо-запад. В устье р. Ситак Неарх нашел продовольствие, доставленное по распоряжению Александра; там он оставался 21 день, занимаясь ремонтом. Двигаясь дальше, моряки видели кита, выбросившегося на берег. Пройдя р. Ороатиду, суда оказались у берегов Сузианы, где уже можно было пользоваться фарватером, и в конце концов бросили якорь в устье Евфрата у поселка Диридотида. Узнав, что Александр прибыл в Сузы, Неарх еще раз вывел свои корабли в море, вошел в р. Паситигр и поднялся до понтонного моста, по которому переправлялась армия Александра. Здесь они окончательно соединились.

Отправив пехоту под командованием Гефестиона к Персидскому заливу, Александр посадил на корабли гипаспистов, агему и конных дружинников и двинулся вниз по течению, рассчитывая затем подняться вверх по Тигру. Так и получилось. Плывя на север, Александр приказал уничтожить плотины и шлюзы. Добравшись до места, где расположился Гефестион, он продолжил движение на север, в г. Опиду [Арриан. 7, 7].

Здесь, в Опиде, Александр еще раз столкнулся с македонской солдатской оппозицией. Непосредственным поводом для волнения послужило следующее. Царь решил уволить из армии всех македонян, которые по старости или из-за ран и болезней уже не годились для военной службы. Кажется весьма вероятным предположение, что Александр рассчитывал под благовидным предлогом удалить из своей армии недовольных. Когда он объявил об этом на сходке солдат, последние пришли в смятение. Они увидели в намерении царя еще одну попытку оттеснить македонян на задний план, а то и вообще избавиться от них. Из солдатских рядов послышались крики: Александр хочет отделаться от тех, кого он использовал и кто ему уже больше не нужен, тогда пусть уволит всех солдат, а сам воюет с помощью своего „отца“ Аммона. Некоторые говорили так: пусть с Александром остаются его молодые плясуны, и с ними пусть он завоевывает вселенную. Александр не ожидал такой реакции. Вне себя от гнева, он бросился в ряды солдат, своей рукой указал гипаспистам на смутьянов (были арестованы 13 человек; позже их казнили), а потом обратился к войску с речью. Царь осыпал воинов упреками в неблагодарности и велел им убираться, куда хотят. Два дня Александр никому не показывался на глаза. На третий день он пригласил к себе персов, вручил им командование воинскими формированиями, а некоторым предоставил один из высших придворных рангов – царского родственника – с правом целовать царя. Кроме того, было объявлено о создании по македонскому образцу персидских воинских частей.