Текст книги "Александр Македонский"

Автор книги: Илья Шифман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Миновав Паропамис, Александр вступил в Бактрию и, дав солдатам короткий отдых, пошел на Аорн (соврем. Ташкурган) и Бактры (Зартаспы, соврем. Балх), крупнейшие города этой провинции, которые ему удалось взять сходу. В Аорне Александр оставил гарнизон под командованием одного из дружинников, Архелая, сына Андрокла, а сатрапом страны назначил перса Артабаза. Теперь Александру предстояло переправиться через Оке, чтобы захватить Бесса, находившегося в Наутаке. Перед тем как приступить к форсированию реки, царь приказал отправить на родину всех ветеранов-македонян и солдат, ставших непригодными для несения военной службы. Тем самым он пытался ликвидировать в своей армии постоянный источник недовольства и опору для заговорщиков. Очень беспокоило его положение в недавно усмиренной Арии; ему казалось, что Аршак, только что назначенный сатрапом этой провинции, замыслил измену. На всякий случай Александр отправил в Арию дружинника Стасанора, приказал ему арестовать Аршака и принять на себя должность сатрапа.

Переправа через Оке (вероятно, в районе Келифа) была довольно сложной операцией, тем более что Бесс увел или уничтожил лодки, барки и плоты, а Александр не располагал древесиной, чтобы навести мост или построить новые суда. Река в месте переправы была очень широкой (Арриан [3, 29, 3] указывает ширину по крайней мере в 6 стадий, т. е. более 1100 м) и глубокой, отличалась быстрым течением; в песчаном дне не держались опоры, которые пытались забить. Александр приказал изготовить из палаток мехи, набить их травой и зашить; на этих мехах солдаты за пять дней переправились на правый берег Окса. Здесь Александр продолжил преследование неприятеля. Армия шла через пустыню; македонянам довелось испытать катастрофическую нехватку воды. Александр не делал себе поблажек. Воины запомнили (и повествование об этом поступке Александра, расцвечиваясь все новыми и новыми подробностями и приурочиваюсь к различным обстоятельствам, передавалось из уст в уста), как царь отказался от глотка воды, который ему предложили услужливые ветераны [Руф, 7, 5, 10–12; ср.: Плутарх, Алекс, 42]. В подобных случаях Александр не знал колебаний. Такие поступки должны были продемонстрировать солдатам, что Александр вопреки разговорам о его любви к непомерной роскоши и приверженности ко всему иранскому – свой, должны были укрепить их приверженность к царю.

По дороге македонян встретили послы от Спитамена и Датаферна (их соучастником, по словам Руфа, был и Катен из Паретаки) – знатных согдийцев, находившихся в окружении Бесса, – с предложением выдать последнего, если Александр пошлет к ним хотя бы небольшой отряд. Александр отправил Птолемея, сына Лага, и тот, сделав за четыре дня десятидневный переход, прибыл к селению, где они находились. Оказалось, что Спитамен и другие заговорщики уже ушли, бросив Бесса на произвол судьбы.

По приказу Александра Бесса доставили к нему голым и в ошейнике. Встреча противников состоялась на дороге, по которой шла македонская армия. Александр спросил Бесса, как он смел поднять руку на Дария III – своего царя, родственника и благодетеля. Бесс отвечал, что так решила вся свита Дария, надеясь войти в милость к Александру. Александр велел бичевать Бесса, а глашатаю объявлять, в чем его вина, Когда избиение, наконец, прекратилось, Бесса отправили в Бактры, а оттуда, обрубив ему нос и кончики ушей, – в Экбатаны [Арриан, 4, 7, 3] на казнь [там же, 3, 29, 1 – 30, 5; Руф, 7, 4, 1–5, 43; Диодор, 17, 83, 7–8]. Там для свершения кровной мести Бесс был передан ближайшим родственникам Дария [ср.: Юстип, 12, 5, 10–11]. Они всячески издевались над ним: отрезая маленькие кусочки его тела, они метали эти «снаряды» из пращей [Диодор, 17, 83, 9], По свидетельству Плутарха [Алекс, 43], Бесса привязали к верхушкам двух согнутых деревьев, а потом деревья отпустили – и его тело было разорвано пополам. Имелись и другие рассказы о казни Бесса. Как бы то ни было, он погиб лютой смертью после долгих мучений.

Армия Александра двигалась к Маракандам (соврем. Самарканд) – столице Согдианы [Арриан, 3, 30, 6]. На ее пути на правом берегу Окса находился небольшой городок, куда еще в первой половине V в. был переселен из Милета род Бранхидов, участвовавший в осквернении Дидимейона – одной из наиболее почитаемых греческих святынь. С тех пор Бранхиды почти полтора столетия жили в Средней Азии: сохранив греческие обычаи и до известной степени греческий язык, они усвоили и местный, согдийский [Руф, 7, 5, 29], а также, по-видимому, местные нравы.

Бранхиды радостно встретили греко-македонскую армию и сдались без сопротивления. Однако Александр решил на их примере показать, что он, как и: раньше, – прежде всего мститель за оскверненные греческие храмы; судьба Бранхидов должна была продемонстрировать эллинство Александра, которое ничуть не стало меньше оттого, что он усвоил какие-то привычки персидских владык и стал именоваться царем Азии.

Вопрос, как поступить с Бранхидами, Александр передал на рассмотрение милетян, служивших в его армии. Мнения разделились, и тогда царь заявил, что он сам обдумает, какие меры надлежит предпринять. На следующий день, вступив с небольшим отрядом в город и окружив его стены своими солдатами, Александр дал сигнал к избиению безоружных жителей и разграблению «убежища предателей». Воины Александра буквально стерли поселение Бранхидов с лица земли, разрушили стены, выкорчевали деревья, оставив после себя бесплодную пустыню.

Однако своей цели Александр не достиг. Руф [7, 5, 28–35] несомненно выражает мнение, широко распространенное в кругах, враждебных Александру, когда заключает свой рассказ о расправе над Бранхидами следующими словами: «Если бы это было замышлено против самих предателей, оно казалось бы справедливым наказанием, а не жестокостью; теперь же за вину предков расплачивались потомки, которые даже и Милета не видали, а потому и Ксерксу не могли его предать» [об этом эпизоде см. также: Страбон, 11, 518; 14, 634; Диодор, Содерж., 17, 20; Плутарх, О запоздалом мщении богов, 557]. Александр опоздал: в основу своих действий он положил древние представления, согласно которым за кощунство отвечает не только тот, кто его совершил, но и все его сородичи: как предки, выбрасывавшиеся из могил, так и потомки. Оппозиция противопоставила ему принцип личной ответственности человека только за его собственные поступки. С этой точки зрения, расправа над Бранхидами выглядела бессмысленным злодейством, особенно чудовищным в глазах греков еще и потому, что была совершена над эллинами, добровольно предавшимися Александру.

Расправа над Бранхидами должна была иметь и еще одно последствие. Вступив на территорию Согдианы, греко-македонские войска натолкнулись на сопротивление местного населения; Александру пришлось иметь дело с народной войной согдийцев против чужеземных захватчиков. Причины этого явления следует искать в особенностях социально-экономического строя и политической жизни среднеазиатских обществ последней трети IV в.

Насколько об этом можно судить, Средняя Азия интересующего нас времени переживала эпоху формирования классового общества и городской цивилизации. Ее население, ведшее скотоводческо-земледельческое хозяйство со слаборазвитым обменом, еще не было так глубоко, как это имело место, например, в Вавилонии, заинтересовано в поддержании политических связей с Персией и Западной Азией. Оно ощущало власть Ахеменидов в общем только как чудовищный налоговый и повинностный пресс, хотя ахеменидским царям и удалось, вероятно, ценой значительных политических уступок обеспечить себе поддержку местной знати.

В Средней Азии неоднократно происходили антиахеменидские восстания, а Хорезм в IV в. обрел политическую самостоятельность. Армия Александра несла в Бактрию и Согдиану иго, ничуть не легче предыдущего, а трагедия Бранхидов заставляла видеть в ней жестокую враждебную силу. Не сумел Александр привлечь на свою сторону и местную аристократию, которая рассчитывала, пользуясь крушением Ахеменидов, завоевать и сохранить в будущем независимое положение.

Сведения наших источников об обстоятельствах, при которых Мараканды оказались в руках македонян, не вполне ясны. Руф [7, 6, 10] говорит, что «оставив в городе гарнизон, он (Александр. – И. Ш.) соседние деревни опустошает и сжигает». Учитывая, что Мараканды, по свидетельству Руфа [там же], были окружены стеной, длину которой источник определяет (очевидно, с известным преувеличением) в 70 стадий |(около 13 км), и что крепость внутри города была защищена еще одной стеной, трудно предположить, чтобы при сколько-нибудь серьезном сопротивлении местного населения город мог быть захвачен без длительной осады и кровопролитного штурма. Остается, следовательно, допустить, что жители Мараканд сдались без боя. Разорение окрестных поселков свидетельствует, однако, что за пределами городских стен, вероятнее всего, при фуражировке и реквизициях продовольствия и скота Александру пришлось столкнуться с противодействием, на которое он ответил жестокой расправой.

Из Мараканд Александр двинулся к реке, которую местные жители называли Орксант (Йаксарт, соврем. Сырдарья), а греки ошибочно, хотя со своей точки зрения и вполне последовательно, приняли за Танаис |(соврем. Дон) [Арриан, 3, 30, 7]. Во время этого перехода македонские фуражиры подверглись нападению согдийцев. Около 30 тыс. повстанцев закрепились на неприступной скале, и македоняне смогли взять ее лишь с огромным трудом и ценой больших потерь. Сам Александр был тяжело ранен в бедро. Оборонявшиеся согдийцы стали жертвой чудовищного избиения. В живых остались и попали в плен примерно 8 тыс. человек [там же, 3, 30, 10–11]. В городах долины Орксанта Александр разместил свои гарнизоны.

Прошло некоторое время. Основные очаги сопротивления были подавлены, а на мелкие разрозненные выступления не стоило обращать серьезного внимания. Города были заняты солдатами Александра; окрестные племена, казалось, изъявляли готовность подчиниться его верховной власти. В македонский лагерь прибыли послы от абиев (одно из местных независимых племен), которых греки отождествляли с абиями-скифами, воспетыми Гомером, а также от саков, живших к востоку от Орксанта. Их греки приняли за европейских скифов. Александр носился с планом основать на Орксанте город, который должен был стать оплотом против заречных варваров, а к сакам отправил послов с подтверждением дружественных отношений, а также с разведывательной миссией. Послам вменялось в обязанность посетить и скифов, живших в непосредственной близости от Боспора, т. е. в устье Дона и степях Северного Причерноморья [там же, 4, 1, 1–3; Руф, 7, 6, 11–13]. Местной (согдийской и бактрийской) знати («гиппархам», говорит Арриан [4, 1, 5]) Александр велел собраться в Зариаспах, т. е. в Бактрии [Страбон, И, 516].

Ничто, казалось, не предвещало бури, когда Александру внезапно доложили, что в Согдиане и Бактрии началось восстание, в городах перебиты македонские гарнизоны. Во главе повстанцев стояли Спитамен и Катен. Непосредственным поводом к восстанию послужили, по всей видимости, кровавые экзекуции, совершенные по приказу Александра в окрестностях Мараканд и на пути к Орксанту. Александра боялись; приглашение в Зариаспы было воспринято как прелюдия к новым убийствам [Арриан, 4, 1, 4–5; Руф, 7, 6, 13–15]. Рассказывали, что местные жители сосредоточились в семи городах и энергично готовились к обороне [Арриан, 4, 2, 1].

Александр ни минуты не колебался. Особую тревогу ему внушал постоянно волновавшийся и бунтовавший [Страбон, 11, 517] Кирополь (перс. Курукада, у Птолемея – Кирэсхата, что передает, очевидно, согд. Курушката; вероятно, соврем. Ура-Тюбе). Для его осады он послал Кратера, а сам направился к другому городу – среднеазиатской Газе (в средние века – Газак, ныне – Hay). Город этот располагал только невысокой глинобитной стеной. Македонские пращники, стрелки из лука и метательных орудий прогнали оборонявшихся со стены; Газа была взята легко. По приказу Александра всех мужчин в городе перебили, а женщин, детей и другую добычу раздали солдатам [Арриан, 4, 2, 3–4; ср.: Руф, 7, 6, 16]. Такая же судьба постигла еще один город, название которого неизвестно. Штурмом был взят и третий город [Арриан, 4, 2, 4]. К двум другим городам он послал всадников. Увидев дым, поднимающийся над пунктами, захваченными македонянами, узнав от случайно спасшихся беглецов чудовищные подробности избиения, которое учинили воины Александра, жители этих городов попытались бежать, но по дороге наткнулись па македонскую конницу и в большинстве своем погибли [там же, 4, 2, 6]. Теперь настала очередь Кирополя.

Сначала Александр решил подвести к его укреплениям стенобитные орудия и ворваться через проломы, однако, подойдя к Кирополю, изменил свои намерения. Через город протекала река, полноводная во время зимних дождей, но пересыхающая летом. Стена не достигала в этом месте дна; воспользовавшись тем, что оно не охранялось, Александр с небольшим отрядом проник в город. Взломав ворота, он впустил и остальных солдат. Завязался бой. Александра ранили камнем в голову и шею; Кратер и некоторые другие военачальники были ранены стрелами. С трудом македоняне оттеснили оборонявшихся в крепость; не имея воды, они сдались [там же, 4, 3, 1–4]. По приказу победителя Кирополь разрушили [Страбон, 11, 517].

О взятии еще одного, седьмого, города у Арриана [4, 3, 5] сохранились противоречивые сведения. Птолемей рассказывает, что его жители сдались Александру; Аристобул – что город был взят штурмом и все жители перебиты (по Птолемею, Александр раздал их своим солдатам и приказал держать пленных в цепях, пока он не уйдет из страны).

Восстание семи городов македоняне залили потоками крови. Видимо, к этим событиям относится указание Диодора [Содерж., 17, 23], что Александр, воюя с восставшими согдийцами, убил более 120 тыс. (12 мириад) человек. Цифра, вероятно, преувеличена, однако она дает представление о размахе движения·

Чтобы закрепить свою власть над покоренной территорией, Александр решил привести в исполнение давний план и основать на берегу Орксанта город. Это была Александрия Крайняя (позже – Ходжент, ныне – Ленинабад). Здесь Александр поселил греков-наемников, македонян, ставших неспособными к ратным трудам, и тех из окрестных согдийцев, которые этого пожелали. Руф говорит даже, что в Александрию Крайнюю были водворены пленные, выкупленные у их владельцев; возможно, бывшие рабы (вольноотпущенники) Александра действительно составляли какую-то часть населения города [Арриан, 4, 4, 1; Руф, 7, 6, 25–27; ср.: Юстин, 12, 1, 12].

Однако меры, принятые Александром, не привели к умиротворению Средней Азии. Серьезную угрозу представляли действия Спитамена, овладевшего Маракандами и осадившего в тамошней крепости маке-· донский гарнизон. На борьбу с ним Александр отправил отряд из 860 всадников и около 1.5 тыс. (по другой версии – 3 тыс.) пехотинцев под командованием Андромаха, Менедема и Карана [Арриан, 4, 3, 6–7; Руф, 7, 6, 24]. Сам Александр не мог отлучиться с берегов Орксанта: к реке подошли отряды саков. В их намерения входило помочь восставшим согдийцам [Арриан, 4, 3, 6], заставить македонян покинуть берег Орксанта и разрушить построенный ими город [Руф, 7, 7, 1]. Александр переправился через реку и отогнал неприятеля. Во время преследования он отравился плохой водой и тяжело заболел [Арриан, 4, 4; Руф, 7, 7–9].

Между тем в Маракандах шли уличные бои. Попытка Спитамена овладеть крепостью не удалась; осажденные македоняне сделали вылазку и отогнали согдийцев от стен. Узнав, что к городу приближается отряд, посланный Александром, Спитамен ушел оттуда и направился к царскому дворцу, находившемуся, судя по дальнейшему ходу событий, северо-западнее Мараканд, недалеко от низовьев р. Политимет (соврем. Зеравшан). Македоняне преследовали его до границ Согдианы, а там ввязались в стычку с кочевниками-саками. В результате Спитамен получил поддержку саков и с их помощью заставил македонян отойти к лесу У р. Политимет. Когда Каран попытался переправить на левый берег Политимета всадников, на них напали согдийцы и саки и всех перебили. Другая часть экспедиции, посланной Александром, попала в засаду и тоже погибла [Арриан, 4, 5, 2–6, 2; Руф, 7, 7, 30–39]. Спитамен вернулся в Мараканды и принялся снова осаждать крепость. Теперь сам Александр бросился к Маракандам. Спитамен ушел в пустыню; Александр последовал за ним. Огнем и мечом прошелся он по долине Политимета, водворяя спокойствие [Арриан, 4, 6, 3–5; Руф, 7, 9, 20–22]. Наконец, оставив в Согдиане трехтысячный отряд пехоты под командованием Певколая [Руф, 7, 10, 10], Александр удалился в Зариаспы. Там была определена судьба Бесса и, вероятно, приняты решения по управлению восточными провинциями. В Зариаспах окончательно оформились и дружеские отношения Александра с саками, и его союз с хорезмийским царем Фарасманом [Арриан, 4, 15, 1–6].

Спокойствие, которое Александр, казалось бы, водворил в Согдиане, было по-прежнему непрочным. Находясь в Зариаспах, он получил известие, что согдийцы опять отказываются повиноваться его сатрапам и собираются в крепости. Снова Александр повел свои войска к Оксу (весной 328 г.), снова переправился в Согдиану и, разделив армию на пять отрядов, послал их восстанавливать власть македонян. Сам он во главе одного из отрядов пошел в Мараканды; там же в конце концов собралась и вся его армия. Александр велел Гефестиону принять меры к заселению согдийских городов, остававшихся пустынными еще со времени предыдущего восстания. Вероятно, с деятельностью Гефестиона связаны рассказы о том, что Александр основал ряд городов в Бактрии и Согдиане [Страбон, 11, 517; Юстин, 12, 5, 13]. Оставалась еще одна проблема: Спитамен. Македонскому царю, довершавшему покорение Согдианы, сообщили, что Спитамен ушел к сакам, и он отправил к ним Кэна и Артабаза, очевидно, с требованием выдать мятежника [Арриан, 4, 15, 7 – 16, 3]. Тем временем Спитамен вторгся в Бактрию, захватил там крепость и пошел на Зариаспы. Напасть на город Спитамен не решился, однако нанес серьезный удар преследовавшему его македонскому отряду [там же, 4, 16, 6–7]. Теперь в погоню за ним бросился Кратер; в бою победили македоняне, но массагеты – воины Спитамена, а с ними и он сам ушли в пустыню [там же, 4, 17, 1].

Наступила зима. Александр расставил в Согдиане свои гарнизоны, а сам расположился в Наутаке. При таких обстоятельствах Спитамен во главе 3 тыс. массагетских всадников снова появился в Согдиане. В бою победили македоняне. Многие согдийцы и бактрийцы, участвовавшие в экспедиции Спитамена, сдались Кэну. Массагеты бежали в пустыню. С ними ушел и Спитамен. Распространились слухи, будто Александр собирается вторгнуться в пустыню и там захватить упорного врага. Чтобы предотвратить такое развитие событий, массагеты прислали Александру голову Спитамена [там же, 4, 17, 4–7; Страбон, 11, 518]. В дальнейшем жену и детей Спитамена можно было видеть при дворе Александра.

Зиму 328/27 г. Александр провел в Наутаке, а с началом весны отправился к Согдийской Скале, где собралось множество согдийцев. Здесь же находилась и семья бактрийца Оксиарта, – по всей видимости, одного из организаторов движения; оборону Скалы возглавлял Аримаз. Подойдя к ней, македоняне увидели отвесные стены. На предложение сдаться Александр услышал издевательские крики: пусть поищет крылатых воинов, только с их помощью он сумеет завладеть Скалой.

Захват Согдийской Скалы стал для Александра вопросом престижа. В греко-македонском лагере было объявлено, что тот, кто первым взойдет на Скалу, получит в награду 12 талантов, вторым – соответственно вторую награду, третьим – третью и т. д. Последнему обещали 300 дариков. В восхождении участвовали 300 солдат, имевших альпинистские навыки. С помощью костылей и веревок они поднялись на вершину по самой отвесной и потому никем не охранявшейся стене; во время операции сорвались и погибли 30 человек. Теперь Александр снова предложил согдийцам прекратить сопротивление. Последние решили, что Александру удалось поднять гораздо больше воинов, чем это было на самом деле, и отказались от дальнейшей борьбы. Захватив в плен Аримаза и близких к нему согдийских аристократов, Александр приказал их бичевать, а затем распять у подножия Скалы [Арриан, 4, 18–19; Руф, 7, 11].

Среди сдавшихся было много женщин и детей, и в их числе – Роксана, дочь Оксиарта, Александр увидел ее в хороводе на пиру, который Оксиарт, искавший примирения с македонским царем, давал в честь победителя [Руф, 8, 4. 22 – 23J, влюбился и сделал своей, женой [Арриан, 4, 19, 5–6]. Характерно для эпохи, что даже в сочинениях поздних авторов [ср.: Плутарх, О судьбе, 1, 11] Александр восхваляется за то, что не принудил ее к сожительству силой. Объясняется такой поступок отношением Александра к Роксане. Это было первое и единственное большое чувство к женщине, которое македонскому завоевателю довелось испытать [там же, 2, 6; Руф, 8, 4, 25]. Женитьба на Роксане создавала Александру связи в среде согдо-бактрийской аристократии и позволяла привлечь местную знать на его сторону [ср.: Плутарх, Алекс, 47], Брак был заключен по македонскому обычаю: жених и невеста вкусили в присутствии свидетелей от общего хлеба, разрезанного мечом [Руф, 8, 4, 27].

Последним крупным предприятием Александра в Средней Азии стал его поход в горную страну парэтаков – юго-западнее Согдианы. В Парэтакене одним из центров сопротивления должна была стать неприступная Хориенова Скала, на которой укрылись правитель страны Хориен, местные аристократы и великое множество другого народа. Когда воины Александра стали устраивать мост через пропасть, окружавшую Скалу, Хориен сдался. Армия Александра страдала от зимней стужи и нехватки пищи, и Хориен доставил ей продовольствие [Арриан, 4, 21]. В Парэтакене продолжались антимакедонские выступления. Тем не менее Александр ушел в Бактрию, а на подавление восстания отправил Кратера. В ожесточенном сражений парэтаки были разбиты [там же, 4, 22, 2; Руф, 8, 5, 2]. Кровавые расправы, учиненные Александром в Согдиане, сопоставимые только с последствиями нашествия Чингисхана, привели к опустошению страны и ее обезлюдению. Согдийцы покидали родину; согдийская колонизация охватила обширные районы Ферганы, Семиречья и Центральной Азии. Пройдут многие годы, прежде чем Средняя Азия оправится от разгрома греко-македонскими захватчиками.

Казнь Филоты и убийство Пармениона заставили недовольных в греко-македонской армии замолчать. Однако раздражение не исчезло и летом 328 г., когда Александр находился в Маракандах, снова выплеснулось наружу. На этот раз выразителем оппозиционных настроений стал Клит – один из ближайших друзей царя (друзей не только по их положению в придворной иерархии, но и по характеру взаимоотношений с Александром). Клит, сын Дропида (по прозвищу Черный), был братом Ланики – кормилицы Александра. Он участвовал в войнах Филиппа II [Руф, 8, 1, 20]; традиция, отложившаяся у Юстина [12, 6, 10], именовала его стариком. Это был выходец из старинной нижнемакедонской знати, который, хотя и не мог претендовать на то исключительное положение, которое занимал Парменион, но во многом разделял его взгляды. В битве при Гранике Клит, командовавший царской илой и сражавшийся рядом с Александром, спас ему жизнь. При Гавгамелах он тоже возглавлял царскую илу. После казни Филоты осенью 330 г. Клит вместе с Гефестионом был назначен гиппархом всадников-дружинников [Арриан, 3, 27, 7], заняв, таким образом, пост, ранее принадлежавший Филоте.

Если учесть все обстоятельства, как предшествующие, так и в особенности последующие, можно предположить, что перед нами следствие политического компромисса царя со знатью. Назначая преданного ему лично и воспринявшего персидские обычаи Гефестиона [Плутарх, Алекс, 47], Александр ставил во главе конницы дружинников, важнейшего воинского формирования в его армии, средоточия недовольной македонской аристократии, своего человека. Назначение Клита должно было нейтрализовать в глазах македонской верхушки персофильские устремления царя.

Летом 328 г. Александр решил удовлетворить настойчивые просьбы Артабаза и освободить его по старости от обязанностей сатрапа Бактрии и Согдианы; эта должность передавалась Клиту [Руф, 8, 1, 19]. Положение сатрапа богатых окраинных областей созданной Александром державы было, разумеется, почетно и выгодно: вдали от центральной власти сатрап становился почти бесконтрольным правителем. Однако, делая Клита сатрапом, Александр удалял его из армии, отстранял от командования всадниками-дружинниками. Создается впечатление, что, как и в ситуации с Парменионом, назначенным в свое время на ответственный пост в Мидии, важная и ответственная, казалось бы, миссия представляла собой род почетной ссылки, что Александр хотел избавиться от человека, ставшего нежелательным и даже опасным.

Взрыв произошел на царском пиру во время праздника в честь Диониса. Как это обычно бывает в таких случаях, в пьяной откровенности произносилось немало льстивых речей, деяния Александра ставились выше подвигов, совершенных героями мифической древности, С удовольствием слушая, Александр сам охотно добавил, что и победа при Херонее в сущности принадлежит ему, только злоба и зависть Филиппа лишили его там славы победителя. Пирующие затянули песни; среди них была одна, в которой осмеивались македоняне, разбитые Спитаменом. Македонские аристократы почувствовали себя глубоко оскорбленными. Больше и громче всех негодовал Клит. Нехорошо, восклицал он, в присутствии врагов и варваров поносить македонян, которые и в несчастья все-таки выше своих противников. Называя трусость несчастьем, возразил Александр, явно провоцируя своего друга, Клит, разумеется, желает выгородить себя. Эти слова подействовали на старого воина как удар плети. Он грубо напомнил Александру о Гранике, где его «трусость» спасла царя от гибели. Вообще, продолжал Клит, он не позволит кощунствовать и принижать подвиги древних героев. Сам Александр ничего особенного не совершил; все сделали македонские воины, и они же возвеличили Александра, выдающего себя теперь за сына Аммона и отрекающегося от своего отца Филиппа. Особенно сильное воздействие на присутствующих оказало, видимо, то, что Клит не только осмелился произнести запретное имя Пармениона, но и отозвался о нем с похвалой, противопоставляя его царю. Александр вскочил. «Неужели ты думаешь, гнусная рожа, – закричал он, – что мне приятно слышать, как ты всякий раз о пас говоришь подобные вещи и призываешь македонян к бунту?». «Нам тоже неприятно, Александр, – отвечал Клит, – что мы получили такую награду за наши труды. Счастливы те, кто уже умерли, не увидев, как ливийские палки полосуют македонян и как македоняне просят персов пропустить их к царю». Начались брань и крики. Присутствовавшие старались унять ссору, но в этот момент Александр заметил, обращаясь к кардийцу Ксенодоху и колофонцу Артемию, но так, чтобы его слышали окружающие: «Не кажется ли вам, что эллины ходят среди македонян, как полубоги среди зверей?». Оскорбление вызвало новую бурю. «Пусть Александр не говорит обиняком, а высказывается прямо, – раздался снова громкий голос Клита, – и пусть не зовет на свои пиры людей свободных и откровенных, пусть живет с варварами и рабами, которые станут простираться перед его персидским поясом и беловатым хитоном». Швырнув в Клита яблоко, Александр бросился искать меч, предусмотрительно спрятанный телохранителем Аристофаном. Окруженный собутыльниками, умолявшими его успокоиться, Александр стал звать гипаспистов и велел играть тревогу. Трубач медлил, и царь отвесил ему оплеуху, восклицая, что он, Александр, оказался в положении Дария, арестованного придворными. Клит рвался к нему. Могла произойти драка, но Клита держали друзья, а потом Птолемей, сын Лага, вытащил его из зала и увел из крепости.

Оставив Клита проветриваться на свежем воздухе, Птолемей возвратился к царю. Клит вернулся через другие двери, декламируя стихи из Еврипидовой «Андромахи» [693–698]: «Беда, как скверно в Элладе повелось! Когда памятники в честь победы ставит войско, не деяние сражавшихся отмечается этим, но полководец снискивает славу, один он, который вместе с другими мириадами потрясает копьем; ничего не сделав больше, чем под силу одному человеку, он приобретает наибольшую известность…». Окончательно потеряв контроль над собой, Александр выхватил у ближайшего стражника копье и метнул его в Клита. Клит пал мертвым к его ногам. Протрезвление наступило мгновенно. Все источники единодушно говорят об отчаянии Александра, который даже пытался покончить с собой. Нам трудно судить, насколько внешние выражения этого чувства, запомнившиеся античной традиции, украсившей повествование всевозможными драматическими эффектами, были искренними. Остается фактом, что пьяная ссора с Клитом выплеснула на Поверхность глубокие расхождения между царем и его Македонскими приближенными, что Клит либо являлся, либо мог стать лидером оппозиции и говорил то, Что после гибели Филоты никто не смел высказывать вслух. Замыслам Александра и его претензиям он противопоставил греческую демократическую традицию и старомакедонские представления о царе как о первом среди равных. Трагическая смерть Клита от руки царя, сам царь в роли палача македонских аристократов – · такая ситуация могла оттолкнуть от Александра даже тех, кто по карьеристским соображениям склонен был его поддерживать. Бурная скорбь, отказ от пищи, оплакивание друга, покушение на самоубийство должны были убедить македонян, что царь глубоко раскаивается в содеянном ц что больше ничего подобного не повторится.

Если Александр стремился к этой цели, то он ее, очевидно, достиг. Царь и македонская знать пошли на новый компромисс, рядовые воины в конце концов поддержали царя, и на собрании македонян было принято решение, оправдывавшее действия Александра, поступки Клита были объявлены преступными. Впрочем, Александр от своих идей и замыслов не отказался. Он нуждался пока в македонской знати, но он нуждался и в таком обосновании совершенного им деяния, которое принудило бы всех к безмолвному повиновению и вытекало бы из его представлений о настоящей царской власти. То, что ему требовалось, Александр получил от философа Анаксарха – абдерита, склонявшегося к скептицизму, последователя знаменитого Демокрита. Анаксарх будто бы заметил Александру, что древние мудрецы потому сделали справедливость сопрестольницей Зевса, что все, что бы Зевс ни совершил, творится по справедливости. Точно так же и те, что исходит от царя, следует считать справедливым, во-первых, самому царю, а затем и другим людям. Эти речи были Александру весьма необходимы. Они настолько точно соответствуют линии его поведения, что считать их позднейшим вымыслом едва ли верно. Анаксарх напомнил Александру слова Геродота [3, 31], о законе, согласно которому персидскому царю дозволяется делать все, что он пожелает. А ведь Александр уже давно видел себя азиатским властелином, преемником персидских царей. Высказывание Анаксарха получило распространение среди греко-македонских придворных и солдат, что и требовалось [Арриан, 4, 8–9; Плутарх, Алекс, 50–53; Руф, 8, 1, 19-2, 12; Юстин, 12, 6, 1 – 17].